Дом Огненного Змея

Широкая терраса, опоясывавшая нижний ярус цитадели Эйерли, полнилась шумом голосов. Сверкали на солнце праздничные накидки, реяли на ветру белоснежные флаги, в воздухе сменяли друг друга сложные композиции из воздушных фигур; провисев перед публикой положенные две минуты, каждая из них рассыпалась над морем ворохом искр, добавлявших новых красок к ослепительному сиянию этого жаркого летнего полдня. Три дня назад, сойдя с корабля в оживлённой городской гавани, Кари-Су едва не прослезилась от радости: впервые за полгода она видела перед собой не населённую мартышками чащу, а ровные ухоженные улицы, по которым сновали, полные предпраздничных забот, прилично одетые, нормальные люди. Наверное, долгое заточение в глуши было тому виной, но её вдруг охватило странное, несвойственное ей возбуждение. Она глупо улыбалась случайным прохожим и здоровалась со всеми просто так. Когда в цитадели не нашлось для приезжей другого дела, кроме как чистить от сажи масляные светильники — согласилась с радостью, настолько хотелось быть частью всеобщей суеты. И вот, наконец, наступил Солнцепраздник, первыми же рассветными лучами словно вознесший её к облакам, где она с тех пор и пребывала в совершенной эйфории — когда получала и подносила Пресветлому свой цветок (здесь правильные кувшинки выращивали на специальных водных полях, потому что в природе они не росли), слушая Поклоняющегося в храме — и потом, в тесной толпе на прилегающей площади, где обращалась к жителям своего города Ллут-Вим. Речь эта произвела на Кари-Су неожиданно сильное впечатление — даже не слова, которые говорила Предстоящая, а сам её вид. Вроде бы ничто в её облике не изменилось — то же нескладное лицо и грубоватая фигура — но почему-то в тот миг на невысоком ступенчатом помосте в окружении членов своего Малого круга, половина из которых были женщинами, спокойно и уверенно несущая власть, возложенную на неё поколениями предков, она притягивала взгляд и казалась почти… красивой? Кари-Су даже почувствовала укол зависти и короткое, быстро отброшенное сожаление о том, что не родилась в Доме Изумрудных Вод. Только в нём право наследования передавалось по женской линии — причём не как, скажем, случилось в Доме Пятнистой Кошки (ведь тётя Сави стала Предстоящей лишь потому, что у неё не было братьев), а всегда. И повелось так со времён Яну-Шэт Наездницы, то есть испокон веков. Словно в продолжение её мыслей Наездница возникла в небе верхом на своей Лле — судя по сложности композиции, скульптура была последней в показе. Среди всех героев Великой войны только её истинный облик сохранился в записи, бережно подзаряжаемой потомками на протяжении тысячелетий, и мастер воспроизвёл его в деталях: и короткую накидку поверх обтягивающих штанов, и диковинные косы ото лба к затылку, открывающие широкое скуластое лицо. Шестиструйная Лле, конечно, была плодом его воображения — кто знает, как огненные змеи выглядели на самом деле. И как именно люди ездили на них — неужто и правда, как на лошади? Разве можно оседлать чистый свет? Наездница сделала несколько кругов над морем, потом в её руке возникло сияющее копьё, которое она тут же запустила в нарисовавшуюся рядом зловещую тёмную тень — после чего рассыпалась цветочными лепестками под звуки аплодисментов. Кари-Су со счастливой улыбкой хлопала едва ли не громче всех. Показ закончился, но люди на террасе не спешили расходиться. Здесь что, по программе будет что-то ещё? — Сейчас начнутся прыжки, — пояснила стоявшая рядом Ину-Дорр — распорядительница цитадели Эйрерли, к которой все гости обращались по вопросам обустройства. Отправляясь в город на Солнцепраздник, Кари-Су немного побаивалась повторной встречи с этой стремительной женщиной с быстрыми движениями, чей пронзительный голос заставлял невольно вытягиваться в струнку. Ненадолго отлучаться с пограничной службы, если на станции оставался хотя бы один человек, не возбранялось, но было как-то… несолидно. Кари-Су ожидала осуждающих взглядов, возможно даже вопросов в лоб, но отношение окружающих к ней не изменилось. Распорядительница даже взяла её под своё крыло в этот суматошный день, за что Кари-Су была очень благодарна — сама бы пропустила половину интересного. — Прыжки? — переспросила она с любопытством. — Соревнования по прыжкам в воду, — отозвался сопровождавший Ину-Дорр мужчина — её тхиэйре, чьего имени она не запомнила. — Смотрите, уже и платформу подогнали. Кари-Су перегнулась через перила. Внизу основание цитадели сливалось со скалой, по которой к далёкой кромке воды сбегали змейками длинные лестницы с вкраплениями беседок, похожих на птичьи гнёзда. В двух верхних — справа и слева — собрались два круга творящих, уже окутанные той особой аурой сосредоточения, какая всегда сопутствует сложной работе. Повертев головой, Кари-Су поняла, чем они заняты: со стороны гавани, огибая скалу, поднималась вверх плоская платформа в форме буквы «ттэт». Достигнув уровня террасы, платформа пристыковалась к ней ножкой, образуя выдающуюся далеко в море площадку — и тут же толпа вокруг заволновалась, расступаясь перед группой женщин во главе с Ллут-Вим. Одеты они были в высшей степени необычно — в облегающие костюмы навроде того, в котором Нист-Арр любил рассекать по волнам на своей доске. «Тепло сохраняет, — объяснял он, — и тело в воде лучше скользит». Несколько мгновений Кари-Су не могла понять, к чему здесь эта экипировка, когда до моря пешком четверть часа спускаться, а потом её озарило, и она воскликнула почти с ужасом: — Они будут прыгать? Отсюда?! Мужчина кивнул с улыбкой. — Вон финишная линия, — он указал на сверкающую полоску в волнах на приличном расстоянии от берега. — Кто первым коснётся её, тот победит. Сначала соревнуются женщины. Десять участниц уже выстроились на платформе в ряд, потягиваясь и разминая суставы. Кари-Су смотрела на Ллут-Вим, на её крепкую фигуру с широковатыми плечами и узковатыми бёдрами, на волосы, по-спортивному стянутые узлом на затылке. Спортом в Амарате занимались все — и творящие, и нетворящие (хоть у тех всё было проще и скучнее), и в каждой провинции развивались и процветали разные виды. Жители Центральной, например, кроме игры в двойной мяч любили конные скачки. В Западной летом гонялись по озёрам на лодках, а зимой — на ледокатах; в Юго-Западной — дядя Стах рассказывал — прыгали с шестом через большие костры. В Южной, как она читала, ныряли на глубину, но о том, что сейчас разворачивалось на её глазах, Кари-Су никогда раньше не слышала. Чтобы прыгнуть в воду с такой высоты и не разбиться, нужно было окутаться полем колоссальной прочности, которое бы и приняло на себя удар. Это тебе не от дождика укрыться — это войти в толщу воды, разрезать её ножом, ещё и сохранить возможность дышать, если речь идёт о заплыве на скорость… Парадокс Шви-Раим, согласно которому в воздух можно поднять любой объект, кроме самого себя, не даёт людям уподобиться птицам, но такой вот прыжок в воду с защитой — пожалуй, самое близкое к полёту, что вообще может испытать человек. Между тем просигналили на старт. Женщины встали в стойку, а на террасе всё стихло — звуки голосов, даже шорох одежд. Кари-Су вцепилась в перила, пытаясь унять бешено бьющееся сердце — и вот раздался второй сигнал. Десять пар ног спружинили, подбросив в воздух десять гибких тел. Ллут-Вим падала, будто в самом деле летела: широко раскинув руки, ровно держа корпус, и