Дом Огненного Змея

Искры судьбы, так невовремя упавшие на охапку готового хвороста и бережно раздутые умелыми руками, быстро обернулись опасным пламенем, побежавшим от квартала к кварталу, от улицы к улице. Стоило лодке вынырнуть из тихого закутка, приютившего кафеллу, как снова послышались крики, и если раньше то были крики проповедников и воодушевляемой ими толпы, то теперь к хору добавились отрывистые испуганные крики тех, кто стал её жертвами — и топот ног по мостовой, и треск ломаемого дерева, и звон битого стекла. Больше всего шума доносилось со стороны рынка. Именно туда, как назло, и лежал их путь. Это было очень рискованно, но Тилле не видел другого выхода. Их единственный шанс — оказаться в порту и сесть на корабль раньше, чем туда прибегут люди Умаара с приказом их задержать. Добираться по каналам безопаснее, но куда как дольше, поэтому на первом же пустом причале — узком пятачке, уводящем в такой же узкий переулок — Тилле велел всем высаживаться обратно на берег. Они послушно вылезли: Харут, потерявший в одночасье почти всю семью; Таминомга, не сумевший спасти человека, которому был обязан жизнью; мастер Дуффит и служанка Марита, случайно попавшие в водоворот событий, не имевших к ним прямого отношения — и все смотрели на Тилле, как матросы на капитана в шторм, будто лишь его команды и в состоянии вывести их к безопасным берегам. Кроме младенца, конечно. Младенец по-прежнему сладко спал, ничего не ведая об окружавших его опасностях. Тилле не нравилось лицо Харута. Младший ви-Дасси немного оправился и был в состоянии самостоятельно передвигаться, но пустота в его взгляде не сулила ничего хорошего. Подумав немного, Тилле шагнул к нему и сказал: — Возьмите ребёнка, чтобы Марита не отставала. — Он кивнул служанке, и та послушно передала с рук на руки свёрток, на который Харут воззрился с отстранённым недоумением. — Держите покрепче. Харут вздрогнул всем телом, словно в него воткнули нож, и Тилле проклял свой язык, решивший нынче ночью — на волне с событиями — поднять против хозяина мятеж. Он вовсе не хотел напоминать, но напоминание возымело неожиданный эффект: мутный взгляд прояснился, Харут вцепился в сына мёртвой хваткой и завертел головой по сторонам, как волк, охраняющий волчонка. Они вереницей нырнули в ночь: Тилле впереди, Таминомга в качестве замыкающего. Неровная кладка мостовой прыгала под ногами, луна мелькала в небе, цеплялась за крыши домов, поглядывая вниз с любопытством и будто бы даже с участием. Тилле успел неплохо изучить прилегающие к рынку кварталы, знал, куда свернуть и откуда вывернуть, чтобы держаться в нужном направлении, не выходя на главную торговую улицу. Иногда им навстречу попадались люди, поодиночке или группками — тогда Тилле натягивал пониже капюшон снятого с покойника плаща и осенял себя звёздным знамением. Это срабатывало: пока их ни разу никто не остановил. Проходя мимо знакомой винной лавки, увидев сорванную с петель дверь и беспорядок внутри, Тилле отвернулся, скрипнув зубами. Останется ли у Фахора хоть один свой человек в Апсарте после этой ночи? Был ли хоть кто-нибудь, о ком Умаар не знал? Но обо всём этом он подумает позже. Они были на полпути к цели, в середине короткой улицы, стиснутой по бокам белёными стенами складов с потрескавшейся штукатуркой, когда Тилле споткнулся на ровном месте. Перед глазами его мелькнул полупрозрачный силуэт, будто соткавшийся из лунной пыли. Гневно взметнулись полы накидки, пересыпался каскад серебряных волос, бесплотная рука взлетела вверх — Тилле вопреки всякому здравому смыслу почти приготовился получить затрещину — но то был всего лишь жест, резкий и прямой, красноречивый и запрещающий. Потом он моргнул — и служанка Марита с тоненьким писком влетела ему в спину. Остальные сгрудились вокруг, опасливо озираясь по сторонам. Улица была абсолютно пуста. — Ч-что случилось? — озвучил мастер Дуффит