Балтимор, Мэриленд
Понедельник, 26.06.1967
— Твою мать! Не сдержавшись, Ник облегчённо выдохнул, за пару секунд до этого уже успев мысленно распрощаться с жизнью несколько раз — и тут же едва не выругался снова, вспомнив, что вообще-то по всем правилам не должен был здесь находиться. Строго говоря, никто из них не должен был. — Тише, пожалуйста, — одними губами умоляюще прошептал Твелв, судя по всему, не менее напуганный, чем он сам. На всякий случай оглянувшись по сторонам ещё раз, тот замер, сосредоточенно прислушиваясь и жестом показывая Нику молчать — в ответ он смог только рассеянно кивнуть, тщетно пытаясь унять бешеный грохот сердца, заглушавший собой все остальные звуки. В голове вертелось слишком много вопросов сразу, как бывает всегда, стоит только шоку немного отступить, и первый из них был предельно краток и очевиден. Какого, спрашивается, чёрта? По всей видимости, убедившись, что угроза быть обнаруженными на время миновала, Твелв наконец-то позволил себе расслабиться, в полумраке коридора вдруг показавшись Нику особенно уставшим и беззащитным: казалось, любому из громил Агнес не составило бы труда играючи переломить тонкую бледную фигуру пополам, точно спичку. Почему-то злиться на него за то, что напугал до полусмерти, больше не хотелось. В конце концов, он и сам выглядел, должно быть, ничуть не лучше Ника — если даже не более потерянным, едва заметно вздрагивающим от каждого шороха. Пожалуй, даже наоборот. Его хотелось защитить. Слишком поражённый внезапной естественностью и правильностью этой мысли, Ник застыл, усилием воли поборов первоначальный порыв снова привычно сжать его руку и неловко пробормотать что-то до банального простое, вроде «всё будет в порядке». За всю свою жизнь он лгал достаточно, чтобы овладеть этим искусством в совершенстве, зачастую мастерски убеждая других и себя самого, но Твелву лгать не хотелось. Он-то точно знал, что ничего в порядке не будет — по крайней мере, не пока они застряли в этом Богом забытом месте, надёжно отрезанном от внешнего мира возведёнными вокруг стенами. — Что ты вообще здесь забыл? — вместо этого нахмурился Ник, изо всех сил стараясь придать свистящему шëпоту решимости. — Не боишься, что будет с нами обоими, если вдруг нас найдут? — Никому не придёт в голову искать нас здесь, — качнул головой тот, и на мгновение уголки его губ дрогнули в блëклой полуулыбке. — И вообще-то, этот же вопрос я как раз собирался задать тебе. С недавних пор это ведь ты — её новый персональный враг номер один, забыл? Тебе повезло, что это был я, а не кто-то из… Твелв резко замер, замолкнув на полуслове, точно в пустом коридоре их мог кто-то услышать, и помедлил, нерешительно колеблясь. — Здесь небезопасно, — наконец, будто извиняясь, пробормотал он, переводя оценивающий взгляд на Ника так, словно мысленно уже успел принять для себя важное решение. Тот не перебивал, и, когда Твелв всё же продолжил, Ник готов был поклясться, что его голос слегка дрогнул от тщательно сдерживаемого волнения. — Я знаю место. Если ты согласен, то лучше поторопиться, пока они ещё не заметили наше отсутствие внизу. Не дожидаясь ответа, он вдруг ухмыльнулся, сложив руки на груди, и на какую-то секунду стал совершенно обычным подростком — Ник запоздало поймал себя на мысли, что, пожалуй, беззастенчиво пялился слишком долго, и поспешно отвёл глаза. Память абсолютно некстати снова подсунула недавний образ, на этот раз представший наяву и оттого ещё более яркий, и он с новой силой почувствовал, как голова идёт кругом, а к горлу подкатывает тошнота. — Идёт, — хмуро выдохнул Ник, на всякий случай зажмурившись прежде, чем предупредить: — Но если меня вдруг вырвет прямо здесь — просто знай, что это не со зла.* * *
Казалось, петляя в мягком полумраке ответвлений и закоулков коридора, Твелв ориентировался ничуть не хуже, чем при свете дня — у себя дома, что не могло не вызывать по меньшей мере восхищение. Изо всех сил стараясь не шуметь (и заодно не привлекать ненароком к себе излишнее внимание), Ник слепо следовал за ним по пятам, примерно после третьего поворота вынужденный оставить попытки запомнить обратную дорогу. Невольно он отметил, что на этот раз тот не сжимал его запястье, как раньше, предпочитая сохранять дистанцию в пару шагов — и тут же усилием воли заставил себя сосредоточиться на том, чтобы не отставать. Если уж быть до конца честным, Ник с трудом мог вообразить, что из себя представляло загадочное «место» Твелва, в которое они направлялись. Нет, даже не так — скорее, вообще не мог вообразить. И всё же, когда они наконец остановились в очередном тупике, кончавшемся одной-единственной крайне ненадёжного вида деревянной дверью, неожиданно для самого себя он вдруг осознал, как сильно, должно быть, ошибался, наивно полагая, что был готов абсолютно ко всему. Мысль о том, чтобы снова оказаться взаперти в маленькой комнатке без света, пусть даже ненадолго и не в одиночестве, была невыносимой. Точно пожарная сирена, она вопила в голове, мигала и переливалась миллионами красных предупреждающих