*****, Мэриленд
ХХ.ХХ.1961
Обратный отсчёт до конца света (а вместе с ним и новый, уже шестой по счету учебный год) начался, как ни странно, в середине недели. Тем утром привычный завтрак — кукурузные хлопья, которые Джаспер заливал молоком прямо из холодильника, когда Кэсс слишком торопилась убежать с утра в больницу вместе с Дэвидом и не могла увидеть (а значит, и отчитать его за это) — на вкус почему-то был точь в точь как нечто пластиковое и совершенно непригодное к тому, чтобы называться хоть сколько-нибудь съедобным, но всё же Джаспер через силу заставил себя проглотить несколько ложек, даже не прожевав. «Никто не пытается отравить тебя, милый», — вспомнился ему усталый голос Кэсс, когда как-то, кажется, ещё в начальной школе, его тогдашняя классная руководительница миссис Риз уличила его в выбрасывании ланча и позвонила ей по городскому телефону узнать, всё ли в порядке. Тогда Джаспер лишь кивнул, опустив голову и внимательно изучая взглядом свои руки, как делал всегда, стоило ему провиниться перед ней; он ничего не мог поделать с тем, что в школе вся еда неизбежно начинала отвратительно пахнуть — если бы кому-то, кто никогда его не чувствовал, вдруг пришло в голову попросить Джаспера описать этот запах, вероятно, он назвал бы что-то среднее между тухлыми яйцами и краской, которую Пол обыкновенно хранил в гараже. Проблема была в том, что никто, кроме него, похоже, никогда его и не чувствовал. Это Джасперу пришлось уяснить довольно скоро. Кэсс не любила, когда он подолгу ковырялся в тарелке вместо того, чтобы есть — и, хоть на этот раз её и не было на кухне, пришлось признать, что хлопья в любом случае уже давно безнадёжно разбухли и перестали быть хрустящими, вместо этого превратившись в отвратительную слипшуюся массу. От этого зрелища есть перестало хотеться окончательно, так что в конце концов Джаспер просто допил остатки молока прямо из картонной коробки с цветным изображением улыбающейся коровы из рекламного ролика, попутно на мгновение задержавшись взглядом на дверце холодильника. Оттуда на него с уже привычным молчаливым укором воззрились чёрные глаза-магниты, крепившиеся к исписанным неизменно аккуратным почерком Кэсс клочкам бумаги. Некоторые, обыкновенно со списком продуктов или номером телефона очередного мастера-водопроводчика, очевидно предназначались Полу — Джаспер знал это, поэтому мог смело проигнорировать их, даже не читая. Те же, что Кэсс писала с утра для него, всегда находились ниже остальных, почти на уровне его глаз: так, чтобы их невозможно было не заметить, даже если просто проходить мимо. На этот раз наряду с традиционным пожеланием хорошего дня и напоминанием взять на ланч сендвичи из холодильника значилась короткая приписка, полная сожалений о том, что ей придётся пропустить его первый день в средней школе, и обещаний придумать что-нибудь, как только Джаспер вернётся домой (сегодня доктор Джонсон даже обещал отпустить их пораньше по такому случаю — разумеется, если всё пройдёт гладко). Последние несколько строк, очевидно, были написаны второпях: можно было заметить, как то тут, то там обыкновенно ровные как на подбор буквы упрямо выбивались из общего строя — словно в отчаянном отказе повиноваться пускаясь в безудержный танец на чистом бумажном полотне — и складывались в такие же непослушно размашистые слова. Невольно улыбнувшись этой мысли, Джаспер перечитывал их раз за разом, стараясь не упустить ничего, пока перед глазами наконец не начало рябить. Если очень-очень постараться, закрыв глаза, он почти мог увидеть Кэсс — совсем не похожую на чёрно-белые изображения человечков из новостей или сериалов для домохозяек, которые она так любила смотреть по вечерам, а настоящую Кэсс: в своём любимом розовом домашнем халате и по-прежнему очень красивую, даже несмотря на не проходящие синяки под глазами, уже давно отметившие её лицо усталостью от вечного недостатка сна. Она действительно очень изменилась за последние два года, Джаспер знал — на самом деле, он всегда знал гораздо больше, чем думали взрослые, но это