Oddities

Шелест листьев и легкий ветер доносился из окна просторного кабинета, пахнувшего деревом и петуниями из горшка на подоконнике. Женщина лет сорока, цокая каблуками, ходила вдоль своих шкафов с толстыми папками нот. Шорох файлов и бумажных листов. Типичный сентябрь. Черные глаза безразлично и устало смотрели на черно-белые клавиши пианино. Ветер подул из окна, задевая чуть покрасневший от холодка кончик носа. Женщина вновь плюхнула с громким хлопком на стол сборник нот. Она поправила шаль на плечах и уселась на деревянный стул. Ее тонкие пальцы с обилием колец быстро перелистывали сборник, а глаза просматривали содержимое каждой страницы. Серьезный взгляд бегал по строчкам из слов и нот. Одна из рук поддерживала лоб, чтобы голова не упала на поверхность стола. Звякнул золотой браслет. — Как ты смотришь на этюд номер шесть Никколо Паганини и революционный этюд Шопена? — ее голос был хриплым и прокуренным регулярной пачкой сигарет в день, — На техзачет сыграешь и на госэкзамен повторишь. А еще к сессии можешь начать разбирать и учить Токкату и Фугу ре минор Баха и третью часть Лунной сонаты Бетховена. Ну? — Хорошо, — у Феди не было особого желания сыграть что-то определенное, он готов сыграть все, что потребуется. Этот год последний. Дальше диплом, вступительные в академию, лето, учебный год, сессия и так далее по кругу. Скука, мрак, нервы, апатия, кофе и коньяк — типичные спутники на тропе учебы, причем любой специальности. Каблучки цокали, приближаясь. Педагог подошла к фортепиано и поставила ноты. Чуть взмахнув рукой, давая понять, что надо встать с табуретки, она села за фоно. Пролистнув пару раз бумажный, чуть пожелтевший от долгих лет существования сборник, преподаватель посмотрела на ноты, чуть сщурившись. — Я немного сыграю, чтобы было понятно, как это звучит. Сегодня разберем Паганини, потому что он больше и повторений меньше, — она дождалась кивка Достоевского и, вдохнув воздуха, поставила пальцы на клавиши. Аккорд, шестнадцатые, аккорд. Длинные тонкие пальцы забегали по клавиатуре. Темные волосы были заколоты крабиком. Серый ворот водолазки обволакивал тонкую шею, а ядрено-красная шаль обрамляла хрупкие только на вид плечи. Локти свободно порхали вместе с кистями рук, под которыми был такой мощный и громкий звук, что, подойдя чуть ближе, можно и проблемы со слухом заработать. Иногда был слышен резкий вдох в нос. Левая рука забрала голос у правой, повторяя ход мелодии, правая же усложняла все на своем пути, превращая аккомпанемент в пассаж из триолей. Затем жужжание баса, будто это не просто бас, а целый рой пчел. После чуть преобразовавшееся начало. Пауза. Перекличка двух голосов и постепенное нагнетание с крещендо. Чуть резкой нежности и вредности барышни. Дальше все сложнее. Походу Федор будет хотеть умереть прямо во время техзачета, ибо это полный п***ец. Через пару минут женщина закончила произведение и, заправив выбившиеся пряди у лица за уши, освободила скамейку для студента. Достоевский уселся поудобнее и вгляделся в ноты, пытаясь понять, какими пальцами играть. Суставы чуть дергались, незаметно беспокоя владельца. Кашель, едва трясущиеся пальцы. С чтением листа у Федора в принципе проблем не возникало, поэтому, он сразу расположил руки, как надо. Аккорд. Истерично, даже слишком. Весь этюд вызывал раздражение и нервозность — никак не легкость. Пальцы чуть подтормаживали, поэтому играли немного неровно и не полнозвучно. Это раздражало еще больше. В этюде сияли искры гордости. Это напоминало мать и отца. И это раздражало еще сильнее. В голове слишком много мыслей переплетаются и стягиваются в узлы, которые пересекаются друг с другом и завязываются в клубок, чересчур большой для головы. Палец запнулся о клавишу и слишком резко для уха промахнулся. Челюсть стиснулась, предплечья напряглись до состояния камня, плечи были готовы