Соседи

21:31 Кому: Юлёк: Юлька, что ты обычно чувствуешь в момент поцелуя?   21:34 От кого: Юлёк: Э-э-э… Ильина?)) Даже не знаю, что сказать. Зависит от того, насколько парень зацепил) И еще от того, как целует) Мне нравятся напористые ребята, которые знают, что с девушкой делать надо, а телячьи нежности не люблю) Чувствую, как в животе ухает, бабочек. Иногда уносит, иногда не уносит. Что, свершилось?))   21:35 Кому: Юлёк: Свершилось, да не свершилось. Идиотская ситуация свершилась.   21:37 От кого: Юлёк: Ну-ка, ну-ка?   21:38 Кому: Юлёк:  Мы гуляли в Лужниках, я свалилась с парапета на набережной, меня поймали внизу, прижали к себе… И вот. Блин, Юль! Что со мной не так? Меня прокляли? Почему я ничего не ощутила?   21:45  От кого: Юлёк: Ты уже дома?   21:46 Кому: Юлёк: Нет, на лавке у магазина высиживаю, минут пятнадцать еще – и домой.   21:49 От кого: Юлёк: Короче, мысль простая: втрескаешься по уши – ощутишь. Правда, лично со мной по уши последний раз на третьем курсе случалось. И тогда же я последний раз из-за мужика ревела. С тех пор я себе такого не позволяю, легкой влюбленности достаточно. Уж лучше я ими буду вертеть, чем они мной. Что, совсем ничего не почувствовала, что ли? А Вадим что?   21:51 Кому: Юлёк: Ну, что-то, может, и почувствовала, отторжения не почувствовала, но до тех ощущений, о которых в книжках пишут, как до луны. А что Вадим? Сказала, давай не торопиться. В бурный восторг он не пришел, но лесом тоже пока не послал, вроде немножко обиделся, а вроде и понял. До дома довез, еще и на концерт позвал в субботу. Пошли с нами, а?   21:53 От кого: Юлёк: Ильина! Выныривай уже из своих книжек)) Жизнь – это тебе не сказки и не дамские романчики, принцев наперечет и все они давно и счастливо женаты. Ты сколько его уже маринуешь? Третью неделю?   21:53 Кому: Юлёк: Да. Ну, ты же сама говорила, что соскочить всегда успею.   21:54 От кого: Юлёк: Вот сейчас самое время определиться! Не динамь парня. А если самой не нужен – мне отдай))) Что за концерт?         «Сейчас начнется…»   21:55 Кому: Юлёк: Группа какая-то с непроизносимым названием. Егор в ней играет. Но я вот всё думаю, может лучше отказаться, чтобы не «мариновать»?   21:56 От кого: Юлёк: И пропустить такое?!?!?! Нет уж, три дня погоды не сделают! Погоди до субботы!         «Отстой! Во что я вляпалась?»         Удрученно вздохнув, Уля бросила телефон в сумочку и огляделась по сторонам. Пока она тут высиживала, летние сумерки успели сгуститься, фонари, не сговариваясь, в один момент вспыхнули, и окна в домах замерцали полутенями, зажглись огнями: тусклыми и яркими, жёлтыми, белыми, оранжевыми, серо-синими и даже одним малиновым. В этот самый момент кто-то, лежа на диване, бездумно щелкал каналы, кто-то укладывал спать детей, кто-то наконец урвал время на коротенькую тренировку по YouTube, кто-то достал пяльцы и нитки, спицы и шерсть, краски и ватман. Кто-то ужин готовил, и запахи котлет и жареной картошечки благодаря открытой форточке вдыхал весь двор. Кто-то перемывал гору посуды за домочадцами и ворчал себе под нос, уставший. А кто-то залёг в постели с книжкой. Если бы она сейчас была дома, точно бы уже залегла. Ближе к новому году эти же окна нарядно замигают зелеными, синими, красными, разноцветными шторками гирлянд, и воздух наполнится коллективным ожиданием чуда. А пока – пока обычный день, один из сотен в году, завершается незамеченным людьми. Из готовящегося к закрытию магазинчика выходят последние посетители: в основном мужчины со звенящими стеклом пакетами, и молодые парочки, и по лицам их видно, что всё у них сегодня еще впереди.         