Человеческий фактор

День прошёл без чудес, Без наигранных скукой фокусов; Не пытался взлететь до небес, Не стоял, качаясь над пропастью.

Новый день был таким унылым и промозглым, как и предыдущий. Благо, слякоть наконец-то счистили с асфальта и можно было не так сильно переживать о мокрой обуви. Геле все так же хотелось спать, но сегодня ее уже не тошнило. Уроки тянулись медленно и мучительно, но ни на одном из них не было возможности уснуть, поэтому время от времени Ангелина просто втыкалась лбом в плечо сидевшего рядом Серёжи. Он не был против, но и нельзя сказать, что это его воодушевляло. — А вот спать надо ложиться вовремя, — сетовал он. — Я легла в десять, — тихо отозвалась Ангелина, начиная тереться головой о Сережино плечо. — Это на мне так погода сказывается. Он замолчал. Гела тоже. Ей не хотелось идти в музыкалку, хотелось вернуться домой, под одеяло, и спать. Сто процентов, толку от ее игры в таком состоянии будет не много. Тем более, что играть Стравинского сложно, не многим он даётся. Тем более «Серенада ля-мажор». Тем более для нее, абсолютно посредственного ученика. Конечно, какая-нибудь Марина из ее группы сыграет и Рахманинова на раз-два, но это Марина… А Гела — это просто Гела. И она не удивится, если там действительно будет Рахманинов. Дождавшись конца занятий, она простилась с Серёжей и побежала в музыкальную школу. Она часто опаздывала из-за того, что уроки заканчивались поздно, за что регулярно получала замечания от педагогов. В этот раз ей удалось прийти за несколько минут до начала занятия. Ангелина вошла в кабинет, и первым делом принялась искать свою приятельницу, Соню. Гела увидела ее почти сразу. Несмотря на свою миниатюрность, Соня имела довольно заметную наружность: рыжие волосы и яркая одежда делали ее цветастым пятном на фоне прочих учеников, одетых в черно-белую школьную форму. — Соня, — позвала она девушку, сидевшую к ней спиной и разбиравшую перемешанные ноты. София быстро повернулась и, оставив ноты на столе, бросилась обнимать подругу. Ангелина не ожидала, но и не удивилась, поэтому просто обняла ее в ответ. — Как твои дела? — спросила рыжеволосая пианистка, сощурившись. Так она стала похожа на лисёнка. Ангелина это замечала не в первый раз, но никогда не озвучивала этого вслух. — Нормально, устала только. Как сама? — Ничего нового, — Соня улыбнулась и вернулась к своему занятию. — Опять всё перемешала, теперь раскладываю заново. Главное, Зинаиде не попасться вот так. — Ничего нового, — теперь улыбнулась и Гела, доставая листы с нотами. В кабинет вошла преподавательница. Невысокая, сухая старушка с почти военной выправкой. У нее было вечно недовольное лицо и ревматичные руки, в которых она сейчас держала увесистую папку. — Всем добрый день, — скрипучим голосом произнесла она. Все обернулись и встали со своих мест. — Начну с главного, — Зинаида Васильевна сложила принесенное на небольшой стол. — Через десять дней у вас сезонный концерт. За это время придется потрудиться, потому что я не заметила, чтобы вы были готовы. Сегодня играем то, что вы выбрали, я отмечаю недостатки и вы можете быть свободны до следующего занятия. Начнем по списку или по желанию? Руку подняла худая и высокая девушка в черном. У руки ее были тонкие и длинные пальцы, похожие на паучьи лапки, да и сама она была очень похожа на паучиху. Зинаида Васильевна посмотрела на девушку вопросительно, тем самым позволяя заговорить. — Давайте я первая? — предложила та девушка, беря в руки нотную тетрадь. — Отлично, Марина. Вперёд. Паучиха изящной походкой направилась к инструменту, села и принялась листать тетрадь. Все остальные сели на места. — Сергей Рахманинов, прелюдия для фортепиано