врасти в позвоночник. Пальцы растопырились и забили по клавишам, создавая нереальный диссонанс. Ноздри невольно расширились, впуская больше разряженного воздуха. Со стороны послышался резкий, чуть испуганный вдох преподавателя. Женщина со стуком уронила карандаш на парту. Ее глаза в удивлении расширились. Однако, выдохнув, ее лицо приобрело привычные, несколько скептичные черты. — В принципе, можно и поспокойнее и помедленнее сыграть, — преподаватель чуть нахмурила брови из-за недовольства, — в нотах даже аппликатура не проставлена, а ты попусту инструмент избиваешь. Федор вздохнул, опустив руки на колени. Может, дело все-таки только в непроставленной аппликатуре. Как же хочется по коньячку, чтоб меньше думать. *** Шум, галдеж, смесь инструментов и голосов. Хотелось бы сказать, что лучше заниматься в колледже, чем бегать в репетитории, но врать хотелось меньше. В колледже весь шум был в два, а то и в три раза сильнее. В репетитории же звук других инструментов хотя бы немного приглушался. В соседней комнате противно скользя между нот пел неумелый академический вокал; в противоположном конце коридора под метроном гоняли фортепианные клавиши; недалеко орала труба, которой даже не стыдно за то, что она такая громкая. Перед Стокером стоял пульт со склеенными листами с нотами. В углу латинскими буквами написана «Lacrimosa». Дирижер уже которую неделю угрожал переубивать всех, кто не выучит партии. Мало кто в принципе смотрел их за пределами актового зала, что уж там говорить про выучить. На следующей неделе уже будут репетиции с хором чего, если честно, не очень хотелось. Обычно Брэм сидел в первых скрипках, так как-то исторически сложилось. Мелодия и голос шли за ним и за сопартийцами. Никакого хора и вокала не было. Вообще. К чему дирижер решил сделать что-то с хором? Вопрос остается открытым. До сих пор. Стокер зажал скрипку подбородком, удерживая ее почти навесу. Он взял кусок канифоли и начал натирать ею смычок. Брэм провел несколько раз им по струнам, размазывая смолу на конском волосе. Сойдет. Левая рука взяла наконец-то гриф. Проверив строй, Стокер начал играть свою партию. Жалобные малые секунды, скачки по грифу. Одно и то же. Честно говоря, такое не может задалбывать. Такое сразу убивает. Вроде легко, даже учить ничего не нужно, но это так надоедает в какой-то момент. В основном, сразу ко второй-третьей репетиции. И слушать это до июня. После осознания большой трагедии и съезда пальца на четверть тона, что сразу же дало по ушам, Брэм пнул бедный и ни в чем не виновный пульт, который с грохотом свалился на плитку пола репетитория. Вдох-выдох. Спокойствие, только спокойствие. Раз не партия, то техзачет. Скрипач шурша сложил листы партии в одну стопочку и кинул на крышку стоящего рядом фоно. Из тканевой сумки он достал папку с нотами. Поставив ее на пульт, Стокер открыл на нужном развороте, где было написано: «Танго-этюд для скрипки соло». В верхнем углу страницы указывался автор: Астор Пиаццолла. Даже пунктир приятнее одних и тех же малых секунд. В какой-то момент пальцы чутка запнулись и Брэм решил проиграть этот же момент другими. После размышлений насчет аппликатуры он взял карандаш и написал над нотами цифры, обозначающие правильные пальцы. Через какое-то время в плечах появляется тяжесть, а руки становятся каменными. Стокер решил поразвлечь себя гаммами в темпе сто двадцать дуолями, триолями и квартолями. Когда осознание, что руки не разжимаются, накатило мозг, Брэм таки отложил скрипку и взял свой телефон. Надо записаться к массажисту, а то так и тех можно не сдать. *** В комнате было темно, лишь телевизор освещал разложенный диван с кучей пледов. Было тепло, несмотря на холодок из открытого окна. Ноги в домашних шортах грелись под пледом, мягкой кожей касаясь чужих джинс. Рука с тонкими длинными пальцами опустилась на бедро и лениво ухватилась