не было проблемой. Он отлично умел хранить секреты. Особенно, если это касалось Кэсс. О том, что с Дэвидом что-то было не так, он узнал задолго до того, как на их подъездной дорожке впервые появились взволнованные люди в белых халатах; если задуматься, может быть, даже до того, как Кэсс впервые позволила ему осторожно взять в руки пахнущий теплом и молоком крошечный свёрток, напоследок ласково прошептав «Познакомься со своим старшим братиком, Дэвид Джонатан Новак». Казалось, было что-то ужасно, чертовски неправильное в самом его дыхании — слишком хриплом и тяжёлом для такого маленького существа, которое даже Джаспер мог удержать самостоятельно без особых усилий — но Кэсс была так счастлива, не расставаясь с ним ни на минуту даже во сне, что нарушать её идиллию снова у него попросту не было никакого права. Джаспер не знал, какой именно момент стал переломным. Просто отныне к защите Кэсс, до сих пор бывшей его единственной целью и приоритетом, добавилась ещё одна — и это осознание казалось такой же природной закономерностью, как и то, что за летом неизменно наступает осень, а любой день рано или поздно сменяет ночь. Во что бы то ни стало он не должен был допустить, чтобы с этим крохотным созданием, полностью беспомощным и способным лишь на то, чтобы слабо хныкать, требуя еды, случилось хоть что-то плохое. Это ведь именно то, что имела в виду Кэсс, назвав его старшим братом, ведь так? Она рассчитывала на него, и Джаспер не мог позволить себе подвести её ещё раз. Он был готов оставаться в тени рядом с ней столько, сколько она сама ему позволит — Джаспер никогда не мечтал о большем, правда. Если рано или поздно они придут за ним, значит, так тому и быть; но он не мог позволить кому бы то ни было из тех, кого он любит, пострадать — неважно, Кэсс это, Дэвид или даже Пол, до сих пор продолжавший настаивать на том, чтобы не подпускать его близко к детской без присмотра. В конце концов, всем его миром до того самого дня была Кэсс, а Дэвид значил целый мир для неё. Всё просто. Джаспер думал об этом почти всю дорогу до школы, временами (на всякий случай всё же оглянувшись и убедившись, что никто не смотрит) перепрыгивая через трещины в асфальте, разевавшие ему навстречу свои хищные пасти, и лужи, в которых отражались по-осеннему низко нависшие над крышами домов облака. Обыкновенно ему нравилось, задирая голову, подолгу рассматривать их — выискивать знакомые очертания предметов и людей, представлять, куда они направляются и что их ждёт там, далеко-далеко за горизонтом — но сегодня был совсем не тот случай. Небо хмурилось с самого утра, как будто выражая свою молчаливую солидарность с его настроением, и даже облака впервые за долгое время казались Джасперу какими-то совершенно неживыми, зависнув над парковкой у здания школы на манер театральных декораций из ваты — глядя на них, он невольно вспомнил, как миссис Риз суетилась с реквизитом для творческого кружка каждый раз, стоило только впереди замаячить любому празднику. День благодарения, Рождество или Пасха — не имело значения; возможно, как уже позже понял Джаспер, некоторым родителям просто нравилось наблюдать за своими детьми на сцене из зала и представлять, что те действительно обладают талантом. Возможно, ради этого они даже готовы были платить миссис Риз немалые деньги за костюмы, а некоторые — и за то, чтобы именно их отпрыск сыграл в спектакле самую главную роль. По правде говоря, Джаспер никогда не понимал их отчаянного желания находиться в центре всеобщего внимания. Порой ему хотелось, чтобы его перестали замечать вовсе; пожалуй, это могло бы решить если и не все его проблемы, то уж точно большую их часть. Он помедлил немного перед знакомой дверью прежде, чем войти в класс, где уже собралось порядочно учеников, бурно обсуждающих между собой события летних каникул так, будто с их последней встречи прошло не три месяца, а по меньшей мере три года. В тайне он надеялся, что они будут слишком поглощены друг другом и своими рассказами, чтобы вообще вспомнить о его существовании — а значит, у него