Аура

      После злополучного вечера с признаниями жизнь Кацуки начала потихоньку налаживаться. Поделившись всем, что было внутри, и получив очевидный отказ, он перестал мучить себя сомнениями, пытаясь двигаться дальше и осознанно принимая боль. Словно незалеченный зуб, она существовала фоном и усиливалась в моменты, когда Деку улыбался или задевал его сияющим взглядом. Чертова магия задрота проходила навылет, точно летнее солнце, касающееся кожи даже в облачный день. Он учился с этим жить, правда. Учился, потому что больше не имел выбора: надежда, раньше заставляющая сердце волноваться, умерла, и ее грустное влюбленное тельце оказалось гораздо более тяжелым, чем можно было предположить.       Кацуки нес эту ношу с гордо поднятой головой. Ему больше не нужно было прятаться, гадать, он смотрел на Деку смело и гордо, понимая, что тот обо всем знает, а вокруг были друзья, которые делали мир чуточку лучше. Дерьмоволосый даже извинился перед ним за то, что вел себя как последний мудак, и сводил в забегаловку с острым карри, а Пикачу пытался развеселить.       Кацуки решил, что переживет это. Он не собирался сдаваться.       Чем больше проходило времени, тем искреннее становились его улыбки. Спустя месяц он снова сумел рассмеяться, через два выдержал взгляд Деку без безумного стука в груди, а через три он даже не дрогнул, когда на спарринге веснушчатая ладонь коснулась его обнаженного плеча.       С Деку же происходила обратная метаморфоза. Зеленые глаза подолгу задерживались на Кацуки, когда он отвечал на уроках, ел ланч или отбивал удары на тренировках. Тот подходил к бакускваду и влезал в разговоры, в которые его никто не приглашал, садился рядом в столовой и распространял дурацкий запах яблочного шампуня. Кацуки не знал, как на это реагировать. Он только-только построил подобие душевного равновесия, а близость Деку снова начала все разрушать. Он не готов был вернуться к тому жалкому и сломанному себе, который страдал и рыдал в подушку, и ему нужно было больше времени, чтобы стать просто друзьями. Задрот должен был вернуться туда, где был все эти месяцы — в другой конец класса, в другой конец его жизни, пока Кацуки окончательно не разлюбил его.       Когда вечером субботы оба с тряпками и ведрами оказались в общей гостиной (потому что Деку зачем-то вызвался убирать с ним кампус), он почувствовал, как его охватывает нервное возбуждение. Сейчас кроме них в комнате никого не было, и лишь вдалеке слышались звонкие голоса учеников. Свет торшеров мягко падал на уютные диваны и кресла, создавая почти интимную атмосферу, которая только добавляла вечеру напряженности. Кацуки скорее приступил к уборке, собирая банки из-под колы и вытирая пыль со стола.       Деку помялся за его спиной и громко вздохнул.       — Каччан? Я знаю, это глупо, но я хотел бы поговорить.       Он не переставал крутиться, то поправляя подушку, то добавляя воды в вазу с цветами. Остановиться сейчас означало, что он должен был поглядеть в ответ, но Кацуки не собирался доставлять Деку такого удовольствия. Он прекрасно помнил, как сильно задрот может действовать на него, и не доверял даже собственному телу.       — Я не собираюсь разговаривать с тобой.       — Но почему! Я должен…       — Что? Унизить меня?       — Нет! — тот прозвучал так расстроенно, что руки против воли замерли. — Я не буду унижать тебя! Каччан, послушай…       Тот сделал несколько шагов вперед и коснулся его ладони. Прикосновение обожгло, и Кацуки мгновенно отдернул пальцы. Против воли он обернулся и впился в задрота яростным взглядом. Наверное, со стороны могло показаться, что у него поехала крыша, настолько сильная обида клокотала внутри, делая его черты неузнаваемыми, искаженными. Он сжимал кулаки с потрескивающими на них искорками зарядов и едва сдерживался, чтобы не всадить бомбу прямо в испуганное побледневшее лицо. Деку явно обожал издеваться над ним.       — Умереть захотел?!       — Я просто…       — Мне плевать! — заорал он. — Я не хочу говорить с тобой, понял?       Тот весь сжался. Одна из изуродованных ладоней прижалась к груди, пухлый рот задрожал.       — Бесишь меня! — рявкнул он еще громче. — Да, черт возьми, ты и сам знаешь, паршивый эмпат!       — Я-я не знал этого, — совсем тихо и ломко проговорил Деку. Кацуки упрямо поджал губы, собираясь давить до последнего: ему нужно было оттолкнуть, дать сдачи, пока он сам не превратился в сопливое месиво, готовое валяться у задрота в ногах. — Я больше не использую ту силу. С того дня. Что-то в его голосе показалось Кацуки знакомым, словно он слышал самого себя, отражение собственного страдания. Деку смотрел в пол и часто моргал, шумно дыша, и выглядел глубоко несчастным.       — Я думал, что ты… Что у меня еще есть шанс. Прости, Каччан. Без тебя мой мир стал таким тусклым, и я, — он невесело улыбнулся, — наконец-то понял. Откуда мне было знать тогда, что я тоже чувствую. Н-но…       Слезинка скатилась по веснушчатой щеке, и тот быстро вытер ее ладонью, улыбаясь еще шире. Покрасневшие влажные глаза ударили Кацуки наотмашь.       — …все в порядке. Если не хочешь разговаривать, то я не буду навязываться.       Кацуки не мог вымолвить ни слова. Бездна отчаяния и тоски, которую он думал, что смог пережить, подавить в себе, снова разверзлась перед ним, такая же глубокая, как и раньше. Каким-то образом слова Деку опять дернули его на дно.       — Да ты издеваешься, — он с силой потер лоб. — Серьезно?       Оба затравленно глядели друг на друга. Отчаяние пропитывало воздух между ними, обволакивало своими щупальцами, забираясь все глубже. Отстраненно он почувствовал влагу на своем лице, и это было полным провалом. Жалкий никчемный Бакуго Кацуки, который никогда не мог держать эмоции в узде.       В следующий миг он забыл как дышать: это Деку шагнул к нему и крепко обнял. Его руки обвились вокруг талии, притягивая ближе, сильнее. Тот неловко потянулся к его губам, коснулся едва-едва и сразу отпрянул, словно боясь, что Кацуки оттолкнет. Будто бы он когда-либо мог сделать это. Будто бы мог отказаться от того, чего так давно и безнадежно желал. Покрасневшее веснушчатое лицо оказалось напротив его собственного, такого же красного и совершенно растерянного. Кацуки все еще не верил, не мог поверить, что это происходит, что объект давних мечтаний отвечает ему взаимностью.       — Я люблю тебя, — прошептал Деку. — Это правда.       — Посмотрим, — так же тихо ответил он, — чертов задрот.