Человеческий фактор

Белые флаги на башнях моего города, В городе моём пусто и холодно. В светлой комнате давно идёт дождь, Хорошо, что ты не идёшь.

С момента ее провала в музыкальной школе прошло три дня. Всё это время она действительно выполняла свое обещание, подолгу играя на фортепиано, а после шла делать уроки. Каждый вечер, ложась спать, она была настолько вымотаной, что, ложась на кровать, она будто падала на облако, не чувствуя конечностей. Облако тут же ее подхватывало и уносило в глубокий сон без сновидений. Уставая настолько сильно, она переставала тратить немногочисленные силы на рассуждения и сильную эмоциональную отдачу. На выходных Гела строго решила, что будет заниматься вдвое усерднее. Она была уверена, что лучше ей не только «Romanze» как следует отрепетировать, но и выучить что-то новое. Так заученное не надоест, и упражняться она не перестанет. Поэтому, проснувшись и позавтракав с отцом, она сразу же направилась в зал и принялась играть. За эти несколько дней ей удалось добиться кое-каких успехов: она действительно стала играть уже выбранную композицию куда лучше. Руки передвигались уверенно, создавая заученную мелодию. Она повторяла ее снова и снова, пока не сыграла ее безупречно. Однако одной второй частью «Серенады ля-мажор» Ангелина решила не обходиться, поэтому принялась заучивать первую, куда более сложную. Она называется «Himne» и куда сильнее пестрит перепадами, звуча более парадно и ярко, а значит и быстро. Геле искренне нравилось звучание этой композиции, поэтому она решилась на подвиг: сыграть на сезонном концерте обе части произведения. На такое ни разу не отваживалась даже Марина, а, значит, если она успеет выучить и вторую, то она удивит их всех и, возможно, превзойдет. Осталось только продолжать заниматься в том же темпе. Ангелина разбила «Гимн» на несколько частей по звучанию и принялась их заучивать. Она всегда разделяла все на части и учила кусочками, так легче запоминалось, а потом начинала соединять их в общую мелодию, шлифуя швы и неровности звучания, повторяя и зазубривая то, что получалось не так хорошо. Ей нравились быстрые короткие переливы «Himne» за то, что они звучали по-особенному, напоминая античные арфы или летний дождь, бьющий по жестяным крышам. Правда, несмотря на эту любовь, такие моменты давались ей сложнее всего. Вдруг мелодия оборвалась. Раздался щелчок входной двери и цокание каблуков, а после шаги по лестнице. Вернулась мать, и отец спустился, чтобы встретить ее. Ангелина не стала к ним выходить, продолжая играть. Цокание каблуков приблизилось к двустворчатым дверям, те сразу же распахнулись и в зал вошла Инга, одетая в вельветовый брючный костюм кофейного цвета. Ангелина прервалась и посмотрела на вошедшую, а та на неё. Они стали похожи на двух змей, одна из которых хотела настигнуть добычу, но встретила невозмутимого сородича. Нависло молчание, Инга прошлась по комнате, осматривая цветы в горшках и формулируя предложение у себя в голове. Ангелина прекрасно знала, что когда мать этим занята, то излучает двойное пренебрежение ко всему вокруг, поэтому она продолжила разучивание. — Готовишься к сезонному концерту? — спросила вдруг Инга, отрывая сухие листья с герани. Гела посмотрела на нее, как на дуру, и прервалась. — Да, — сухо ответила дочь, пристально и настороженно глядя на журналистку. — Молодец, — впервые за долгое время похвалила ее Инга. Гела насторожились ещё сильнее: что-то было нечисто. — Ты что-то хотела? — Нет, — покачала головой мать, сжимая в руке желтоватый комок листьев. — Хотела спросить, чем ты занимаешься. Инга почти сразу же ушла, оставив дочь рассуждать о причине такого странного в спонтанности своей визита. Обычно она не следила за растениями, этим занималась Марта. Так почему же в этот раз она сделала что-то нетипичное? Вероятно, для отвода глаз, который оказался неудачным. Что же она хотела сказать или сделать? Наверняка, получится