будет шанс проскользнуть назад незамеченным. Вообще-то именно в этом заключался план, который Джаспер придумал ещё вчера вечером: в конце концов он решил попытаться не спать как можно дольше — по крайней мере так возвращение в школу получилось бы отложить ещё ненадолго. Он тянул время с утра и по дороге, специально сбавив шаг и считая проезжающие мимо красные автомобили. Затем синие. Потом — птиц и женщин на каблуках, ведущих за руку непрестанно хныкающих младшеклассников (должно быть, новых учеников миссис Риз). Но рано или поздно утро всё равно наступало, а предметы, которые можно было считать, заканчивались. Так происходило каждый раз. Протиснувшись мимо стайки девчонок, оживлённо хвастающих друг перед другом обновками, и пробормотав на всякий случай едва слышное «привет», не поднимая глаз, Джаспер поспешил к свободному месту в самом конце класса. Их новая учительница опаздывала — судя по стрелке часов на стене, неумолимо близившейся к девяти, урок уже вот-вот должен был начаться — и он изо всех сил постарался сосредоточиться, усилием воли прогоняя все непрошенные мысли. Может быть, в этот раз Кэсс действительно была права. Может быть, ему и правда повезёт, и этот год будет не таким, как остальные. Может быть… — Совсем оборзел? Это моё место, ты, червяк! Вздрогнув от раздавшегося совсем рядом голоса, Джаспер машинально поднял голову; хотя, впрочем, в том, что обращались именно к нему, не могло быть никаких сомнений — ровно как и в том, что ему определённо стоило поторопиться, если, конечно, он не хотел как-нибудь на перемене обнаружить молоко, совершенно случайно вылитое на свою домашнюю работу. И это ещё в лучшем случае. В конце концов, лето действительно могло на время дать ему долгожданную свободу и возможность забыться, но — как и всё хорошее — оно имело отвратительное свойство уходить из его жизни, не попрощавшись. А некоторые вещи оставались неизменными из года в год. Брэйди Уильямс и Большой Тед, например. С ними оставалось только мириться, пока рано или поздно не поймёшь, что привык окончательно — по крайней мере, так говорили взрослые, жалуясь на ненавистную работу и начальников, и Джаспер изо всех сил хотел этому верить. — Ты что, ещё и оглох там? Или тебя мамочка не научила, что надо отвечать, когда к тебе обращаются? — на хищной физиономии Брэйди расцвела уже знакомая Джасперу ухмылка, больше всего напоминавшая оскал, и он с нарочитым сочувствием обвёл взглядом мальчишек и девчонок, мгновенно притихших в ожидании близкого зрелища. Словно голодная стая, окружившая свою добычу и ждущая одного лишь приказа своего вожака. — Ах да, прости, совсем забыл. Бедняга. Как думаешь, Тед, может, напомним нашему другу правила хорошего тона? В ответ по разномастной детской толпе вокруг эхом прокатилась волна тщательно сдерживаемых смешков, и Брэйди победоносно улыбнулся, очевидно, довольный произведëнным эффектом. Джаспер знал, что должен был сказать что-то — но, казалось, всё в нём оцепенело, точно подчиняясь неведомой силе этого единого живого организма, и он застыл, не в силах выдавить из сдавленного спазмом горла ни звука. Стая едва сдерживалась, чувствуя в воздухе близкий запах свежей крови, но каждый из них по отдельности был слишком труслив, чтобы атаковать первым. Им нужен был лидер — поэтому они нуждались в Брэйди. — Как скажешь, Вождь, — с явной неохотой прогнусавил Тед, под прожигающим взглядом того вынужденный оставить наполовину съеденный бутерброд. Невольно Джаспер отметил, что за лето он — в отличие от Брэйди, гордо возвышавшегося над ним почти на целую голову — практически не вырос, зато, казалось, раздался вширь ещё больше, целиком и полностью оправдывая закрепившееся за ним с первого года прозвище. Большой Тед. Пожалуй, он и вправду чем-то напоминал медведя: слегка туповатого, когда дело касалось учёбы, зато беспрекословно выполняющего роль грубой силы, когда Брэйди это было необходимо. По негласной договорённости именно Тед был тем, чьих родителей донимали звонками с просьбами явиться в школу иногда едва ли не по