We always wanna dream and cry.
Тэхён смотрит на Джиён, расположившуюся на левой стороне кровати в темноте, и восторгается. Как в её маленькой головушке вообще помещается столько упорности и надежды? Как она каждый день может так уверенно не замечать истинного отношения Кима к ней? Как до сих пор не расколет его, не набросится? Он переводит взгляд на окно, пытаясь отогнать прочь все лишние мысли, и, наконец, забывает про Джиён. С его глупого побега, который он скромно ознаменовал «Великим провалом», прошла уже неделя, однако он до сих пор не может до конца унять бушующий поток предположений, почему-то привыкший возникать именно тогда, когда обычным людям положено сладко сопеть в мягких кроватях. Ему, кажется, ещё никогда не было так паршиво, стыдно и больно одновременно. На протяжении всей это недели его органы будто бы поочерёдно стягивались в трубочку, растягивались, в бешеном ритме перемешивались и вновь стягивались, не давая ему расслабиться и забыть обо всём ни на секунду. А ведь Чонгук даже не увидел его, наверняка не увидел. Иначе почему он не прыгнул в ту же секунду в объятья Тэ? Почему ничего не сказал, продолжая буравить прозрачным взглядом сотрясающийся влажный воздух перед собой? И почему, в конце концов, сладострастный Гук~и, вечно наполненный энергией и внутренним равновесием, превратился в потерянного и мрачного, совсем непривычного Чонгука? Тэхён не мог понять, и никто не мог ему объяснить. Он смотрит на ночное небо и вспоминает бесконечные предположения Чонгука о том, что же такое звёзды на самом деле. Глупые лиловые бархатные занавески, которые сюда удумала повесить Джиён, хочется просто-напросто содрать. За ними совсем не видно звёзд, только самую ничтожную их часть, что заставляет парня похмуриться, посопеть, побурчать себе под нос и всё-таки встать, чтобы не содрать, конечно, но резким движением распахнуть их. Когда он проделывает это действие, немного успокаивается и ложится обратно в постель, на этот раз не закутываясь в кокон из лёгкого одеяла. Джиён отчего-то тоскливо вздыхает и переворачивается на бок, чуть не утыкаясь носом в его собственный. Из-за лунного света, падающего ей прямиком на лицо, он может рассмотреть на нём, кажется, все морщинки, родинки, чёрные точки и царапинки. Может, но не хочет. Даже её чудом сохранившие идеальный вид волосы, сейчас элегантно покоящиеся на подушке, его совсем не интересуют. Он тупо заглядывает в неё и не находит ничего: ни ответов на свои вопросы, ни подсказок, ни смыслов жизни. И почему она вообще существует? Разве имеет право на существование что-то настолько бессмысленное? Наверное, он злится на неё, хотя определённо должен злиться только на себя. Она ни виновата абсолютно ни в чём и, наверное, даже не догадывается, что вообще существует ситуация, где она могла бы быть виновата. А может быть, такую ситуацию природа действительно никогда не порождала на свет. Ну нет, отвергает такой вариант Тэхён, ситуация должна быть в любом случае. Так же, как и исходы событий, где виноват он сам, Чонгук, никто из них и оба одновременно. Так же, как мир с любовью, гармонией, бесконечной эйфорией и без. Так же, как небесные тела, состоящие из газа и плазмы, и, несомненно, маленькие лучи надежды людей, которые постепенно её теряют. Так же, как когда-то существовал он сам — более совершенный и преисполненный.***
На улице распыляет витамины счастья только недавно постучавшаяся в двери весна. Машину немного трясёт, когда она неудачно наскакивает на небольшой бугорок, но никто из сидящих в ней не подаёт вида. Ногти Кима крепко впиваются в кожаную обшивку руля, а глаза незаметно следят за движениями Чонгука, который поистине неугомонно елозит на соседнем сидении. Гук, не добившись ничего простым елозоньем, ищет занятие поинтереснее и обращает своё внимание на магнитофон. Он несколько десятков раз щёлкает по нему пальцем, что-то особенно усердно ища, и минут через пять, успокаиваясь, очевидно, находит. Тэ хочет перевести заинтересованный взгляд на дисплей, чтобы узнать название песни, что младший с таким восторгом включил секунду назад, но глаза останавливаются на лице маленького негодника. Тогда-то ему и кажется, будто весь мир замирает. Его язык толкается сквозь зубы, скользит и будоражит сознание. Чон сладко потягивается, тянется к панели и прибавляет звук. Он смотрит, не сводя глаз ни на секунду, умудряется исполнить в себе тысячу различных историй за одно единственное мгновение, совсем не моргает и вздыхает томно, с большим наслаждением. Смело двигает плечами в такт, прогибается в спине, подпрыгивает в кресле, заигрывающе смотрит на Тэхёна и при этом всём не перестаёт беззвучно двигать губами, повторяя заученные слова песни. Сейчас он решителен. Сейчас он думает, что ему можно всё. Что все пейзажи, мимо которых они с Кимом проезжают, предназначены только для него, а все люди, играющие и пишущие, играют и пишут ради того, чтобы он улыбался. Поэтому он улыбается: совсем не застенчиво, свободно, раскрепощённо, и становится таким, каким его можно наблюдать только в особенные моменты. Тэ ещё пару секунд, кажущихся в момент их наступления целыми часами, удерживает свой взгляд на его худых руках, искусанных губах, стройных плечах и с ухмылкой уставляется на дорогу, совсем не обращая внимание на то, как предательски дрожат его крепко сжимающие руль руки.***
Тэхён не может заснуть уже более двух часов. Он пробует всё, что только возможно: от простого стакана тёплого молока до дурацкого пересчёта огромного стада овец. Ерунда. Ничего из этого не помогает. Он, скрипя зубами, сдёргивает с себя одеяло, садится на край кровати, касаясь ледяного линолеума пятками, и заключает своё лицо в замок длинных ладоней. Как же люди умудряются засыпать в течение нескольких секунд, используя эти, как оказалось, совсем не рабочие методы? И зачем вообще существует бессонница? Чтобы какой-то Ким Тэхён мог вспоминать все свои грехи не только днём, но и ночью, изнывая от их абсурдности и несправедливости? Ким на ватных ногах поднимается, от внезапного головокружения резко хватаясь за голову, и выходит из комнаты. Тихо, на цыпочках, силясь не разбудить Джиён и ненароком не задеть что-нибудь в своём окружении, потому что темнота вокруг сейчас гуще некуда. Он доходит до кухни, щёлкает выключателем, болезненно морщится от внезапного яркого света, бессовестно режущего глаза, залпом опрокидывает в горящую глотку стакан прохладной воды, только что набранной из-под крана и заодно ополаскивает лицо. Смотрит рассеяно по сторонам, вглядывается в сгущающуюся тьму коридора, выключает свет и на ощупь пробирается обратно к кровати. Тэ почти что полностью забирается в неё, набрасывая одеяло поверх головы, и готовится зажмурить глаза, однако его останавливает внезапный приглушённый звук. Совсем незначительный, тихий и ничем особо не примечательный стук. Правда, вот нюанс, в окно. В окно восьмого этажа.***
Чонгук смотрит на Тэхёна совсем уж виновато. Почему-то мнёт подол рубашки, осторожно вглядывается своими шоколадно-янтарными глазами в его, проверяя, и то и дело виновато клонит голову к земле. Ким гадает, что такого постыдного он мог натворить, что теперь так неуверенно, без слов пытается объясниться, но в силу своей гордости не спрашивает. Ждёт, когда он заговорит сам. — Хён, — наконец вырывается из аккуратного дрожащего рта тихое бормотание, которое Тэ вообще мог бы пропустить мимо ушей, если бы не стоял так близко к Гуку, что буквально слышал его тревожное учащённое дыхание. — Я потерял фенечку. Чон тут же бессильно опускает руки, сжимает их в кулаки и, набравшись смелости, поднимает глубокие оленьи глаза на старшего. Тэхён наблюдает, как его нижняя губа мгновенно начинает подрагивать, глаза умоляюще наполняются влагой, а холодный покрасневший носик морщится от обжигающих девственных слёз, безмолвно скатывающихся по его округлым щекам. К чёрту гордость. Ким, вздыхая, прижимает его взъерошенную голову к своей груди, обнимая так крепко, как только может, и шепчет: — Всё нормально. Это просто фенечка. Чон соглашается, хило кивая, но Тэ железнобетонно уверен, что он будет помнить об этом «ужасном проступке» ещё долго. И от этого сердце старшего беззвучно обливается кровью, стараясь при этом внешне не поддавать никаких признаков слабости. Он и сам знает, что это не «просто фенечка», но кто он такой, чтобы этими словами заставлять милое создание в его руках захлёбываться от слёз?***
