Дорога уходит вдаль, с обеих сторон заключенная в объятия черного воротника спящего леса. Хотя до города всего километра два, речи не идет ни о каком освещении; Антон и Арсений держатся обочины и сверяются время от времени с картой. Не то чтобы так уж велик шанс заблудиться: путь-то один, — и все же. Шуршит под ногами песок с мелкими камешками, сухим сором листьев, травы и обломков веток, а острые пики еловых вершин пронзают густое небо. Далеко за спиной остались гвалт голосов болельщиков, шум моторов, скрип шин; здесь — тишина такая абсолютная, будто забравшаяся в самую глотку, отняв даже возможность себя разорвать. Арсений слышал когда-то, что лес никогда не молчит, но этот точно им не доверяет, стиснув в тисках беззвучия.
Только шаги: собственные и Антона, — глухо бьются о стенки их вакуумного пузыря изнутри.
Антон так и идет чуть впереди. Арсений не видит его лица, но оно представляется ему расслабленным и слегка задумчивым, не обремененным необходимостью быть для кого-то здесь чем-то, кроме стандартного набора органов чувств. По крайней мере именно так Антон выглядит, когда ведет машину; отчего бы ему не выглядеть так же, когда он ведет Арсения за собой.
Сам он в небыстрой ходьбе и полной как будто бы отрешенности от внешнего мира совсем растворяется. Смотрит то на чужую спину, возвышающуюся в паре шагов впереди, то наверх, где, кроме редких огней самолетов, высматривать нечего. Так увлекается, что едва не впечатывается в Антона всем телом, когда тот вдруг останавливается, обернувшись к нему.
— Получше? — спрашивает, закуривая.
Его глаз не видно почти, но теплоту взгляда Арсений чувствует кожей.
— Гораздо, — он говорит одновременно с тем, как осознает: с удивлением и облегчением. — Прости.
— Даже не думай, — Антон то ли головой качает, то ли просто встряхивает своими кудрями. — Бывает.
У Арсения вырывается тяжелый вздох. «Бывает» — пожалуй, одновременно лучшее и худшее описание происходящего. Проблемы, резкие перемены, конфликты и срывы — все это, конечно, «бывает», но ему абсолютно не хочется производить впечатление человека, существующего в подобном бытии постоянно. Он же харизматичный, разносторонний, успешный, в конце концов.
— Арс, — Антон повторяет с мягким нажимом, — так бывает.
Возникает чувство, что он легко коснется сейчас чужого локтя или плеча, — но этого не происходит. И Арсений понимает и уважает Антонову чуткость, даже, пожалуй, за нее благодарен, только сейчас она не помогает вообще.
— Пойдем, — улыбнувшись сдержанно, даже не уверенный, что это заметно, Арсений первым вновь сходит с места. — Думаешь, там что-нибудь открыто еще? Кофе хочется, смерть.
— Я бы не рассчитывал, — Антон идет теперь рядом, нога в ногу. — Разве что если заправку найдем.
Арсений фыркает:
— Я сказал кофе, а не помои.
— Ой, простите, пожалуйста, — язвительно тянет Антон. — Я имел в виду, разумеется, в области же круглосуточные «Кофемании» на каждом шагу.
Арсений легко пихает его плечом в сторону кювета, и Антон театрально заваливается вбок, едва не покатившись вниз кувырком. На секунду кажется, будто он действительно потерял равновесие, и Арсений тут же хватает его за локоть, дергает на себя; только Антон твердо встает на ноги несгибаемой неваляшкой. И смеется — шуршанием мелкого сухого мусора и песка.
— Дурень, — Арсений шипит, тут же отдернув руку.
Антон смеется ярче, дурашливо кланяется.
— Польщен.
И вместе с чужим смехом мир вокруг вдруг оживает звуками: становится слышно, как ветер перебирает листьями, как в высокой траве что-то живет, ползет и крадется, как в пучине деревьев копошатся тени, как ведут свои стрекотные беседы сверчки. Лес по обе стороны от двухполосной дороги перестает быть глухими стенами, становится — густым, дышащим; загадочной, но приветливой пропастью в другой совершенно мир. И размываются оковы ошейника, поймавшего голос; Арсений смеется тоже, и ему, смеясь, легче становится даже дышать.
