Десять способов возненавидеть хоккей

Уходя, тот думал лишь о том, какова разница между уверенным в своих силах сосредоточенным Шестёрой на льду и заморышем, который после несухого матча каждый раз рефлексирует и ищет промахи, старается наедине, но Артемия никогда не гонит. Пропасть. Игорь вот буквально на глазах улыбается на рукопожатии, затем уже подавленным уходит мимо Крайдера в подтрибунье, а на полпути в раздевалку уже мрачный и невыносимый. Вообще-то Артемию с ним тоже повезло. Правду говорят, что у экстраверта лучший друг всегда интроверт — в их случае эта истина была возведена в абсолют. Повеселиться с кем угодно можно было, а вот прийти с просьбой помочь закопать чей-то труп — это только к Игорю. К Никитосу тоже, но до Флориды ехать далеко. И ещё к Серёге Бобровскому, но — аналогично. И Игорю некоторым образом удавалось вдохновлять — он экстра выдающийся хоккеист, и, глядя на него, другие сокомандники как-то расшевеливались. Чувство, что рядом игрок, скакнувший за грань, заставляло заглянуть за неё и других. Подводить Игоря никому не хотелось — он-то, казалось, не жалел для результатов ничего, ни на кого не оглядывался, а просто вламывал за всех, и было как-то обидно не соответствовать его силе духа. Панара старше, но он тоже проникся его волей к победе. Так что сегодня все они рухнули, и упадок Игоря заставил и самого Артемия прочувствовать, что всё правда плохо. Слишком многое удалось, слишком близко подошли. Кто сказал, что ещё когда-то получится? Время ведь идёт, он не молодеет, а себя всё ещё не нашёл и ровно на своё место не уселся. Галлан звонил, но Панара думал, что не обрастёт проблемами, если один вечер просто позволит себе уйти от мыслей о хоккее. Плохая идея уходить от них в обществе пацанов из Тампы, но одному же вообще печально сидеть. Мог бы Игоря позвать, но у того лицо было не сильно заинтересованным. Мог ещё Строума, но за ним надо было в раздевалку идти, а не хотелось. Там Галлан, пацаны в его щупальцах — их уже всё равно не спасти. Так что Никитос так Никитос. Пусть противный и довольный собой, Панара хоть посмотрит на чужое счастье, и, может, сам проникнется. Счастье смыло его сразу, как он вошёл в бар. Он бы развернулся и ушёл, но его неудачно сразу заметили, и он стал частью той всеобъемлющей радости, которую сосредоточенная Тампа как будто бы и не должна была допускать. Им же ещё долго и сложно играть — чего они прохлаждаются? Выпили за Панару. Сошлись во мнении, что тому не о чем переживать с его-то зарплатой. Артемий не очень оценил такую похвалу, но криво улыбнулся, как будто бы гордясь. Среди наиболее тихих флоридцев был Перри — он сидел в телефоне, гоняя свой бокал по столу. Панаре его атмосфера пришлась больше по душе, потому что не сказать, что Перри выглядел очень воодушевлённо. Вокруг него были всегда тихий Миша, трудоголик Энтони и, видимо, уже вымотанный Андрей. Последние двое искали причину слиться домой в тёплую кроватку, но, кажется, не хотели отрываться от компании. За пьяного Кучерова несли ответственность головой все, потому что Стив был, очевидно, тоже не в кондиции. На нём и Кори Перри взрослые заканчивались. Были ещё Палат и Хедман, но они и правда делили с Никитосом единственную извилину на троих. Панара понимал — таким же замечал иногда своё взаимодействие со Строумом и Фоксом. С первым особенно, иногда ловили себя на том, что в их мыслях одновременно проявляются одни и те же шутки. — Пришёл-таки с козлами время провести, — отметил Миша. — Одному пить не охота. Перри положил телефон после этих слов, как будто до появления Артемия в их странной компании и слова не прозвучало. — А Шести что? — спросил он. — Пошёл на растерзание к Галлану, — Артемий устало выпил. — Хотя ему вряд ли сильно достанется. — У нас бы его на руках носили, — сказал Миша. Андрей посмотрел на него: — А чего меня не носите? — Фигурально носим, — уверил Миша. — А чисто физически — ну, сорян, ты не восемьдесят кило, как Игорь. Перри усмехнулся, слушая их. — Я таких киперов раньше не видел, — сказал он. — Я читал, вас обоих с кем только ни сравнивают, но, по-моему, это всё хрень. Мне со льда лучше видно, я уверен, что я в жизни не сталкивался ни с чем близко подобным. Только облегчённо вздохнул, что Васи пробивать не придётся, как появился ещё