только у самой воды сложила руки над головой. Когда море поглотило её, ставшую вдруг такой маленькой и хрупкой, Кари-Су вздрогнула и зажмурилась, почти физически ощущая удар. Плыли, как она и предполагала, не выныривая. Нельзя было оценить, кто отстал, а кто вырвался вперёд. Ллут-Вим входила в воду не первой — сможет ли она наверстать упущенное под водой? Не потеряет ли направление? Секунды тянулись бесконечно, Кари-Су щурилась, пытаясь углядеть хоть что-то в искрящихся волнах. Внутри у неё словно свернулась какая-то пружина, закручиваясь всё туже и туже, пока, наконец, финишная линия не взорвалась фейерверком, вычертив в воздухе символ победителя. Тогда тишина лопнула, и в толпе многоголосо прогремело: — Изумрудный Альбатрос! Всё вокруг снова пришло в движение — люди смеялись, хлопали соседей по плечу, обсуждая увиденное и делясь впечатлениями. — Она лучше всех, — с неприкрытой гордостью сказала Ину-Дорр. — Иногда проигрывает — из вежливости, не иначе — но сегодня решила никому не поддаваться. — Говорят, она выбрала значок альбатроса на своём первом соревновании, — добавил её тхэйре, — с тех пор и пользуется им. — Потом альбатрос как-то сам собой стал Изумрудным. Правда ли, что Предстоящую Ллут-Вим так называют даже в Тавирэнди? Кари-Су ответила что-то вежливое. Нашла благовидный предлог, чтобы откланяться и оставить террасу позади: смотреть продолжение резко расхотелось. В голове немного гудело — может, перегрелась на солнце? — и в мыслях царил неприятный сумбур. В поисках уединения она свернула на лестницу, спустилась на несколько пролётов и устроилась в беседке — спрятанной за выступом скалы, и потому свободной от людей. Одиночество не принесло с собой мгновенного облегчения. Внутри по-прежнему что-то дрожало и клубилось, будто там, в туманном облаке непоименованных желаний, пытался вылупиться из яйца какой-то невиданный птенец. Зрело это, надо сказать, уже долго: шесть месяцев на Туоке, полных монотонности, скуки, и сожалений о бесцельно протекающих днях. Кари-Су никогда не была склонна копаться в своих чувствах, потому что раньше её чувства двигались по простой прямой. Всё, чего она хотела ребёнком — это стать взрослой. Когда стала взрослой — хотела стать лучше, чем другие (что ей и удалось: академию закончила первой в своём выпуске). Казалось, каждый следующий шаг будет сам собой возносить её на ступеньку выше, но пограничная служба, настолько не оправдавшая ожиданий, неожиданно заставила споткнуться, потерять направление, скинула в какую-то трясину… Пора было выбираться из неё. Кари-Су встала, сделала пару шагов, села, снова встала, уставившись на колонну беседки, оплетённую зеленью. «Что самое главное в жизни?» Со стороны, наверное, могло показаться, что она ведёт молчаливую беседу с виноградной лозой — а та отвечает колышущимися на ветру усиками. «То единственное, что только и придаёт ей вкус и смысл? Чего я, Кари-Су из Дома Огненного Змея, в конце концов хочу?» Перед глазами мелькнул Большой зал в цитадели Тавирэнди — отец принимает послов, а она лишь подаёт бумажки и показывает достопримечательности. Место отца она никогда не сможет занять — как и место Ллут-Вим, и Сави-Рин; ей не суждено стать главой Дома, получить даже такую толику власти. Да что там, ей даже не прыгнуть со скалы в море под восхищёнными взглядами людей, с придыханием произносящих её имя — такой силы у неё пока ещё нет. Единственное, что ей досталось с рождения, просто так, в основном от матери — это радующее глаз отражение в зеркале, но без силы и без власти… Какой от него прок? «Сила… Власть… И только потом красота». Если бы можно было каким-то образом добиться положения, которое занимает отец, добавить к нему