волновавший всех вопрос. Тилле потребовалось несколько мгновений, чтобы прийти в себя. — В порт нельзя. — Собственный голос — хриплый, отрывистый — показался чужим. — Рыжий халунга что-то видел, — Таминомга окинул его задумчивым взглядом. — Не что-то, а кого-то, и клянусь аметистовыми подвесками моей матушки: лучше нам всем послушаться его. «На этот раз». — Но если не в порт, то… куда же?.. — пролепетала Марита, комкая в руках юбку. — Не знаю, — Тилле почти огрызнулся, взяв себя в руки в последний момент. Эрхэ — полный сюрпризов, как всегда — посетил его наяву не единожды, но дважды за прошедшие пару часов. До сегодняшней ночи Тилле даже не знал, что такое возможно. Если доживёт до следующей — обязательно поинтересуется деталями, но суть сводилась к одному: весь его стройный план спасения пошёл псу под хвост. Куда, если не в порт? Главные ворота на другом конце города, по ту сторону дворцовой площади; учитывая, сколько усилий он приложил, чтобы оказаться как можно дальше от неё, возвращаться было бы глупо. Путь к Восточным вириггским пролегает мимо Перламутровой башни; то-то Умаар посмеётся, если их сцапают прямо у входа в его молельный дом. В Малых северных расквартирован весь оставшийся в Апсарте немногочисленный королевский гарнизон, а гвардейцам Тилле сейчас завидовал ещё меньше, чем наместнику. Можно было спрятаться где-то, переждать — если бы время не играло против них. К утру каждая общипанная сорока будет знать их приметы, и уйти станет сложнее во сто крат. Да и разве осталось здесь хоть одно безопасное место? Он собрался задать этот вопрос Харуту и Марите — кто тут, в конце концов, местные жители? — но не успел. Позади раздался приближающийся топот ног, на стенах заплясали отблески, и группа братьев с факелами в руках, числом около десятка, вывернула из-за угла, заполнив весь проход. — Это они! — крикнул кто-то. — Хватайте их! Тилле выругался, дёрнул за плечо разинувшего рот приказчика и скомандовал: — Бежим. На этот раз бегство было беспорядочным и отчаянным: он просто бросился вперёд, не разбирая дороги, с одной лишь мыслью — оторваться от погони, сбить преследователей с толку, заставить потерять след. Рядом, почти шаг в шаг, мчался оживший Харут, чуть позади приказчик тянул за руку служанку. Таминомга, с тесаком наперевес, снова был в хвосте — а за ним неслось эхо шагов, никак не желающих отставать. В бездумном петлянии по переулкам Тилле потерял всякое представление о том, где находится. Ещё на рынке? Уже в порту? Может их, как глупых зайцев, гонят в расставленный заранее капкан? Очередная щель между домами окончилась внезапным тупиком. Тилле крутнулся на пятках, чувствуя признаки приближающейся паники — и тут сбоку открылась кривая деревянная дверь, чуть не ударив его по носу. Из-за двери высунулся фонарь, сжимаемый худой девичьей рукой. Ярким пятном мелькнула в тёмных волосах бумажная заколка. — Розочка! В хаосе бегства они каким-то чудом оказались на задворках чайного дома «Четыре мудреца». Окинув Тилле и его спутников быстрым взглядом, Розочка шагнула в сторону, пропуская их внутрь — фонарь качнулся, тени на стенах угрожающе задвигались, словно тоже хотели присоединиться к погоне. — Скорее! Тяжёлая дверь захлопнулась у них за спиной. В погребе — сухом и чистом, пропитанном запахами пряного масла и чайных листьев, куда они спустились на цыпочках, стараясь не сильно тревожить скрипучие ступени — неожиданно обнаружились другие люди. Мужчина и женщина в наспех натянутой одежде горожан испуганно жались друг к другу в свете маленькой лампы, а в дальнем полутёмном углу старик-бродяга скорчился, уронив голову на грудь; под боком у него размазывала слёзы по лицу чумазая оборванная девочка. — Посидите тут до утра, — сказала Розочка. — К утру, может, угомонятся… Тилле поднял голову, прислушиваясь. — А хозяин что? Владелец заведения — с ним Тилле не был хорошо знаком — не