до-минор, — громко произнесла Марина. В голосе её звучало самодовольство, что было вполне справедливо. Рахманинова легко играть только таким паукам, продавшим душу дьяволу за такие пальцы и навыки. Ангелина про себя усмехнулась, она прекрасно знала выбор одногруппницы. — Отличный выбор, — прокомментировала Зинаида Васильевна, садясь на резной стул рядом с фортепиано. — Приступай. Тонкие бледные пальцы затанцевали над черно-белыми клавишами, создавая быструю и затейливую мелодию. Все присутствующие сосредоточенно смотрели и слушали, но лица их не выражали ровным счётом ничего. Никто из них не ожидал иного. Ангелина прекрасно понимала, что Марина по-настоящему одарена и хорошо подготовлена, и что ей, на самом деле, до уровня «паучихи» не дотянуться. Слушая игру одногруппницы, Гела ощущала, как у нее внутри все сжималось. Она поймала себя на постыдной мысли о том, что завидовала. Эту мысль она тут же попыталась внутри себя подавить. «Помни, что случилось с Сальери, — сказала она себе, держась за рукава кофты. — «Гений и злодейство — две вещи несовместные». Когда Марина закончила играть, то повернулась к присутствующим, глядя на них с немым вопросом: «Видали, как я умею?» Зинаида Васильевна поднялась с места и прошла к остальным девочкам. — Очень хорошо, Марина, — сказала преподаватель строго, после чего изобразила улыбку своими тонкими иссохшими от старости губами. — Благодарю, — ответила та и быстро встала из-за инструмента, не забыв о нотной тетради. — Кто хочет исполнить следующим? — спросила Зинаида Васильевна, взглядом скептика рассматривая присутствующих. — Фёдорова, не хочешь? Соня заметно напряглась, но постаралась гордо выпрямить спину. Она собрала, перемешанные ранее в беспорядок, ноты и медленно подошла к фортепиано. Рыжеволосая, близоруко щурясь, посмотрела на Ангелину в ожидании поддержки. Гела ей улыбнулась так искренне, как только была могла в этой ситуации. Соня ей на это кивнула и принялась раскладывать ноты на пюпитр. — Иоганн Себастьян Бах, «Хорошо темперированный клавир», — громко сказала Соня, голос её едва заметно дрожал, что не ускользнуло от внимания Гелы. — Прелюдия двадцать один си-бемоль. Ангелина прекрасно знала эту композицию, как и то, что Соня играла едва ли лучше, чем она сама. В любом случае, двадцать первая прелюдия была довольно сложной и быстрой. Быстрее, чем одиннадцатая и шестая, но тем не менее, для сезонного концерта она была простовата. В любом случае, Соня действительно умело играла эту композицию. Гела не считала Фёдорову гением, но она была достойной ученицей, несмотря на то, что не самой лучшей. Ангелина следила за лицом Зинаиды Васильевны, которое абсолютно не меняло своего недовольного выражения. Было заметно, что она совершенно не впечатлена, но и не разочарована. Когда мелодия стихла, Соня не повернулась. Она молча собрала листы с нотами и пошла на свое место. — Не так плохо, — сухо сказала преподавательница. — Проработай эмоции. Звучит слишком зазубрено. — Спасибо, — стало сказала Соня, Гела посмотрела на нее и заметила, что бедолагу трясет. — Все в порядке? — тихо спросила Ангелина, наклонившись к подруге. — Ты совсем бледная. — Пройдет, — покачала головой Фёдорова, прижимая к себе бумагу. — Орлова, — Гела вздрогнула, услышав свою фамилию, произнесенную скрипучим голосом. — Да? — отозвалась она, растерянно глядя на преподавательницу. — Выходи и играй, — скорее приказала старуха своим неприятным голосом. Гела медленно поднялась с места и поняла, что ее колени трясутся от волнения. Она села за фортепиано, разложила листы с нотами, и тише, чем ожидалось, объявила: — Игорь Стравинский, «Серенада ля-мажор», часть два «Romanze». Руки ее тоже начали трястись, но