силу, подобную силе Ллут-Вим — тогда и природная красота её засияла бы новыми гранями. Она могла бы стать второй Наездницей, её слава прогремела бы на все Светлые Земли, мужчины бы перед ней преклонялись, женщины — мечтали быть похожей на неё; её облик, запечатлённый в шельфиловом кубе, и тысячелетия спустя украшал бы собой небеса по праздникам… Едва эта новая захватывающая мысль успела оформиться в её голове, как со стороны лестницы донеслись шаги. Кари-Су судорожно обернулась — и натолкнулась на предмет своей недавней зависти: Предстоящая Ллут-Вим в накидке поверх подсохшего водного костюма неторопливо взобралась в беседку. — Прости, нарушу твоё уединение, — она улыбнулась с извиняющимся видом. — Долго карабкалась снизу, надо передохнуть. Уставшей Предстоящая ничуть не выглядела, но Кари-Су, конечно же, не стала возражать. Они уселись в разных углах беседки: Ллут-Вим — лицом к морю, расслабленно откинувшись на столбик колонны, Кари-Су — на краешке скамейки, с ровной спиной, украдкой бросая на соседку взгляды, полные новообретённого уважения. — Почему альбатрос? — спросила она наконец. — Мм? — Ллут-Вим будто очнулась от дрёмы. — Ваше прозвище. Символ на соревнованиях. Изумрудный — понятно, люди добавили, но почему вы выбрали именно эту птицу? — Альбатрос — дитя моря и близок всем, родившимся на его берегах. Его дух — дух ветра и солнца, для него нет границ, нет преград, почти нет расстояний… Дух свободы. Предстоящая помолчала, потом сказала с шутливой полуулыбкой: — Я знаю, служба на Туоке бывает нелегка… Тебе, наверное, тоже иногда хочется обернуться альбатросом? — И улететь в океан? — Кари-Су поморщилась. — Как будто там есть что-то интересное. — И тут же быстро добавила, спохватившись: — Нет, конечно есть, наверняка, просто мне больше по душе городская жизнь. Мне бы хотелось потом вернуться в Тавирэнди и остаться в нём навсегда — думаю, что смогу найти там себе применение… В тёмно-серых глазах Ллут-Вим не промелькнуло ни удивления, ни осуждения, но почему-то Кари-Су показалось, что Предстоящая разочарована её ответом. — Обязательно сможешь, — ровным голосом сказала она. — Твой отец будет тобой гордиться. *** Дворец наместника утопал в сиянии свечей и благоухании цветов — десятки букетов в расписных фарфоровых вазах наполняли зал буйной смесью ароматов. Под звон бокалов и мелодичные звуки арфы собравшиеся на празднование помолвки неспешно перетекали от одного накрытого стола к другому в том извечном танце умышленной роскоши, чей язык был одинаково понятен как графьям и маркизам Фиресты, так и дукам Апсарты. Показать своё богатство. Подчеркнуть занимаемое своей семьёй положение. Ви-Дасси, обычно скромные в одежде, продемонстрировали, что знают этот ритуал не хуже других. Видук облачился в лазурный парчовый кафтан, отделанный бирюзой и топазами. За поясом у его сына красовался инкрустированный хашвойский кинжал, какому позавидовал бы самый искушённый коллекционер, и даже Сарена была увешана слоями крупного жемчуга поверх благородно-серого, вышитого серебром платья. Присутствие жены Харута в их рядах стало для Тилле неожиданностью. После того приснопамятного ужина он вообще не надеялся больше увидеть её до самого отъезда, но Сарена, похоже, поняла, насколько бессмысленно её затворничество, и решила покончить с ним всерьёз: не только не забилась обратно в свои комнаты, продолжив появляться за общим столом, но и вызвалась заменить видукессу, когда у той с утра в день приёма разболелась голова. По случаю выхода в общество она сняла траур. Харут, и так заметно повеселевший в последнее время, сиял. Тилле с улыбкой проводил их взглядом, когда они, рука об руку, отчалили к столам. Сам он не чувствовал