В одиночестве на улице в такое время Уля ощущала себя не очень-то уютно. Зябко поежившись, она в очередной раз сокрушенно подумала о том, что выбрать на вечер легкий топ и рубашку у неё мозгов хватило, а предугадать, что ближе к ночи в таком одеянии дуба даст, – нет.         По очередному кругу прокрутила в голове их с Вадимом «свидание», как сам он его и назвал. Вадик позвонил в полдень и позвал куда-нибудь выбраться вдвоем после работы. Она, памятуя о своем твердом решении перестать просиживать штаны дома, согласилась, можно даже сказать, что в этот раз в охотку.         Уже к четырем дня Вадим ждал её в машине под окном: видать, топ-менеджеры PR-компаний с учетом близких родственных связей с директорами этих самых компаний себе подобные вольности позволить могут легко и не заморачиваясь о последствиях. Когда Уля спустилась, выяснилось, что сам он планировал ужин в ресторане. Но Ульяна, рестораны посещавшая редко и чувствовавшая себя среди расфуфыренных дамочек и их статных взрослых мужчин ужасно неловко, предложила альтернативу: прогуляться по набережной в Лужниках, где последний раз была лет пять назад. Вадим удивился, на лице там было всё написано, однако возражать не стал и они поехали. Вел аккуратно, соревноваться-то было не с кем, болтал как всегда много, но за те несколько часов, что они провели вместе, успел расспросить и её – и про друзей, и про семью, и про увлечения, и про образование. Словом, наконец проявил интерес к ее жизни. И Уля как-то расслабилась наконец в его присутствии. А вволю накатавшись на электросамокатах, нагулявшись по набережной, натрескавшись мороженого – пошла опять диета по одному месту! – насмеявшись над забавными историями из жизни пиарщика обыкновенного, разомлела окончательно.         Вадим словно немного иначе сегодня раскрылся. После выезда в чисто поле к парапланам до него, видимо, таки дошло, что не надо из себя никого перед ней строить – не поможет. И мгновенно стало проще. И понятнее. Они тогда вдвоем в город возвращались: Егор остался на второй заход, а Ульяна торопилась на пилон, да и у Вадима имелись планы на вечер. И по пути взахлеб, не замолкая ни на минуту, делились друг с другом впечатлениями.Уля рассказывала о том, как, оказывается, круто поваляться в траве вдали от городского шума и давящих стен, а он – о том, как, оказывается, круто покорять небо. За бабочек пятый уже, наверное, раз извинился. Довез её до школы танцев, чмокнул в щечку и воодушевленный умотал в спортзал. Выяснилось, что спорт у него пять дней в неделю, по будням, но пятницу из-за инцидента с треклятыми насекомыми он пропустил и планировал отработать в воскресенье.         Сегодняшний вечер тоже тёк на удивление неплохо. Ровно до тех пор, пока Уля, вконец не разгулявшись и не осмелев, не полезла на парапет, отделяющий набережную от Москва-реки. А потом как в дурацких романтических комедиях: с резким порывом ветра с воды потеряла равновесие, начала падать, оказалась в его руках, загляделась на ямочки на щеках, утратила контроль над ситуацией... И...         И вроде как у неё теперь есть парень, хоть она, озадаченная отсутствием искр в глазах и донельзя смущенная тем, как быстро осмелели его руки, и ляпнула про «не торопиться». Да, довольно напористый, но зато уверенный в себе, успешный, смелый, знающий, чего хочет от жизни и как это получить, очаровательно улыбающийся, периодами забавно подвисающий, не сказать, что покоривший её глубиной мысли, зато очень симпатичный парень. Да, его многовато на неё одну, но ведь ни минуты не скучно… И…         И где фанфары по этому поводу?         «Поздравляю, Ильина, блин. “Откатить всегда успеешь”»         И концерт еще этот – ну как назло же! Всё одно к одному! И стыдно себе признаться, что не последней причиной, по которой она не дала сегодня Вадиму от ворот поворот, является не только глубинный, по фактам не имеющий под собой веских оснований страх таки встретить сорокапятилетие в компании десятка Коржиков. Но пусть и со скрипом, но лишь благодаря Вадиму начавшее налаживаться общение с соседом. Не Уля ли, сидя у Юльки на кухне несколько недель назад, искренне возмущалась, утверждая, что выстраивать отношения с человеком лишь для того, чтобы к другому поближе подобраться – низко? А теперь на полном серьезе взвешивает все «за» и «против»…          Как легко и непринужденно, оказывается, моральные принципы задвигаются в самый дальний, самый пыльный уголок сознания, когда к стенке прижмет.         «Что же я за человек-то такой?»         Ульяна, наверное, надолго бы увязла в размышлениях о том, что же она за человек-то такой, если бы не телефонная трель. Это мама звонила – разволновалась, что на часах десять, а дочь до сих пор не соизволила явиться. Ответив, что будет ровно через две минуты, Уля подорвалась с места и быстро зашагала в сторону собственного дома, благо идти там было метров пятьдесят. Краем глаза зацепила припаркованную у детской площадки «Ямаху» и поставила в голове галочку: Егор у себя. Влетела в раскрытую настежь дверь подъезда. В последнюю секунду вспомнила, что лифт днём не работал, а значит, придется подниматься по лестнице. Можно бы, конечно, было постоять и подождать, вдруг починили и приедет, но это же потеря времени, а там мама – и мама волнуется.         Лестницы Уля не любила.         Всего лишь на третий этаж.         «Ну, он же, в принципе, неплохой, — размышляла она, перескакивая через ступеньку. Невнятное желание как можно скорее преодолеть несколько пролетов и оказаться в квартире подгоняло в спину. — Может, нужно поласковее с ним?..».         «Но ты ведь ничего не чувствуешь… Что изменится?»         «Тома спрошу… Не, не вариант, он сказал, что в отношениях не шарит…»           «Какого черта?!»         Дверь, отделяющая лифтовой холл от общего тамбура, впервые за несколько лет оказалась заперта. Мысленно желая хорошего вечера людям, въехавшим в квартиру напротив их собственной несколько дней назад и пока не знакомых с правилами, которые устанавливались на этой лестничной клетке десятилетиями, Ульяна начала судорожно перерывать сумку в поисках связки ключей, нашла, вставила ключ в замок и даже успела повернуть... Как вдруг шейных позвонков коснулся тёплый воздух, а в ноздри ударил тошнотворный запах – совсем чужой… Шлейф дешевого одеколона вперемешку с удушающим амбре перегара и обильного пота. Мутное, липкое осознание, что за спиной у неё сейчас вовсе не соседи, пришло стремительно. А в следующую секунду широкая влажная шершавая ладонь запечатала рот, сумка грохнулась на пол, вторая ладонь перехватила запястья, и сознание спуталось. Оглохшая, ошалевшая, перепуганная насмерть, Уля оцепенела: собственное тело перестало ощущаться в то же мгновение, внутренности сковал истый ужас, мозг парализовало. В черепушке билась единственная мысль: «Мама...». Голова не могла принять решение. Сопротивляться?.. А вдруг у него нож?.. Позволить ему делать, что хочет, и сохранить жизнь?.. Нет, не позволит... Попыталась заорать, но рот надёжно заклеили. Попыталась дёрнуться под весом чужого тяжелого тела, что, навалившись на её собственное, придавило к холодной металлической двери, и не могла шелохнуться.           «Господи, кто-нибудь…»         Свистящее дыхание опаляло шею, ухо, пахло кислым, пахло гниением... Грязью… Грязь прилипла к ней, повсюду, не отмыться. Происходящее походило на ночной кошмар, но почему тогда ей не удавалось из него вырваться?          Это не кошмар, это реальность, в которой… А там – мама!         И вдруг все прекратилось – так же внезапно, как началось. Хватка ослабла, давление тонны исчезло, чужака словно оторвало от неё, отбросило. Воздух поступил в лёгкие, и Уля, каждой клеточкой тела ощущая колотящую её дрожь, вместо того, чтобы орать, вместо того, чтобы со всей дури рвать на себя ручку двери и бежать, пока есть такая возможность, резко развернулась к стоящему сейчас за её спиной. Здравый смысл и ватный мозг победило непреодолимое желание врезать этому мудаку по яйцам. Каблуком, с хорошего замаха! Взгляд заметался по перекошенным яростью и испугом гримасам, по рукам, ногам, курткам, волосам и уперся в приставленную к кадыку рослого мужика сталь перочинного ножа. За неё врежут, вот-вот.         — Домой иди… — процедил сосед сквозь зубы. — Быстро.         Оцепенение и не думало уходить, а теперь еще и ноги, налившись свинцом, к полу приросли. Егор что, глотку ему сейчас перережет? Если верить выражению этого лица – может... Такой исход, если выражению этого лица верить, кажется очень вероятным.         — Егор, не надо... — прошептала Ульяна еле слышно. Язык заплетался.         «Не надо… Убери...»         — Домой! — не сводя глаз с прижатого к стене мужчины, рявкнул он. Рявкнул так, что несвежая штукатурка должна была бы посыпаться, так, что сердце ухнуло и провалилось в пятки – неизвестно, который раз и за какое время. Так, что сковавший её ступор спал. — Быстро, сказал!         Кое-как нащупав трясущейся рукой ручку, Уля схватила с пола сумку, юркнула в тамбур, долетела до собственной квартиры и замерла под дверью истуканом. Коленки подкосились.         «Стой…»         А дальше-то что? Что сейчас будет? Там мать. Если мать сейчас узнает, что её дочь только что чуть не стала жертвой насильника, придется вызывать скорую, причем не Ульяне. Если мать сейчас узнает, то… Уля вообще из дома больше никуда никогда не выйдет. Господи… А там – Егор! И надо звонить в полицию! Срочно звонить в полицию! Но не при маме же! Какой там номер? Как можно дожить до двадцати четырех лет и не знать номера полиции? 02? 03? 01? 112? В каком мире она живет?         Или не звонить? А вдруг он эту скотину и впрямь изувечит и из-за её звонка огребет проблем? Ведь как не крути, сама-то она физически не пострадала… Как они там якобы говорят? «Вот когда убьют, тогда и приходите»? А если наоборот: он сам сейчас пострадает из-за того, что у него соседка – такой тормоз?! А если…         Телефон в руках ходил ходуном, даже разблокировать его с первой попытки не выходило. Перед глазами плыли темные пятна, экран дергался, за набирающим силу шумом в ушах не удавалось различить ни того, что происходит у лифта, ни того, что происходит в собственной квартире, а там же мама, мама там… Ждет!         Стоило подумать о маме, как экран засветился входящим. Она звонила. Сколько времени прошло? Переведя взгляд на часы, Уля ошарашенно осознала: всего пять минут с момента предыдущего звонка, хотя казалось – целая вечность. Две минуты она шла до двери, не меньше чем полминуты провозилась с замком, наверное, минуты две сидит под дверью и страшно тупит… Еще какое-то время у Егора ушло на то, чтобы выпереть её из холла в безопасное место. Выходит, что… В голове не укладывалось, что… Что… Всё произошло за несколько секунд, так что ли?.. Палец автоматически нажал сброс, набрал сообщение: «5 сек». Как войти домой, делая вид, что просто долго ждала сломавшийся лифт, Ульяна не представляла. Мозг возвращался в рабочий режим, издавая ужасающий скрежет.         