стоило ей начать играть, как дрожь ушла. Снова она оказалась одна в помещении, и снова ей помогает этот трюк. Пальцы ловко заскользили над клавишами. Через полминуты, правда, Гела пожалела, что вчера не занималась, потому что сегодня пришлось вдвойне усерднее следить за руками. Из-за не самой сильной подготовки она дважды ошиблась, но не прекратила играть, и не остановилась, будто так и должно было быть. Мелодия то ускорялась, то замедлялась, переливаясь, будто драгоценные камни на свету. Ей нравилась такая музыка — непостоянная, то смолкающая, то начинающая играть быстро. Это сочетание нежности и лёгкости с экспрессивностью ее очаровывало. Гела финально оборвала игру, посмотрела сначала на Соню, явно воодушевленную ее работой, а после с опаской перевела взгляд на Зинаиду Васильевну. — Ангелина, — холодно сказала преподавательница. — Ты вот так собираешься в консерваторию поступать? У Гелы похолодело в груди, а внутри поднялся какой-то гнев, но она промолчала. — Орлова, — продолжила Зинаида Васильевна, постукивая узловатыми пальцами по поцарапанной столешнице. — Ты решила опозорить меня, как педагога? Опозорить себя, как ленивую бездарность? — Ангелине было впору заплакать и сказать что-то неприятное, но она продолжила молчать, проглатывая, вместе с подступившим к горлу комом, свое негодование и обиду. — Ты допускаешь нелепые ошибки. Если ты собираешься так играть на сезонном концерте или при поступлении, лучше не высовывайся. — Зинаида Васильевна презрительно сморщила нос и поджала губы. Ангелина заметно сникла и встала с места. Все в кабинете молчали, будучи свидетелями этой сцены. — Садись, Орлова, и работай. — Спасибо, — выдавила из себя Гела, на ватных ногах подходя к своему месту. Она ощущала, будто со всех сторон в нее летят копья чужих взглядов. Ей казалось, будто ее сейчас облили помоями и ведут по городу под осуждающие крики людей. Когда Ангелина села на свое место, Соня взяла ее за руку, ничего не говоря. Ангелина не нуждалась в словах, она все прекрасно понимала и без них, но легче оттого не становилось. Во время слушания других, Гела не находила себе места. Она ерзала на стуле, впивалась ногтями в кожу на запястьях, пыталась проглотив ком, прочистить горло. Ей было обидно, она была очень зла на себя. Отчасти даже ненавидела в этот момент, не понимая, как она посмела допускать оплошности. Ее уже не трясло, но внутри клубились стыд и зависть, которые не удавалось подавить. Они прожигали Гелу изнутри, а она ничего не могла с этим сделать. Ангелина не находила в себе смелости поднять глаза, поэтому только слушала чужую игру. В этот момент она чувствовала себя худшей из худших, недостойной существования. Но, несмотря ни на что, она с самого начала знала, что все будет именно так, только от этого было не легче. Она все равно злилась и обижалась, а ещё дала себе наказание: как только она приедет домой, обязательно будет играть три часа подряд, без остановки. А в остальные дни будет усердно заниматься по пять часов. Она не имеет права на ошибку. Пусть даже Марина будет играть лучше нее, она обязательно сделает все, что в ее силах. Время тянусь медленно и мучительно, очень хотелось, если и не исчезнуть, то уйти. Поэтому, когда занятие закончилось, Ангелина смогла спокойно выдохнуть. Она поспешно надела пальто и выскочила на улицу, не попрощавшись с Соней. Она была уверена, что подруга ее прекрасно понимает, именно поэтому она обязательно ей напишет, когда будет дома. Гела быстро шла на остановку, не разбирая пути. До театра можно было доехать на почти любом из маршрутов, поэтому ждать автобус долго не пришлось. Она бы хотела заплакать, но слёзы напрочь у нее отсутствовали. Хотелось