лампочек в ритм его собственному участившемуся дыханию, лишь усиливаясь с каждым шагом, неумолимо сокращавшим расстояние до двери — громко, ещё громче, почти запредельно. Он определённо точно не был готов к этому. Ник сомневался, что вообще когда-нибудь будет. Закрыв глаза, он застыл на месте, как вкопанный, не решаясь подойти ближе. Больше всего хотелось послушаться, сорваться с места и бежать, пока сигнализация наконец не замолкнет — и плевать, в каком именно направлении, лишь бы подальше отсюда. Подальше от темноты, от затхлого запаха сырости, лекарств и смерти, намертво въевшегося в сами стены и каменные своды потолков над головами. Как можно дальше от этого тянущего ощущения внизу живота и волнительной дрожи, пробегавшей по коже каждый раз, стоит только случайно поймать на себе взгляд тëмно-карих глаз или ощутить мимолётное прикосновение. — …в порядке? Эй, ты меня слышишь? Ладони Твелва были холодными — точно такими же, как Ник запомнил их в прошлый раз — и всё же он моментально одëрнул руку, как если бы простое касание могло оставить ожог, даже прежде, чем успел об этом задуматься. В глазах напротив на мгновение появилось замешательство, практически сразу сменившееся сожалением и печалью, и Твелв понимающе кивнул, зачем-то медленно подняв перед собой обе руки так, чтобы Ник мог их видеть. — Я не буду ничего делать, если ты не захочешь, — его голос, негромкий и в то же время уверенный, звучит почти как напев. Ему хочется верить, не сомневаясь ни секунды, наплевав на все меры предосторожности — это же Твелв, тихонько шепчет голосок где-то в глубине подсознания, его притяжению невозможно сопротивляться долго. И Ник верит, отдаётся целиком и полностью: покорно делает глубокий вдох, только сейчас осознав, что лёгкие горят от недостатка кислорода так, словно он и правда пробежал без остановки по меньшей мере несколько миль. Твелв позволяет себе неуверенную улыбку, по-прежнему не двигаясь и не отводя глаз, потому что стоит только это сделать — и магия в воздухе исчезнет, испарится без следа, как облачко пара в морозном воздухе. Но он этого не сделает, Ник знает точно. Потому что пока Твелв смотрит так, ничего плохого просто не может случиться. — Я бы никогда… Никогда не сделал тебе больно, — вдруг непривычно серьёзно говорит он, и со стороны человеку, не привыкшему уделять особое внимание мелочам, наверное, может показаться, что он абсолютно спокоен. Ник же знает — на самом деле ему потребовалось совсем не так много времени, чтобы узнать, на что смотреть — и видит всё прекрасно. Твелв как на ладони: напряжён, как струна, того и гляди что-то в нём разорвётся на части; что-то, тщательно сдерживаемое внутри, не предназначенное для посторонних глаз. На искусанных губах выступает багряная капелька крови, и он нетерпеливо слизывает её прежде, чем продолжить — на этот раз сбивчиво, на одном дыхании, точно боясь не успеть или вдруг передумать. — Прошу, пожалуйста, поверь мне, — шепчет Твелв почти умоляюще, не решаясь сделать шаг ближе. — Я никогда тебе не врал, клянусь. Пожалуйста, Ник, пойдём со мной, и обещаю, на этот раз я расскажу всё, что ты хочешь, но только не здесь, — он оглядывается опасливо, будто на самом деле у стен вокруг всё это время были свои собственные любопытные глаза и уши, а Ник попросту оказался слишком слеп, чтобы это заметить. Вполне возможно, так оно и было. Эта мысль ускользает, не успев даже толком сформироваться — словно впервые произнеся вслух его имя, Твелв одним лишь словом, как по мановению волшебной палочки, снимает окутавшие их чары. Ник верит, конечно, черт возьми, он верит, просто потому что, кажется, не может иначе; потому что отказать ему кажется задачей попросту невозможной, непосильной. По крайней мере, уж точно не сейчас. Твелв не торопит его с ответом, давая понять, что будет ждать ровно столько, сколько потребуется, и Ник вдруг чувствует, как внутри разливается знакомое тепло. Задержав напоследок воздух в лёгких, он заставляет себя мысленно задвинуть вой предохранительных систем на задний план — шаг за шагом, преодоление оставшегося расстояния в несколько метров растягивается, по ощущениям, на целую вечность. Он застыл на пороге, осматривая тесное помещение, и вскоре не без доли облегчения был вынужден признать, что оно и правда имело крайне мало общего с карцером. По правде говоря, больше всего оно напоминало заброшенную кладовку, в каких обыкновенно толпами свозят всякого рода ненужный хлам и оставляют пылиться до скончания веков: то тут, то там выглядывали старые тряпки, кипы пожелтевших от времени бумаг и прочее барахло, по всей видимости, когда-то давно принадлежавшее местному персоналу. Тому, что дверь оставалась открыта, вопреки всем устоявшимся представлениям Ника об этом месте, тоже почти мгновенно нашлось вполне разумное объяснение: такое попросту не было смысла запирать, и уж точно в последнюю очередь их стали бы искать здесь, реши Агнес послать кого-то на их поиски. Стоило отдать Твелву должное — место и вправду было идеальным, как ни крути. — Как ты вообще узнал