узнать чуть позже и, скорее всего, от отца. На кухне начал издаваться шум: шуршание пакетов, хруст пластиковых упаковок, неразборчивые голоса. Мама часто не бывала дома: могла не появляться несколько дней, постоянно пропадала на работе, а когда брала выходные, то отдыхала у себя в комнате. Все знали, что в такие дни к ней лучше не заходить, причем, не только потому что она была злая, а потому что у нее не было сил для разговоров. Инга нередко уезжала в командировки, поэтому в детстве Ангелина видела ее не так часто, и проводила больше времени с отцом. Нельзя было сказать, что ей нужна была мать, но и факт ее участия в воспитании тоже был важен. Впервые за долгое время они обедали всей семьёй. Марта приготовила луковый суп, свое фирменное блюдо, поэтому трапеза была действительно приятной на вкус, но не на ощущения. Все молчали, то и дело поглядывая друг на друга. Гела начала подозревать неладное, потому что обычно родители говорили о работе, а теперь молчали. — Как твоя подготовка? — внезапно спросил у нее отец. Ангелина подняла на него глаза. — Учу вторую композицию, — ответила Гела, отправляя ложку в рот. — Решила сыграть две сразу. Думаю, это будет хорошо для последнего сезонного концерта. — она перевела взгляд на мать. — Не хочу, чтобы вы там упали в обморок от стыда за меня. — Кстати, о концерте… — начал Дмитрий Эрастович, сложив руки лодочкой. Ангелина насторожилась. Кажется, именно сейчас он что-то точное скажет. Неужели они не придут? — Маме нужно уехать в командировку и я поеду с ней. — И вас не будет на концерте? — дополнила она, в упор глядя на мать. Инга стыдливо опустила глаза. — Так получается, что нет, — подтвердил отец. — Мы уедем в пятницу, на следующей неделе, — наконец-то заговорила мать. — Надолго? — На четыре дня. — Мы оставим тебе деньги на расходы, — пустился в объяснения Дмитрий Эрастович. Ангелина смерила его недовольным взглядом. Неужели он пытается так откупиться? — Хорошо, — на выдохе сказала Гела. Внутри все сжалось от обиды. — Мы рады, что ты не расстроилась, — радостно сказал отец. — Настоящий взрослый поступок. Гела на это ответила кивком. Говорить с ними совсем не хотелось, как и доедать суп. И для кого, черт их дери, она учила все это? Зачем ей выступать и стараться, если это никто важный для нее не услышит? Она тяжко вздохнула и вышла из-за стола. Противно засосало под ложечкой, но она смирилась. Постаралась, по крайней мере. Родители принялись обсуждать детали отъезда. Из их разговора Ангелина поняла, что они едут на литературный фестиваль. С другой стороны, у их отсутствия на ее концерте есть и преимущество — она останется дома одна. Разве что Марта будет приходить и что-то готовить, но и это было не обязательно. Она сама может справиться со всеми домашними делами, и ничего не может быть лучше, чем ее временное одиночество. Ангелина прекрасно понимала, что для ее матери карьера превыше всего и принимала ее выбор, как данность, иначе и быть не могло. Только не расстраивало, что мать хотела видеть ее пианисткой больше всех, но на ее концерты почти никогда не приходила. В этот раз на него не придет даже отец и она будет играть только для посторонних. Это расстраивало, но ничего, кроме как смириться, не оставалось. После обеда она направилась в свою комнату, чтобы взяться за уроки. Тройку по английскому нужно было исправить во что бы то ни стало, пока ее не увидела мать, а значит нужно получить не менее двух пятёрок. Это будет сложно, но иначе и быть не могло. Нужно было написать эссе. Это было самым лёгким заданием, с которым она никак не могла не справиться. Следом пошли и остальные уроки. В воскресенье Гела хотела вернуть книгу. Несмотря на то, что у них дома была собрана библиотека, ей пользоваться без особой надобности не разрешалось. Ее собирал отец лично и там были кое-какие редкие экземпляры. Отец переживал за их целостность и сохранность, поэтому брать книги могла