Розовый УАЗик, в отличие от Антоновой Волги, которая в прошлый раз ожидала, носом уткнувшись в шлагбаум, стоит дальше по улице, одним передним колесом заехав на тротуар. Стекла опущены, и щедро приправленный матами русский рэп наваливает на всю громкость; Арсений со вздохом, сжав и разжав кулаки, идет вперед. Оперевшись о дверь у переднего пассажирского, курит Антон. Он Арсения видит издалека и приветливо улыбается, взмахнув рукой с сигаретой.
Сегодня — опять в тотал-блэк: легкая толстовка и джинсы.
— Готов? — спрашивает, когда Арсений подходит, щелчком отправив бычок в полет.
Арсению сейчас не до того, чтобы осуждать чужое отношение к чистоте окружающей среды; он натянуто улыбается, одернув полы футболки. Нервозность от предстоящей поездки дрожит во всем теле дребезжащим стаканом в подстаканнике на столике в старом плацкарте, и наличие человека, ассоциирующегося с безопасностью — Антона — чуть заземляет, но не убирает ее совсем.
— Определенно нет, — говорит Арсений, понизив голос: бритая башка Эда угадывается в окне.
Антон щурится, кладет руку ему на лопатку, слабо царапнув по ткани пальцами. В лице угадывается беспокойство, но недостаточное, чтобы Арсений распереживался сильнее. Скорее — чуткость.
— Он не кусается, — Антон уверяет его так же тихо.
Несмотря на иронию в словах выглядит серьезно, убеждает всем своим видом: не будь это для Арсения безопасно, он бы его не позвал. Арсений кивает насколько возможно уверенно и залезает на заднее сидение.
— Добрый вечер, — он старается придать лицу и тону доброжелательности.
Но Эда это мало волнует, тот только бросает короткий взгляд на него через зеркало заднего вида, буркнув:
— Ага, — и его незаинтересованный голос почти теряется за тем, что Арсений с натяжкой назвал бы музыкой.
Он бесшумно вздыхает. К тревоге в костях подмешивается раздражение.
Неожиданно на соседнее сидение забирается Антон, с наслаждением вытянув ноги в своих тяжелых ботинках: места в салоне хватило бы, чтобы положить на пол еще одного невысокого, но упитанного человека. И к нему уже Эд оборачивается с удивленно-хмурым выражением лица. Впрочем, может, человек такой просто: к любой эмоции подмешивающий неудовольствие.
— Че эт ты туда сел? — спрашивает.
— Захотелось, — пожимает плечами Антон. — Трогай давай. И выруби это нахер, я тебя умоляю.
К нему в общении с Эдом возвращается хамоватая неотесанность, но на Арсения он смотрит с прежним теплом. Эд хмыкает, после — широко улыбается, и улыбка скорее напоминает оскал.
— Чья тачка, того и музыка, — и он отворачивается, тут же крутанув руль.
Арсений удобнее устраивается на широком сидении, вскользь осматривая салон нелепого автомобиля изнутри. Тот оказывается вполне приличным: новым, чистым, абсолютно черным, если не считать сейчас погашенной ленты светодиодных лампочек, протянутой по всему салону. И мягкой игрушечной Хэллоу Китти, болтающейся на зеркале заднего вида.
Да что этот Утка за персонаж такой?
Пробки вечерней Москвы они объезжают какими-то мудреными путями, и все равно один раз встают. Эд матом посылает мужика, крикнувшего из соседней Хонды ту же просьбу, что ранее озвучил Шастун; врубает маленьким пультом ленту, тут же погрузившую машину в ядреный цвет фуксии, навевающий ассоциации о конопляных фермах. Все это вкупе с музыкальным сопровождением и до самых ногтей зататуированными руками на руле Арсения вводит в окончательное состояние легкой дереализации. Потому что реальность — слишком уж сюрровая, чтобы в ней существовать.
Напоминанием, где и что он на самом деле, служит Антон. Он молчит, лишь изредка Арсений чувствует на себе его взгляд, и то с ним не встречается, потому что сам в основном потерянно смотрит в тонированное окно. И все же удается совсем не утонуть в тревоге благодаря одному только знанию, что его, если что, есть кому вытащить обратно на берег.