непреодолимого желания ни связывать жизнь с одним человеком, ни продолжать род, но умел порадоваться за друзей, души не чаявших во второй половине — а с младшим ви-Дасси они уже были хорошими приятелями. Видук тоже окунулся в светскую жизнь, отправившись здороваться с теми, кого знал — таких здесь оказалось немало. Тилле не спешил следовать его примеру. Он отодвинулся в уголок, где старательно перебирала струны арфистка и тянуло сквозняком от окна, где можно было скинуть и бросить на спинку стула летний, но всё же слишком тесный шёлковый сюртук. Его пребывание в Апсарте, порядком затянувшееся, подходило к концу: всего два дня до отплытия домой. Мыслями он уже попрощался со всеми этими людьми, знакомыми и незнакомыми, и думал о том, что делать дальше. Задержаться было правильным решением. После беседы за бокалом вина в Перламутровой башне и ещё пары визитов в разные концы города разрозненная мозаика его наблюдений сложилась наконец в цельную картину. Не две, а три фракции действовали на данный момент в дуканате. Первая, под началом венидука ви-Санти — чья шапочка с кобальтовой окантовкой нет-нет да и проглядывала между чужими спинами, когда одни поздравляющие сменялись другими — всё ещё желала быть частью королевства. Зал полнился ими сегодня: теми, чьи жёны, белые лицом, до сих пор на праздники одевались по столичной моде; чьи дочери разъехались по герцогствам и воспитывали там детей; чьи сыновья водили корабли и караваны на север куда чаще, нежели на юг. Старые семьи, старая кровь, перемешанная с кровью остальной Эмерии слишком давно и слишком густо — уже не разольёшь. Фахору из его далёкого кабинета без окон они виделись силой, способной вгрызться в кусок разделяемого пирога, в своём уме он даже соединял их с угрозой, исходящей от единобожия, но Тилле, оказавшись на месте, понял: с единобожцами эти люди имеют мало общего и настоящей силой не обладают — лишь пытаются удержать то, что начало выскальзывать у них из рук. Сегодняшняя помолвка — их праздник, и здесь они казались многочисленными, но на деле стремительно теряли позиции как в Большом дване, так и на улицах городов и деревень. Представителей второй фракции на приёме, конечно же, не было, но венидука ви-Мадхея Тилле видел мельком, когда однажды сходил с лодки на причале дворцовой площади — этого громогласного бородача, погоняющего слуг и покрикивающего на прохожих, только слепой бы не заметил. Он явно любил выделяться из толпы. Кобальт носил не так давно (отец его умер всего два года тому назад), но благодаря семейным связям ходил в любимчиках у аркдука, дорожил этим расположением и боялся его потерять. Возможно, сама продвигаемая им идея разворота к Архипелагу была лишь способом утвердить в глазах аркдука свою непохожесть на других. Конечно, идея эта родилась не на пустом месте. На протяжении последних десятилетий центральная власть в Эмерии слабела, а вместе с ней слабела и королевская армия — единственное препятствие к реальной независимости Апсарты. Со времён Объединения Земель дуки сидели тихо, довольствуясь полуавтономным статусом, только лишь потому, что понимали: в открытом противостоянии у них нет шансов. В Апсарте просто не достанет людей, способных взяться за оружие, но… такие люди есть на Архипелаге. Хоть в сравнении с жителями материка островитяне и были дикарями — что мешало их обучить? Вместо тесаков и дротиков вложить им в руки нормальные мечи, а потом и огнестрелы, поставить их на службу — уж в чём в чём, а в средствах Апсарта недостатка не испытывала. Пусть не в один день, пусть за несколько лет, соотношение сил таким образом можно было бы выровнять. Мечта о независимости будоражила не одну молодую горячую голову: у ви-Мадхея было немало последователей, начинающих потрясать кулаками, только услышав слово «Фиреста». Тилле допускал, что с соглядатаями Фахора борется на самом деле кто-то из этого лагеря. И, наконец, Арума с его Братством Звезды — самая тёмная лошадка из всех. Из-за неясной связи с Архипелагом Тилле думал, что он заодно с ви-Мадхеем, но приглядевшись, понял: нет. «Опасный проходимец», как назвал его старший ви-Дасси, пока сам лишь примеривается, раскидывает щупальца, взвешивает какие-то свои «за» и «против». У него уже есть власть — и неявная, над умами, и самая что ни на есть осязаемая — но он словно бы не уверен, как лучше ей распорядиться: поддерживает ровные отношения со всеми, в открытую не присоединяясь ни к одной из сторон. Было бы проще, знай Тилле, чего он на самом деле хочет. Увы, для этого требовалось больше, чем одна беседа за бокалом вина. Тилле решил, что не будет совершать резких движений и постарается хотя бы сохранить контакт, даже после отъезда из Апсарты — может, окажет парочку услуг, на которые ему недвусмысленно намекали. Фахор-то уж точно не будет против — поди, ещё и похвалит за изворотливость. А к осени, пожалуй, надо наведаться в Полые холмы, давненько он там не был. Возобновить кое-какие знакомства, перемолвиться парой слов с Олеаной… Арфистка взмахнула руками, быстрые пальцы пробежали по струнам, соединив звуки в невообразимо сложную трель — а потом музыка стихла, и тогда только Тилле обратил внимание на оживление в другом конце зала, где перед публикой появилась невеста. Она была очаровательна, насколько он мог судить со своего места: пухленькая и розовощёкая, с задорными кудряшками у висков, подпрыгивавшими при каждом наклоне головы. Иленка, вспомнил Тилле, тоже носила такие кудряшки, когда они в последний раз виделись зимой. Интересно, кому она сейчас аккомпанирует на клавесине? Сидя в Апсарте, он опять пропустил день её рождения — надо будет купить побольше подарков по пути. Тилле вдруг понял, что соскучился — по неугомонным звонницам Фиресты, по запаху прелой хвои в Великом лесу, по лицам тех, кто был для него домом… Дядюшка иногда, поддаваясь старческому настроению, ворчал: «Совсем нас позабыл, так редко приезжаешь» (матушка ворчала о том же безотносительно настроения — но то была её, матушкина, натура). Тилле пожимал плечами. Да, вдали от родных мест он не предавался тоске — некогда было — но дорогие ему люди всегда жили в его сердце; видел он их ежедневно или раз в полгода — не имело большого значения. Но в это самое мгновенье посреди чужого праздника он многое бы отдал, чтобы оказаться в Фиресте прямо сейчас. Он уже собрался было присоединиться к поздравлениям, как вдруг рядом раздался голос лакея: — Месерр. Для вас. Тилле посмотрел на бокал на подносе — все столы были заставлены такими же — и подхватил его вместе с салфеткой. Разворачивая записку, он не слишком нервничал: просто было любопытно, что именно не могло подождать хотя бы его возвращения в кафеллу — так, что пришлось дёргать чужих слуг. Две строчки прыгнули на него, как хищные зубастые рыбы из рассказов моряков, бороздивших южные моря. К первой новости он был давно готов — как и всё население королевства. Вторая была из разряда тех, к которым невозможно подготовиться. Их и по отдельности хватило бы, чтобы на голове начальника тайной службы прибавилось седых волос. Вместе же они составляли то невероятное, одно-на-миллион совпадение, которое кого-то испугает до дрожи, кого-то заставит посмеяться над забавной шуткой судьбы, а для кого-то послужит… «Да. Мигом определения». Быстро скомкав записку, Тилле огляделся по сторонам. Расслабленная атмосфера в зале пока не изменилась, но если его догадка