только Инга или только под ее контролем, в остальное время комната была закрыта. Радовало только то, что общественная библиотека была недалеко от школы, и что там был огромный читальный зал, в который почти никто не ходил. Ангелина поехала в библиотеку к обеду, хорошо выспавшись и как следует позавтракав. За эти дни снег значительно подтаял, поэтому слякоть сменилась грязью, зато стало немного теплее. Гела наконец-то надела новые ботинки, купленные осенью, и шла по дороге, деловито цокая каблучками. Библиотека находилась рядом со сквером и, если бы не синяя табличка над входом, никто бы не подумал, что это архив знаний. Она вошла в железную дверь с массивной ручкой и оказалась в небольшом коридорчике с вешалками. Под ногами оказался коврик для обуви, какие есть почти в каждом доме. Гела вытерла грязные подошвы и прошла через точно такую же дверь, не снимая верхней одежды. На скамейке возле стены сидели две старухи. Одна из них увлеченно читала какой-то криминальный роман в твердом переплете, какие особенно сильно были распространены в девяностых. Вторая бабуля листала журнал для дачников. Ангелина прошла мимо них и направилась к столу регистрации. Первый зал был очень большим и свет, разрезаемый стеллажами, становился все тусклее в сторону входа. Прислушавшись, Ангелина услышала знакомый голос и шуршание бумаги. Сердце ее чаще забилось, а внутри появилось воодушевление. Этот голос принадлежал Стасу. Гела надеялась, что подойдёт к нему внезапно и изобразит вольготное безразличие, поэтому постаралась замедлить шаг. Она вышла из стеллажа и увидела его, высокого и стройного. Он стоял и что-то диктовал библиотекарше, не обращая внимания на того, кто подошёл сзади. — Здравствуйте, — сказала Ангелина печатавшей в компьютере женщине. — Добрый день, — ответила библиотекарша, поднимая на нее глаза. — Привет, — поздоровался Стас, он повернулся к ней своим симпатичным лицом. — Привет. Не ожидала тебя тут увидеть. Неужели ты читаешь? — Нет, — сухо ответил он. Ангелина рассматривала его лицо в профиль, внутри вдруг потеплело. Хотелось верещать и плакать от того, насколько он хорошенький. — Сдаю «Собачье сердце», нам же по литературе задавали. — Помню, — нарочито коротко бросила она, сжимая в руках ламинированный читательский билет. — Распишитесь, — вдруг сказала библиотекарша, складывая перед ним ручку и бланк. — А ты здесь зачем? — неожиданно спросил Стас, параллельно расписываясь. — Решила вернуть анализ Стравинского, — ответила Гела, доставая из сумки небольшую книгу. — Буду играть его произведения в воскресенье, — как бы между делом сказала она. Нельзя упустить возможность его пригласить. — Если хочешь, приходи в музыкалку в пять вечера. — Это тот сезонный концерт? — переспросил Стас. — Помню, Игорь говорил о нём. — он улыбнулся библиотекарше и кивнул в знак прощания. — Извини, не люблю классику. — Бывает, — грустно вздохнула Ангелина, разочаровываясь. Этот ответ был ожидаем. — Ну, ладно. — Пока, — он улыбнулся и пошел к выходу, не дожидаясь ее ответа. — Пока, — тихо сказала она ему вслед. Стало почему-то обидно. Гела обернулась к библиотекарю и положила на стол книгу. — Читательский номер? — спросила та. — Четыреста двадцать семь, — ответила Гела. — Вы говорили, что вам должны были прийти новые книги. — Они пришли, — библиотекарь достала нужный бланк и вычеркнула номер книги. — Там есть ваша любимая японская классика. — Можно посмотреть? — Можно, они во втором зале. — Спасибо, — коротко поблагодарила Ангелина и направилась в другую комнату. Ей ничего не оставалось делать, так что Ангелина сразу же пошла смотреть новые книги. Второй зал был немного меньше первого, но шкафами заставлен плотнее. В нем было безлюдно, поэтому она сразу же направилась к обновленному стеллажу. Там стояли новые книги с красивыми обложками, и ей сразу же бросилась в глаза «Исповедь маски» Юкио Мисимы. Книга была очень яркой, что, по сравнению с