отличался большой любовью к людям. Посетителей отталкивала его скаредность и вечно недовольный вид — возможно, поэтому дела в чайной и шли не лучшим образом. Тилле не мог представить, чтобы этот человек по доброй воле приглашал в свой погреб тех, кому вдруг опасно стало находиться на улицах. — А нет хозяина, — Розочка заговорщически подмигнула. — У него в деревне захворала то ли бабка, то ли тётка. Наследством запахло. Уж три дня, как отбыл, на меня всё оставил. Тилле улыбнулся с благодарностью и с облегчением. Вроде бы в двери наверху пока никто не ломился… Значит, появилась передышка — видит Альфата, она была им так нужна. Вновь заскрипели ступени — Розочка ушла обратно наверх, а они нашли себе местечко у стены под пирамидой из мешков; ощутив спиной надёжную твёрдость, Тилле позволил себе на мгновение закрыть глаза, но только на мгновение. Потом он выдохнул, обвёл взглядом своих спутников и с преувеличенной бодростью сказал: — Итак, задача. Выбраться из этого замечательного города. У кого какие идеи? Отвечать никто не торопился. Мастер Дуффит и Марита, сидевшие друг к другу бочком, переглянулись с одинаково беспомощным видом и синхронно уставились в пол. Харут поудобнее обхватил спящего ребёнка одной рукой, а другой рефлекторно потянулся поправить шапку, забыв, что та осталась лежать где-то на залитом кровью дворе кафеллы. — Как выйти — не знаю. — Не найдя искомого, рука зарылась в спутанные кудри на затылке. — Но о том, куда пойти… Семья Сарены, — он проглотил ком в горле, — не откажется принять нас. Не должна… отказаться… — Роминар? — задумчиво проговорил Тилле. Сарена происходила из роминарской знати — и это было единственное, что он о ней знал. После шести месяцев под одной крышей… В груди кольнуло сожалением. — У герцогства тесные связи с дуканатом. Я слышал, Братство протянуло свои щупальца и туда — что если в Роминаре сейчас происходит примерно то же самое, что здесь? Харут покачал головой: — Сомневаюсь. Там число внявших Слову не исчисляется десятками тысяч, да и герцог — человек старых взглядов… К тому же, тёща живёт не в столице. — Сколько дней пути? — Около недели. Морем было бы быстрее, но вы сказали, что в порт нельзя… Таминомга, до того молча чистивший свой тесак тем, что осталось от его головной повязки, проронил: — На западной окраине, у выхода к Зубастым болотам, есть укуелле. Мы построили её с Хозяином Кораблей. Я найду путь по протокам к морю. Но женщине, — он поднял хмурый взгляд на служанку, которая тут же втянула голову в плечи, — нельзя. — Уку… лодка, что ли? Погоди, почему Марите нельзя? — Потому что укуелле не ваелле. — По виду островитянина можно было подумать, что это самое понятное и разумное объяснение на свете. — Имнатомга разгневается. Имнатомга… разгневается? Тилле захотелось взять его за грудки и встряхнуть. — В этой женщине, — шумно выдохнув, он ткнул пальцем в свёрток у Харута на руках, — нуждается вот этот ребёнок. Не знаю насчёт Имнатомги, но как думаешь, какие слова нашёл бы для тебя сейчас Хозяин Кораблей? Крылья широкого носа раздулись, на скулах заиграли желваки, но в конце концов Таминомга отвёл взгляд. — Ладно, — буркнул он, комкая грязную тряпку в кулаке. — Попрошу, чтобы Глотающий Солнце гневался на меня одного. Вот так в погребе чайного дома «Четыре мудреца» у них по кусочкам сложился новый план. Тилле решил выждать пару часов, прежде чем отправляться — чтобы люди Умаара наверняка потеряли их след. Он вытянул ноги и закрыл глаза, собираясь отдохнуть, как вдруг из дальнего угла раздалось какое-то невнятное бормотание, а потом тоненький детский голосок жалобно запричитал: — Дядька Киф, дядька Киф, ну будет уже петь-то!.. Давеча еле ноги унесли, бренчалку потеряли, сейчас и отсюда погонят, всё из-за песни твоей дурной… Ну дя-адька Киф!.. Тилле встрепенулся. Разглядеть отсюда толком он ничего не мог, но хриплый голос бродяги показался