Арсений не знает, откуда в нем столько в Антоне уверенности, особенно при учете, что он совсем его не понимает. Просто в его ненавязчивой, даже местами пассивной манере существования рядом тем не менее прощупываются стойкость, непоколебимая самодостаточность; а как будто врожденная способность считывать эмоции — свои и чужие — делают Шастуна человеком, с которым просто… спокойно. От него не получается ждать подставы.
— Итак, Арсений, — для этого в машине есть Эд, — какими судьбами в Москве?
Они не говорили вплоть до того, как выехали за трешку. Сейчас же Эд даже убавляет на телефоне звук.
— Решил навестить старого друга, раз уж появилось свободное время, — Арсений отвечает спокойно и буднично. Держать лицо удается легко, хоть от чужого тона и пробирает мурашками.
— Появилось? А раньше не было?
— Я много работал.
— А больше нет?
Эд все продолжает давить. Он настолько очевидно напрашивается на конфликт, что Арсений теряется в выборе тактики: будь это любой другой человек в любом другом месте, Арсений его бы уже послал. Но сейчас, хоть он и не строит иллюзий на тему их с Эдом возможной дружбы, не ударить в грязь лицом хочется перед Антоном. Поэтому он отвечает все так же спокойно:
— У меня внеплановый отпуск.
— Чегой-то так?
Да ты заебал.
— Из-за некоторых… обстоятельств, — Арсений едва ли зубами не скрипит. — Не хотелось бы их обсуждать.
— Ах, это так называется, — голос Эда становится совсем ядовитым, пропитанным злым ехидством. —
Обстоятельства.
И только Арсений собирается все послать к черту и выдать что-нибудь схожее по интонации в ответ, как вмешивается Антон. Басисто и грубо гаркает Эду:
— Завязывай.
Арсений переводит взгляд на него, слабо поежившись. Он узнает этот хмурый вид, его же имел честь наблюдать в их прошлую встречу после внезапного звонка; и чужая способность переключать эмоции с такой скоростью не перестает его удивлять. Сам Арсений в своих может болтаться ужасно долго, как в зыбучих песках, неспособный справиться с отходняками, пока они сами не пройдут.
На выпад Эд реагирует с уязвленным возмущением:
— А че я? Я че? Я просто пытаюсь поддержать диалог.
— Ну, очевидно, с тобой его поддерживать не хотят, — уже миролюбивей, но все еще твердо объясняет Антон, — так что не веди себя как мудак и отвали. Тут как в сексе, братан, — он усмехается, пнув водительское сидение перед собой.
— Тебе-то откуда знать? — шипит Эд, но уже явно в шутку. — И сделаешь так еще раз, выкину тебя нахер на обочину прям посреди шоссе. Как раз опыта наберешься.
— Пошел ты, — Антон говорит так же по-доброму.
После — тут же смотрит на Арсения, который с него не сводил взгляд; извиняясь, выгибает домиком брови и качает головой, говоря будто: ну не злись на него, он дурак. Арсений с кивком поджимает губы.
В принципе, под Антоном в виде подушки безопасности он что-то вроде этого и имел в виду.
Тот втягивает Эда в какой-то незамысловатый переброс репликами со слабопрослеживающимся сюжетом. Они говорят то о машинах, то о погоде, то о том, как Даша — цитата — бестия, чуть яйца Эду не оторвала. Все это не забывая прерываться на достаточно жесткий взаимный стеб, и хоть вставлять какие-то свои комментарии Арсений не решается, главное — Антон отвел от него огонь. И конечно вряд ли Эд успокоится так легко, тем не менее сейчас он может немного выдохнуть.
Они подъезжают к огороженной трассе спустя около сорока минут. Сразу становится очевидно, насколько разнятся масштабы с тем, что организовывают Позовы: здесь всего с десяток машин, небольшая толпа зрителей, обычные конусы в роли ограждений с приклеенными к ним скотчем кусками светоотражающей ткани, вокруг — сплошное безлюдное Подмосковье. И все же — атмосфера стоит та же самая.
Эд паркуется под несколько радостных возгласов, Антону с Арсением велит проваливать из машины и идет искать организаторов. Стоит ему пропасть из виду, Арсений закуривает.
