Тень ко мне повернулась спиной,
Тень уже не танцует со мной.
— Ангелина, веди себя прилично, — в который раз за вечер повторила мать, тон ее голоса был серьезным, а брови сведены к переносице. — Сегодня придут важные гости, твоему отцу нужно произвести на них впечатление. Несмотря на отчасти холодный голос, глаза ее имели теплое выражение. Такое сочетание эмоций на ее благородном лице, определённо, заслуживало внимания художников, пишущих какие-то заезженные библейские сюжеты, потрясающие своим изяществом обывателей. — Да поняла я, — небрежно отмахивается Ангелина, скрещивая руки на груди. — Марта просила передать тебе… — Подожди, — перебила ее мать, внимательно рассматривая ее одежду. — Только не говори, что ты решила выйти к гостям в этом? — она вопросительно приподняла тонкую бровь и кивнула, намекая на красное платье дочери. — Да, ты же сама говорила, чтобы я надела то, что мне нравится. — Ангелина повторила выражение лица матери, подняв одну бровь. Она видимо напряглась, но сдавать позиции не собиралась. — Что тебя не устраивает? — Твое платье слишком яркое, даже вычурное, — тонкой рукой она указала на колье, надетое Ангелиной. — А это здесь совсем неуместно, здесь нужна тонкая золотая цепочка, а не вот это. — А мне нравится, — парировала девушка, поджав губы. — Где та синяя кофта, которую я тебе подарила? Вот надень ее и ту черную юбку, будет отлично смотреться. — Нет. — Почему? — она приняла строгий вид, тоже скрестив руки на груди. — Мне не нравится. — Имей совесть! Мне тоже много чего не нравится, но я же терплю. Это действительно важно! — Я не думаю, что гостям так уж будет важно, как я выгляжу, и вряд-ли кто-то заметит, что я вообще приду или не приду. Тонкие губы побелели от того, как сильно она их поджала. Ангелина прекрасно знала, что мать на грани, но молчать не собиралась. Не в этот раз. — С таким отношением тебе действительно лучше не приходить. Сиди у себя и не высовывайся. Поняла меня, Лина? Ангелина хотела бы послать ее в этот момент, попросить ее так не называть, но вместо этого она, сжав руки в кулаки, молча ушла, оставив фигуру в зеленом позади. Она поднималась по лестнице, перебирая в голове самые неприличные ругательства, которые она хотела сказать и которые никогда не произнесет вслух по отношению к матери. Она злилась, но при этом злилась именно на себя, потому что не могла контролировать происходящее внутри. Она считала, что негативные эмоции по отношению к матери, как и негативные эмоции в принципе, явление низменное, к которому лучше не иметь никакого отношения. Этому её учили с раннего возраста, это засело у неё в голове. Ангелина постоянно подавляла в себе эти чувства, но они всё равно норовили вылезти наружу, и вылазили, оставляя царапины на руках и прожигая дыру где-то в области солнечного сплетения. Надо признать, Инга, её мать, является человеком крайне необычным. Её нельзя считать приятной, но люди к ней тянутся, однако тянулся до того момента, пока не узнают о её нарциссичной натуре. Инга крайне требовательна к себе и окружающим, она не может не контролировать всё вокруг так же, как и смиряться с несогласием в свою сторону. Её отношения с дочерью легко можно называть непростыми, что совершенно неудивительно, когда в доме сожительствуют две, в одинаковой степени, характерные и темпераментные женщины. Мать всегда пыталась превратить дочь в более молодую и удачную версию себя, что раздражало и обижало свободолюбивого и своенравного ребенка. Разумеется, у них были совершенно разные картины мира, на почве чего регулярно разгорались конфликты. Несмотря на эти конфликты и то, что периодически дом напоминал пороховую бочку, они действительно испытывали привязанность друг к другу. Завышенные требования к ребёнку совершенно стандартное явление интеллигентных семьях, особенно если представители этих семей люди имеющие отношение к миру искусства или науки. Исходя из того, что мать Ангелины является достаточно известной журналисткой, а отец — писателем и сценаристом, требования к дочери были порой близки к невыполнимым. Отец, конечно, являлся меньшим перфекционистом и нарциссом, чем мать, но это вовсе не мешало ему требовать от дочери индивидуальность во всём с раннего детства. Ангелина с этим уже смирилась, но это не мешает испытывать обиду и пытаться