про него? — Ник спрашивает первое, что только приходит в голову, ощущая почти жизненную необходимость занять мысли чем-то кроме тесных стен, забиравших, казалось, из комнаты весь воздух. Твелв медлит у двери вслед за ним — Ник чувствовал спиной его присутствие — но ближе не подходит, словно застыв, раздумывая над ответом. — Я скажу, если ты пообещаешь никому не говорить, — наконец сдался он, почему-то упорно избегая зрительного контакта. Невольно Ник отметил, что так смотреть на него действительно было проще — гораздо легче держать под контролем мысли, продолжавшие разбегаться с завидным постоянством, как крысы с тонущего корабля. — Обещаю, — он обернулся, торжественно держа обе руки на виду и давая тому убедиться, что пальцы действительно не были скрещены. В ответ Твелв только неуверенно усмехнулся, всего на мгновение оторвавшись от сверления взглядом в полу дыры размером, судя по всему, едва ли чуть меньше метеоритного кратера. — Это Рейчел нашла его, когда ещё… В общем, я, вроде как, часто бываю здесь, когда прячусь. Не дожидаясь вопросов, неизбежно последовавших бы за этим утверждением, и по-прежнему не глядя на Ника, он вдруг сделал глубокий вдох, будто собирался с силами, и поспешно выпалил: — Про это место никто, кроме нас, не знает, не бойся. Она… Никто из них нас здесь никогда не найдёт, — стараясь, чтобы это выглядело ободряюще, Твелв попытался улыбнуться. — Если достаточно долго делать вид, что играешь по её правилам, со временем становишься для всех невидимкой — поверь, уж я знаю точно. Обычно они даже не замечают, что тебя нет, если, конечно, не слишком задерживаться. Внезапно после этих слов доверху забитая старым больничным хламом кладовка приобрела совсем иное, очень личное и потому почти сакральное значение: Ник не мог объяснить, что именно изменилось, но чувствовал это, как неизменно ощущаешь перемену в дуновении ветра перед началом грозы. Подумав, он кивнул, давая понять, что принимает такой ответ, и, незаметно для себя самого задержав дыхание, шагнул через порог. Краем глаза он видел, как Твелв тут же полупрозрачной тенью скользнул вслед за ним, не до конца прикрыв за собой дверь так, чтобы оставшаяся полоска света пролегала на пыльном полу точно между ними — будто негласная граница. Почему-то Нику эта мысль показалась забавной, и он едва слышно усмехнулся, пытаясь унять снова участившееся сердцебиение. Приходилось признать, что помещение действительно было тесным, и с каждой секундой свободного пространства неумолимо становилось всё меньше — ну или, по крайней мере, так продолжало казаться Нику. Он готов был поклясться, что стены ощутимо, дюйм за дюймом, продолжали сдвигаться каждый раз, стоило лишь ненадолго закрыть глаза. Твелва же, похоже, это ничуть не беспокоило: пока места было ещё достаточно, чтобы двое могли разместиться без особых проблем, при желании не задевая друг друга нарочно, он поспешил воспользоваться этим, опустившись на пол и притянув колени к груди. Мельком бросив взгляд на свои руки, в полумраке продолжавшие едва заметно дрожать, Ник нерешительно помедлил, прежде, чем всё же последовать его примеру. Каменный пол был прохладным и жёстким — особенно явно это ощущалось через тонкую ткань выданного санитарами балахона — и всё же Ник на мгновение поймал себя на мысли, что предпочёл бы сейчас что угодно возвращению назад. В присутствии Твелва тишина больше не была гнетущей: наверное, он мог бы молчать вот так несколько часов подряд, наблюдая, как в разделявшей их тонкой полосе света кружатся золотистые пылинки, постепенно оседая и теряясь из виду. Впервые с самого утра позволив себе расслабиться, Ник облокотился спиной на что-то твёрдое позади себя, мысленно надеясь, что это что-то окажется достаточно устойчивым и не покачнëтся. На этот раз — видимо, разнообразия ради — удача соизволила ему улыбнуться. — Думаю, я хотел найти его, — вдруг неожиданно даже для самого себя негромко признался он — так, словно ни к кому в сущности и не обращался, устремив задумчивый взгляд в пустоту перед собой. Ник чувствовал, как Твелв, находившийся на расстоянии вытянутой руки, напрягся и застыл, точно боясь одним неосторожным движением спугнуть его, но в этом не было никакой необходимости. Едва заметно улыбнувшись, он пожал плечами в ответ на незаданный вопрос и продолжил, тщательно подбирая слова: — Джеффри. Я подумал, он может быть где-то здесь. Глупо, знаю, но, думаю, какая-то часть во мне всё же надеялась найти его — а в итоге… — А в итоге тебя нашёл я, — без намёка на прежнюю усмешку завершил за него Твелв, и Ник благодарно кивнул, замолчав. — Знаешь, всё ведь могло кончиться гораздо хуже. Он ничего на это не ответил — да и что, в конце концов, он мог сказать? Ник и сам прекрасно знал, что идея была обречена на провал с самого начала, и был благодарен за то, что Твелв не стал развивать эту тему дальше, ограничившись лишь одним предупреждением. Он и так уже слишком устал за сегодняшний день, и сомневался, что смог бы достойно выдержать ещё один поток подтверждений собственной никчемности