кричать от безнадёжности и пробить головой окно автобуса, но ее останавливало присутствие других людей и их осуждение. Когда она наконец-то вышла из автобуса, то медленно и обессиленно поплелась в сторону большого красивого здания. Настроения ждать отца и ехать за покупками не было, настроение вовсе исчезло куда-то к чертям собачьим, осталось только что-то неразборчивое и неприятно копошащееся внутри. Она вошла в пустое фойе и первым делом столкнулась с охранником, который изволил поинтересоваться, зачем она сюда пришла. — Буду ждать отца, — ответила она, садясь на диванчик. — Его фамилия Орлов, он сценарист новой постановки Журавлёва. Услышав фамилии, охранник молча и одобрительно кивнул. Гела запрокинула голову на спинку дивана и закрыла глаза, только сейчас осознавая, как сильно она устала. По кафелю раздались шаги. Лёгкая, быстрая и уверенная походка. Она подняла голову, чтобы посмотреть кто там. Это был все так же по-щегольски одетый Винницкий, только теперь на нем был красный бархатный костюм, поверх которого было серое незастегнутое пальто. Она кивнула ему в знак приветствия, он ответил ей тем же. Позже по лестнице снова раздались шаги, только ещё более торопливые. Показалось ещё одно знакомое лицо. Разумеется, это был Журавлёв. В этот раз на нем был потёртый черный пиджак, явно больше ему на размер, и обычная белая рубашка. Молодой человек перепрыгнул через последние две ступеньки и догнал Винницкого. — Евгений Артурович, — позвал его Журавлёв. В этот момент он не был похож на высокомерного молодого человека с юбилея отца, он был похож на студента, догоняющего своего преподавателя. Винницкий остановился и повернулся к режиссеру лицом. — Вы что-то хотели, Глеб Николаевич? — отозвался продюсер нарочито лениво. Глеб подошёл поближе и что-то ему сказал, но уже немного тише. Винницкий выглядел озадаченно, скрестил руки на груди и тоже тихо отвечал. Видимо, у них возникли какие-то трудности, либо Журавлёв опять был чем-то недоволен. — Хорошо, — устало вздохнув, сказал Евгений Артурович. Он заметно вымотался и явно хотел поскорее отвязаться от дотошного режиссера. — Я рассмотрю это. — Отлично, — Глеб вернул себе былое спокойное высокомерие. Они пожали друг другу руки и попрощались. Журавлёв сделал короткий круг по фойе, глядя в пол и выглядя крайне задумчиво. Ангелина наблюдала за ним, но не решалась поздороваться. Вдруг он направился к выходу, как был, в одном только пиджаке. Проходя мимо Гелы, он неожиданно остановился. — Добрый день, — сказал мягко. Надо признать, он казался по-настоящему рассеянным, что довольно сложно вязалось с его обычным поведением. — Здравствуйте, — ответила ему Гела, вставая с места. — Прошу прощения, вы не видели моего отца? — Он у Валентина Георгиевича, — сухо бросил Журавлёв, уже намереваясь уйти. — Спасибо. Режиссер кивнул. Сделав несколько быстрых шагов, он остановился, словно бы хотел что-то сказать, но, передумав, продолжил путь. Ангелина села на место и достала телефон. Лучше не ждать, пока она доберется до дома, надо написать сообщение Соне сейчас. «Привет. Прости, что не попрощалась, нужно было бежать.» — написала Гела и тут же отправила. Хотелось спать. Она снова откинулась назад и прикрыла глаза. Через несколько минут снова раздались шаги, но теперь со стороны входа. По ритмичной и быстрой походке можно было с легкостью понять, что это возвращался Глеб. Ангелина не посмотрела на него. Проходя где-то рядом с ней, он остановился. — Вы, как я вижу, сильно утомились? — внезапно раздался его звучный голос. Она наконец открыла глаза и посмотрела на него. Всё-таки он был хорош что в парадном белом сюртуке, что в изношенном пиджаке. Он излучал достоинство, это и