знакомым. При его приближении девчонка совсем спала с лица. — Не серчайте, господин хороший! Он уже всё, уже молчит! — и кинулась зажимать спутнику рот своей маленькой грязной ладошкой. Тилле присел, заглянул в подёрнутые белой плёнкой глаза певца. Как же он изменился за месяцы, прошедшие с их встречи! Тёмная кожа изрыта морщинами; волосы, наоборот, полностью побелели — не удивительно, что Тилле сразу его не узнал. А ведь он даже пытался искать его тогда, хоть и не очень усердно; но искал слепца с поводырём, а поводырь, оказывается, успел смениться на поводырку. — Да погоди ты, — он попытался высвободить несчастного бродягу из цепкой хватки, — да ничего я вам не сделаю, мне спросить… Убедившись, что гнать их отсюда прямо сейчас никто не собирается, девчонка слегка успокоилась, но не отодвинулась — так и осталась сидеть у старика под боком. Поведя головой поверх её нечёсаной макушки, тот проронил: — Пахнет смертью. Тилле вздрогнул. Быстрое омовение водой из канала и смена рубашки отчасти вернули ему приличный вид, но чуткий нос слепца сложно было обмануть. — Бегаю с ней наперегонки всю ночь, — раздражённо отозвался он. — Эта песня, которую ты поёшь. Откуда ты её знаешь? — Песня… Тоже не хочет быть мёртвой. Мёртвым одиноко. Звук — воспоминание. Пока есть память — есть надежда. Позволим ей надеяться. Слегка обескураженный загадочным ответом, Тилле переспросил: — Да, но где ты её выучил? Вряд ли ты владеешь классическим — просто запомнил слова и мелодию. Когда, где это было? Певец дёрнул шеей и повторил упрямо: — Она хочет надеяться. Я пою. Потом снова подхватил незамысловатую мелодию и, закрыв глаза, принялся напевать себе под нос. — Совсем умом плох стал, — шёпотом пожаловалась девочка. — Слова эти чужеземные, их сейчас на людях петь — как пчелиный улей ворошить. Одни бранятся, что непонятно, другие — что песня северная, а тут вообще кричали, что это зак… зак… закнилание колдовское, вот. С палками за нами гнались. А он всё повторяет и повторяет, будто вожжа ему под хвост попала… — Что ж ты не бросишь такого опасного попутчика? Девчонка отвела взгляд, шмыгнула носом. Похоже, мысль эта приходила ей в голову. — Дядька Киф — он добрый. Не колотит меня. Когда колотят — это плохо, совсем плохо… — она поёжилась, обхватила себя руками. — Я хочу из города его вывести, по деревням пойти. Там, глядишь, полегчает ему, на свежем-то воздухе. Запоёт снова про морских девиц хвостатых, и будем, как раньше, каждый день чумус хлебать. Только бренчалку-то мы потеряли. — Расправившиеся было плечики вновь поникли. — Бренчать-то ему теперь и не на чем… Тилле отошёл, порылся в сумке, наспех собранной перед отплытием из кафеллы, и вернулся с парой серебряных монет. Глаза у маленькой поводырки стали размером с чайные блюдца. — Купите новую хотумбру. И присматривай за ним хорошенько. Он не знал, поможет таким образом, или только навредит, но ничего лучше не мог сейчас придумать. В отличие от бродяжки, Розочка от денег попыталась отказаться — Тилле ссыпал их ей в карман передника. — Это не только для тебя, но и для тех, кому ты протягиваешь руку помощи, — сказал он твёрдо, сжимая её руки в своих. — Пусть Альфата всегда улыбается, глядя в твою сторону. Они покинули чайный дом в глухой предрассветный час, когда уставший бесчинствовать город лежал, скованный мертвенной тишиной, и до западной окраины добрались без происшествий. Стены тут не было, земля постепенно переходила в топи — лачужки бедняков, населявших этот район, практически сваливались в болото. К одной такой хижине и привёл их Таминомга, расчистил тесаком изрядно заросший проход в зарослях зубастой травы — и там, у кромки мутной воды, как он и обещал, обнаружилась лодка. У Тилле на мгновение зарябило в глазах. Длинных островных лодок он успел навидаться на водных путях Апсарты, и к птичьим клювам, рыбьим головам и прочим звериным мордам на их