обыкновенно безликими советскими изданиями, не могло не выделяться. Гела открыла книгу и прочитала полстраницы. У японских авторов была особенность — они увлекали в чтение моментально и, если книга азиатского автора ей не нравилась на первых двух страницах, то читать ее дальше было бесполезно. В этот раз книга ее действительно увлекла и Геле не пришлось смотреть остальные. Она сразу же пошла назад. Что-то внутри у неё неприятно клубилось, но подавать явных признаков не хотело. Ангелина была расстроена тем, что никто к ней не придёт. Она бы очень хотела увидеть среди толпы Стаса. На нескольких предыдущих концертах она представляла его среди зрителей, как он аплодировал и смотрел на нее. Тогда ей было бы все равно на остальных, и тогда она бы играла куда лучше Марины, только потому что её направляла любовь. Да, Стас действительно потрясающий. Умный, добрый, хоть и иногда резкий, но это уже было дурное влияние Игоря. Стас был из учительской семьи — его мать была преподавателем французского в гимназии, а отец биологом. Она знала о нем очень многое, столько, сколько посторонние знать не могут. Ангелина знала, что он живёт через дорогу от школы, знала, что он любит апельсины и не выносит вишню, что он фанат «Металлики» и терпеть не может «ДДТ». Гела была абсолютно и полностью в него влюблена. Он притягивал ее и морально, и физически. Она не раз представляла, как его руки скользят по ее телу, а их губы сливаются. Эти мысли казались ей постыдными, но в то же время будоражили. Ангелине нравились его рассуждения на уроках литературы, его дурацкие шутки и бесконечно глубокие карие глаза. Наблюдая за ним исподтишка, она старалась отводить глаза и и не улыбаться. Стас вызывал у нее внутри небывалые чувства. То бабочки разрезали ей внутренности, точно железными, крыльями, то в груди начало теплиться, а на глаза наворачивались слезы обожания. Он был для нее по-настоящему значим. Она хотела утонуть в нем, как в синем море. Гела чувствовала себя совершенно опьяненной, и это ее раздражало. Ей не нравилось, что вместо учебы, она думает совершенно не о том, и что думает абсолютно неприличные вещи. Да, он определенно ей нравился, но последствия ее любви были отвратительными. Она злилась на себя, хотела отрезвиться звонкими пощечинами и заставить себя совершенно ничего к нему не чувствовать. Стас — ее черт, ее ангел ада и ее почти единственный смысл, который вряд-ли что-то новое о себе от нее узнает. О ее чувствах к Стасу знал Сережа, но он не отпустил ни единой шуточки об этом и вел себя так, будто и не знает вовсе. За это Гела была ему очень благодарна. О них знала и Соня, но Стаса она никогда не видела. Лисица относилась к ней сочувственно, но никак не комментировала. Вероятно, ей возлюбленный Ангелины совсем не нравился. В любом случае, Гелу по-настоящему радовал тот факт, что у нее есть друзья, и что ей совсем не обязательно носить в себе законсервированные чувства. Иначе было бы слишком болезненно. Настолько, что разрывало бы изнутри похлеще нарастающей черной дыры в солнечном сплетении. Тогда без новых царапин на руках было бы не обойтись. Она оставляла ранки на своих руках, когда ей было больно морально. Гела считала, что так она переносит свою внутреннюю боль наружу, и что наружная боль менее ощутимая. Когда ее последние раны едва-едва зажили, она решила, что больше не будет их наносить. При мыслях о бордовых полосах на руках, постепенно становящихся нежно-розовыми, ей становилось неприятно. Ангелина не хотела снова носить одежду с длинным рукавом или постыдно прятать руки в высокие перчатки. Родители несколько раз ловили ее с порезами, но она раз за разом говорила, что случайно поранилась о железную сетку забора или на физкультуре, они верили, а Гела начинала тщательнее прятать царапины и порезы. Теперь на ее руках остались только почти неразличимые следы от старых ранок, которые невозможно увидеть, не всматриваясь специально.