делало его по-настоящему красивым. Гела на секунду растерялась и принялась подбирать в голове слова. — Да, был довольно трудный день, — наконец ответила она, садясь ровно. — Учеба, музыкалка… — Учеба? — он облокотился на колонну рядом, будто боялся потерять равновесие. Наблюдая за его мимикой, Ангелина заметила, что он едва заметно улыбнулся. — Где вы учитесь? — Выпускной класс, — на выдохе произнесла она. Ей стало неловко, она отодвинулась на край диванчика, намекая, что он мог бы сесть рядом. Журавлёв не сдвинулся с места, только скрестил руки на груди. — А куда потом? В консерваторию? — Если повезет, — грустно усмехнувшись, ответила она, собирая руки в замок на коленях. — Неужели может не повезти? — он приподнял одну бровь в непонимании. Гела ощутила смешанные чувства: с одной стороны ей льстило, что он не верил в то, что она не поступит, а с другой стороны, он подчеркнул ее везение, а не навык. — Всяко бывает, — она пожала плечами. — Но сейчас мне сначала нужно отыграть сезонный концерт. — Сезонный концерт? — Да, он проводится раз в сезон: осенью, зимой, весной и летом. Сейчас будет мой последний такой концерт. — Что будете играть? — он внимательно смотрел на неё, Ангелине стало неловко и она отвела взгляд. — Я буду играть Стравинского, мы всегда играем что-то на выбор, — она произнесла это скороговоркой, а после решила, что будет не лишней вежливая формальность пригласить его. Гела снова набралась сил и посмотрела на собеседника. — Он, кстати, будет в следующее воскресенье. Если вы хотите, можете прийти. — Спасибо, — коротко ответил Глеб, кивнув. Лицо его было спокойным и по-прежнему высокомерным. — Вам нравится играть? — Мне? — она задумалась. — Думаю, да. Определенно. — она сникла, сжав пояс от пальто. — Правда… Признаться честно, я не так хороша в этом. — Важно не то, насколько ты в этом хорош, а насколько ты чувствуешь свое занятие, — сказал он, не меняя интонации. Он все так же внимательно на нее смотрел, но выражение его серых глаз было ледяным. — Наверное, так, да, — она натянула на себя улыбку, надеялась, что не выглядит измученной. — А вы чувствуете свое занятие? — Да, — Журавлёв на секунду отвёл взгляд, задумавшись, но ответ прозвучал твердо и уверенно. Нависла тишина. Ангелина посмотрела в сторону лестницы и закинула ногу на ногу. Режиссер прикрыл глаза и, если бы не дыхание, был бы похож на каменное изваяние или манекен. Гела почему-то не хотела на него смотреть, хотя признавала, что тот был красив. Ей почему-то было боязно и неловко. Глеб же, видимо, чувствовал себя уверенно и ему было комфортно. Вдруг через тишину послышались отдаленные шаги. Ангелина узнает эту походку из тысячи — наконец-то шел ее отец. Она вдруг встала с места и, ничего не сказав Глебу, направилась вверх по лестнице. Журавлёв вольготно пошел следом за ней, все так же молча. Увидев Дмитрия Эрастовича, Гела почти бегом приблизилась к нему. — Пап, что-то ты долго, — сразу же сказала она. — Я же говорил, что придется немного подождать, — улыбнувшись, ответил ей отец. — Дмитрий Эрастович, я говорил с продюсером, — режиссер сразу перетянул на себя весь фокус внимания. — Он сказал, что рассмотрит. Думаю, у нас ещё есть время, пока вы не допишите. — Хорошо, — кивнул ему Орлов. — Благодарю, Глеб Николаевич. Глеб кивнул на это. Ангелина наблюдала за ними и молчала, чувствуя себя не в своей тарелке, потому что не понимала, о чем именно идёт речь. — До свидания, — простился Журавлёв с ними и направился в сторону кабинета худрука. — До свидания, — сказала ему вслед Гела. Отец промолчал. Он посмотрел на удаляющегося молодого человека, а после на свою дочь и улыбнулся. — Поехали? — спросил он. — Поехали, — ответила Гела.