Поездка оставила неприятный отпечаток накалившегося, но не сброшенного напряжения, и сейчас он себя ощущает сжатой пружиной, в любую секунду готовый сорваться.
— Нормально? — Антон, обойдя УАЗик, останавливается рядом.
Арсений ведет плечом.
— Сойдет, — затягивается крепко, едва не закашлявшись. — Спасибо.
— Не за что.
Вдруг Антон протягивает Арсению руку.
Тот теряется — и за неимением чего-либо, что мог бы сейчас Антону отдать, на автомате вкладывает в нее свою. Что имелось в виду явно другое, догадывается по тому, как недоуменно подпрыгивают чужие брови; тем не менее Антон мягко сжимает его ладонь и поглаживает большим пальцем нежную кожу в том месте, где бьется пульс.
— Я, вообще-то, хотел попросить затянуться, — усмехается Антон как-то слегка задушенно, только усугубляя неуместную интимность момента. — Но это тоже неплохо.
— А, — Арсений дергается, цепенея. Только вот и руки не отнимает, а Шастун не торопится отпускать. — Да, конечно.
Свою сигарету он протягивает, не думая сейчас ни о том, что на самом деле довольно брезглив, ни о том, что сигареты у Антона должны быть свои; только о том, как оказался в этой ситуации и как теперь из нее выйти. И дело ведь не в самом факте, а в том, что он сейчас — оголенный нерв, реагирующий на что угодно преувеличенно остро, в том числе на затянувшееся недорукопожатие. Наверное.
А еще паника и дурацкое чувство стыда мешаются с тем, что ощущение чужих пальцев, как и всякое прикосновение Антона, его успокаивает. По руке вверх вместе с кровью точно несутся чужие: расслабленность и умиротворение. Непоколебимость, которой излишне восприимчивый — особенно в последнее время — Арсений откровенно завидует. Вот и сейчас: Антон легко плывет по течению, пока Арсений барахтается.
Сигарету из чужих пальцев Антон берет с невесомым касанием, и от этого прошибает — Арсений отдергивает обе ладони сразу, возможно, чересчур резко. На чужом лице читаются беспокойство, даже вина.
— Нормально, — спешит уверить Арсений прежде, чем его спросят. — Прости, я слегка не в себе.
Антон делает пару затяжек, не сводя цепкого взгляда. Внезапно от него хочется убежать.
— Ничего.
— Я отойду на минуту, — и он уходит, даже не потрудившись вернуть свою сигарету.
Уходит буквально куда глаза глядят: с обочины на пустырь, — не оборачиваясь. Каменная плита под ногами, куча мусора, остатки какой-то ограды, — здесь судя по всему то ли что-то было, то ли что-то хотели построить, но бросили затею на полпути. Небо уже темное, с пыльной городской поволокой, хоть город и остался за спиной километрах в пяти. Совсем не видно звезд — замечает тоскливо Арсений, вспоминая нехотя не столько свой недавний поход в планетарий, сколько ощущения от него, и загружается по полной.
Правда, ну вот что с ним не так. Не человек, а досадливое недоразумение; вроде, взрослый, большой опыт имеет в игре на камеру и не только, а справиться с тем, как колошматит из крайности в крайность, не получается. И понятно, что прошла лишь неделя с его приезда, чуть больше двух с аварии, ему последствия, нанесенные и без того шаткой психике, еще разгребать и разгребать, но. Хотелось бы как-нибудь обойтись без вот таких срывов на пустом месте еще и на ни в чем неповинного человека.
Свою роль сыграло и то, как Арсений к Антону ровно настолько же тянется, насколько его — боится. Это громко, конечно, сказано, тут скорее отчаянное непонимание и чужих мотивов, и клубка собственных чувств из затхлой тоски по любой человеческой близости и этой самой близости отторжения. У Арсения с отношениями: романтическими, платоническими, родственными, любыми, — никогда нормально не складывалось. Вот, вроде, нравился человек, а стоило почувствовать зарождающееся доверие, как он будто сам бил себя по рукам. Потому так и не завел за десять лет в Европе настоящих друзей, каким-то чудом сохранив в своей жизни только Сережу. Потому из всех его партнеров дольше полугода протягивали единицы. Потому сейчас того, как все существо без спроса признало Антона своим, Арсений шугается.
