«Devoted Mad Dog»

Исаму не была чересчур наивна. Всё это время ей казалось, что всё как-то слишком просто, и это точно повлечёт за собой последствия. И вот они, в лице Манджиро Сано, наставившего на нее дуло пистолета. Уже даже примирившись со своей участью, она смогла немного улыбнуться сквозь боль и слёзы. Так это он сдал… Конечно, Исаму никогда с Коко толком не разговаривала, но слышала краем уха разговоры о нём, и все, увы, нелестные. На секунду взглянув в чёрные глаза, она отвела свой взгляд и прикрыла свои веки, готовясь к худшему с полной уверенностью, что это конец. — Кто бы мог подумать… — слабо усмехнулась девушка, чувствуя холодный металл оружия около головы. Страх постепенно смешивался с непонятно откуда взявшимися гневом и обидой. Хотелось высказать всё, что накипело, пускай и сразу поплатится за свои слова. — Десять лет. Десять грёбаных лет я таскалась за тобой по собственной воле, старалась заботиться, пока тебе было откровенно насрать, жива ли я вообще, а тут тебе вдруг резко башню сорвало? Как это понимать, скажи?! Что, внезапно осознание пришло, что единственный человек, которому на тебя не плевать, может съебать, потому что задолбало?! Санзу не успел никак остановить истерику Исаму, и лишь заключил, что она совершила фатальную ошибку, открыв свой рот. Майки изобразил презрение на лице и выстрелил ей в ногу ниже колена. Сначала раздался крик, а после из глаз девушки прыснули слёзы. Ее маленькое тело тряслось, а кровь медленно разливалась по полу. На фоне этого хаоса Харучиё, видимо, отчаянно решил, что раз уж умирать, то сегодня, и пошёл к Майки. — Хватит… — он сел на колени перед ним, рядом с Исаму, и посмотрел Сано в глаза. — Остановись, Майки. Ты ведь на самом деле этого не хочешь. — Хорошей псине нужно послушно скулить у моих ног. Какой ты сообразительный, Санзу. Хорошим знаком было то, что пуля не прошла насквозь, и серьезного кровотечения не было, однако ситуация от этого лучше не стала. Понимание того, что Манджиро спятил окончательно было ясно, как день, но с чего вдруг? Вопросы заполняли голову Исаму, пока она часто дышала через приоткрытый рот. Слёзы текли не то от боли, не то от страха. — Прости меня, Хару, что втянула в это, — сквозь слёзы и боль сказала девушка, пытаясь улыбнуться. Тяжело было окончательно смириться с участью умереть в своей небольшой квартирке, жалея лишь о том, что все эти годы, по сути, были отданы не тому. — И спасибо тебе за всё, что ты сделал для меня… Харучиё стоял на коленях, но гордо держал подбородок, выжидая реакцию Майки. После выстрела в ногу Исаму, у Акаши осталось в два раза меньше надежды на то, что они оба выживут сегодня. Слишком запоздало до его измотанного болью и рознящимися мыслями мозга стало доходить, на что он решился и что он собирался сделать. Чувство вины шло вразрез с дьявольским желанием владеть чужой жизнью, душой и чувствами — иными словами, быть для кого-то тем же, кем для него являлся сам Майки. Впервые за долгое время он совершал какие-то действия не по чужой указке. Впервые его увлекло что-то по-настоящему. Прядь крашенных, розовых волос упала на лицо, когда его подбородок опустился. Несмотря на то что у Харучиё не было большого опыта общения с женщинами, и уж тем более романтических отношений, некий тихий голос разума шептал: «Ты не способен на чувства, ты обманул сам себя». Желание обладать не может приравниваться к чувству любви. Это была одержимость. И единственное, что отличает Исаму от других девушек только то, что она принадлежит Манджиро. Тому самому Манджиро Сано, который всегда отнимал у него что-то ценное, начиная с детских игрушек, заканчивая свободой и собственной волей. Мысли летели с невероятной скоростью, всего за двадцать две секунды он пришел к выводу, с которым не хотел мириться, но который был единственно верный и правильный: Харучиё был таким же «ничтожным», какой ничтожной в его глазах была Исаму. Он забыл, что такое чувствовать свое сердце и слышать свой голос. Он забыл, что значит делать свой собственный выбор. Он забыл, что значит думать о себе… Именно так живут слабые, бесхарактерные люди, разрешая делать другим со своей жизнью что угодно, обделяя себя, лишь бы забыться, и передавая всю ответственность в чужие руки. И руки Майки способны крепко хватать, сжимая чужие жизни, ведь они не являлись для него ценностью, но хорошей игрушкой. Ему нравились чужие страдания — сам он давно забыл, какого это, но вспоминал это таким образом, будто саркастично ностальгируя. Манджиро… на самом деле, Манджиро и вовсе не мог вспомнить, когда испытывал яркие чувства и эмоции: заинтересованность, печаль, веселье… другими словами что-то, кроме застилающей глаза ярости, которую просто некуда деть и невозможно подавить. Иногда наркотики помогали ему, но лишь тогда, когда он терял способность думать, проваливаясь в пустой сон… Если же эйфория накрывала его с головой, возбуждая процессы головного мозга вырабатывать дофамин… Такое Майки попробовал лишь однажды, очнувшись через сутки в луже чужой крови, в изодранной одежде и с дико гудящей головой. Санзу не рассказывал, что произошло, а Сано не спрашивал — и так было ясно, что еще одна невинная жизнь была загублена руками Манджиро. Взгляд черных, безразличных глаз замер на луже крови и трясущейся от шока и страха девушке. Взгляд пронзительных голубых глаз встретился с карими и заплаканными. «Почувствую ли я что-то, когда она умрет?» Харучиё сдался. Харучиё был слаб. Харучиё обманул себя. Курок пистолета перевелся вновь на висок девушки, а Майки хотел было что-то произнести, но Акаши его опередил: — Стреляй. …Мгновение тишины прервал приглушенный выстрел. Темные короткие волосы девушки, которые едва начали доходить до каре взметнулись, а голова откинулась в сторону, падая на пол. На лице Исаму было выражение беззаботности, все мышцы, в том числе и лицевые расслабились, глаза смотрели в никуда. Оба парня не могли оторвать взгляда от мертвой девушки несколько минут, а потом Майки вернул предохранитель на место, вынул обойму и показал Санзу: — Пули кончились. Тебе повезло, Харучиё.