и неспособности рассуждать здраво — пусть даже и от Твелва. Особенно от него, как тут же услужливо подсказал издевательский голос разума, и Ник вынужден был с ним согласиться. Оставалось и кое-что ещё, не дававшее ему покоя с самого первого дня: мысль, неотступно мелькавшая на периферии сознания, но продолжавшая упрямо ускользать каждый раз, стоило только попытаться её отчётливо сформулировать. Сейчас же, находясь вдали от вечно наблюдавших за каждым его действием посторонних глаз, Ник не мог избавиться от странного (но, стоило признать, не становившегося от этого менее приятным) настойчивого ощущения — будто ещё один принадлежавший только им одним секрет в очередной раз укрепил их с Твелвом связь. По какой-то до сих пор неизвестной Нику причине тот ясно давал понять, что доверяет ему, при том доверяет настолько, чтобы показать это место — едва ли не единственную вещь, которую Твелв мог назвать здесь по-настоящему «своей». Правда, была ещё Рейчел. В очередной раз почувствовав, что ходит кругами, снова и снова возвращаясь к самому началу, Ник не смог удержаться от вздоха. Её постоянное незримое присутствие, казалось, только продолжало всё осложнять. Хоть до сих пор у него и не представлялось подходящей возможности понять, кем или чем были друг для друга эти двое, даже этого времени было вполне достаточно, чтобы наверняка стало ясно одно: их связывало нечто гораздо большее, нежели они стремились показать. «Твелв говорил о тебе», — с тенью интереса в голосе бросила Рейчел, мельком скользнув по нему глазами впервые — прежде, чем снова отвернуться к окну. Ник помнил леденящий холод её оценивающего взгляда, пробиравший, казалось, до самых костей: Рейчел смотрела так, словно знала о нём что-то, о чем он сам ещё даже не догадывался. Так, словно в тот самый момент пыталась определить, представляет ли он угрозу. Вдобавок ко всему, как нехотя приходилось признать, раз за разом тот продолжал пытаться облегчить его, Ника, незавидное положение — в котором, если уж быть до конца честным, зачастую виноват был исключительно он сам — всеми доступными способами, хотя мог бы не делать этого, и никому уж точно не пришло бы в голову осуждать его. В конце концов, на кону стояло слишком многое: рискуя перейти дорогу сестре Агонии, всегда лучше было прежде несколько раз подумать, а стоит ли игра свеч — и между сохранностью собственной шкуры и помощью незнакомцу Твелв уже не один раз ясно давал понять, что выбирает его. Впервые серьёзно задумавшись об этом, Ник вдруг осознал, что, оказавшись на его месте, не мог бы с уверенностью сказать того же самого о себе. Он скорее почувствовал, нежели осознал внезапную перемену, мгновенно последовавшую за этой мыслью: словно трудное уравнение со множеством неизвестных наконец удалось сократить всего до одной переменной, дававшей ключ к решению всего. Стоило только узнать ответ — и можно считать, что высший балл тебе уже обеспечен. Мысленно Ник усмехнулся собственной иронии. Как жаль, что точные науки никогда не были его сильной стороной. — Почему я? В голове, по ощущениям, со скоростью света проносятся десятки вариантов одного-единственного вопроса, но ни один из них не кажется по-настоящему правильным — в полной мере отображающим всё, что не давало ему покоя с самого первого дня — и Ник сдаётся, надеясь, что Твелв поймёт всё и так. Тот замирает, как и всегда, когда серьёзно задумывался над чем-то, и, оглядываясь назад, Ник практически уверен: тех нескольких секунд, проведённых в ожидании, хватило бы ещё на пару-тройку жизней вперёд. По издевательской ли шутке судьбы или негласному закону природы, время в небольших замкнутых пространствах, как он заметил, всегда отвратительно замедляло свой ход, с каждой минутой становясь всё больше похожим на невыносимо липкую патоку. Возможно, оно тоже не выдерживало давления стен и потолков над головой, тем самым невольно искривляясь и образуя в пространстве бездонные чёрные дыры, где не существовало ничего, кроме пустоты и бесконечно далёкого расстояния, отделявшего его от Твелва — по крайней мере, решил Ник, эта версия не была начисто лишена смысла. Наконец тот едва заметно качнул головой и обернулся, внимательно изучая выражение лица Ника. Наверное, у них оставалось чертовски мало времени: в комнате вдруг стало ощутимо меньше воздуха, а пространство, разделявшее их, оказывается, уже давно успело сократиться до того, что Ник мысленно отметил, как при лучах света в глубине его обыкновенно тёмно-карих глаз появляются золотистые крапинки. Он готов был поклясться, что никогда не замечал этого раньше. — Я не могу дать тебе ответ прямо сейчас, — тихо выдохнул Твелв, словно извиняясь за что-то, что было не в его власти, и печально улыбнулся краешками губ. Ник неожиданно почувствовал себя так, словно из его лёгких одним ударом вдруг выбили последние остатки кислорода. — Прости. Есть некоторые вещи, которые… не объяснить так просто, даже если очень захотеть, — Твелв наконец отвёл глаза, немного отстраняясь, насколько это ещё было возможно, но их колени на