Он сквозь зубы глубоко вдыхает пыльный и загазованный воздух. Надо вернуться, отшутиться, замять, насладиться вечером, но проблема ведь от этого не исчезнет. Ни глобальная, ни раздражающая на периферии конкретно сейчас, а именно — Эд.
Эд.
Беспокоящий, тормошащий незажившую рану, даже не скрываясь, назло. Ему то ли въебать хочется, то ли прятаться от него по углам. Арсений себя не обманывает: дело не в Эде, а в том, о чем он ему неустанно напоминает, — легче, правда, от этого не становится. Лишь бы, екает необоснованный страх, он сейчас сюда не пришел.
Обернувшись к оставленной позади толпе, Арсений в ней предсказуемо ни одного из своих попутчиков не находит, хоть оба и те еще дылды. Не находит и УАЗика там, где от него ушел. И внезапно на этом замусоренном пустыре под беззвездным небом всего в нескольких метрах от кучи людей он чувствует такое бешеное одиночество, что чуть не падает на колени под его весом; ну, дамы и господа, этот эмоциональный перфоманс, очевидно, запоздавший откат, прямое последствие игнорирования. Пережидать его придется какое-то время, так что Арсений решает закурить еще одну, чтобы занять снова мелко дрожащие руки. И пнуть подальше валяющуюся у ноги пустую бутылку — просто так, для души.
Какая душа, такие и акты морального удовлетворения.
``
Под гудок, оповещающий о начале очередного заезда, Арсений обнаруживает Антона в последних рядах немногочисленных зрителей. Со скучающим видом Шастун наблюдает, как с места срываются две одинаково непримечательные иномарки, в то время как Хантер уже стоит в очереди на старт. Чувствует себя Арсений довольно убито, но подобных скачков настроения больше, вроде бы, не предвидится, так что идет прямо к Антону, коснувшись его локтя, чтобы привлечь внимание.
Взгляд на него обращают не сразу. То ли это отстраненная заторможенность, то ли прикосновение Антон принял за случайное от кого-то рядом; но когда он на Арсения все же смотрит, тут же собирается и сосредотачивается на нем.
— Я пропустил что-нибудь важное? — Арсений цепляет на лицо максимально убедительно невозмутимое выражение.
Его еще капельку эмоционально лихорадит, но он в норме достаточно, чтобы это скрывать. Антон качает головой: не то на его слова, не то на эту попытку в актерство.
— Утка успел напугать своего противника до смерти, — он отвечает, напряженно прищурившись, — а в остальном — ничего. От сегодняшнего вечера ожидать особо зрелищных гонок не стоит, тут половина — зеваки. Но этому черту только дай погонять, — Антон усмехается, пропуская Арсения чуть вперед.
— Понимаю его, — в конце концов, именно желание как следует погонять привело Арсения туда, где он прямо сейчас.
— Я тоже, — Антон кивает. — Хотя когда победитель слишком уж очевиден, мне становится скучновато. С тем же успехом можно просто как следует разогнаться в каком-нибудь пригороде, где камер повсюду нет.
— Поэтому было то представление на первом заезде у Позовых?
— Отчасти, — Антон поднимает руку на автомате, хочет, кажется, положить ее на чужое плечо, но почти сразу же опускает обратно, так этого и не сделав.
У Арсения от этого слабо сжимается что-то в груди.
— Разница все же есть, — говорит он, помедлив. — В смысле, зависимость от контекста. На профессиональной трассе, например, соревнуются не просто люди, а целые команды: механики, менеджеры. Это развязывает руки и как будто отбирает чувство персональной ответственности, но вместе с ним — и власть над происходящим. Так, конечно, спокойнее. Но и победа, и поражение ощущаются, будто они не совсем твои.
Антон не отвечает, задумывается. Вполоборота Арсений видит, что смотрит он немного мимо его лица, изучая следующие две машины на старте. Закончили ли уже предыдущие? Никаких звуков со стороны финиша, расположенного всего метрах в двухстах за поворотом, Арсений не слышал.
— Боже, — он нервно смеется, прикрывая глаза одной рукой, — только сейчас понял, насколько самовлюбленно это звучит.
— Вовсе нет, — мягко осаживает Антон. — То есть, совсем чуть-чуть да, но немного самовлюбленности это нормально для спортсмена на соревнованиях. Даже полезно.
