Лос-Анджелес, Калифорния
1993
— Спасибо, что согласились встретиться, мистер Коллинз. Начнём? Молодой репортёр, нервно щёлкнув ручкой — уже в сотый, по самым скромным подсчётам, раз за последние полчаса, как невольно отметил про себя Ник — махнул рукой оператору в жесте, по всей видимости на языке телевизионщиков означавшем последнюю степень готовности для съемочной группы, и снова уткнулся глазами в свои бумаги. Бедняга с камерой, и до того казавшийся неестественно выцветшим, за одно мгновение сделался словно ещё на несколько оттенков бледнее, едва ли не сливаясь по цвету с собственной накрахмаленной рубашкой, и Нику даже почти стало его жаль. Почти, потому что за последние пару лет, проведённых вдали от шумных новостных студий и ток-шоу, он уже успел забыть, каково это: находиться в окружении снующих вокруг гримеров, то и дело норовящих подправить-пригладить-причесать, громоздких камер, нацеленных выхватить каждое его движение с наиболее выгодного ракурса, и ярко-белого, слепящего света напольных ламп. Ник откинулся в кресле, на всякий случай делая глубокий вдох. — Благодарю за приглашение. Приятно знать, что о тебе всё ещё помнят спустя столько лет, — он усмехнулся, по старой привычке закинув ногу на ногу. Внезапное тепло чужого прикосновения и запах успевшего стать родным одеколона заставили тут же обернуться, забыв о присутствии в гостиной — их гостиной — лишнего десятка человек и риске быть пойманными на камеру. Плевать, этот раз — последний, стоило позволить кучке стервятников насладиться моментом. — Подумал, тебе не повредит немного расслабиться. Ник с благодарностью кивает, принимая бокал, и сразу же делает глоток. Виски оставляет приятное затяжное послевкусие, неестественно яркий свет ламп играет на гранях бокала со льдом, отбрасывая блики, словно драгоценный алмаз. — Поверьте, для меня честь быть здесь, — юноша напротив вежливо улыбнулся, напоминая о своём присутствии. — Далеко не каждому удаётся… — Ближе к делу, — стараясь не прозвучать грубо, перебил Ник прежде, чем сделать ещё глоток. — Не поймите меня неправильно, мистер… — Уайатт. — Верно, Уайатт, и вы, и я, знаем, что вы здесь не за этим, так не будем тратить драгоценное время на лишние прелюдии. — Конечно, — смутившись, тот кивнул и задержался взглядом на наполовину опустошенном бокале. Всего на мгновение, не больше, его профессиональная маска треснула, обнажив нечто иное: пальцы, до этого механически перебиравшие аккуратную стопку листов на коленях, дрогнули и стиснули планшет. — Вы всегда были довольно скрытны, мистер Коллинз, особенно в вопросах, касающихся… вашей личной жизни. Позвольте узнать, что изменилось в этот раз? — Вижу, вы прекрасно подготовились, — Ник улыбнулся, к собственному удивлению отметив, что больше не чувствует раздражения. Наблюдать за Уайаттом, так старательно подбирающим выражения, и вправду было забавно; в какой-то момент Ник даже готов был поклясться, что слышал позади себя смешок, тщательно замаскированный за кашлем. — Тогда, должно быть, вам также известно, что это моё последнее интервью. Уже завтра я — мы с партнёром, если быть точнее — покидаем Калифорнию навсегда. Не хотелось бы исчезнуть, оставив после себя шлейф таинственности, это было бы… крайним неуважением с моей стороны. У каждой истории должен быть конец, вы ведь понимаете, о чем я, верно? — Означает ли это конец вашей деятельности как писателя? Наверное, именно так ощущают себя пловцы, стоя на узеньком трамплине перед лицом неизвестности и готовясь к прыжку. Невольно Ник замирает, задержав воздух в лëгких, словно перед ним действительно раскинулась чёрная, бесконечная гладь воды: сделай всего шаг навстречу — и она поглотит тебя, примет в свои объятия, как мать блудного сына, или позволит разбиться о бездонную зеркальную поверхность, погребая под собой, как обломки кораблекрушения. Ник прерывисто выдыхает, только сейчас, под пристальным взглядом Уайатта заметив, что не дышал всё это время. — Думаю, да, — наконец решается он, ощущая непривычную лёгкость человека, спустя полгода терзаний сбросившего с души камень размером с Эверест. Назад пути не