Священные судьбы

Проходит всего несколько коротких ударов, прежде чем Питер осознает, где он находится и что произошло. Он слишком часто терял сознание во время патрулирования и просыпался от этих белых стен, чтобы почувствовать какое-то замешательство, когда он сориентируется. Он едва взглянул на капельницу. — Мэй…? — Питер позволяет вопросу неуверенно повиснуть в воздухе, слова полны наивной надежды, которая только заставляет сердце Тони биться сильнее, как будто ему нужен стимул. — Прости меня, Пит. Голова Питера опускается, просто висит там, как будто он наконец-то поддался какому-то внешнему давлению. — Хорошо, — тихо говорит Питер. Но затем он повторяет это снова, и снова. Он начинает кивать, как бы внутренне про себя, становясь все более неистовым, быстрым и нервным. — Хорошо, хорошо, хорошо, — повторяет Питер, почти успокаивая себя, но с каждым повторением он все больше напрягается, и его дыхание учащается. Это пугает, и Тони почти чувствует, как учащается его собственное дыхание, просто наблюдая за этим. — Пит? Он не обращает внимания на Тони, зациклившись на его словах заверения и теряя контроль над своим дыханием. Тони встает, шатаясь, и подходит к ребенку, шаркающей походкой направляясь к другой кровати. Он берет руку Питера в свою, его хватка сильная, крепкая и гораздо более уверенная, чем сам Тони чувствует внутри. В момент контакта грудь Питера вздымается и сотрясается, когда мальчик издает всхлип, гортанный и резкий. Он позволяет Питеру упасть ему на грудь, зарываясь головой в плечо мужчины. Это интимный момент, когда ребенок рушится на Тони, и он обхватывает спину мальчика, чувствуя, что как бы он ни пытался мысленно подготовиться к этому моменту, он не в своей тарелке и абсолютно обречен не справиться с тем, что нужно Питеру. Тони ничего не говорит, потому что какие могут быть слова, чтобы унять то, что чувствует ребенок, или сделать все лучше? Он позволяет Питеру плакать долгое время, пока ребенок не устает, чтобы больше не плакать. Но он все равно не вырывается из его объятий. Тони держит его, когда Пеппер возвращается, и пока его бедра не становятся твердыми из-за странного угла, который он принял, расположившись на кровати, хотя он никогда бы в этом не признался. Через некоторое время Питер решает отстраниться, выглядя совершенно измученным и слишком молодым и маленьким. Его щеки раскраснелись, кожа покрылась пятнами. Он откидывается на подушку и опускает голову на руки, упираются ему в глаза. Питер медленно потирает их, делает еще несколько неглубоких вдохов, прежде чем наконец поднимает голову, смотрит на Пеппер, а затем его взгляд останавливается на Тони. — Что теперь будет? Голос у Питера маленький и лишен былого очарования. Он пустой, печальный и побежденный. Как у Нат. Как у Пеппер. Как у Нат. Как у Пеппер. Как у Тони. — Ты останешься с нами. Тони старается быть мягким, стараясь изо всех сил на этой неизведанной территории. Глаза Питера переходят на Пеппер, которая ободряюще кивает. — Хорошо, — говорит он, почти онемев. Она стоит и поглаживает руку Питера, пальцы гладят бледную кожу. Питер вздрагивает от этого ощущения. — Хочешь что-нибудь поесть, милый? Питер качает головой. Пеппер выглядит так, будто хочет протестовать, но не делает этого. — Тогда я просто дам Брюсу знать, что ты проснулся. Вскоре они снова остаются вдвоем, пока Питер не набирается смелости и не говорит. — Кто еще? Тони не нуждается в пояснениях, о чем он говорит. — Хэппи… Сэм… Ванда… Барнс… Тони знает, что Нед, лучший друг Питера, тоже должен быть в списке, но он слишком труслив, чтобы сказать об этом Питеру, когда его только что поразила смерть Мэй. — Мне так жаль, малыш. Это все, что Тони может сказать, голос хриплый и нехарактерно потерянный для слов. — Я не знаю, что буду делать без нее. — Глаза Питера снова загораются, а дыхание сбивается в горле. Тони кивает. — Я знаю. *** Тони задается вопросом, был ли он таким же, когда умерли его собственные