Тэхён настороженно приподнимается и прислушивается. Тихо. Пока что тихо. «Показалось, наверное», с недоверием к своим же мыслям успевает подумать он перед тем, как, ничего не услышав, с облегчением выдыхает, хватаясь за грудь, и ложится обратно. Однако брови стремительно ползут вверх, а тело подпрыгивает с постели и мчится к окну, когда что-то явно тяжёлое с силой ударяется в стекло. Ещё чуть-чуть и, кажется, оно разлетится вдребезги. Ким, осторожно раздвигая бархатные занавески до конца, не рискует открыть его, но изо всех сил пытается разглядеть виновника произошедшего, вроде как неподвижно стоявшего внизу. Если честно, зрение парня никогда нельзя было назвать отличным, да и высота этажа не позволяла увидеть всего, поэтому единственное, что Тэ смог рассмотреть, так это то, что на незнакомце, рискнувшем нарушить гармонию его несчастных страданий, в данный момент красовался тёмный спортивный костюм и капюшон. Ничего более. Но что-то всё равно тревожило, холодило и стискивало тэхёново сердце так сильно, будто от того, узнает ли он, кто скрывается за тканью капюшона или нет, зависела вся его жизнь. И прошлая, и настоящая, и будущая. Он внезапно вспоминает, что совсем рядом, нежась под тёплым одеялом, досматривает свой тринадцатый сон Джиён, и гадает, как такой громкий звук не смог вывести её из состояния покоя. Вместо того чтобы с ужасом подскочить с кровати, она сейчас только слегка хмурит брови и подтягивает одеяло чуть выше, вновь, как ни в чём не бывало, принимаясь с наслаждением сопеть. Он, конечно, бесконечно поражается её невозмутимости и глубине сна, но про жуткого человека под окном всё ещё не забывает. Да и как про такое можно забыть? А если следующим ударом последует точный выстрел киллера, примостившегося на крыше противоположного дома и целящегося прямиком Киму в висок? Тэхён, в панике закусывая губу, смотрит на горящий циферблат наручных электронных часов, на совершенно беззаботную во сне Джиён, на открытые лиловые занавески. В общем, на что угодно, только не в окно. Только не вниз. Однако, вопреки страху, чем-то скользким расползающемуся по всем органам, хотя бы взгляд туда бросить нужно смертельно. Буквально важнее всего в данный момент. И Тэ бросает. Сомневается, нервно постукивает ногой, закусывает ноготь указательного пальца, но осторожно приближается к окну и, стараясь не думать о том, как быстро и сильно бьётся сердце, пытается вглядеться в кромешную ночную тьму. Он всё ещё стоит там, освещённый одним лишь светом фонарей. Правда, уже с чем-то похожим на телефон в руках. Недолго тыкает в него пальцами и убирает в карман, вновь поднимая голову вверх. Ким не видит, но чувствует на себе этот взгляд — пробирающий до нервной дрожи и заставляющий боязно замереть и заткнуться. Он слышит, как на тумбе вибрирует уже его телефон, разгоняя ненужные мысли и заставляя оторвать взгляд от незнакомца, и, щурясь от яркости экрана, которую не успевает снизить, берёт его в руки. Беззвучно, осторожно, пряча свет устройства от посторонних глаз. А на экране высвечивается всего лишь одно сообщение. «Выйди» от давно знакомого номера.***