подавлять в себе всё, что может быть в «признаком личностной слабости». В этот вечер к ним в гости должны были явиться коллеги отца. Не так давно Дмитрий Эрастович умудрился утвердить свой сценарий в театре, что, в свою очередь, означало начало суматохи и ряд новых знакомств с целью взаимодействия. Отец не нашёл ничего лучшего, кроме собрания всех участников проекта в неформальной обстановке, а точнее застолья. Вдобавок к этой идее пришёлся очень кстати его юбилей, что означало куда более пышный фуршет и куда большую длительность мероприятия, чем обычный званый ужин. Мать так сильно переживала за её внешний вид и идеальность обстановки, потому что полностью была солидарна с отцом, который не раз повторял дочери, что «людям нужно нравиться». — Лина, — говорил он. — Человеческий фактор — важнейший инструмент, которым нужно уметь пользоваться. Работая с кем-либо, тебе куда проще будет достигнуть результата благодаря работе с заинтересованными людьми, чем с работающими, просто потому что им платят. «Человеческий фактор — важнейший инструмент». Только и всего. Все чувства — механизм, которым нужно научиться управлять, иначе в этом мире будет слишком тяжело жить. Ангелина вспомнила несколько раз слова о том, что нужно научиться управлять чувствами, потому что от них зависит её жизнь, после чего подошла к зеркалу. Кажется, мама была права. Это колье действительно сюда не подходит. Ангелина достала шкатулки с украшениями и принялась подбирать подходящее, осознавая, что тонкая золотая цепочка сюда всё-таки не подходит тоже. Выбрав новое украшение под красное шелковое платье, которое она не собиралась сменять, Ангелина тяжело вздохнула. — Неужели вот так всю жизнь все будут решать за меня? — тихо произнесла она. Голос казался слегка осипшим, оттого, вероятно, и чужим. Она ещё раз посмотрела на себя в зеркало и плюхнулась на кровать. Спать не хотелось, плакать тоже. Хотелось что-то изменить, дополнить, исправить, но вместо этого оставалось только скулить от безнадёжности, подобно соседской больной собаке. Выходить из комнаты не было ни желания, ни сил, поэтому она зарылась лицом в подушку, наплевав на макияж. Руки, исполосованные едва заметными остатками от царапин, крепко сжимали ткань пододеяльника. Вечерело, на комнату опускались серо-синеватые сумерки, что говорило о скором прибытии отцовских гостей и услужливого маскарада перед ними. Надо сказать, она любила людей, но не любила играть в жизни кого-то, кем она не являлась, чтобы оправдывать ожидания своих родителей и лишний раз их не разочаровывать. Разочарование… Какое-то время назад её жизнь состояла именно из разочарований. Чем старше она становилась, тем более серым, холодным и пустым ей казался мир. Это была смесь из осознания его, мира, скуки и бессилия относительно того, чтобы его изменить. Погрузившись в рассуждения о том, что её ожидало, она сбилась со счёта времени. Ангелина не знала, сколько прошло: несколько минут или час. Отчего-то она ощутила такую внутреннюю усталость, которую не снимешь самым долгим сном. Наверное, потому что это была не усталость, а безысходность. Её постоянно подвергали критике, ей не давали возможности быть собой, её заставляли быть лучше, чем онаесть, или хотя бы делать вид, что она такая. Это всё смешалось с её детской обидой на то, что, пока добрая часть её ровесников читали сказки, она заучивала Данте, пока они играли в догонялки, она играла на фортепиано. Горло сжал отвратительный, тугой и горький на вкус ком, а внутри снова развернулась чёрная дыра. Ангелина ещё крепче сжала пододеяльник и попыталась проглотить ком назад. Бесполезно. На первом этаже раздавались шаги и были слышны голоса. Кажется, гости уже пришли. Как только её позовут, начнётся представление. На свой страх и риск, Ангелина не будет переодеваться, вместо этого будет вести себя так, будто всё идёт по плану её матери. Так она докажет, что в действительности гостям на неё всё равно, и себе, и, что самое главное, своей матери. Это будет её маленькая победа, короткий шаг в сторону автономии от родителей и доказательство своей правоты. Даже если ей за эту проделку влетит. Она знает свою партию на фортепиано идеально, в чём она ни на секунду не сомневалась, а значит в гости должны остаться довольными. В конце концов, не зря её