один дикий. Вся команда тупо против двух игроков должна работать. — Возьмёшь гайку — уйдёшь из хоккея, будешь за нашими страданиями против рейнджеров дальше с трибун смотреть, — успокоил Миша. — И болеть не за вас. — Да мы поняли, что ты в гробу нас видел. С усмешкой на губах Кори выпил за Мишу. Он в последние годы мотался по клубам и каждый раз наталкивался на Тампу, а теперь оказался здесь сам, по эту сторону. В клубе, где царит хаос, на первый взгляд. Тампа этим от всех отличалась — были слишком расслаблены на вид, многое себе позволяли, дисциплины как будто бы вообще не придерживались. Но как сосредоточены были при этом на льду, просто немыслимо. Перри такой ритм жизни был, похоже, чужд: он не веселился с другими, потому что всё-таки боялся потерять эту концентрацию. Привык к совершенно другому в клубе, где играл почти всю жизнь. — А за кого будешь болеть, за Анахайм? Он покачал головой: — Нет, точно не за них. И вообще не за американцев. Сидящий до этого в тишине Энтони поднял голову, оглядывая народ и тоже усмехаясь: — Ну, да. Тут среди двух клубов из Флориды и Нью-Йорка же одни американцы. — Не понимаю, как они стали хоккейной страной. Я с горем пополам понимаю, как русские такой стали, но они совсем выше моего понимания, — покачал головой Перри. — Может, тебя ещё тоже бесит их гимн перед каждой игрой слушать? — продолжил Энтони. И сразу было понятно, что в этом они абсолютно солидарны. — Это ведь была вообще-то наша идея, мы там первые были, как они втесались к нам со своей страной и своим гимном? — сетовал Кори. Андрей хохотал, чем привлёк внимание бушующей молодёжи вдали от них. — Вы Панару троллите? — спросил Никитос на русском ором через весь бар. — Нет, америкосов, — ответил Андрей. — Они вам зарплату платят и ваши имена на трибунах скандируют, — напомнил Миша уже на английском, чтобы разочарованные положением дел канадцы тоже поучаствовали в разговоре. — Это взаимовыгодно: они нам платят, а мы заставляем людей больше любить свои города. Но нам необязательно при этом называть самим любовь к этим городам и Америке, — возразил Кори. Артемий не ошибся — это был лучший способ провести этот вечер. — А мне нравится жизнь в Нью-Йорке, — сказал он. — Брат, ты приехал из Коркино, ясен пень, тебе тут нравится, — ответил Андрей. — Коркино — это маленький город в России? — спросил Перри. — Это дыра, — охарактеризовал подошедший к ним позади Никитос. — Я, блять, не шучу, это буквально дыра, я сейчас покажу фотку. Он всё время знакомства с Панарой смеялся с одной и той же шутки: город, где вырос Артемий, стоял на краю огромного угольного разреза — слово "дыра" в случае Коркина становилось совершенно буквальном. Канадцам фото с телефона Никитоса вынесло мозг: — Это реально? — спросил Энтони. Стив пялился на разрез, стоя за его спиной. Конечно, они вряд ли себе могли в своей зелёной прекрасной стране представить, что где-то могут жить почти что в котловане. Артемий кивнул: — Это норма, — ответил он. — Не один город такой. — Это похоже на ворота в ад, — сказал Стив. — Мне теперь многое, кажется, стало понятно. — Я люблю это место, — возразил Артемий. — Меня всегда туда тянет. Хоть и есть серьёзная вероятность, что оно сползёт в этот разрез в любой момент. — Правда возможно? Очень любивший болтовню о себе и о своём Артемий кивнул и отвернулся, прекращая разговор. Ему не очень нравилось это обсуждать — им всё равно будет трудно объяснить. Он пришёл сюда выпить, расслабиться и не загнаться, как обычно. — А вы все откуда, это обычное дело, что топ хоккеисты в России из маленьких городов? — спросил Кори у остальных русских. — В некоторых маленьких городах легче получить нормального тренера, — заметил Никитос. — У нас не вся страна хоккейная: хоккей либо в столицах, либо рядом с большими заводами. Я, по сути, из Москвы, остальные из сёл на котлованах или металлургических заводах. Такова русская хоккейная реальность. — Ови тоже из Москвы, — сказал Артемий. — Ну, и Шестёра. И что-то больше никого даже не припомню из столичных. — Он уже не планирует уходить из хоккея? — спросил Кори. Артемий украдкой взглянул на него, удивляясь, что Перри запомнил это. Это же совсем не звучало серьёзно, и ясно было, что Игорь никуда не уйдёт. — Да, может, и планирует, но не уйдёт, — ответил