— Гу, вставай. Тэхён несильно тормошит плечо Чонгука, наблюдая, как тёмная макушка недовольно сопит, скрываясь под тканью мягкого пухового одеяла, и встаёт с кровати, еле разлепляя глаза. Он снимает с вешалки, висящей на двери, рубашку, гольфы и тёмные шорты, заранее заботливо приготовленные им самим прошлым вечером, и вновь обращается к мирно дремлющему Чону. — Пора просыпаться, звезда. Тот не подаёт никаких признаков жизни и, следовательно, не обращает на жалкие попытки Кима никакого внимания. Тогда Тэ вздыхает и на мгновение прикрывает глаза, понимая, что этого жаворонка придётся с кровати буквально стягивать. Что он впоследствии и делает, чудом усаживая не пытающегося, к большому сожалению, как-то облегчить его страдания Чонгука на край постели. Но тот ещё совсем сонный: он неаккуратно трёт глаза тыльной стороной ладоней, долго зевает и не может сфокусировать свой мыльный взгляд на чём-то одном. Поэтому Тэхён поправляет пижамные штаны, закатывает рукава и опускается перед ним на колени. Ничего другого ему и не остаётся. Он зажимает один белый гольф, стащенный со скомканного одеяла, в зубах, обхватывает его миниатюрную ногу и обеими руками натягивает второй. Чонгук благодарно кивает и зевает ещё раз, после окончательно роняя голову вниз. Ким снимает с деревянной вешалки до идеала выглаженную белоснежную блузку и ещё раз внимательно рассматривает перед тем, как надеть её на Чона, выискивая возможные складки, но, не найдя, успокаивается и кладёт рядом. Стягивает с худого, нуждающегося в солнечном тепле, тела огромную мешковатую футболку, после бросая её рядом, и по очереди просовывает в хлопковые полупрозрачные рукава по одной руке. Тело, еле слышно сопя, поддаётся, поднимая, наконец, взгляд своих очаровательных полузакрытых глаз на старшего, и всем телом тянется к старшему. Ткань незастёгнутой рубашки спадает с одного его плеча, демонстрируя идеальное место для последующего нежного поцелуя, и он поддаётся навстречу Тэ. Тот заключает его в объятья, пропуская через пальцы пряди пушистых лохматых волос, и томно выдыхает в оголённое плечо, оставляя на чувствительной коже огненный след от мягких губ. А после улыбается. Улыбается всему миру: листам бумаги, беспорядочно разбросанным по всему столу, одинокому поникшему цветку на подоконнике, доживающему, вероятно, свои последние дни, и незаметно когда начавшемуся дождю, бьющему по стеклу свежими утренними каплями. Улыбается самому космосу…***
Ким пару секунд глупо пялится в экран, приоткрыв рот в немом вопросе, который, наверное, никогда бы не смог озвучить вслух, а сердце пропускает очередной — очень повезло, что не смертельный — бьющий по ушам взрывной волной удар, заставляя содрогнуться парня всем уязвимым телом. На лице паника, в душе — хаос. Под окном — Чонгук. Он в безумном страхе кидает быстрый взгляд на занавески, которыми пару мгновений назад сам же и задёрнул жуткую картину. Боится, наверное, что тот самый Чон Чонгук из прошлого его нагонит. Вопьётся в кожу, словно дикий зверь, голодающий три с лишним недели, без зазрения совести с головой окунёт в адский чан, сверкая краснющими глазами с дьявольскими рогами на голове или поймает прямо за ногу на финишной прямой. Потому что Тэ просто уверен, что он найдёт его, заманит в свои хитрые сети и высосет последние жалкие остатки души, чего бы это ему не стоило. По крайней мере, так это будет ощущаться для Тэхёна. Он в миллионный раз осматривает всю комнату, почти что храпящую Джиён, задёрнутые в порыве лиловые занавески и бережно кладёт телефон обратно на тумбу, стараясь при этом издавать как можно меньше звуков. Находиться в доме сейчас — слишком тревожно и паршиво для кимовой нервной системы, но столкнуться лицом к лицу с поджидающим его внизу Гуком, внезапно решившим нагрянуть именно в тот момент, когда Тэхёну тяжелее всего даётся проживать свои никчёмные годы… да об этом даже думать невыносимо. Парень глубоко вдыхает спёртый воздух полной грудью, собирает все свои силы в один огромный воображаемый шар, необходимый ему для сохранения спокойной мины на протяжении всей предстоящей встречи, проплывая в прихожую, набрасывает куртку и, почти беззвучно звякая ключом в замке, решаясь закрыть Джиён снаружи, выходит. Последнее даётся