муштровали с раннего возраста. Нельзя сказать, что она не любила музыку, но насильственное обучение всё-таки негативно сказывалось на её отношении к музыке. Ей нравилось играть, но свою жизнь она бы ни за что не посвятила этому треклятому фортепиано. Тем временем к звукам с первого этажа перемешалась лёгкая классическая музыка, какую очень любил отец. На лестнице раздались шаги. Ангелина знала, что это идёт её мать, потому что такая лёгкая, но по-боевому уверенная походка была исключительно у неё, плюс в доме каблуки больше некому носить. Ангелина быстро пересела за стол и создала деловой вид, потому что не хотела казаться бездельницей, а получать выговор за своё безделье и подавно. Она открыла дешёвый бульварный роман и притворилась, что увлечена чтением. Шаги замерли перед дверью, немного погодя та с лёгким щелчком открылась. Она оторвала взгляд от книги и посмотрела на мать, та выглядела чуточку спокойнее. — Ты готова? — спросила Инга, прикрывая за собой дверь. — Да, — ответила Ангелина, отворачиваясь назад. — Сильно на меня сердишься? — нарочито равнодушно спросила мать, садясь на кровать. — Могла бы меньше, если бы услышала стук, — так же равнодушно ответила Ангелина. — Так и не переоделась? — Как видишь, нет. — Встань-ка, я на тебя посмотрю. Молча вздохнув, она поднялась с места. Её обижало такое отношение окружающих, неужели в их глазах она нуждается в детальном рассмотрении? Неужели её, как антикварную тарелку, нужно рассматривать под лупой на предмет сколов? Нет, её рассматривают, определенно, не на предмет сколов, а на предмет вшивости. И эти взгляды из-под лупы подобны брошенному в лицо сопливому платку. Инга прищурила глаза, рассматривая, как сидит на Ангелине красное платье. Она покачала головой, будто отгоняла неприятное видение, а после неодобрительно поцокала языком. — Всё-таки платье нелепое, — сказала Инга, вставая с места. — Ты выглядишь, как попугай. — Спасибо за поддержку, мама, — поджимая губы ответила Ангелина. Она села на место. — Мне очень приятно. — Не за что, Лина, — она открыла дверь, готовясь выйти. — Минут через десять спускайся. Я бы на твоём месте за это время переоделась. Ещё раз проигнорировав нелюбимое обращение по имени, а также то, что с её мнением опять не считаются, она повернулась лицом к зеркалу. Отражение уже было видно плохо из-за плохого освещения. Она включила свет и посмотрела на себя. Под глазами наметились круги от размазанной косметики, а волосы растрепались. Ангелина решила потратить эти десять минут с пользой, и перевести себя в порядок. Она сначала расчесала волосы и собрала их пучок сзади, скрепив парадной заколкой в виде паука. На расческе собралось достаточное количество русых волос, чтобы пришло время от них избавляться. После этого она занялась поправлением макияжа, преследуя цель предать себе более-менее живой и человеческий вид. Теперь в зеркале отражалось подобие человека, будто не она несколько минут назад, лежа на кровати, будучи готовой скулить и лезть на стены от разрушающей пустоты внутри. Отчего-то глаза наконец начали наворачиваться слёзы, Ангелина ударила себя по щеке и яростно посмотрела в глаза своему отражению. — Не сейчас, — сказала она злым шепотом. — Не смей распускать сопли, тушь потечёт, придется все переделывать. Не помогло. Она вцепилась ногтями в своё запястье, боль почти не ощущалась, но желание плакать пропало. Она отпустила руку, на ней остались следы в форме полумесяцев. Ещё один взгляд на отражение в зеркале, но в этот раз одобрительный. — Теперь можно идти, — кивнула она девушке в красном по ту сторону зеркала. Та ответила таким же кивком, подтверждая. В гостиной, на первом этаже, уже собралось человек восемь. Это были гости. На удивление, среди них было всего две женщины. Все люди присутствующие там разговаривали друг с другом довольно натянуто. Вероятно, идея отца касательно сплочения коллектива таким способом не так уж плоха. Остаётся надеяться, что она сработает. Выйдя к ним, Ангелина громко поздоровалась. Те ответил менее громким приветствием, но она не огорчилась. Всё ровно так, как она и думала, что и следовало доказать. Она прошествовала в столовую, надеясь отыскать свою мать. Служанка, сервировавшая стол, сообщила Ангелине, что её мать вышла на улицу, встречать оставшихся гостей. В доме