Арсений на это скептически хмыкает, пожалуй, скорее из вредности:
— Тебе ли не знать.
Совсем не обидевшись, Антон улыбается. А потом, почувствовав короткую вибрацию, достает телефон из кармана, пробегается взглядом по высвечивающемуся на экране блокировки сообщению и говорит:
— Утка следующий. Пойдем к финишу, встретим, — это: уже вернув аппарат обратно и смотря на Арсения, выражая не тоном, но глазами вопрос.
Какая-то часть внутри вся обращается в протест против этой идеи, но ее — капризную и эгоистичную — слушать не хочется; не когда глядят с таким уважительным участием к его мнению и состоянию. Им не хочется злоупотреблять, хочется — как-то убрать из чужой памяти воспомнание о недавнем срыве и всем собой дать понять одновременно, что в заботе Арсений вовсе не нуждается, но и заслуживает ее. Быть какой-то там версией себя, может, не лучшей, но той, которая Антону больше понравится — хочется.
Что, вообще-то, бред. По собственным Антона словам Арсений ему понравился уже тогда, когда крыл его хуями в овраге.
— Пойдем, конечно, — живо отзывается он тем не менее.
Антон несколько задумчиво, но кивает и жестом показывает следовать за собой, направляясь вдоль конусов. Арсений идет на шаг позади и не может оторвать взгляда от чужой покачивающейся при ходьбе окольцованной широкой ладони.
``
Гламурное чудище появляется из-за поворота секундами десятью ранее, чем ухоженная, но явно для такого не предназначенная черная Камри. Хантер несется в сторону финиша с ревом и грохотом, фарами светит хищно, выглядит, будто не то наедет сейчас на зрителей, не то развалится по дороге. Зрелище, конечно, фантасмагорическое — Арсений оценил.
Но все остаются живы и целы. Ворвавшись за линию финиша, УАЗик тормозит так резко, что чуть носом не клюет новый асфальт, и Эда, вывалившегося с водительского с безумной улыбкой, сносит восторженным улюлюканьем. Подоспевает второй гонщик, толпой практически проигнорированный. Кажется, шуганного клерка, понуро вылезающего из своей машины, замечает только Арсений — и сам Эд. Он подскакивает к худощавому тут же оцепеневшему мужчине рывком, хватает за плечи, встряхивает хорошенько; его глаза, кажется, светятся тем же светом, что и прожекторы фар. И просто орет тому в лицо:
— Охуенно! Просто охуенно!
Клерк сжимается до размеров подростка, только вступившего в пубертат, со слабой улыбкой мученика. А клич Утки нестройно подхватывают несколько человек со всех сторон; Арсений ловит себя на том, что и сам слегка маниакально посмеивается.
— Парня спасать не надо? — спрашивает он у Антона, глядя, как несчастного стискивают в объятиях.
— От Утки-то? — тот внезапно серьезнеет. — А от него не спастись.
И лицо, и голос при этом такие, будто Антон детям у костра страшилку рассказывает, и Арсений не может не рассмеяться уже в полный голос. На чужое веселье расцветает и Антон: довольной широкой улыбкой. Народ вокруг тем временем потихоньку утихомиривается, с недружными переговорами принимается ждать следующих водил, и со смехом уходит остаточная тяжесть в душе и теле, уступая заряду, привычному подобным мероприятиям. Не в последнюю очередь Арсений их посещал именно из-за атмосферы, эдакого ощущения, будто вся эта толчея незнакомцев с ним самим заодно состоит в сговоре, согласно которому пару часов все дружно забывают о несвободе своих обыкновенных жизней. Будь ты хоть менеджер, хоть врач, хоть инженер, хоть актер, здесь — важны только минуты, что ты со всей дури давишь на газ.
— Охуенно! — хриплым рычащим слышится совсем рядом.
Обернувшись, Арсений обнаруживает Эда сантиметрах в пяти от себя. Он давит в себе импульс, приказывающий отшатнуться; улыбается вместо не так же безумно, но где-то рядом.
— Было мощно, — соглашается, встречая чужой взгляд.
Возможно, Эд, как бешеная собака, способен почуять страх.