вздёрнутых носах ему было не привыкать, но представшее взору создание было слишком уж необычным. То ли змея с гребешком между глаз, то ли ящерица с длинной шеей; в раскрытой зубастой пасти — золотой шар с настоящей, между прочим, позолотой. А шкура, любовно вырезанная чешуйка за чешуйкой и расползавшаяся с головы по лодочным бортам, была разных оттенков синевы, от нежного аквамарина до глубокого кобальта. — Это ещё что за зверь? — не удержался от вопроса Тилле. Таминомга смерил его привычным презрительным взглядом. — Не зверь. Имнатомга. — Который осуждает присутствие слабого пола на борту плавучих средств? Понятно, буду знать. — Невежественный халунга закроет рот — или сам останется на берегу. Тилле поспешил заткнуться. Не стоило дразнить на предмет религиозных убеждений человека, владеющего не только транспортом, но и тесаком. Островитянин провёл укуелле по лабиринту узких проток с поразительной лёгкостью. Тилле только диву давался — откуда он знает, какой из множества одинаковых рукавов ведёт в нужном направлении? Должно быть, плавал здесь не раз. Перед глазами вдруг живо встала картинка: Ашут ви-Дасси в простой одежде, с засученными рукавами налегает на вёсла, а Таминомга чуть заметно улыбается, стоя на корме. Большая вода приняла их в свои объятия, когда над морем уже занялся новый день. Покачиваясь на волнах, они смотрели, как со стороны далёкой гавани поднимается чёрный дым. Тилле на секунду представил, что могло быть с ними, не послушайся он предупреждения, и сказал в пустоту, тихо, но различимо: — Эрхэ… Спасибо. Вдруг ребёнок на руках у Харута заворочался, открыл глаза и, глядя в подёрнутое дымкой небо над головой, удивлённо произнёс то единственное слово, которое уже научился выговаривать: — Мама? Харут прижал его к груди и зарыдал. *** Первым, что Эрхэ-Линн почувствовал, когда сознание вернулось к нему, была холодная поверхность стола под щекой. Он отрубился прямо перед Зеркалом, когда лодка с Тилле и его компанией двинулась вдоль побережья на северо-запад. Сколько времени прошло с тех пор, он не знал — в тайной секции не существовало дня и ночи. Шельфиловые светильники давно растеряли свой заряд; сил, чтобы включить их или, тем паче, вновь заглянуть в Зеркало, у него не будет ещё долго. Нужно выйти и хотя бы посмотреть в окно — вдруг снаружи уже осень, или зима, или как в той байке с южных берегов, откуда Тилле едва унёс ноги: минула тысяча лет, и все, кого он знал, давно мертвы… Он кое-как отлепился от стола и поплёлся к выходу наощупь, спотыкаясь и наталкиваясь на острые углы. В большом зале царил такой же непроглядный мрак, и только ближе к лестнице стали чуть различимы очертания предметов. Он отдохнул немного на ступенях. Стена под его спиной не казалась холодной — этот фокус башни он знал хорошо; ненавидел, проклинал, но не сегодня. Сегодня во что бы то ни стало надо дойти до окна. За окном было яркое солнце, зелень, тёплый воздух и щебет птиц. Лето. Но какое? Вон та кочка у входа выглядит иначе. Куст за ней, кажется, подрос — или его вообще там не было? Эрхэ-Линн пытался удержаться от паники, изо всех сил цеплялся за разум, но разум насмешливо говорил: «После всех этих лет — чему удивляться? В башне возможно всё. Она смеётся над законами природы, распахивает двери в неведомое и даже, оказывается, творит чудеса, если сильно захотеть. Но не жди от неё подарков. Не жди милосердия. Ты знаешь сам: в твоей жизни в последнее время было неоправданно много радости». Появление знакомой фигуры, приближавшейся бодрым шагом с сумкой через плечо, прервало лихорадочный поток мыслей. Дэй. Такой же, каким он видел его в последний раз. От облегчения Эрхэ-Линн едва опять не сполз по стене. Последним усилием воли он заставил себя дойти до спальни и рухнул на кровать. Лучше здесь, чем на лестнице. Тогда потом можно сказать ему: «Я просто очень устал». И это, конечно же, будет правдой.