приятно пахло специями, а тёплый свет ламп нарочито создавал видимый уют. Всё было почти готово, столовая ожидала гостей. Ангелина вернулась назад, в гостиную, где её никто не ждал и заняла место в кресле, стоявшем в уголке и чудом не занятом. Как оказалось, людей в комнате куда больше интересовал интерьер, чем она и прочие обитатели помещения. Это тоже было вполне ожидаемо. Гости разговаривали, не обращая внимания на хозяйскую дочь. Со стороны прихожей раздался щелчок двери, цоканье каблуков и шуршание одежды. Мать вернулась в дом. Ангелина вслушивалась в звуки вокруг неё, но морально она была не в этой комнате. Ей хотелось уйти, но её уже увидели. Может, сказать что нездоровится? Нужно что-то придумать, но уйти отсюда. Атмосфера в этой комнате почему-то казалась душной. В голову совершенно не приходили никакие идеи, поэтому Ангелина поднялась с места и пошла навстречу матери. Инга стояла в прихожей, на ней было тёмно-синее пальто, из-под которого выглядывало бордовое платье. Вероятно, она решила сменить костюм, что было типично для неё. Рядом с ней стояла высокая женщина, которую Ангелина не знала, она была коллегой отца. Незнакомка, определенно, была симпатичной, с правильными чертами лица. На ней был серый брючный костюм, на фоне которого её каштановые волосы приобретают яркий оттенок. Ангелина коротко поздоровалась с ней, а после внимательно посмотрела на мать, будто ожидала распоряжений. — Лина, сходи, пожалуйста, в столовую, — наконец-то распоряжения были получены. — Спроси у Марты, все ли готово. — Я туда ходила пару минут назад, — ответила она так, чтобы голос её звучал, как можно мягче. — Она заканчивала с сервировкой. — Отлично, — кивнула Инга, вешая на крючок пальто. — Мне сходить к папе? — Да, скажи, что пришли все, кроме господина Журавлёва и господина Винницкого с сыном. — Хорошо, — коротко сказала Ангелина, радуясь, что ее мать не была склонна к прилюдным скандалам. Неожиданно для самой себя, Ангелина ощутила прилив сил. Не сказать, что ей хотелось идти к отцу, но перспектива временной отлучки, чтобы встретиться с Дмитрием Эрастовичем, явно её радовала. Она поспешно поднялась алым силуэтом по лестнице, а после, уверенной походкой, направилась в кабинет отца. В отличие от матери, Ангелина имела привычку стучаться перед тем, как зайти, что она сейчас и сделала. По ту сторону двери раздался голос: «Войдите, открыто». Она повернула дверную ручку и тихо прошла в небольшую комнату, где за столом сидел статный мужчина средних лет. Весь стол был завален бумагами, а на тумбочке у окна стоял поднос с несколькими грязными стаканами и кружками. Свет в кабинете включён не был, поэтому комната была погружена в полумрак. У её отца была светобоязнь из-за продолжительной работы по вечерам, поэтому он старался без необходимости не включать лампы. Увидев на пороге Ангелину, Дмитрий Эрастрович внимательно, но не без мягкости, посмотрел на неё. — Как ты? — спросила Ангелина, подходя к столу. Повисло неловкое молчание. — Глаза устали, — ответил отец, зажмурившись. — Вряд-ли я успею закончить сценарий до конца месяца. Столько нужно отредактировать… Боюсь, как бы не пожалеть о том, что заварил эту кашу. — Понимаю, — сочувственно кивнула дочь. Ей, определенно, нравилось, когда отец обращался с ней, как с равной, а не как с неразумным ребёнком, позволяя себе быть откровенным. — Если я могу тебе чем-то помочь… Ну, ты знаешь, что всегда можешь обращаться. — Спасибо, Ангелина. — Пап, слушай, там мама просила тебе передать, что пришли все, кроме Журавлёва и Винницкого. — Да, он звонил и предупредил, что приедет с опозданием. Наш режиссер, он такой… — Не понимаю, почему ты его так терпишь, до этого он тебя в щепки раскритиковал. — Девочка моя, — неожиданно напутственно произнес Дмитрий Эрастович, потирая кончиками пальцев веки. — Такие, как Журавлёв, настоящие виртуозы. Он знал, о чем говорил и был прав. — последнее предложение он произнес так, будто признавал поражение в смертном поединке. — Обязанность настоящего слуги прекрасного — признавать свои ошибки и правильно принимать критику. — Помню, папа, — она кивнула больше самой себе. — Мне интересно, что же там за гений такой. — Очень специфичный, мягко говоря. Не всем нравится общение с ним, бывает немного… слишком честным. — Разве честность