пыльном полу по-прежнему соприкасались, и Ник отчаянно боролся с внутренним желанием сделать одно незначительное движение навстречу — так, чтобы можно было невзначай снова коснуться его руки и ощутить волну спокойствия, как тогда, в коридоре. Пришлось напомнить себе, что в конечном счёте это сделает всё только хуже: стоило лишь на короткое мгновение допустить эту мысль, и он снова безвозвратно испортит всё, что их связывало, что бы это ни было. Так происходило всегда. Больше Ник не мог позволить себе совершать одну и ту же ошибку, каждый раз надеясь, что исход будет иным. — В таком случае, можно попытаться, — внутренне изумившись собственной уверенности, прозвучавшей в голосе, он всё же решил рискнуть и осуществить задуманное ещё давно: в конце концов, пришлось себе напомнить, стоило промедлить слишком долго — и другой настолько же идеальной возможности могло попросту не представиться. Запоздало Ник заметил, как Твелв непонимающе нахмурился, но не перебивал, дожидаясь, когда тот продолжит. Сейчас или никогда. — Правда за правду, — наконец осмелев достаточно, чтобы встретиться с ним взглядом, пояснил Ник. — Можешь спрашивать что угодно, и я тоже должен буду ответить честно. Справедливый обмен, не находишь? На самом деле, он провёл почти весь вечер воскресенья, думая о том, что именно скажет. Если уж быть до конца честным, эта идея не отпускала его с того самого момента, как сестра Мэри Энн заставила их дать общую клятву днём. И даже ночью, лёжа без сна на неудобной жёсткой койке в общей спальной и слушая, как ворочаются, скрипят пружинами и храпят его новоиспечённые соседи (за исключением, разве что, старика Оуэна: поначалу тот протяжно и особенно отчаянно мычал, и, хоть поздний визит раздражённых санитаров и заставил его замолчать на весь остаток ночи, Ник всё же прекрасно знал, что больше не уснёт), он продолжал прокручивать в голове бесконечное множество возможных сценариев разговора, стараясь учесть их все. В некотором роде Ник осознавал, что таким образом подвергал себя риску, и до сих пор не был уверен, что ответил бы на простой вопрос о том, почему он был здесь — но в остальном план, казалось, был обречён на успех. По крайней мере, так он думал ровно до тех пор, пока поспешно не выпалил его вслух, не сводя с Твелва глаз так, будто бы всерьёз надеялся предугадать его реакцию прежде, чем тот успеет что-либо ответить. Почему-то сейчас, стоило только её озвучить, собственная идея мгновенно преобразилась, начав выглядеть до смешного самоуверенно и нелепо — всё и так складывалось слишком хорошо, так с чего он вдруг решил, что имеет права требовать большего? Он мог бы хоть раз в жизни просто заткнуться и быть благодарным за то, что имеет. Так было бы лучше для всех. Он до боли впился ногтями в ладонь, тщетно стремясь прочитать в выражении лица Твелва хотя бы отдалённые признаки гнева или раздражения — но тот, на удивление Ника, казалось, совсем не злился. Даже наоборот: пожалуй, из всех возможных слов, «злость» или «раздражение» могли быть применены к нему в самую последнюю очередь. Хоть Ник и подозревал, что Твелв был примерно одного с ним возраста, в тот момент он как никогда производил впечатление глубокого старика, уставшего и невыносимо, невыразимо печального. Ник почти мог увидеть, как эта странная, переполнявшая его печаль переливалась через край, несмотря на все его отчаянные попытки удержать её в себе, и беспощадно обрушалась на него, заставляя совсем ещё мальчишеские тощие плечи с выступающими под тканью рубашки ключицами поникнуть под своей тяжестью. — Я не уверен… — сбившись, Твелв сделал глубокий вдох прежде, чем начать снова, точно оправдываясь за что-то. — Я правда не думаю, что это хорошая идея. Я хотел бы… Если бы только всё сложилось иначе, но прямо сейчас я не думаю, что смогу дать те ответы, которые ты хочешь услышать. Это было больше, чем Ник смог бы вынести. Забыв о данном себе всего минуту назад обещании сохранять дистанцию и не позволить эмоциям сделать всё только хуже, он потянулся вперёд, преодолевая разделявшее их расстояние — уже слишком давно и безбожно сократившееся, чтобы сопротивляться — и накрывая своей ладонью чужую. Какое-то время он не шевелился, привыкая к новому ощущению, полностью готовый к тому, чтобы быть оттолкнутым в любой момент, но Твелв больше не отстранялся, давая ему молчаливое позволение. Чувствовать его так близко было восхитительно. Это было ужасно. Ник был почти абсолютно уверен, что вот сейчас он точно одëрнет руку, отведёт взгляд и всё поймёт — поймёт, насколько он, черт возьми, отвратительный и грязный, презрительно искривит губы и навсегда уйдёт. Твелв же оставался, всё это время, казалось, не замечая и даже не задумываясь о том, чтобы разорвать это прикосновение. Ник совершенно не был уверен, чего на самом деле хотел больше. — Я не помню, — наконец, спустя вечность, едва слышно шевелит губами Твелв, опустив взгляд и не сводя глаз с ладони Ника на его собственной. Не сразу осознав, о чëм они, должно быть, говорили до этого, Ник чудовищным усилием