родители. Конечно, он быстро вспоминает, что ему было намного, намного хуже, потому что он практически сразу прибегал к любому веществу, которое мог найти, чтобы блокировать это, и заставлял Джарвиса и Роуди исправлять повреждения, которые он оставил на своем пути. Питер не ест. Он почти ничего не пьет. Тони нашел его однажды ночью, он искал имена в базе данных всех запыленных душ и выглядел совершенно уничтоженным. Тони стыдится этого, потому что именно он должен был сказать Питеру, что Неда больше нет, но он не хотел наносить этот удар, и Питеру пришлось узнать все самому, одному в темной комнате. Когда Тони добирается до него, он уже не плачет — он уже выплакал все это, возможно, несколько часов назад. Он просто сидит там, лицо красное и раскрасневшееся, как бывает после слез, перебирая имена снова и снова. Он видит на экране имя девушки, о которой постоянно говорит Питер, — Мишель Джонс. Статус: Жива. Это уже что-то. Питер снова набирает имя и снова нажимает поиск. Возможно, чтобы перепроверить, или чтобы это казалось более реальным. Мишель Джонс. Статус: Жива. Тони признается, что делал то же самое. Он пришел сюда однажды ночью, когда Питер наконец-то уснул, а Пеппер тоже, и перебрал в памяти имена всех, кого он когда-либо знал. Это был катарсис нездорового рода, и Тони мог почти насмехаться, в садистском смысле, потому что, черт возьми, Танос действительно уничтожил даже 50 процентов. Он искал учителей, которых помнил с юности, дальних родственников, которых почти не знал во плоти, профессоров из колледжа, старых сотрудников, богатых людей, которых он встречал на мероприятиях, где был далеко не трезв, и практически всех, кого мог вспомнить. Не то чтобы каждая смерть, мелькавшая на мониторе, поражала его горем, потому что он уже знал имена самых близких ему людей, которых больше нет, но это усиливало чувство депрессии, которое уже поселилось в его желудке и еще больше усугублялось, пока он набирал имя за именем, лицо за лицом. У этих людей были дети, семьи, друзья, партнеры… у них были жизни. И это тоже был жестокий отбор. Были родители, которые уже пережили своих детей, и дети, оставшиеся без родителей. Влюбленных разрывали на части. Здесь были все разрушения, которые только можно себе представить. И почему Питер остался здесь без Мэй, в то время как Тони с радостью занял бы место Мэй? Смерть несправедлива, полагает он. Он садится рядом с Питером и кладет руку ему на плечо, что, кажется, выводит его из того состояния, в котором он находится. — Просто хотел проверить. Тони кивает, понимая, и убирает руку. — Я провел здесь несколько часов прошлой ночью. Не раньше, чем Пеппер пришлось оторвать мои пальцы от клавиатуры, он не говорит. Питер поворачивается к нему, глаза наконец покидают монитор. — Нед ушел. — Я знаю. Мне так жаль, Пит. Питер просто кивает, весь в воде, с опустошенными глазами. — Жаль, что я тоже не пропал. Тони почти задыхается. — Не говори так. — Это правда! Это все, так… дерьмово! Все мертвы! Ничего не осталось! Ничего не осталось без Мэй. Ничего не осталось без Неда. Парень вроде как прав, ведь мир канул в Лету, а что осталось? Но Тони не признает этого. Он поддерживает Питера, стараясь быть настолько твердым, насколько это возможно, что это трудно, но он старается. — Мы есть друг у друга. Это жалкий ответ и звучит из его уст неправильно, как что-то, что мог бы сказать Кэп. И чем он хорош для Питера, когда Мэй больше нет? Но это все, что он может предложить парню, поэтому он так и делает. — Ты не это имел в виду. — Голос Питера снова становится тихим, отступая от его мгновенной вспышки. Тони пожимает плечами. — Я знаю, что я не сравниваю… Я знаю, что все никогда не будет так, как было, и я не знаю, верю ли я в удачу, но мы здесь, и мы каким-то образом оказались здесь вместе. Питер только делает дрожащий вдох, и Тони видит только себя, что страшнее всего. Перед ним шестнадцатилетний парень, который выглядит еще меньше, еще моложе