Егор и мама появились в тамбуре с разницей в минуту. Всклоченный сосед – с ссадиной на скуле – ввалился в общий коридор, зафиксировался на Ульяне, в несколько шагов преодолел расстояние, оглядел её сверху донизу и мрачно изрек:         — Пошли в ментовку.         Уля яростно замотала головой. В какую еще ментовку? Если они сейчас пойдут в ментовку, то наверняка застрянут там на час или два, а маму за это время ну точно инфаркт хватит! Это ж надо будет прежде объяснить ей причины, сказать, что… Что на неё только что напали…         «Боже, у тебя куртка порвана! И костяшки – сбитые, красные...»         — Он же ничего… не успел… — сдавленно пробормотала Ульяна, молясь, чтобы за дверью их разговора не услышали. Дверь у них добротная, шумы глушит, но мало ли. — Что ты собираешься им доказывать?         — У меня там приятель, по прошлым грехам знакомы, — тут же парировал Егор. — Пошли. Никому ничего доказывать не придется. Примут заявление, обязаны. Этому гондону удалось слиться, но рожу его я щелкнул на память. Нельзя так это оставлять.         «Нет!»         — Нет, я… Я сейчас не готова. Только маме, пожалуйста, не говори…         «Боги, это я в который раз уже тебя прошу? В пятисотый?»         Егор посмотрел на неё странно, очень странно. Как на умалишенную и в то же время сочувственно. Еще раз оглядел с головы до пят, с пят до головы. Во взгляде легко считывалось: «Какого хера ты одна по ночам шарахаешься? Где Стриж?!». Ульяна могла поклясться, что даже интонации расслышала. Однако вслух он произнес немного другое:         — Хочешь гулять в такое время, купи себе перцовый баллончик. Мудаков вокруг полно. Ты как в целом, в порядке?         — Да… Не успела толком испугаться… — пролепетала Уля. Вот это вранье! Высший пилотаж, даже глазом не моргнув. Впрочем, на лице его всё было написано: не верит. — Спасибо тебе.         Теперь ответный взгляд, без всяких сомнений, сообщал следующее: «Глаз да глаз за тобой нужен!». Он даже не пытался скрыть хода своих мыслей.         — У тебя там… ссадина, Егор…         «Какой ужас!» — последовал молчаливый язвительный ответ.         — У тебя всегда с собой нож?         «У тебя всегда с собой телефон?»         Впрочем, кажется, на этот вопрос он собирался все-таки ответить, рот уже открылся, но тут замок щелкнул, и мама – с перекошенным от волнения лицом и крепко зажатой в руке трубкой – возникла в дверях их квартиры. За те несколько секунд, что их обоих сверлили взглядом-рентгеном, подмечено, без всяких сомнений, было абсолютно всё. Уля видела: матери эта картина ох как не понравилась. Нет, не не понравилась – выглядела мама так, словно все её ночные кошмары сбывались в эту самую секунду.         — Здрасьте, теть Надь… — сдержанно поприветствовал маму Егор. — Как здоровьице?         Скорость, с которой он накинул на собственное лицо беспечно-равнодушное выражение – буквально через полсекунды после того, как распахнулась дверь, – поразила. Поразило внезапное осознание, что ему удалось выкинуть этот номер, несмотря на довольно-таки сильные эмоции, которых он только что и не думал прятать. И как часто он к этому финту прибегает? Что за черт? С кем она стенку делит? Почему сама так не умеет?         — Привет, мам. Еще минуточку… — пробормотала Ульяна, чувствуя, как под сканирующим взглядом холодеют ладошки.         «Не смотри на него так! Это из-за меня всё! Боже...»         — Добрый вечер, Егор, — сухо поздоровалась мама. — Уля! Ты почему телефон не берешь?! В могилу меня решила свести?         «Вот об этом я тебе и говорю! — вскинув на соседа глаза, взмолилась она. — Видишь, как легко её в могилу свести!»         «Вижу».         — Мы тут… Заболтались, мам. Я сейчас. Иди.         Егор нехотя кивнул, подтверждая сказанное, но сам не проронил ни звука. Вот точно таким взглядом он на неё смотрел, когда она за компанию улизнула со двора на заброшенную стройку. Там он её через час или даже полтора и нашел – в обществе Юльки и ватаги Юлькиных поклонников, всем по восемь, шила в жопах. Вот точно таким взглядом смотрел. Взглядом, сообщающим, что это чересчур даже для него. Таким, в котором две мысли – «Слава Господи, ребенок в порядке!» и «Маме не скажем, за это я тебе сам всыплю!» – прекрасно дополняли друг друга.            — Ульяна, домой, — холодный, требовательный тон матери не оставлял ни единого шанса – ни на то, что она уйдет первая, ни на продолжение разговора. — Егор, я надеялась, драки ты давно перерос. Перекись есть? Или дать?         — Всё в порядке, теть Надь, — в очередной раз кивнув, сосед достал из кармана куртки ключи от своей квартиры. — Спокойной ночи.         Уле показалось, или на фразе про спокойную ночь нервно дернулся уголок его рта?  

.

.

.

        Как же нестерпимо хотелось в душ – смыть с тела следы липких лап! Как можно скорее! Как можно быстрее избавиться от этого мерзкого ощущения грязи повсюду, на каждом миллиметре кожи! Сидеть под струями воды вечность! Но мечты о душе отошли на задний план, стоило входной двери за ними захлопнуться. Потому что мама тут же пришибла Улю новостями о том, что бабе Гале соседи сегодня вызывали скорую, и что фельдшеры намеряли какое-то невообразимо высокое давление. И пусть от госпитализации бабушка отказалась, а к вечеру так вообще нормализовалась и даже сама несколько раз перезванивала, чтобы отчитаться о самочувствии, но сам факт! Мама была ужасно взволнована, расстроена плохими вестями донельзя, а в квартире пахло проверенным годами валокордином. То и дело всплёскивая руками, она причитала, что бабулю нужно забирать в Москву, потому что за ней необходим присмотр. И тут же сама себе в отчаянии вторила, что никуда бабушка не поедет. Улино сердце сжималось от нехороших предчувствий: семьдесят восемь лет – шутка ли?          Во всей этой ситуации радовало, если это слово вообще было уместно здесь и сейчас, только одно: собственное не оставшееся незамеченным подавленное состояние и дрожь рук удалось списать на волнение за бабу Галю.         Сидя за кухонным столом и искоса наблюдая за посеревшей, постаревшей за единственный день матерью, Уля в очередной раз соглашалась с собственными доводами: сердце у мамы не железное, и сейчас говорить ей о произошедшем у лифта ни в коем случае нельзя.         «Может быть, когда-нибудь…»         Сейчас нельзя, но когда-нибудь, возможно, все же придется. Потому что взгляд, которым родительница окатила Егора, оценивая его потрепанный внешний вид, до костей пробрал: ничего хорошего ни одному из них такой взгляд однозначно сулить не мог. Потому что в этом самом моменте к Уле, помимо выплескивающегося через края чувства признательности, пришла кристальная ясность: теперь, если понадобится, она между ними грудью встанет. Если понадобится, будет защищать соседа и их корявые, воскресающие после столетней комы отношения до победного. Она заставит маму с ними смириться, через что бы ни пришлось самой пройти и её провести. А пока... Может, и обойдется. Все-таки мама...         В приоткрытое балконное окно полчаса к ряду непрерывно тянуло табаком.    