заставил себя вернуться обратно в реальность и, почти не задумываясь, едва ощутимо сжал его руку — жест, преисполненный молчаливой поддержки и обещания слушать, когда тот будет готов говорить. Если Ник и мог быть по-прежнему в чем-то уверен, так это в том, что всегда справлялся с этой ролью на высоте: хоть слова и подводили его с завидным постоянством, у него было вполне достаточно времени и терпения, чтобы научиться быть отличным слушателем, когда это было необходимо. Вздохнув, Твелв впервые за долгое время попытался криво улыбнуться и пожал плечами. — Я не помню большую часть того, что… случилось, — со стороны могло показаться, что слова причиняли ему вполне ощутимую физическую боль, и он поморщился, словно переводя дух прежде, чем продолжить. — Они сказали, это может быть связано с травмой. Такое бывает — что-то ломается у тебя в голове, и шестерёнки перестают работать так, как должны. Думаю, поэтому я… Он оборвал фразу на полуслове, так и не закончив, но это было и не нужно — того, что Ник уже услышал, было достаточно, чтобы понять. Внезапно ему отчаянно захотелось знать, чувствовал ли Твелв ту же самую разъедавшую изнутри обиду и злость, что и он сам, оказавшись на этой свалке человеческого мусора, или уже давно смирился с этим и принял за данность, как подавляющее большинство находившихся здесь? Почему-то Ник отказывался даже на короткое мгновение допускать подобную мысль. — А твоя… семья? — собственный голос, непривычно сдавленный и хриплый, в тишине показался едва ли не кощунственно громким, и Ник невольно сбавил его почти до шёпота, прежде, чем решился продолжить. — Они не навещали тебя? За всё то время, пока ты… — Здесь не так уж и плохо на самом деле, всё в порядке, — бесцветно улыбнулся тот, качнув головой. — Поначалу всегда тяжело, но со временем привыкаешь. И нет, они не приходили — но, может, оно и к лучшему, знаешь? На мгновение Ник задумался о матери: о том, как в детстве она всегда говорила ему продолжать подниматься на ноги, какие бы испытания Он не возлагал на их плечи; о том, как она, будучи ещё совсем юной, отправила отца на фронт и продолжала писать ему, не теряя надежды, хоть уже давно и не получала ответа; и о том, как она, не получая за это ни гроша, каждое Рождество организовывала благотворительные вечера в доме престарелых, где работала медсестрой. Сколько Ник себя помнил, она всегда твердила ему быть стойким, защищая то, что он сам считал правильным, и никогда не позволяла себе плакать у всех на виду — даже лицом к лицу сталкиваясь со смертью на работе, она раз за разом продолжала оставаться сильной ради тех, кому сейчас как никогда была необходима её поддержка: детей, родственников и друзей умерших стариков. «Смерть — такая же часть жизни, Ник» — часто говорила она, сидя поздним вечером на кухне после того, как задерживалась на работе дольше обычного. «В этом и заключается Его великий замысел: если бы не было смерти — мы так никогда и не познали бы всю ценность дарованного нам времени на земле. Все мы рано или поздно окажемся там, разница лишь в том, как мы распорядимся Его даром». Последний раз, когда Ник видел её, она отчаянно сжимала мокрую от слëз ткань его рубашки, спрятав лицо у него на груди и уже давно не стараясь скрыть всхлипы, сотрясавшие её худые плечи. Он помнил, как тогда впервые отметил, какой на самом деле невысокой и хрупкой женщиной она была — его мать, прежде всегда казавшаяся непоколебимой в своей стойкости, даже когда весь мир, казалось, грозил дать трещину до самого основания. Ник отдал бы многое, может быть, даже слишком, чтобы снова ощутить рядом тепло её рук и нерушимую уверенность в справедливости Его замысла. Она всегда говорила, что это единственное, чего у него никто не сможет отнять, когда ничего другого не останется; единственное, что не позволяло ей пасть духом даже в самые трудные минуты. Теперь же Ник больше не мог быть так в этом уверен. — Ты не скучаешь по ним? — не задумываясь, выдохнул он прежде, чем осознал, что заранее уже знает ответ. На этот раз Твелв медлил чуть дольше, будто своими словами Ник заставил его впервые задуматься об этом в подобном ключе. — Думаю, я бы хотел встретиться с ними, — наконец негромко отозвался тот, не поднимая глаз. — Я бы хотел… просто поговорить, узнать наверняка, понимаешь? Сказать, что я не виню их, что бы ни произошло. Они замечательные, правда, и наверняка была причина, по которой… Твелв снова замолчал, не в силах заставить себя произнести окончание фразы вслух, и Ник почувствовал, как под ладонью судорожно сжались его пальцы — точно в отчаянной попытке вцепиться в холодный камень. — Может, я на самом деле сделал что-то ужасное, — странная, совершенно несвойственная ему механическая интонация в голосе, с которой он это произнёс, невольно заставила Ника вздрогнуть от неожиданности. Он хотел — он должен, обязан был — сказать что-то, но слова предательским комком застряли в горле; Твелв же, тряхнув головой, вдруг неестественно натянуто улыбнулся, мыслями по-прежнему оставаясь где-то бесконечно далеко. — Хочу