своих лет. Он абсолютно разрушен, уничтожен, стерт с лица земли, как и Тони, когда погибли его родители. Но это хуже, намного, намного хуже. Кто мы без людей, которых мы любим? Особенно в таком возрасте, когда люди вокруг тебя создают мир, формируют тебя и все, чем ты когда-либо был. Он пытается представить, что было бы, если бы он потерял своих родителей несколькими годами раньше, а также Роуди, вместе с половиной мира. Это непостижимая мысль, которая приводит только к «что-если», что сейчас не нужно ни одному из них, поэтому Тони прекращает попытки поставить себя на место Питера и остается на своем собственном. — Тебе нужно поесть. — Я не хочу есть. — Я уже близок к тому, — Тони даже не потрудился оставить пространство между указательным и большим пальцами, — чтобы удвоить дозу в капельнице. Или кормить тебя с ложечки. — Я действительно не хочу есть. Питер выглядит немного отчаявшимся, как будто от этой мысли ему становится физически плохо, но Тони не может отступить. — Это нездорово. Питер бросает на него взгляд, как на собеседника, что вполне справедливо, потому что Питер всегда напоминал ему в лаборатории, что им нужна еда, но сейчас Тони видит слишком много костей ребенка, и это начинает беспокоить его больше, чем он хотел бы признать. — Тогда удвойте дозу. — Нет! — Тогда еда. Давай, пойдем на кухню и посмотрим, что мы сможем найти. Питер борется с желанием хныкать, Тони это чувствует, но они все равно идут. Они медленно идут по коридорам комплекса, Питер все еще слишком слаб. Тони тоже слаб, но с каждым днем чувствует себя все лучше, по крайней мере, физически. Питер спотыкается, один раз, и Тони кладет руку на спину ребенка. Его сердце едва не выпрыгивает из груди, но он сохраняет лицо хладнокровного, спокойного и собранного человека. После того, как они порылись в шкафах, Питер остановился на маленькой миске чуррос, которая не настолько питательна и сытна, как хотелось бы Тони, но это начало. Тони присоединяется к нему из солидарности, наливает две миски, и они сидят в тишине, не считая звуков ложек, скребущих по миске каждые несколько секунд. Тони клянется, что Питер больше играет со своей едой, чем ест ее, но в конце концов обе миски оказываются пустыми. Тони демонстративно поднимает миску ко рту, чтобы выпить молоко, но Питер оставляет остатки в миске, подталкивая ее вперед, когда решительно заканчивает. В конце концов, они возвращаются в медблок, который Тони надоел, и он уверен, что уже ушел бы оттуда, если бы Питер не был там нужен (хотя Брюс настаивает, что они оба должны быть под наблюдением). Он суетится над тем, чтобы вернуть Питера в кровать, к своему удивлению и удивлению ребенка, а затем выключает свет до 20 процентов. Тони начал замечать подобные вещи. Он начинает делать вещи, которые немного более… отеческие, чем он привык, и это кажется странным, но в то же время и нет. Конечно, он всегда заботился о Питере, как наставник и подопечный. Но никогда так. Он заботится о Питере, он знает это, и в их отношениях, конечно, есть элемент руководства, но это ощущение отличается от того, что было раньше. Чувствуется… больше. Если Тони делает естественный вывод из фактов, которые заключаются в том, что он сказал Питеру, что собирается остаться с ним и Пеппер, и он был единственным взрослым человеком, которого Питер оставил в своей жизни… что ж, это имеет смысл. И это пугает. Он не знает, как быть родителем. Возможно, это не то, что ищет Питер. А может, и так. Он помнит, что сказала Нат. Питер — всего лишь ребенок. Он не миссия. Мои приоритеты изменились. И это правда. Ему нужно перестать смотреть на это так, будто есть миссия, которую нужно выполнить, будто есть вещи, которые нужно оценить и рассчитать. Питер — ребенок, которому нужен кто-то, кто позаботится о нем, и Тони заботится о нем, так что вот так. Голос Питера прорывается сквозь эти мысли. — Спасибо. Тони почти улыбается в кромешной темноте, чувствуя себя гордым. — Конечно, малыш.