несколько раз в неделю; впрочем, справедливости ради стоило признать, что те с таким же завидным упорством их игнорировали. Под одобрительными взглядами сомкнувшегося вокруг них живого кольца зрителей Большой Тед, ухмыльнувшись, сделал шаг вперёд. Стрелка настенных часов замерла, не доходя до девяти всего каких-то несколько минут — а вместе с ней застыло, казалось, и всё время в мире за пределами класса, лишая Джаспера последней надежды на спасение. Почти так же отчётливо, как прежде Кэсс, он мог представить, как по мановению волшебной палочки все улицы в городе наполнялись неподвижными статуями когда-то спешивших по своим делам прохожих и автомобилей, окаменевших прямо на своих местах. Чувствуя на себе пару десятков любопытных глаз, Джаспер машинально попятился назад, на всякий случай покрепче прижав к себе рюкзак — непростительная ошибка, как пришлось осознать мгновением позже. Внезапный ощутимый толчок в плечо тут же заставил его потерять равновесие и неуклюже осесть назад, больно ударившись обо что-то твёрдое затылком. Словно только и ожидая, чтобы кто-то сделал первый удар, выпустивший бы всеобщее напряжение, стая мгновенно пришла в движение: оживлённый шёпот, смех и чьи-то встревоженные вздохи доносились со всех сторон, сливаясь воедино со звоном и пульсирующей болью в задней части головы. Усилием воли Джаспер подавил первоначальное желание осторожно ощупать место ушиба; наверняка позже там останется шишка, но сейчас было не время об этом думать. — Отдай, пожалуйста, — стараясь, чтобы голос прозвучал как можно увереннее, как его и учили, он сделал неловкую попытку подняться на ноги. На самом деле, неловкой она вышла не только потому, что голова всё ещё немного кружилась, а предметы перед глазами так и норовили слиться в единую пёструю карусель, но и потому, что после достижения двенадцатилетнего возраста по телосложению Джаспер напоминал скорее несуразного инопланетянина, над чем иногда любила по-доброму пошутить Кэсс: казалось, всё в нём было какое-то слишком. Слишком тощий и бледный, со слишком длинными руками и ногами, в которых так и норовил запутаться — уже не ребёнок, но ещё и не полноценный подросток. Полная противоположность широкоплечего сильного Теда и высокого, гармонично сложенного Брэйди, которому многие пророчили будущее отличного спортсмена. Шансы никогда не были равны, Джаспер знал это. И всё же он обязан был хотя бы попытаться. — Забирай, — тут же с притворной лёгкостью согласился Тед, в великодушном жесте протягивая уже не раз успевший пострадать портфель. Старая, давным-давно избитая ловушка — и как им самим ещё не надоело, за столько-то лет? — и всё же Джаспер со вздохом послушно сделал шаг вперёд, наизусть помня, что должно последовать дальше. Брэйди Уильямс был человеком множества талантов (ну, или по крайней мере в этом была непреклонно уверена его мать, упрямо отказываясь видеть, что представлял из себя её сын на самом деле), но оригинальность уж точно никогда не была в этом списке — к сожалению или к счастью, Джаспер не мог сказать наверняка. Словно следуя отрепетированному уже бесчисленное множество раз сценарию, весь слаженный механизм незамедлительно приходит в движение: секунда — и портфель, лишь немногим уступая в лёгкости баскетбольному мячу, взмывает в воздух; ещё одна — и эстафета наконец-то переходит к Брэйди, на которого теперь были обращены даже те немногие взоры, прежде не проявлявшие особого интереса к происходящему. Джаспер был готов поклясться, что, уловив короткий одобрительный взгляд своего вожака (и, очевидно, донельзя довольный собой), Большой Тед тут же победно просиял, горделиво задрав подбородок и полностью потеряв к нему, Джасперу, хоть какой-то интерес. — Посмотрим, что тут у нас, — нарочито неторопливо, точно издеваясь, протянул Брэйди и с притворным отвращением поморщился, держа уже слегка потрёпанный рюкзак в вытянутых руках — как будто ему вместо ланча подсунули дохлую крысу и его вот-вот должно было стошнить, не меньше. В тайне Джасперу вдруг очень сильно захотелось, чтобы кто-то