сказать, я ведь ничего не помню, верно? Я думал… — он сделал глубокий вдох и внезапно поднял потемневшие от усталости глаза, мгновенно встретившись взглядом с Ником. — Я долго об этом думал, и, если честно, теперь уже понятия не имею, во что верить. Удивительно, как много и одновременно с этим ничтожно мало может нести в себе одно-единственное признание — неизбежное, неотвратимое, фатальное, точно приговор. Вот и вся его правда, вдруг неожиданно для самого себя осознал Ник. Всё, что имело сейчас значение. И всё же, казалось, Твелв наконец смог выразить словами то, для чего Ник безуспешно пытался найти подходящее описание уже очень давно, и это нечто было гораздо, гораздо более личным, чем он когда-либо мог бы позволить себе спросить. Запоздало он подумал, что, должно быть, сам о том не подозревая, только что отыскал тот самый последний недостающий пазл — теперь общая картина складывалась перед его глазами с почти поразительной ясностью, не позволяя усомниться в себе ни на секунду. Наверное, именно так чувствует себя канатоходец, подвешенный в воздухе так долго, что уже успевает забыть об этом, когда наконец видит впереди долгожданную твёрдую землю; оказывается, за то время, пока он блуждал в беспросветной темноте, потеряв все знакомые ориентиры, Ник уже успел позабыть это ощущение лёгкости, приходящей вместе с непоколебимой уверенностью в чём-то. Ну конечно! Твелв, точно так же, как и он сам, был по воле злого рока когда-то заброшен на полную опасностей Terra Incognita. Никто из них не принадлежал этому месту, и, хоть тот и выживал в одиночку, как мог, достаточно долго, теперь, вместе, у них обоих наконец-то появился шанс. Эта мысль внезапно показалась настолько же естественной в своей закономерности, как будто на самом деле Ник знал это всю жизнь; как закон всемирного притяжения, как дышать и находиться рядом, сжимая руку Твелва своей — о таком невозможно забыть, как ни старайся. На этот раз он не сомневался даже на короткое мгновение. — Ты ничего не сделал, — впервые за всё время разговора он ощутил, что голос полностью ему подчиняется, и удовлетворённо улыбнулся твёрдости, прозвучавшей в этих словах. Сейчас, цепляясь за свою новообретëнную уверенность, Ник знал, что ни в коем случае не мог позволить ей пошатнуться — а это значило, что он должен был оставаться стойким. Может быть, даже за них обоих, если придётся. В конце концов, возможно, это был единственный способ выжить и сохранить оставшиеся крупицы рассудка, даже если Твелв уже давно на это не надеялся. — Ты так думаешь? — он недоверчиво нахмурился, пристально всматриваясь в лицо Ника — очевидно, пытаясь распознать признаки лжи — но тот лишь успокаивающе улыбнулся, выдержав взгляд. Ему было нечего скрывать. По крайней мере, сейчас уж точно. — Не думаю, — поправил он и пожал плечами в ответ на незаданный вопрос, ясно читавшийся в тёмных глазах напротив. — Я знаю. Это было правдой, от начала и до конца — Ник действительно не верил, что Твелв способен совершить что-то, что не оставило бы его семье другого выбора, кроме как бросить его и оставить здесь гнить. Вообще-то, он даже в мыслях не мог представить проступок, по-настоящему достойный подобного наказания. Это не было справедливо. Никто, чëрт возьми, не заслуживал оказаться в месте вроде этого, вздрагивая от каждого шороха и опуская взгляд каждый раз, стоило кому-то из санитаров сделать шаг в твою сторону — точно кролики на ферме, в любую минуту готовые по чьей-то прихоти отправиться под нож. Ник знал, что Твелв по-прежнему так не думал — и всё же готов был поклясться, что на мгновение в его чертах лица проскользнуло нечто, отдалённо напоминающее облегчение. — Спасибо, — тихо и очень серьёзно выдохнул тот, видимо, наконец оставшись удовлетворённым тем, что увидел. Незаметно Ник позволил себе расслабиться, только сейчас в полной мере осознав, что даже при всëм желании просто не смог бы соврать под его испытующим взглядом. — Вообще-то из нас двоих это скорее я должен благодарить тебя, — попытался улыбнуться он, в тайне надеясь, что в темноте не слишком заметно, как неубедительно, должно быть, вышло. На всякий случай пришлось напомнить себе, что после всего Твелв определённо заслуживал чего-то в ответ — и было бы по меньшей мере честно с его стороны ответить тем же. — На самом деле, я должен был сделать это уже очень давно — наверное, даже слишком, — Твелв не перебивал, и Ник позволил себе помедлить, собираясь с силами в последний раз, перед тем, как решился продолжить. — Спасибо. В первый раз, в карцере, ты сбежал так быстро, что я не успел, а потом… — Я знаю, — склонив голову, отдалённым эхом повторил тот — задумчиво, точно пробуя незнакомые ранее слова на вкус. Казалось, их звучание в равной степени оказывало успокаивающий эффект на обоих; набрав в лёгкие побольше кислорода, Ник решил, что тянуть более не имело никакого смысла. — Тогда спрашивай, — он повёл плечом, изо всех сил стараясь, чтобы жест вышел как можно более естественным и беспечным. Тугой клубок из сжавшихся от ожидания внутренностей