было — этот факт каким-то образом одновременно устрашал и даровал необходимое успокоение, и Ник продолжил прежде, чем Уайатт смог бы вклиниться с очередным заготовленным потоком вопросов. — Я благодарен каждому, кто поддерживал меня на протяжении этого пути. Думаю, за эти двадцать пять лет я добился всего, чего когда-то хотел: исполнил детскую мечту стать известным писателем, встретил множество талантливых людей, нашёл любовь своей жизни, — губы невольно дрогнули в улыбке, и Ник поднял глаза от играющих на стакане бликов, встретившись взглядом с Уайаттом. — Я хотел, чтобы мир прислушался, и начал писать. Должно быть, я наконец сказал всё, что хотел, чтобы он услышал. — Спасибо за откровение, мистер Коллинз, — тот быстро черкнул что-то в своих бумагах, очевидно, в восторге от намечавшегося сюжета, и помедлил, словно не решаясь перейти к следующему вопросу. — Сейчас, поговорив о завершении вашей карьеры, если вы не возражаете, самое время вспомнить о её звёздном начале… Вот оно. — …ваша первая книга, «Убежище: за закрытыми дверьми», не побоюсь этого слова, потрясла все Соединённые Штаты, — Уайатт мельком бросил взгляд на свои записи. — Вы осмелились открыто говорить о том, на что принято было закрывать глаза повсеместно, не боясь общественного осуждения, и стали настоящим героем для миллионов и по сей день. После публикации в редакцию поступили тысячи писем от тех, кто сам подвергался тому же, чему и вы, или чьи родственники… — Мне очень жаль, — собственный голос кажется хриплым, принадлежащим кому-то другому, и Ник покорно позволяет толще воды поглотить себя, выбивая из лёгких остатки кислорода. На этот раз всё почти так же, как двадцать лет назад, и в то же время совершенно по-другому — как и всегда, когда речь заходит о потрясениях, послуживших причиной значительных изменений в жизни одного человека или целой страны. Изменился ли он сам? Сейчас это казалось наиболее разумным объяснением, отражавшим если не всю правду, то какую-то её часть. Ник усилием воли заставил себя вынырнуть, цепляясь за эту мысль, как утопающий — за спасительный канат. — Разумеется, сегодня, на рубеже нового столетия, описанный вами в книге подход к лечению пациентов кажется дикостью, — Уайатт сочувственно кивнул, кажется, дожидаясь ответного комментария, но, так и не получив его, продолжил. — Трудно поверить, что подобные зверства считались нормой всего пару десятков лет назад. На данный момент американское правительство усиленно работает над улучшением условий содержания больных в психиатрических заведениях и приютах милосердия по всей стране, и во многом это ваша заслуга. Многие до сих пор уверены в вашей личной причастности к скандальному закрытию государственной окружной психиатрической больницы Балтимора, штат Мэриленд, в 1969 году, это правда? — Если только под личной причастностью вы понимаете мой отказ скрывать неугодные широкой общественности факты, — усмехнулся Ник, неожиданно даже для самого себя почувствовав внезапную волну спокойствия и уверенности. Он был готов говорить — пожалуй, впервые в жизни тревога и страх полностью отступили, освободив место чему-то новому, пока неизведанному и оттого ещё более манящему. Это было сродни ощущению лёгкого ветерка и тепла солнечных лучей на коже человека, большую часть жизни отбывавшего заключение в тёмном подвале под землёй; свобода казалась небывалой роскошью, которую Ник так никогда окончательно и не мог себе позволить до сегодняшнего дня. Он был готов. — Вы отправили под суд и добились заключения в колонии строгого режима для нескольких бывших работников больницы, — снова сверился с бумагами Уайатт прежде, чем продолжить. — Некоторых из них должны освободить в этом году, а бывшую старшую сестру-настоятельницу, как нам известно, недавно отправили доживать оставшееся время в кругу семьи в связи с обнаруженной у неё злокачественной раковой опухолью. Это многого стоит, мистер Коллинз. Хотите добавить ещё что-то? — Позвольте задать вам один вопрос, Уайатт, — улыбнулся Ник и помедлил, наслаждаясь секундным замешательством, отразившимся на обычно невозмутимом лице