действительно сделал нечто подобное; он знал, что нельзя было даже в мыслях желать другим людям плохого (даже если эти люди — Брэйди Уильямс), и что Бог обязательно разозлился бы на него, если бы узнал, но ничего не мог с собой поделать. — Никому не кажется, что помойкой запахло? — по всей видимости, получая неприкрытое удовольствие от этого спектакля одного актёра, Брэйди с наигранным удивлением огляделся по сторонам, вызвав у публики очередную волну хихиканья. Джаспер чувствовал, как под чужими изучающими взглядами предательски горело огнём его лицо, точно со всех сторон освещённое множеством ярких лампочек, пока тот и не думал останавливаться. — Только мне? Всего лишь одна маленькая, крохотная крыска — может быть, даже живая! — только чтобы грëбанный Брэйди заверещал на глазах всей своей грëбанной шайки, как девчонка. От такого зрелища они все валялись бы по полу от смеха, держась за животы, Джаспер был в этом уверен; вряд ли даже верный тупоголовый пёс Тед нашёл бы в себе силы сдержаться. Всего один разочек, неужели он, Джаспер, за свою жизнь не заслужил хотя бы этого? Если Бог был хоть самую малость так добр и справедлив, как рассказывала Кэсс, он просто обязан был всё понять. — Пожалуйста, Брэйди, — вместо этого уже в который раз умоляюще повторяет он, как заведëнная игрушка, изо всех сил стиснув кулаки, чтобы не расплакаться. Приходилось снова и снова напоминать себе, что стая всегда чуяла страх — нельзя было позволить себе показать ещё бóльшую слабость, они только этого и ждали. Рвано выдохнув, Джаспер заставил себя поднять голову и стойко выдержать на себе взгляд Брэйди; на мгновение ему стало не по себе от этой странной, беспричинной жгучей ненависти, казалось, не имевшей совершенно ничего общего ни с чем, когда-либо ему знакомым. — Обещаю, я сразу же уйду, только отдай мне вещи. Мне очень жаль, я правда не знал, что это место занято, клянусь, я даже не думал… — Вот видишь, — с привычным надменным выражением лица процедил тот и ядовито ухмыльнулся — очевидно, донельзя довольный подтверждением собственной правоты. — Ты никогда не думаешь. Ты же червяк, забыл? Осознание, поразительно чёткое и ясное, настигло Джаспера внезапно, заставив на какую-то долю секунды забыть о реальности всего происходящего. Пожалуй, он соврал бы, если бы сказал, что не чувствовал этого раньше: неуловимая на первый взгляд перемена в Брэйди, казалось, год за годом становилась всё более ощутимой, а редкие прежде назойливые толчки и подножки — гораздо более частыми и болезненными. Порой «плохое настроение» Брэйди могло длиться по несколько дней подряд, даже не давая старым синякам хоть немного времени выцвести с бледной кожи; в такие дни, возвращаясь из школы, Джаспер старался как можно быстрее и тише, не привлекая внимания Кэсс, проскользнуть по лестнице наверх, в ванную комнату — только для того, чтобы, стиснув от горячей воды зубы, раз за разом тщетно пытаться избавиться от отвратительного липкого ощущения их бесчисленных взглядов на себе. В конце концов, таковы были предельно простые законы мира детей: в отличие от взрослых, умело скрывающих свою ненависть за маской приличия, их пока что не сдерживало ничего, и они были жестоки так, как умеют только дети — без особой на то причины. — Хочешь свои драгоценные пожитки назад? — словно в подтверждение его мыслей, на мгновение Брэйди сделал вид, что задумался, заставив что-то внутри Джаспера сжаться и похолодеть от нехорошего предчувствия. Наверное, именно так чувствует себя загнанный кролик, понимая, что всё это время путь к долгожданной свободе на самом деле вёл лишь к западне; и пусть раньше Брэйди никогда не переходил незримую черту, позволявшую ему оставаться безнаказанным и дальше, с каждым разом он определённо приближался к ней ещё на один шаг. Это больше не было представлением, никто из них не играл — это было настоящей охотой, и роль Джаспера в ней была предопределена с самого начала. Достаточно одного лишь слова Брэйди, и стая с готовностью разорвёт его на кусочки, позволив тому наблюдать со стороны,