плоха? — Иногда да, — он встал из-за стола и направился к двери. — Пошли вниз, нас уже ждут. Говоря «нас» он имел в виду, разумеется, себя, и Ангелина это понимала. Именно поэтому она вышла из кабинета вслед за отцом. Увидев её более чётко в освещении коридора, отец отметил, что Ангелине идёт это платье и этот цвет. Ангелина обрадовалась, зная, что Дмитрий Эрастович всегда знал толк в красивых вещах, именно поэтому её мать никак не могла быть некрасивой. Она подавила в себе проблеск ехидного злорадства, но внезапно появившуюся на её лице улыбку подавить не удалось. Когда они спустились, все гости уже собрались в столовой. Среди них появились два новых лица. Один из гостей был мужчина в летах, одетый в щегольский чёрный костюм. Надо признать, он действительно ему подходил, подчёркивая ещё сохранившуюся выправку. Рядом с ним стоял невысокий молодой человек в белом сюртуке, расшитом золотистыми нитками вдоль ряда пуговиц. Вероятно, это был старший сын Винницкого. Господина Винницкого, продюссера театра, в котором должна была состояться постановка спектакля, над сценарием которого работал отец, она видела несколько раз. Молодой человек в белом совершенно не был на него похож. «Наверное, пошел в мать, » — подумала Ангелина, рассматривая яркого гостя. Признаться честно, она никогда не видела, чтобы гости на такие мероприятия являлись в подобных одеждах. Да и сам внешний вид молодого человека не мог остаться без внимания. У него были тонкие и правильные черты лица, почти идеальная осанка, выдававшая в нём человека уверенного в себе и своих силах, однако его потерянный взгляд выдавал в нем того, кто нервничает при адаптации к незнакомой обстановке. Он был с достаточно длинными кудрявыми волосами, аккуратно собранными сзади, и уложенными таким образом, что единственная прядь вне прически касалась благородного носа. «Какой щеголь, весь в отца, — думалось Ангелине, на губах ее показалась ухмылка. — Выглядит, как Грей из «Алых Парусов», только едва ли у него есть корабль и столько шелка». Она отвела взгляд от столь приметного гостя, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание. Пялится на людей вот так неприкрыто — одна из высших форм неприличия. Отец подошёл к столу, обозначая своё главенство в этом доме. Все присутствующие устремили взгляды в его сторону, ожидая речь. — Теперь, когда все собрались, — начал Дмитрий Эрастович. — Я готов сказать, что очень рад видеть всех вас на своем празднике, не каждый день мне исполняется пятьдесят. — он посмотрел на Ангелину, а после на Ингу. — Я хочу представить вам, дорогие коллеги, свою семью: это моя жена, Инга Вальц, — он указал на нее рукой, не скрывая гордости продемонстрировать всем свою красивую супругу. — А это Ангелина, моя дочь, как ни странно, носит мою фамилию. Своих гостей, разумеется, представлять поименно он не стал, будто рассчитывая на то, что их имена уже известны. Возможно, они и были известны Инге, но Ангелина никого, кроме Винницкого, не знала, но при этом спрашивать имена не стала, опасаясь показаться не очень умной. Началось застолье среди незнакомых людей. Они все время говорили о чем-то, что было связано с работой, из-за чего Ангелина чувствовала себя по-настоящему чужой. Единственный, кто, кажется, тоже чувствовал себя не совсем в своей тарелке, был сын Винницкого. Он, ничего не говоря, только внимательно слушал разговоры, больше смотрел в тарелку, чем на присутствующих. Рассматривая его исподтишка, Ангелина пришла к выводу, что молодой господин Винницкий немногим старше неё самой, что, возможно, могло бы послужить почвой для начала разговора. Единственного разговора, который имел перспективу оказаться интересным этим вечером, потому что этот гость казался похожим на неё саму, таким же отрешённым и «лишним» в этой компании. В какой-то момент Ангелине вдруг показалось, что этот молодой человек выглядит благородно, даже красиво. Возможно, это связано с яркостью его сегодняшнего образа, а может и с тем, что, не считая её самой, он был самым молодым за столом. Отогнав нелепую мысль о том, чтобы начать с ним разговор, Ангелина равнодушно уткнулась свою тарелку. После застолья музыку сменили, теперь вместо расслабляющей звучало что-то более энергичное, подходящее для танцев. Танцев, которых не было. Вместо этого все