ему сложно. Кровью, потом и слезами. Он переминается с ноги на ногу, поочерёдно кусает побелевшие от напряжения губы, стреляет глазами по сторонам, боязно озираясь вокруг. Грудная клетка пульсирует всё настырнее, намереваясь вконец разорваться от чувства грядущей опасности, ладони мгновенно потеют прямо в карманах тонких пижамных штанов, а рот кривится из-за подступающей к глазам влаги в заключительный раз. И когда двери лифта с гулким звуком захлопываются за спиной, предвещая горькое начало конца, Тэ спешит грубо смахнуть совсем ненужные ему сейчас слёзы тканью куртки и нацепить на лицо непробиваемую ничем маску. Ни детскими солёными слезами, ни нежными руками с аккуратно подстриженными ноготками, ни обнажёнными плечами, так и манящими нарушить их девственную невинность. Просто потому, что так нужно, и никто, кроме него, себя в руки не возьмёт. На улице оказывается холодно чертовски — изо рта мутный пар вырывается, а беспощадный ледяной ветер в уши задувает, заставляя сдерживаться, чтобы, облегчив тем самым себе жизнь, не прикрыть их задубевшими руками. Тэхён, не пробыв вне дома и минуты, уже умереть готов, а он стоит в одном спортивном костюме, как ни в чём не бывало, даже ничего сверху не накинув. И голову, ранее скрытую тёмным плотным капюшоном, осмеливается поднять только тогда, когда Ким неуверенно, боясь спугнуть или же быть спуганным, подбирается совсем близко, одновременно от низкой температуры и неловкости не высовывая руки из карманов. Чонгук оглядывается по сторонам, никуда не торопясь, и осматривает его с ног до головы. Но ничего не говорит. И главная проблема в том, что такая тишина зачастую пугает больше всяких слов. Особенно Кима. Особенно в подобной ситуации. Он пытается как-то положить начало разговору вместо Чона, но все его попытки с заядлой периодичностью разбиваются в пух и прах. Губы не шевелятся, рот не открывается, звуки не издаются. И так происходит до тех пор, пока Гук, вдоволь насмотревшись на померкшего старшего, не произносит первые слова: — Фортепиано там же? Его голос звучит совсем по-другому — уверенно, спокойно и даже немного равнодушно, что не может не задевать определённые струнки в огромном инструменте под названием Ким Тэхён. К такому сразу привыкнуть оказывается невообразимо сложно, потому Тэ хмурится, непонятно чего страшась, и закрывает глаза в попытке представить, как такой грубый, совсем немелодичный голос может петь. И может ли вообще?.. — В углу, — только и может выдавить из себя Тэхён, бесцельно поправляя воротник куртки. Чонгук хмыкает, что раньше, кажется, тоже делал абсолютно другим способом, и подставляет ладонь под начинающий накрапывать дождь. — Ты играешь ей Билли Джоула? — спрашивает он после недолгих сомнений, проскользнувших на сморщившемся лице. Ким не знает, откуда Чон знает о Джиён, но очень хотел бы надеяться, что через пару секунд он благополучно сотрёт её из памяти. Старший чешет затылок, тяжело вздыхает и, набирая побольше свежего ночного воздуха в горящие лёгкие, тихо бурчит. — Играю. — И как? Вопрос застаёт его врасплох. Что на такое обычно нужно отвечать? — Не так, как нужно, — шепчет Тэ, наблюдая, как капель дождя, посланных им с неба в качестве помощи, потихоньку становится всё больше. И не врёт. Потому что врать Чонгуку невозможно. Потому что врать Чонгуку нельзя. Потому что врать Чонгуку просто-напросто неправильно. Его, казалось бы, непроницаемая маска, такая же, как у Тэхёна, внезапно беззвучно трескается, и маленький её осколок опадает прямо на влажную землю, навсегда в ней и оставаясь. — И вы поёте? — он поджимает алые губы и смотрит, как в то самое время, вызывая негасимый пожар в душе. — Вместе? — Она не умеет петь. — Но вы поёте? — ревностно настаивает Гук, давя всем своим существом. — Поём, — наконец сдаётся Ким под его страшным натиском. Чон понуро опускает голову и плавным движением стягивает капюшон, позволяя Тэ лицезреть те самые блондинистые пряди, что