за него. Неловкость и смущение иногда накатывали вместе с кадрами с Мерлин Монро. Относительно недавно Сигма договорился с Дазаем на вечер кино без любых подтекстов. Просто старые фильмы в черно-белой гамме и ничего больше. Сейчас же Сигма попивал принесенное Дазаем прохладное пиво в алюминиевой банке. Холодок бегал по коже, образуя мурашки по всему телу. Холодно не было, было приятно прохладно, учитывая, что жар под одеялом и включенное отопление все стабилизировали. Чужой палец шевельнулся, задевая мягкую кожу бедра ногтем, щекоча и пуская вторую волну мурашек. Бровь непроизвольно дернулась, показывая неприязнь к неожиданным ощущениям. — Тебе холодно? — интонация была нейтральная. Волнения в голосе Дазая нельзя было расслышать, по причине отсутствия такого чувства. Сигма фыркнул: — Нет, все нормально. Просто банка холодная. — Можешь пойти разогреть в микроволновке. Потом расскажи, чем закончился такого рода эксперимент, — Осаму по-идиотски улыбнулся. Нельзя было сказать, что улыбка выглядела идиотски, но она так ощущалась, несмотря на симпатичность. Однако признак идиотизма переходил к лицу от гавайской рубашки. Максимально дебильная желтая рубашка с розовыми фламинго. Да, Дазай смотрелся в ней неплохо, но факт остается фактом, лучше бы он эту рубашку снял. Тощий живот и выпирающие в меру ребра всяко выгоднее рубашки. Главное, чтоб Дазай не умел читать мысли, а то ведь разденется еще. Стыд и срам. Сигма упрямо цыкнул на так называемый юмор Осаму. На экране светилась поющая Мерлин Монро. Казалось бы, лучше всего посмотреть мелодраму или фильм ужасов, если вы в отношениях. Но «В джазе только девушки» были немного иного мнения. А почему нет? Если есть, что вместе обсуждать, то это прекрасный вариант. Например… — Как вообще никто не заметил, что они мужчины? — начал душнить Дазай, — Даже по их форме голеней видно, что эти двое мужики. — Я думал тебе знакомо понятие «художественная выгода», — Сигма закатил глаза, — И не задавай лишних вопросов. — Дай мне попридираться, а то уже не знаю, куда мне податься, — Осаму цокнул, но мягко улыбнулся. — Рот закрой и не открывай, пожалуйста. — Только кляп тебе поможет. — Нет у меня кляпа, — хотелось бы сказать, что лучше бы уж был, но это определенно может привести не туда. — Ну, тогда ничем не могу помочь, хотя, — Дазай растянул последнюю гласную донельзя и бесстыдно ухмыльнулся приближаясь своим хитрым лицом к чужому. — Иди *****, — Сигма оттолкнул чужую физиономию ладонями, пытаясь стереть по возможности эту самую физиономию с лица земли, или хотя бы этой квартиры. — Ладно-ладно, успокаиваюсь, — Осаму поднял руки, показывая, что сдается и больше попыток он никаких принимать не будет. К этому моменту кадр переместился с уже состоявшейся пары Мерлин Монро и еще одного Голивудского актера на богача и контрабасиста, переодетого в женщину. Тот самый момент, ради которого можно посмотреть этот фильм. Мужчина в облике женщины снимает парик и произносит: — Я мужчина! — персонаж в полном разочаровании и негодовании, ведь переубедить богача, который объявил о помолвке, просто невозможно. — У всех есть свои недостатки, — улыбка богача просто неописуема, как и недоумение контрабасиста. На экране отобразилась надпись «The End» и комната погрузилась во мрак. — Как думаешь, это первый фильм, показывающий гомосексуальные отношения? — задался вопросом Сигма. — Не интересовался данной темой, — Дазай пожал плечами, — А кляп до сих пор актуален, — его бровь игриво взлетела вверх. — Нет. — Это не вопрос. — Мне все равно, — Сигма закатил глаза, но все-таки сдержал порыв ударить партнера по лицу, — Веришь, нет? — Нет~, — его улыбка растянулась до ушей, хоть завязочки пришей. Как же его много. Порой и правда кажется, что кляп — единственное решение этой проблемы. Надо опробовать будет. Но конечно же за счет желающего кляпа, а как иначе?