репортёра. — Что, по-вашему, делает любую историю действительно стоящей? — Сенсация? — тот уже успел вернуть прежнее самообладание и неловко пожал плечами, переводя сказанное в шутку. — Поверьте, мистер Коллинз, мне до вас далеко. Моё дело — всего лишь дать людям то, чего они хотят: повод обсудить громкий заголовок с соседями или коллегами по работе в обеденный перерыв, не более. — Люди будут видеть и слышать только то, что они хотят, независимо от того, что вы говорите, — Ник склонил голову набок, задумчиво осматривая остатки янтарной жидкости на дне бокала. Лёд уже успел порядком подтаять, но гранёное стекло всё так же приятно холодило пальцы. — Так уж мы устроены. Вы ведь знаете, что делали в старину с гонцами, которым не повезло принести дурные вести? Пауза продлилась всего несколько секунд (несколько минут? несколько лет? Порой Ник не был до конца уверен в правильности течения времени), но этого было вполне достаточно, чтобы тишина в наполненной людьми комнате стала почти физически ощутимой. За долгое время, проведённое в изоляции от света и звуков внешнего мира, за исключением редких шагов по коридору, Нику она стала представляться чем-то вроде живого организма: тишина сочилась в каждую щель, зудом проникала под кожу, заполняла сознание, стоило дать ей волю, и вытесняла беспорядочно блуждающие мысли. Во взгляде Уайатта промелькнуло достаточно, чтобы Ник понял — он тоже это почувствовал. — Дорогие телезрители, настало время для перерыва и короткой рекламы от наших спонсоров, — быстро нашёлся тот, незаметно жестом указывая оператору прекратить запись. — Не переключайтесь, только сегодня в эксклюзивном интервью для нашего канала Николас Коллинз делится с читателями воспоминаниями и планами на будущее… — Стоп, снято! — Господи боже, - обессиленно выдохнул юноша, устало потирая переносицу, и с невольной улыбкой Ник отметил, как сильно в этот момент он, должно быть, напоминал его самого — натянутая струна, готовая лопнуть в любой момент, как только вездесущие вспышки и внимание объективов останутся позади. Черт возьми, он с позором сбежал со своей первой в жизни пресс-конференции, потому что был уверен, что его вот-вот вырвет прямо на журналиста BBC News — повезло, что тогда удалось списать всё на посттравматический стресс! — Не составите мне компанию? — Ник поднялся, захватив с журнального столика так и оставшийся недопитым виски. — Знаю, прозвучит непрофессионально, но позволить зря пропадать Макаллану восемьдесят третьего было бы в высшей степени кощунственно. — Благодарен за приглашение, мистер Коллинз, но я не пью, — блекло улыбнулся Уайатт. — Вы и так были слишком добры, сомневаюсь, что смогу когда-нибудь отплатить тем же. — Поверите, если я скажу, что надеялся именно на такой ответ? Может быть, всё дело было в виски, а может, в неуловимом ощущении грядущих перемен, неизменно наступавшем в это время года, но Ник вдруг как никогда остро почувствовал желание вырваться из переполненной гостиной и полной грудью вдохнуть вечерний апрельский воздух, позволяя ветерку ласкать разгоряченную кожу. Уайатт нерешительно помедлил, словно борясь с желанием спросить что-то личное, но всё же сдержался. — В таком случае, надеюсь, вы не откажетесь прогуляться? — Ник улыбнулся, заметив облегчение, мелькнувшее в чужом взгляде, и кивнул в сторону вовсю обсуждающих что-то операторов. — Что-то мне подсказывает, что эти джентльмены хватятся нас не ранее, чем через час. К тому же, возможно свежий воздух и правда творит чудеса, кто знает?* * *