— Неплохо, — вклинивается Антон. Складывает руки на груди с самодовольным видом, — но меня бы ты не обогнал.
— Ой, бляха, не возникай, — Эд ощеривается. — Тока языком треплешь. Слабо на выносливость по Каширке?
— Ты точно въебешься, а я не убийца, — злорадно мурлычет Антон.
Эд пихает его кулаком в плечо со сжатым, но добродушным:
— Мудень, — а после теряет вдруг всю шутливость одномоментно: — Я тя однажды сделаю.
На это Антон только хмыкает:
— Буду ждать.
Наблюдающий за этой перепалкой Арсений, видевший много таких и во многих участвовавший, чувствует странное умиление. И думает, что даже не болеет за, а уверен в Антоне — заочно. Стиль Эда — хаос, на дороге он дикий зверь, не скупящийся на рискованные шаги, и это по-своему восхищает; но Шастун — настоящий мастер. Вновь возвращаются мысли о том, каково было бы разделить с ним гоночный трек.
— Ну а ты, дядя, — Эд тяжело опускает ладонь на его плечо, будто прочитав мысли, — не хочешь тряхнуть стариной?
И несмотря на формулировку, агрессии от него не исходит.
— Не хотелось бы оказать пагубное влияние на чью-либо самооценку, — улыбается Арсений со всем своим обаянием.
Со стороны Антона слышится плохо скрытый в ладони прыск. Эд закатывает глаза.
— Да тьфу на вас, — парень действительно сухо сплевывает, спасибо, что в сторону.
Антон рядом уже откровенно помирает, сдерживая рвущийся смех, а взгляд Эда, кажется, немного смягчается. Незначительно, но ощущения, что он готов живьем выгрызть из Арсения душу, больше нет; о большем он просить и не собирается. Взрывается возбужденным воплем толпа с окончанием новой гонки, сделав продолжение разговора временно невозможным, а когда утихает, к Эду обращается подуспокоившийся Антон:
— Будешь еще сегодня?
— Не, — тот отмахивается, — завтра на студию, а тут тухловато все-таки. Погнали обратно.
Только втянувшийся было в процесс Арсений сникает. Да, смотреть здесь действительно больше особо не на кого, но уходить не хочется все равно; как и возвращаться в неловкую, потрескивающую напряжением тишину, с которой салон УАЗика неизбежно ассоциируется.
— Я останусь, — вместо него говорит Антон. — Ты поезжай, если хочешь.
Он смотрит на Арсения с немым вопросом, как будто на него не очевиден ответ.
— Я тоже еще посмотрю, — кивает тот.
— Дело ваше, — Эд, безразлично пожав плечами, бросает: — Бывайте, — коротко пожимает Шасту протянутую ладонь и, быстрым взглядом смерив замершего в неуверенности Арсения, удаляется прочь.
Розовая подсветка зажигается внутри его адской машины, кажется туманом больше, чем светом сквозь тонировку. Вскоре после того, как, перед ним освобождают дорогу, стихают грохот и рев, и Антон с Арсением остаются вдвоем, если не считать разномастной гурьбы болельщиков.
— А домой как? — запоздало вспоминает Арсений, впрочем, не слишком на самом деле из-за этого переживающий.
В своем нынешнем состоянии он по ощущениям способен доковылять до Патриков на своих двоих.
— Такси вызовем, — Антон достает пачку сигарет из кармана толстовки. — Мы все-таки не совсем в лесу, тут город какой-то рядом.
Повинуясь инстинктам курильщика за компанию, Арсений достает и свою пачку, с удивлением замечая, как из-за поворота по очереди появляются миниатюрный Смарт и семейный Фольксваген; да уж, любопытный тут контингент. Щелкнув Зиппой, расслабляется.
— Кстати об этом, — затянувшись, окликает Антон, — на самом деле все уже практически кончилось. Прогуляться не хочешь?
Арсений прислушивается к себе и обнаруживает: он вовсе не на гонке хотел остаться. К чудесным образом уравновешивающей компании Антона его существо тянется куда сильнее, чем к наблюдению за не особо интригующими заездами; а пройтись звучит просто отлично для тела, горящего возбуждением. Поэтому он с готовностью отвечает согласием, и уже нога в ногу они, сверившись с картой, направляются в темноту.