он заметил при прошлой их встрече. Сердце гулко стучит в груди. Изо рта непроизвольно вырывается клубок пара. — Ты… перекрасился, — Тэхён подходит ближе и тянется к волосам Чонгука, чтобы докоснуться до них. Тот, что в какой-то степени удивительно, никак этому сопротивляется. — Это всё из-за тебя, — лепечет Гук, окончательно разрушая свой уравновешенный образ и безнадёжно утыкаясь лбом в плечо удивлённого старшего. Его маска трещит по швам, распадается на атомы и улетучивается в непонятном направлении. — Ты мне жизнь разрушил, — продолжает он, горячо шепча в периодически вздымающуюся грудь, — понимаешь? Но ты же мне её и даровал. Ким всё понимает. Понимает, что он вообще-то не достоин того, чтобы Чонгук сейчас вручал ему прямо в неуклюжие руки второй шанс, находился в считанных сантиметрах от его лица и был чертовски желаемым; таким, каким являлся и всегда. Он просто не заслуживает видеть его таким. — Я всё никак не могу тебя забыть. Столько раз пытался… — он выдыхает шумно. — Даже судьба мне в этом поспособствовала, однако… и это не помогло. Я, наверное, просто обречён помнить тебя. Пока, наконец, не умру. Тэ аккуратно, словно Чон сделан из самого хрупкого хрусталя, гладит его по затылку и прижимает ближе. Прячет от всей боли, от беспощадного проливного дождя и от самого себя. — Но мы ведь можем, — пробует Тэхён, вдыхая родной аромат теперь светлых, но таких же пушистых и мягких волос. — Замолчи, — болезненно шипит младший и тут же давится собственными слезами. Ветер гудит в кронах деревьев, шум усилившегося дождя заглушает даже редкие всхлипы драгоценного Гука, а пальцы Кима, со всей силы вцепившиеся в его тонкую талию, уже проходят вторую стадию обморожения. Но это не важно, потому что сейчас всё происходит именно так, как должно. И дождь — их вечный спутник, и старший, вновь дающий некоторую слабину, и разбитый Чонгук в его руках — всё это до ужаса правильно. До самого неправильного. И он, будучи атеистом, готов молиться на коленях самыми унизительными способами, лишь бы только это не оказалось жестоким сном.***
Чонгук, привставая на цыпочки, тянется к верхней деревянной полке, но, пошарив по ней рукой и не найдя того, что ему нужно, с разочарованным вздохом опускается. Однако, несмотря на то, что он наивно обыскал уже почти всю кухню, его активные и, скорее всего, безрезультатные поиски продолжаются. Он морщится, пыхтит, закатывает глаза, поднимается, спускается, хлопает дверцами кухонных шкафчиков и продолжает упорно искать. Тэхён, скрестив руки на груди, стоит в стороне, с ухмылкой наблюдая за этим зрелищем. Его уже за язык тянет сказать Чону, что того, что он ищет, на этой кухне никогда и в помине не было, но веселье не должно так рано заканчиваться. Понаблюдает ещё минуток пять за изнывающим, но сосредоточенным Гуком и скажет. — Нигде нет! — прикрикивает младший, сводя брови вместе. Возможно, это и выглядело бы грозно, если бы не его забавный внешний вид: очаровательная бежевая пижама и высокие белые носочки, спросонья натянутые чересчур неаккуратно. — А откуда ей здесь быть? — подходит Ким ближе к Чонгуку, стараясь сдержать самодовольную улыбку. — Я не знаю, — честно отвечает тот, заправляя прядь отросших волос за ухо. — Но я очень её хочу. Тэ тихо смеётся, подрагивая плечами, и закрывает дверцу шкафа, что последним открывал Гук. — Твоя любовь к клубнике удивительна, ты знаешь? — Знаю, — бурчит Чон и разворачивается, намереваясь всё же продолжить поиски, однако его нагло прерывает Тэхён, хватающий младшего за талию, притягивающий к себе и впивающийся в губы так жадно, будто они не виделись три десятилетия. — Ревнуешь к клубнике? — недовольничает Чонгук, стараясь вырваться из плотного кольца рук. — Ты любишь её больше, чем меня, — надувает губы Ким, стискивая в объятьях всё сильнее. — А если и правда так? Гук оставляет попытки вырваться, но вместо этого решает пойти другим путём. Он вмиг делается белым и пушистым, пряча недовольство в глубину души, и прилегает к губам старшего, даже не дав тому сообразить, что происходит, а потом, когда тот теряет бдительность, не слишком сильно прикусывает его нижнюю губу. Алая капля крови тут же выступает на прокусанной части, и пока Тэ еле слышно выдыхает ему в рот какое-то ругательство, отстраняясь, а потом и расцепляя руки на талии, младшему с громким криком удаётся сбежать с кухни, чуть не подскользнувшись об спадающий носок.***