разбрелись по маленьким кучкам, которые расположились не только в столовой, но и в гостиной. На обеденный стол поставили различные напитки. Ангелине пришла в голову мысль стащить пару бокалов вина, чтобы хоть немного отвлечься и спокойно уснуть. Осталось только придумать план по тому, как можно незаметно их украсть. Пройдя из столовой в гостиную, она заметила, что кто-то принёс один поднос с шампанским, и очень удачно поставил его на журнальный столик. В момент, когда в гостиную вошла Ангелина, в ней находились две женщины. Они о чём-то увлечённо разговаривали, не одарив вошедшую и мимолётным взглядом. Вслед за Ангелиной в гостиную вошел невысокий мужчина, он позвал их в столовую, а те нехотя поднялись с места. Ангелина решила, что это идеальная возможность для того, чтобы взять и стола бокал. Она присела на диванчик и взяла в руки желанный напиток, в гостиную вошла небезызвестная фигура в белом. Он сел напротив неё и взял руки такой же бокал, на Ангелину он даже не посмотрел. В этот момент он показался очень уставшим, что, вероятно, и было причиной этого апатичного поведения. Ангелина тревожно посмотрела сначала на содержимое бокала, а после на гостя. Отчего-то стало интересно, как же зовут сына господина Винницкого? Никакое из имён ему будто не подходило. Внезапно поймав её взгляд, молодой человек прищурился, из-за чего его изящное лицо стало похожим на кошачье. — Глеб, — неожиданно сказал он, протягивая ей руку. Голос его оказался выше, чем ожидалось, но при этом имеющим какую-то особенную глубину. Ангелина не сразу среагировала, но, немного погодя, протянула в ответ. — Ангелина. — Знаю, — с мягкой улыбкой ответил младший Винницкий. — Довольно смелое платье. — Сказал человек в белом сюртуке, — она сделала глоток и попыталась изобразить улыбку Джоконды, надеясь, что эта авантюра у нее получится. Её удивила странная интонация в его голосе. Он обращался к ней, но при этом звучал так, будто находится мыслями совершенно не здесь. Возможность, он человек мечтательный, а возможно человек апатичный, которому стало скучно и он решил развлечь себя разговором. В любом случае, в его голосе было заметно что-то возвышенное, что-то, что было заметно, но никак не объяснялось. Почему-то Ангелине показалось, что подобным голосом мог говорить князь Мышкин в «Идиоте». Определённо, похожим голосом и с похожими интонациями и велся монолог о расстреле. — На самом деле, оно вам к лицу, — внезапно сделал он комплимент, посмотрев собеседнице в глаза. Только сейчас она заметила, какого они цвета, серые, каким бывает небо при надвижении скорой грозы. — Хоть и странно для места, где ни на ком нет такого яркого цвета. — Благодарю, — сухо ответила она, заранее напрягаясь. Глеб показался ей немного высокомерным. Кому вообще может прийти мысль о том, чтобы так говорить с хозяином у него в гостях? Ангелина услышала шаги со стороны столовой, поэтому быстро допила шампанское и поставила бокал на стол. Глеб посмотрел на ее действия, вопросительно подняв бровь, хотя взгляд его оставался бесстрастным. Говорить об этом он не собирался. — Гела, вам скучно? — поинтересоваться он. В этой форме ее ещё никто не назвал. Звучало вычурно, но довольно красиво. Всяко лучше осточертевшей «Лины». Определенно, Глеб умудрился отличиться. — Честно говоря, невероятно, — созналась она, собирая пальцы в замок. — Каждый раз не знаю, куда себя деть. — Как я понимаю, такие мероприятия здесь часто? — его голос обрел какой-то холодный оттенок. — Время от времени, — вздохнула Ангелина, пожимая плечами. — Страшно утомляет. — Понимаю, — кивнул Глеб, допивая свое шампанское. — Куда приятнее работать и не спать, чем вот так развлекаться. — Не любишь развлекаться? — обратившись к нему на «ты», она осеклась, но постаралась не подать виду. Стало стыдно уронить маску перед чрезмерно вежливым человеком. — Я? У меня иные развлечения, не такие… шумные. Гела молча на это кивнула. Глеб взял второй бокал. — Не люблю, когда много незнакомцев. — сказала она внезапно для самой же себя. — Это утомляет больше всего. Чувствую себя не в своей тарелке. — Знакомое ощущение, — прокомментировал он, грустно улыбнувшись. — И отец ничего не объясняет? — Не придает этому значения, считает, что я сама разберусь при надобности, только надобности все нет и нет. Из