верна — стоит поторапливаться. Он отыскал глазами знакомый лазурный кафтан, протолкался сквозь толпу. — Простите. На минуту, — сделав виноватое лицо, он оттащил старшего ви-Дасси в сторонку. — Кое-что произошло и… боюсь, здесь скоро станет небезопасно. Лучше вернуться домой. — Произошло? Что именно? — кустистые брови видука озадаченно вздёрнулись. Тилле вздохнул — в общем, он и не рассчитывал, что сумеет обойтись без объяснений. — Его королевское величество Тувор Риоренг отправился к праотцам, да упокоится с миром его душа. Нынче в полдень, а незадолго до заката в одной деревушке на границе двух герцогств и дуканата наблюдали необъяснимые небесные явления — если вы понимаете, о чём я. Маленькая деталь: деревушка та известна, как место рождения пророка Салария. Видук нахмурился сильнее. — Хм, странное совпадение, но почему вы считаете, что здесь, — он обвёл глазами зал, — может быть опасно? Тилле потёр переносицу, потом поднял голову и посмотрел на видука в упор. — Просто поверьте мне. Пожалуйста. Несколько мгновений они стояли так, молча глядя друг на друга. Тилле не мог сказать больше — лишь надеялся, что прошедших дней и вечеров, заполненных непринуждёнными разговорами и прогулками в порт, совместными трапезами и чаепитиями во дворе под оглушительный стрёкот цикад… что всего этого было достаточно. Наконец видук кивнул: — Я понял. Отыщу Харута и Сарену. Встретимся на причале. С этими словами он решительно развернулся и устремился обратно в толпу. *** Эрхэ-Линну не спалось той ночью. Обычно бессонница не выводила его из равновесия — за время жизни в башне он настолько свыкся с её регулярными визитами, что совершенно перестал сопротивляться: просто шёл доделывать незаконченное днём, а если доделывать было нечего — отправлялся на крышу, созерцать небо; лунное, звёздное, или насыщенное тысячей оттенков ночных облаков, оно могло занимать его внимание часами. Но сегодня знакомая гостья имела неясный сумрачный флёр, будто где-то вдалеке собиралась гроза, и неразличимый обычным слухом гром уже тревожно отдавался в теле. Ощущение было непривычным. Да, способность тревожиться вернулась к нему в последние три года, вместе с разными другими чувствами, но он сам понимал: это лишь проявляет себя его несовершенная натура. Разве есть у него какие-то поводы для беспокойства? Совершенно никаких. Хоть бы небо упало на землю — башня останется стоять, а он, как и прежде, останется в башне. Жизнь за пределами не касалась его; что бы с кем ни случилось… Дойдя до этой точки в своих рассуждениях, он поднялся с кровати и спустился в закрытую секцию, в кабинет, где лежало Зеркало. Дэй спал в своей комнате в восточной цитадели, сладко посапывая и скинув на пол покрывало. Вряд ли бы он спал так мирно, если бы снова поссорился с отцом и всё-таки решил сбежать из дома, а кроме этого — ну что ещё с ним может произойти? Спали знакомые в Ставарге, в Даруге… Тилле по своему обыкновению не спал, а приятно проводил время на каком-то приёме, разодетый в пух и прах, но при взгляде на него тревога усилилась. Эрхэ-Линн начал быстро перебирать звенья, связывавшие рыжего шпиона с миром: места, в которых тот бывал, людей, которые его окружали, и очень скоро понял, в чём дело, а поняв — испугался по-настоящему. Пока одна — более рациональная — часть его ума отстранённо удивлялась, насколько он, оказывается, способен бояться за жизнь человека, с которым даже ни разу не встречался лицом к лицу, другая отчаянно искала выход, хоть какой-то способ дать знак, предупредить… Тщетно. Способа не было. Зеркала, змей их побери, умели только показывать, а когда — если! — оба они с Тилле вновь смогут встретиться во сне… Тогда будет уже слишком поздно.