Правда ведь: так бывает. Бывает вообще по-всякому.
Резко почувствовав обволакивающее спокойствие, Арсений, которого заебало откровенно, что Антон теперь шугается его трогать, протягивает ему ладонь. Тот, большим и указательным взяв за край, на автомате предлагает свою сигарету, но Арсений руку с ней отталкивает, свою вновь требовательно раскрыв — не угадал, думай дальше. Антону на размышления требуется несколько секунд, прежде чем он неуверенно вкладывает свою свободную руку в чужую, и Арсений тут же одобрительно переплетает их пальцы.
Ему, честно, плевать сейчас, как это выглядит. Их не видит абсолютно никто; да даже они друг друга — едва-едва. Зато от Антона доносится теплый смешок, и он утягивает обе их руки вниз, сцепившись с Арсением еще крепче. Не случайность, не неловкое недопонимание, а взаимный выбор, за которым не стоит пока ничего оформленного, кроме ненавязчивого желания ощущать чужое присутствие.
Город, вскоре выросший вокруг девятиэтажками, спит. Не глядят светом окна, не горят гостеприимно вывесками магазины, не встречается по пути ни одного прохожего, сколько бы они ни углублялись в центр. Хотя, что вообще в таком месте центр? Шагая сквозь спальные районы уже минут двадцать, Арсений приходит к выводу, что это не район вовсе, а попросту спальный город. Весь. Целиком. Бетонный улей, замерший, точно даже не дышащий, неуютный и неживой; трагичный пример ближайшего Подмосковья, высосанного насухо во славу развития мегаполиса, куда все местные жители ежедневно совершают полуторачасовое путешествие на работу.
Поежившись, Арсений безотчетно крепче вцепляется в чужую ладонь. Улицы кажутся настолько вымершими, что вряд ли здесь даже гопники водятся, а потерять Антона из виду хоть на секунду панически страшно. Будто в отсутствии оберега в виде живого тепла рядом из-под ближайшей Лады точно выскочит что-то и Арсения тут же сожрет. В ответ, кажется, настолько же неосознанно и нервозно Антон большим пальцем оглаживает косточку на его запястье.
— Я и забыл, насколько типовая многоэтажная застройка выглядит… угнетающе, — Арсений признается, мысленно вспоминая низенькие европейские города.
— Уже хочешь уехать? — Антон косится на него понимающе.
Арсений, задумавшись на секунду, качает головой. В паре метров от них у подъезда стоит небольшая лавочка, и он тянет Антона к ней, воровато поглядывая вокруг. В подвальном окне видятся два мигнувших золотом глаза: видимо, кошка, — но в остальном никого, кто мог бы им помешать. Они присаживаются, соприкасаясь коленями.
Какое-то время — молчат. Стелется свежий ночной воздух по пыльной улице, еле слышно гудит фонарь, луна с откусанным боком выглядывает из-за крыши напротив стоящего дома. Прохладно. Стоило, возможно, накинуть какую-то кофту, но об этом думается в последнюю очередь; а рука Арсения так и лежит в чужой руке.
— Когда я только приехал, — вдруг начинает Антон, — Москва меня напугала. Не масштабами даже, Воронеж тоже, чай, не деревня, а знаешь… темпом. Здесь такое течение бешеное, а я себя чувствовал, будто меня, как ребенка, кинули в самый центр, чтоб научился плавать. И непросто было, прям, очень непросто. Но я много раз думал, что, хоть в Воронеже бы наверняка прожил совсем не плохую жизнь, я рад, что решился.
— Много раз? — Арсений хмыкает.
— Что, не верится?
Арсений пожимает плечами.
— Ты не производишь впечатление человека, часто предающегося ностальгии. И вообще сомнениям.
— Лестно, — Антон усмехается, — но далеко от правды. Я просто стараюсь не давать им мной руководить, но совсем от такого избавиться невозможно. А ты, — он неожиданно оборачивается к Арсению, — если бы знал, что случится, остался бы?