столовой донеслись голоса, а после торопливые шаги. Вернулся невысокий мужчина, тот же, что тогда звал тех двоих женщин. — Господин Журавлев, Ангелина, — обратился безымянный. — Дмитрий Эрастович зовёт вас. Настало время для особого сюрприза. Ангелина всерьез удивилась тому, как вошедший обратился к её собеседнику. Какой, к чёрту, Журавлёв? Журавлёв — это режиссёр, назначенный работать с её отцом, человек, которого ее отец уважает. Попросим заметить, чтобы добиться уважения и расположения Дмитрия Орлова по-настоящему сложно, не говоря о каком-то странном желании понравиться, которое тот испытывал относительно Журавлёва. Разве это не должен быть человек в возрасте? Кто-то, кто в своей работе достаточно давно? А этот… Ему больше двадцати пяти лет не дать, выглядит он почти инфантильно, как он может быть достаточно сведущ в своей работе? Как он может быть тем самым Журавлёвым? Это, определенно, какая-то ошибка. Наверное, безымянный гость спутал с сыном Винницкого. Из-за возникшего внезапно когнитивного диссонанса светлой голове Ангелины, она сбилась с толку и не сразу сообразила, что под «особым сюрпризом» подразумевалась ее игра на фортепиано. Это словосочетание она слышала много раз, и за все эти разы уже научилась понимать, что это означает, но теперь такое заявление выбило её из колеи. Она отупело посмотрела на «посла», а после на Глеба, который одарил её равнодушным взглядом в ответ. — Да… — ответила Ангелина, нарушая неловкую тишину. Произносить вслух слова удивления она не стала. — Что-то не так? — спросил Глеб, скрещивая руки на груди. — Все в порядке, — отмахнулась она, поднимаясь с места. У нее появилась необходимость вести себя вежливее обычного, чтобы загладить свою вину из-за такого неуважительного отношения к, возможно, уважаемому человеку.- Пройдёмте в зал, я буду играть там Баха на фортепиано. — Мне показалось, или что-то поменялось в вас, Гела? — прозвучало это настолько уверенно, что не было похоже на вопрос, не обошлось и без какой-то насмешливости. — Прошу прощения, — ответила она, оборачиваясь на режиссера, который даже не сдвинулся с места. Выглядело это так, будто он поставил ультиматум: «я не встану, пока не дождусь объяснений». — Я не знала… — она сделала паузу. — Не знала, что вы и есть тот самый Журавлёв. Приняла вас по ошибке за сына господина Винницкого. — Не извиняйтесь, — ответил Глеб, удовлетворённо кивнув. Он поднялся с места и прошествовал к двери. — Не лебезите только, я того не стою. — он обернулся к ней и вежливо улыбнулся. — Пройдёмте же в зал, вас все ждут. Гела ответила ему кивком и нагнала. Они вернулись к гостям вместе, когда те уже собрались вокруг фортепиано, стоявшего в зале. Все присутствующие с интересом рассматривали вошедших, по большей степени, Ангелину. Она чувствовала себя диковинной зверушкой, выведенной на арену цирка. Это унизительное чувство посещало каждый раз, когда её просили играть для гостей, со временем начала с этим справляться. Поэтому, если в первый год у неё подгибались колени от волнения, а внутри всё сжималось от негодования, то сейчас она алым силуэтом быстро проплыла к инструменту. Внутри у неё сейчас было замешательство и внезапно появившаяся тревога, вызванная неожиданным диссонансом, выбившим её из колеи. Данная тревога была обоснована расфокусировкой ее внимания, тем, что сейчас её мысли стали слишком далеки от нот и клавиш. Стараясь сохранять видимое спокойствие, она села за инструмент и раскрыла нотную тетрадь. — Иоганн Себастьян Бах, «Хорошо темперированный клавир», — она почти близоруко всмотрелась в тетрадь, уточняя для себя название. — Прелюдия номер шесть, ре-минор. «Ты делала это много раз, тебе не составит труда повторить это, » — сказала она себе это мысленно. Гела положила руки на клавиши и начала играть. В комнате раздалась быстрая мелодия. Через несколько секунд после начала игры, все сторонние звуки вдруг стихли, ей даже показалось, что в комнате она осталась одна. Будто этой оравы людей здесь никогда и не было. Пальцы плавно скользили над гладкими и холодными клавишами, оставляя за собой переливающуюся мелодию, которая то ускорялась, то замедлялась. В голове её вдруг стало пусто, как и в том пространстве, куда она переносилась каждый раз, когда начинала играть на публике. Не было мысли о том, как