Раскинувшийся прямо через дорогу Гранд-парк встретил долгожданной вечерней прохладой, свойственной тому самому недолгому периоду весны, когда зима, нехотя уступив свои права, всё ещё оставалась где-то рядом, грязным подтаявшим снегом притаившись в тени от солнечных лучей. Её дыхание ощущалось в самом воздухе, и прохожие, словно почувствовав что-то, инстинктивно хмурились и кутались в свои плащи, ускоряя шаг и торопясь скорее согреться горячим чаем или кофе — а может, и чем-то покрепче, если повезёт. Нику всегда нравилось смотреть на них: оставаясь молчаливым сторонним наблюдателем, он мог представить, как разворачивается перед ним никогда на самом деле не стихающая жизнь города. В Лос-Анджелесе не бывало темно или тихо. Порой это помогало найти вдохновение для возвращения к работе, но чаще — позволяло отвлечься, завораживало, влекло вездесущими огнями, как мотылька неизбежно привлекает свеча, несмотря на опаленные крылья. — Спасибо, — Уайатт выдохнул, задумчиво наблюдая, как облачко сигаретного дыма растворилось в вечернем сумраке, и усмехнулся своим мыслям. — Похоже, вы были правы: свежий воздух на самом деле творит чудеса. — Курите? — Ник с любопытством задержался взглядом на зажжëнной сигарете, оставив без внимания замечание о собственной правоте. На вид он мог дать Уайатту от силы двадцать, хоть и подозревал, что тот должен быть как минимум на несколько лет старше, чтобы закончить колледж. — Бросаю, — качнул головой тот прежде, чем безжалостно затушить тлеющий огонёк, затянувшись всего пару раз. Тишина, изредка нарушаемая шумом машин и щебетом птиц в раскинувшихся над головой кронах деревьев, больше не тяготила — должно быть, Уайатт чувствовал то же самое. Когда он наконец заговорил снова, слова, тщательно взвешенные и гладкие, как речная галька, казалось, оставляли в воздухе рябь, словно брошенные в неподвижную зеркальную поверхность озера. — Можно задать вопрос, мистер Коллинз? — получив утвердительный кивок, он всё же поспешно добавил, будто уличённый в чём-то неподобающем. — Обещаю, это не войдёт в интервью. Когда я впервые прочитал вашу книгу, «Убежище», мне было пятнадцать, и тогда же я решил, что стану журналистом… Уайатт замолчал, словно не решаясь продолжить, но Ник не перебивал. — Я хотел равняться на вас, — на какую-то секунду Нику показалось, что его голос дрогнул. — Открывать людям глаза на правду. Но в книге ведь далеко не всё, да? Финальная версия, вышедшая из печати, подверглась значительным правкам издательства и была перевыпущена, а первоначальный тираж так никогда и не поступил в продажу. Так и оставшийся неозвученным вопрос повис в воздухе — неизбежный, как смертный приговор, как опасная инфекция, однажды просочившаяся в кровь и с тех пор с каждой секундой отравляющая организм. Уайатту не было нужды произносить его вслух. Ник врал достаточно долго, чтобы убедить весь мир поверить, но всё ещё недостаточно, чтобы заставить себя забыть. — Скажите, Уайатт, — наконец медленно начал он, внезапно почувствовав, как в горле предательски пересохло после долгого молчания. Собственный голос, доносившийся словно со стороны, прозвучал до странности незнакомо. — Майк, — неловко улыбнулся тот и отвёл взгляд, пожав плечами. — Прошу, сейчас я здесь не в качестве папарацци. — Майк, — кивнул Ник, исправившись, и остановился, задумчиво глядя на непрерывный поток спешащих по своим делам людей. — Скажите, Майк, а вы не боитесь разочароваться? Вдруг правда, к которой вы так стремитесь, окажется далека от сенсации? Назад ведь дороги не будет, так не проще ли оставить всё как есть? Уайатт поджал губы, обдумывая ответ. Ник не торопил его. Знакомая пропасть впереди раскрыла свои бездонные объятия, готовая поглотить с головой, словно её от Ника никогда не отделяли эти долгие двадцать пять лет, проведённые в бесконечных попытках — чужих и своих собственных — убедить себя перестать оставлять свет по ночам включённым. Наверное, в этом и заключался смысл — сколько бы времени ни прошло, он уже не мог вычеркнуть её из памяти, перебороть себя и вернуться к подобию прежней жизни. Рано или поздно игра в кошки-мышки должна была подойти к концу: иногда воспоминания настигали его во сне, реже — наяву, но они всегда возвращались, намертво высеченные раскалённым железом внутри его черепной коробки. Сбегать дальше попросту не имело смысла. — Не боюсь, — наконец произнёс Уайатт без тени сомнения в голосе, подняв на Ника полный решимости взгляд. — Если не узнаю правды сейчас — не узнаю уже никогда. А этого я бы себе не простил. Вы спрашивали меня, что, по-моему, делает историю стоящей — вот мой окончательный ответ, мистер Коллинз. Правдивость. Позволив себе закрыть глаза напоследок, Ник покорно делает шаг навстречу бездне.