Они стоят в обнимку бесконечно долго перед тем как старший, с трудом набравшись храбрости, приподнимает лицо заплаканного Чонгука и уставляется в его шоколадные глаза. В них плескаются моря, и сверкают они уже своим привычным блеском, отражая в себе свет уличного фонаря. Тэхён оглаживает на волшебном лице каждую морщинку, не упуская ни единой детали, и заглядывает в него совсем нежно, боясь спугнуть лишним, неумелым телодвижение. Неумелым, потому что за всё это долгое время он уже и забыл, как это потрясающе — чувствовать Гука, иметь возможность любить его в любое время, целовать, рассматривать, стискивать в своих объятиях, заламывать худые руки за голову и вырывать из аккуратного рта сладкие тягучие стоны. Чон чуть наклоняет голову в бок и блаженно прикрывает глаза. Значит, он ему доверяет. И, возможно, ещё способен простить. Ким благодарно улыбается ему, проходится подушечками пальцев по щеке, прислоняется лбом, а после приникает своими обветренными губами к его распалённым. Чонгук медлит секунду, теряясь, но тут же исправляется и обхватывает руками шею хёна. Он смотрит самозабвенно, как Гу из прошлого, выразительно и умоляюще. Он просит полюбить его и сам хочет любить, отдаваясь без остатка. Он кричит, раздирая горло, рвёт на себе одежду в клочья и кромсает тело на куски, но выражается его отчаяние лишь во взгляде вечно страдающих глаз, наполняющимися счастьем только в присутствии Тэхёна. У него холодный нос, шершавые ладони и пылающие щёки. В его зрачках наконец-то безумной искрой вспыхивает тот огонь, которого не хватало Тэ всё это время, чтобы согреться. У его ног весь мир в виде Ким Тэхёна. Старший запускает дрожащие побагровевшие пальцы в его спутанные волосы, тянет, наслаждаясь, на себя, стараясь приблизить как можно ближе, и выдыхает прямо в долгожданные губы. Наконец-то. Наконец-то они вместе. Он жадно выцеловывает каждый миллиметр его лица, спускается к обожаемой шее и оставляет на ней мокрый след своей безграничной любви. Ему нравится, когда Гук просит, но точно так же нравится, когда он молчит, наслаждаясь, и зачем-то пытается пресечь себя на любом издаваемом звуке. Он вспыхивает адским пламенем, когда Чон смущается, прикрывая разнеженные поцелуями щёки, и отводит глаза, но сгорает до тла, не оставляя после себя и пепла, когда тот действует решительно, идя в нападение, и уставляется прямиком в любимое лицо напротив. Младший в один момент внезапно испуганно вздрагивает в его руках, прерывая ласки, и Ким клянётся, что готов убить источника его испуга на месте голыми руками без использования каких-либо подручных средств. Которых, кстати, у него и нет. Только Чонгук, убить способный разве что своей красотой. Он оглядывается на собственный дом позади и замечает небольшое пятнышко света на своём этаже с тёмным силуэтом у окна. Джиён, мгновенно вспыхивает в его голове. Гук обхватывает шею Тэ сильнее, сжимает крепче и весь так и трясётся. Неужели он думает, что старший сейчас кинется в объятья силуэта у окна, оставив его домерзать у уличного фонаря в очевидный минус? Тэхён отворачивается, тут же бесповоротно стирая эту картину из памяти, и шепчет сокровенное, без всяких сомнений, интимное Чону в самые губы: — Je suis revenu, — целует его в лоб и продолжает, — et nous sommes ressuscités. Чонгук замирает на месте, чувствуя, как что-то в груди наконец-то щёлкнуло, вырвалось и освободилось, и стеклянная слеза медленно-медленно начинает скатываться по его щеке. Они смогли. Они возродились.