сыграть мелодию без ошибок, как и прочих сторонних мыслей. Это к лучшему, потому что при дереализации действия, выполняемые по памяти, доведенные до автоматизма, совершаются без сторонней мысли, на абсолютно чистую голову, а значит, что ничто не способно отвлечь. Мелодия подходила к концу, в комнате, казалось, не появилось ни одного нового звука. Только когда она оборвалась, Гела наконец подняла голову. Все присутствующие внимательно смотрели на неё. Ангелина нашла глазами свою мать, которая одобрительно ей кивнула, потом увидела отца, который трижды похлопал в ладоши. Скользнув взглядом по другим гостям, она задержала взгляд на Журавлёве, тот с ленивым интересом посмотрел на неё. Что-то внутри оскорблённо защемило, сжалось в комок и на секунду обожгло. Это была обида и разочарование. Кажется, понятно, почему этого режиссёра недолюбливают, как человека. Мог бы из вежливости изобразить хотя бы что-то. Нет, она так просто не оставит это. Ей вдруг захотелось показать, на что ещё она способна. Желание было сиюминутным, поэтому требовало такого же сиюминутного исполнения. — Прелюдия номер одиннадцать, фа-мажор, — объявила она ещё раз. Это будет сложно, но она справится. Она снова принялась играть, погрузившись в то же пустое пространство. Через несколько секунд погружения, она вдруг ощутила, что что-то не так, что-то изменилось. Под красным шёлком на спине прошёлся холодок, комок внутри ещё сильнее сжался. Ангелина сглотнула, и в этот момент её словно пронзила в спину стрела. Будто сзади неё стоял лучник, к которому она никак не могла повернуться лицом. Выпустивший стрелу, будто внимательно смотрел на неё с таким ожесточенным интересом, бросая ей вызов. Внутри зашевелилась какая-то тревога, которую она попыталась подавить. Вызов известного лучника был принят, она продолжила играть, борясь с дискомфортными ощущениями внутри себя. Играла она без ошибок, но при этом страшно их боялась. Такого не было уже очень давно. Прелюдия оборвалась, Гела вернулась назад, в зал с гостями. Отчего-то ощутила такой прилив сил, будто открыла отдельный их источник. В ушах слегка гудело, но комок внутри наконец-то разжался. Ангелина ощутила удовлетворение, будто одержала по-настоящему великую победу. Она посмотрела на присутствующих, в этот раз они выглядели куда более впечатлёнными. Её родители также рассматривали гостей. Гела, не без напускного высокомерия, посмотрела на господина Журавлёва, тот на это ухмыльнулся и кивнул, словно смиряясь с поражением. Ангелина поднялась с места и подошла к матери. — Ну как? — спросила она у госпожи Вальц. — Как и всегда, очень неплохо, — ответила мать. — Но, честно говоря, я не ожидала, что ты сыграешь вторую. — Я сама не ожидала, — Ангелина ухмыльнулась и вдруг ощутила, как дрожат ее колени от внезапной отдачи. У всего есть своя цена, все забирает твою энергию и отдает новую взамен. Правда, иногда новая энергия, усваиваясь, может снести тебя с ног. Все начали разбредаться по комнатам, сбиваясь в небольшие кучки, начиная походить на овец с зелёных лугов Новой Зеландии. Ангелина смотрелась вокруг, словно желая убедиться, что вернулась назад из своего вымышленного пустого пространства. Осматриваясь, она встретилась взглядами с Глебом. Их зрительный контакт почти сразу же прервался. Гела повернулась к матери и спросила, можно ли ей отправляться к себе. Она получила разрешение, и на ватных ногах отправилась на второй этаж. Только оставшись в одиночестве, она осознала, насколько сильно вымоталась, но ей ещё предстояло выполнить одно небольшое задание. Она зашла в свою комнату и взяла на столе празднично украшенную коробку. Сейчас было идеальное время, чтобы втихаря оставить отцовский подарок в его кабинете. Ангелина снова выскользнула за дверь, не закрывая её, и направилась к нужной ей комнате. По-хорошему нужно было действовать тихо и быстро, но из-за играющей внизу музыки и увлечённости гостями, такая необходимость отпадала. Поэтому Гела быстро положила коробку на стол и вернулась к себе. Наконец-то этот длинный и изматывающий день закончился. Захотелось забраться в постель, которая начала казаться неестественно мягкой и манящей. Ангелина сменила платье на пижаму, и бросила красную ткань на стул, после чего сразу же забралась в постель. Сон наступил почти моментально.