он. — У него было море возможностей заняться чем-то, помимо хоккея, но он такой же больной, как мы все. — Ну, что ж, надеюсь, это его не сломит. И Перри, сказав это, поднялся изо стола. — Ладно, мужики, мой лимит расслабона привышен. Я должен сосредоточиться и отдыхать. И, судя по реакции остальных, к такому уже все привыкли. Артемий был как обычно прав. Пожав руки всем, включая Панару, Перри удалился, а остальные продолжили расслабляться кто во что горазд. — А чего он о Шестёре переживает? Всё же, по крайней мере, год можно вообще о нём не думать, - обратился Панара к Никитосу на русском. Похоже, самого Никитоса это как-то веселило. — Чокнутый он, — объяснил товарищ. — Ему такие проблемы на задницу нравятся. Он прям радовался, что мы на него вышли. — А ты нет? — уточнил Артемий. — А ты бы радовался? Мы так-то кубок хотим, мало радует перспектива зависеть от того, придумаем мы, как его пробить, или нет. Мы так и не придумали, отскочили только потому, что Зибана закрыли со всех сторон, а другого нападения у вас, как оказалось, нет. Все понимают, что работай у вас ещё хоть что-то, мы бы хер вышли дальше. Мы честно болели за Каролину, потому что не хотели таких проблем, и только Перри такой, — Никитос скорчил восторженную рожу, хлопая в ладони и как будто передразнивая: — Мы будем забивать тому, кому невозможно забить! Ура!! Мы с тренером посрались после второй игры из-за Шестёры, и Перри такой: как же классно-то! — Купер сказал вам его рубить? Никитос выпил. Его эта серия, похоже, не так воодушевила. — Никто не говорил рубить, мы же не дебилы — ещё схлопотать дисквал не хватало. Разозлились просто, играли жёстче, потом за это тоже огребли. Но не в этом дело — Купера бесило, что мы его боимся. Называл это "эффект Шестёркина". Это когда ты выходишь один в ноль с вратарём, подъезжаешь к воротам и не бьёшь. Потому что знаешь, что он возьмёт. Пытаешься найти неожиданную позицию, видишь, что он твои ходы понимает даже раньше, чем ты их придумываешь. Пока тупишь, подъезжает Фокс и всё забирает. Верный гол, играй мы с любой другой командой, а тут даже без удара по воротам в итоге уходишь. Пизды за это знатно получили. Обратная сторона тренерства Купера: на первый взгляд кажется, что у игроков Тампы много свободы, но и гоняют их чисто по-отцовски будь здоров. — Я бы сказал, что Перри не к любым проблемам так относится. Ему просто нравится Шестёра, — проронил Андрей. Забавно, что они сами не видели то, что заставило Артемия улыбнуться. Они просто выпалили факт, не особо пускаясь в анализ, а вот в голове Панары складывалась очень интересная картина. — Что лыбишься? — Да так, — хмыкнул Артемий. — Думаю, что я могу выменять на эту информацию. Миша Сергачёв понял. Артемий по глазами его увидел. И увидел, что, кроме него, не понял никто. — Я, конечно, тут в качестве мебели, — встрял в разговор Энтони, скучающе катая свой бокал по столу, — но я бы с радостью поучаствовал в разговоре, веди вы его на английском. — Так русский пора учить, Антошка, — пьяно, но уже на английском усмехнулся Никитос. Сирелли не спросил о происхождении имени — видимо, уже не впервые в свой адрес такое слышал. Как они вообще терпят Кучерова ежедневно рядом с собой? В Тампе очень много эгоцентричных игроков, и они немыслимым образом как-то уживаются между собой. В Рейнджерах только Артемий, и даже он уже один способен выбесить всю команду. — Парни, я отчаянно желаю вам кубка, — признался Панарин. — Чтобы мне не пришлось думать, что мы хуже не только вас, но ещё и этих... Артемий не очень любил Колорадо. — Да не хуже вы, — возразил Андрей. Ну, конечно, Андрей. Большой кот снова пытался сделать атмосферу комфортной для всех. Он даже если троллил, это всё равно было как-то мягко и заботливо. — Да хуже, — оборвал его Никитос. — Ну, давайте будем честны: мы на данный момент делаем лучше всё. Прямолинейность была его сильной стороной и одновременно проклятием. Никитос однажды смачно получит от кого-нибудь за свой язык, но даже так трепаться вряд ли прекратит. — Ты его не слушай, — сказал Андрей. — Он вас уважает, просто он бухой, ну, ты сам знаешь. — Да уважаю, — подтвердил Никитос. — И люблю, ну, правда. Как вас не любить? Он сложил руки на столе, подавая признак тому, что на этой самой секунде их туса завершается.