Арсений теряется, столкнувшись с пытливым взглядом; впервые, кажется, за все время не пассивно наблюдающим, а глядящим пристально. Оперевшийся локтями на колени Антон в тусклом свете выглядит размыто, поэтому — больше и мягче. Арсению думается, насколько уместно было бы прилечь ему головой на плечо; а над заданным вопросом не думается совсем, потому что ответ приходит мгновенно:
— Нет, — Арсений говорит твердо. — Я, может, жалею, что ушел с улиц под камеры, но ни о чем другом. И было же много хорошего, чего здесь бы не получилось. Например, в Москве я вряд ли смог бы несколько лет открыто жить вместе с другим мужчиной, — признание вырывается само по себе. Арсений не успевает даже испугаться: Шастун сразу кивает, чуть улыбается и едва заметно крепче сжимает его ладонь.
Простое, но необходимое невербальное подтверждение, что все в полном порядке.
— Это главное, — Антон говорит спокойно. — Когда тебя опять захлестнет, думай о том, что оно того в любом случае стоило.
Арсений резко вдыхает:
— Хотелось бы, чтобы не захлестывало.
— Хотелось бы, — Антон с кивком отворачивается к небу, — но на всякий случай.
Надкусанная луна совсем укатилась за дом, и небо пустует. Цвета грязной покрышки, оно едва ли напоминает то великолепие, какое показывают на снимках НАСА, и поверить в жизнь на других планетах, глядя в глубь этой мутной гущи, ужасно сложно.
— А я в планетарии был, — говорит Арсений, потому что хотел весь вечер.
— И как? — Антон отзывается, вновь скосив на него взгляд.
Арсений ежится, вспоминая, как внутри зудела ничтожность.
— Кажется, мне наврали, — усмехается он.
Антон откидывается на спинку лавочки, совсем запрокинув голову, всматриваясь внимательно в верх.
— А под Воронежем звезды видно, — говорит он тускло.
И под Парижем тоже, — Арсений не говорит.
``
Их развозит по домам такси, где Арсений дремлет всю дорогу до первой точки: квартиры Антона. Тот сомневается, будить ли его, когда машина въезжает во двор, но в итоге все-таки трогает легонько за плечо и тихо желает спокойной ночи, прежде чем выйти. У Арсения смешно взъерошились жесткие волосы, устало, но тепло смотрят сонные глаза и голос хрипит; у Антона память о тепле чужой ладони греет загрубевшую кожу. И еще прочитанное в дороге сообщение Позова — душу.
«Няня Тео может забрать».
Хорошо. Это — очень хорошо. С Эдом бы только поговорить, а то, честное слово, человек совсем без тормозов, но в остальном — хорошо. Машины спят у подъезда, погасив фары, все еще горит пара окон вокруг, но в основном: сонная тишина и абсолютное одиночество накрывают, стоит оказаться на улице.
Антон думает, как ему хотелось бы дать Арсению знать, что он понимает его куда больше, чем кажется. Может быть, не историю целиком: с аварией, журналистами, огромной фанбазой, резко развернувшейся к тебе спиной, — но с побегом — да. Антон ведь тоже сбежал.
Пришел в ужас в какой-то момент, что менеджером среднего звена в какой-нибудь захудалой конторке проведет всю свою жизнь. Что однажды согласится на свидание со знакомой знакомых, просто потому что будет тошнить от холода простыней, да так и смирится с ее наличием рядом, как мирится с неотстирывающимся пятном на любимой футболке. Что так ни разу и не попробует по-настоящему рискнуть вообще всем. Вот и сорвался в Москву, когда Макар предложил, буквально с косарем на бензин в кармане.
Было ли тяжело? Страшно, голодно, одиноко? Да было, конечно. Но сейчас ни эти годы метаний, ни то, к чему Антон в итоге пришел, он не променял бы на корочку Воронежского ГАУ, не потому что в ней есть что-то плохое, а просто потому что в ней нет — того, что Антону нужно для счастья.