снова опасно подкатил к горлу, давая о себе знать отвратительным кислотным привкусом, но Ник заставил себя проигнорировать его. — О чëм захочешь. Я ведь всё ещё должен тебе, не забыл? А я больше всего на свете ненавижу оставаться в долгу, так что считай это моей платой за спасение сегодня. Словно уже успев забыть, о чем он, Твелв непонимающе нахмурился — всего на мгновение, прежде, чем его лицо озарилось уже знакомым Нику выражением почти по-детски восторженного ожидания. Окончательно наплевав на остатки разделявшего их пространства, он без тени стеснения придвинулся почти вплотную к Нику, снова за считанные секунды превратившись в самого обыкновенного подростка — и это внезапное осознание, казалось, только с удвоенной силой заставило сердце колотиться о грудную клетку, как бешеное. — Расскажи мне ещё о музыке, — вдруг попросил Твелв, понизив голос так, будто речь действительно шла о чём-то сакральном, не иначе, и Ник подавил рвущийся наружу смешок. Словно смутившись собственного напора, тот наконец слегка отстранился и тут же исправился: — Пожалуйста. Всё ещё не до конца веря в происходящее, Ник честно попытался заставить себя хотя бы немного сосредоточиться — правда, без особого успеха, стоило признать. Прямо сейчас у Твелва была идеальная возможность спросить его о чëм угодно, узнать обо всем, и Ник был готов, действительно готов ответить — и из всего на свете он ограничился этим? Может быть, он действительно погорячился, когда думал, что отныне уже ничего не способно его по-настоящему удивить. — Что именно ты хочешь знать? — собравшись в конце концов с мыслями и встретившись с горящим от нетерпения взглядом напротив, он не смог удержаться от невольной улыбки. Твелв выглядел так, будто Ник готовился сообщить ему по меньшей мере новости внеземной, гораздо более развитой цивилизации: казалось, даже задержал дыхание в ожидании, боясь ненароком что-то упустить. — Всё, — пожал он плечами, ухмыльнувшись, но всё же на мгновение задумался над ответом. — Расскажи о The Beatles. Ты видел их когда-нибудь? Вживую? И Ник рассказывал обо всём — о Джоне Ленноне, по большей части: о том, как, окончив школу, он не смог сдать ни одного выпускного экзамена, потому что считал учёбу и повседневную рутину пустой тратой времени; о том, как он по-настоящему увлекался живописью и даже поступил в Ливерпульский художественный колледж, но в конце концов променял и это на свою самую большую в жизни страсть — музыку. Рассказывал о своей личной гордости — коллекции давно заслушанных пластинок и газетных вырезок со статьями о группе — и мечте когда-нибудь точно попасть на концерт, время от времени прерываясь только затем, чтобы перевести дух и вспомнить очередной факт. Может быть, из-за этого рассказ мог показаться случайному наблюдателю чересчур эмоциональным, наполненным множеством на первый взгляд несвязных между собой тем и осмелевших жестикуляций, но Твелва, как и самого Ника, казалось, это ничуть не беспокоило. За всё время тот не перебил ни разу, слушая с почти благоговейным трепетом и лишь изредка, когда Ник замолкал, задавая вопросы — надо сказать, к несказанному удовлетворению последнего поначалу неуверенный восторженный огонёк в его глазах лишь продолжал разгораться по мере того, как Твелв получал на них ответы. — Хотел бы я когда-нибудь увидеть их, — едва слышно выдохнул он со странной, никак не сочетавшейся с искренним восхищением смесью зависти и сожаления в голосе, когда Ник в очередной раз прервался, чувствуя, как горло начинало нещадно саднить. — Не только в телевизоре. Тот единственный раз был похож на настоящее чудо, знаешь? Я никогда не видел ничего подобного. — Ещё увидишь, обязательно, — улыбнулся тот и, вдруг неожиданно даже для самого себя посерьёзнев, поддался сиюминутному порыву на этот раз самому подвинуться ближе и снова сжать его руку своей — точно одних слов было недостаточно, чтобы убедить его поверить тому, что Ник собирался сказать. — Когда мы выберемся, обещаю, что увидишь. В ответ Твелв не сводил взгляда с его лица чуть дольше обычного, напоследок позволив себе едва заметный кивок перед тем, как пробормотать что-то о том, что их, наверное, уже ищут. Хоть Ник и не был уверен в том, сколько времени на самом деле прошло, по ощущениям казалось, что никак не меньше нескольких часов — а это значило, что тот, как обычно, вероятнее всего был прав. Агнес никак не могла не заметить их отсутствие так долго. Обратный путь по коридорам оба проделали в тишине, чему Ник впервые за несколько дней был по-настоящему рад: пересохшее после долгих разговоров горло наконец дало о себе знать с полной силой. Уже привычно следуя за Твелвом, почему-то он был уверен, что тот вот-вот обернётся и скажет что-то, означающее, что по возвращению в «дневную» всё между ними неизменно должно будет вернуться на круги своя — ну, или по крайней мере попытаться — но Твелв ничего не сказал и даже не обернулся, как ни в чëм ни бывало продолжая легко касаться его руки всю дорогу. Этот парень определённо никогда не перестанет его удивлять.