И это даже не дорога, не Волга, не педаль в пол, не деньги за выигрыш, не крики толпы; это — абсолютная уверенность, что каждая прожитая секунда была зачем-то. Сегодня: затем, чтобы молча идти с Арсением за руку в темноте пригорода и чувствовать, как постепенно успокаивается его пульс, а сухие пальцы подрагивают, цепляясь крепче.
Антон, раздевшись в темноте, ложится в кровать, напоследок сбросив Арсению сообщение, чтобы написал, когда доберется домой. Простыни холодные, но это не страшно.
``
Пропущенные от Исабель — не то, что Арсений хотел бы увидеть первым делом по пробуждении. Но кто его спрашивает.
Он садится, сонно слепленными глазами глядя на экран телефона. А проснулся ведь в отличном настроении, насколько это возможно: по крайней мере впервые за долгое время без чувства, что он, как Титаник, движется прямиком в направлении неминуемой катастрофы. По всей видимости, потому что крушение произошло, пока он спал.
За окном тихо — здесь, впрочем, всегда тихо, еще бы не было за такие деньги, — а из-за двери доносятся еле слышные свидетельства чьей-то активной жизнедеятельности. Время — два часа дня. Арсений перезванивает прежде, чем успевает передумать.
—
Доброе утро, — голос девушки звучит относительно дружелюбно.
— Доброе, — Арсений выходит на лоджию, устраивается в кресле. — Ты звонила.
—
Ты за новостями следишь?
Поморщившись, он закуривает и издает неясный набор звуков.
—
Так и думала, — Ис хмыкает. —
Тогда спешу тебя обрадовать: пацан не станет подавать в суд и даже дал комментарий, признавшись, что сам виноват в аварии.
А вообще-то стоило бы, думает Арсений.
Мог бы немало денег срубить.
— И ты, конечно, никакого отношения к этому не имеешь.
—
Разумеется, нет, — девушка издает усмешку. —
Я всего лишь предложила ему компенсацию в размере твоей месячной зарплаты.
— Даже не полугодовой? — Арсений вытягивает ноги, расслабленно растекаясь по подушкам. — Ты умудрилась поговорить с ним раньше, чем когда у него появился доступ в интернет?
— Я просто напомнила ему, что он и сам участвовал в нелегальной гонке, только и всего. Ну и наглядно показала, сколько он будет должен, если вдруг проиграет дело.
— Он бы не проиграл.
— Это детали.
Арсений глубоко затягивается. Он, конечно, не строил иллюзий касательно методов решения проблем, к которым прибегает его начальство, и угрызений совести по этому поводу не испытывает: то, что парень сам виноват в аварии — чистая правда, — ему просто — противно от напоминания, какое болото этот ваш профессиональный спорт. И от того, что он сам так или иначе является его частью.
— Мы уже заявили, что ты временно отстранен, — продолжает девушка, —
и твое молчание на руку, но хотя бы один пост с извинениями был бы кстати. Необязательно его писать, просто дай мне доступ к аккаунту.
— Нет, — отрезает Арсений.
С той стороны слышится усталый вздох.
— Арс…
— Я в самом начале сказал, что свои соцсети буду вести самостоятельно, и придерживаюсь этого мнения до сих пор. Кроме того, что бы я ни сказал, это воспримут в штыки.
— Сейчас да, — Ис переключается на самый ненавистный Арсению тон: будто объясняет что-то очевидное маленькому ребенку, —
но нам надо будет как-то возвращать тебя в игру, когда все уляжется, ты не забыл?
Мгновенно: Арсений чувствует, как все тело стягивает ощущением головокружения. Мысль о том, что — туда — придется вернуться, он отгонял от себя все эти дни, и сейчас она так шокирует, что едва получается удержать сигарету.
— Потом поговорим, — Арсений едва не сбрасывает звонок мгновенно, но заставляет себя этого не делать. — Я подумаю насчет поста, но ничего не обещаю. Ис, — он говорит с нажимом, почувствовав, что девушка собирается что-то сказать, — потом.
Она отвечает после паузы:
— Ладно. Надеюсь, ты осознаешь последствия.
О, да, Арсений осознает. Больше, чем кто-либо.
— Пока, — не дождавшись ответного прощания, он жмет на сброс.
Бычок ломается о все ту же несчастную вазочку.