***

        День-пиздень!         Третий бычок в пепельницу полетел, квартира сигаретным дымом уже насквозь провоняла, даром что вышел на балкон, от кожи несет так, что никакое мыло не поможет, никакой душ, а рука снова тянется к пачке – за четвертой. Словно грёбаные сигареты могут его от этой жизни спасти! Да когда они спасали вообще?!         Только они и могут…   23:31 Кому: Стриж: Какого хера малая шарах|         «Не, погоди. Успокойся давай…»         Нет, блядь, не успокаивается!         Лучше к этому придурку прямо сейчас в гости наведаться и еще раз, на пальцах, объяснить, если с первого раза не допер! Если, блядь, ты её гуляешь до такого времени, то, блядь, матери на руки сдавай – лично! А не бросай во дворе! Тут же кто только не шароёбится в это время суток!         Тяжелые веки закрылись и распахнулись, лишь когда потревоженная кожа костяшек ощутила нарастающий жар догорающего окурка. А если бы в момент, когда малая вбегала в подъезд, он смотрел в другую сторону? Если бы он буквально на минуту задержался у баб Нюры, если бы он, сука, не знал каждое лицо в собственном доме, чем бы дело кончилось?.. Чем все кончилось бы?         Чем?!         Зачем себя спрашивать, когда ответ очевиден? Но от этого очевидного ответа кровь в жилах кипит и сворачивается.         Завтра малой придется еще раз доходчиво объяснить, что заявление написать надо. Потому что если в их подъезд этот ублюдок больше не сунется, это не значит, что он не сунется в соседний и не зажмет там в темном, вонючем углу какую-нибудь восьмиклассницу.         «Завтра… Завтра за ручку возьмешь и отведешь. Завтра…»         Ну, а если она и завтра не захочет? Что он сам может? Может он заявиться в ментовку и сказать Дэну, что так, мол, и так, на девчонку напали, но идти сюда она трусит, так что принимайте заявление от свидетеля? Или нет?         Малая, конечно, права: намерения доказать не выйдет. Ни ссадин, ни следов борьбы на ней нет – пять секунд там прошло, не больше. Даже под ногтями у неё наверняка ничего не осталось: эта гнида предусмотрительно запястья ей перехватила. Зато отмудохал Егор его так, что мать родная его сегодня вряд ли узнает. Запомнит, падла, надолго, если не навечно. Рожа незнакомая, он его раньше на районе не видел. Незнакомая, но прекрасно отпечатавшаяся в памяти смартфона.   23:51: Кому: Дэн: [вложение]: Знаешь его? Этот уебок сегодня на девчонку у меня в подъезде напал, упустил его. Писать заяву она не хочет: типа, он ничего не успел сделать, а у мамы сердечко слабенькое, не выдержит.   23:59 От кого: Дэн: Это ты его так разукрасил? Да, похоже, заочно знаю. За последние полгода нам поступило три заявления на человека. По описаниям жертв рыло точь-в-точь, как у этого, но взять пока не взяли. Заходи завтра к нам, поговорим. За фото спасибо – с такими метками сучоныш станет заметнее. А девчонке дай отойти от шока, может, соберется еще. Если упрется, не дави – им и без того херово.   00:03: Кому: Дэн: Много у нас по району таких кейсов?   00:05: От кого: Дэн: Нет. Если не считать вот этих заявлений, то в основном бытовое насилие. Семейные разборки.   00:06: Кому: Дэн: Ок, понял, спасибо. Завтра зайду.         По крайней мере, подонка уже ищут. Можно немного расслабиться.         Расслабишься тут.         На фоне произошедшего вечером остальные впечатления дня смазались и казались теперь ничтожными, мало значимыми. И тем не менее.         Часов до трёх он проторчал на съемках: написал таки девушке, чей фотосет завалил, с предложением встретиться снова, и днем они пересняли материал – в более удачной локации, при более мягком свете. Осталось ощущение, что в этот раз все будут довольны.         Вечером на базе состоялся тяжёлый разговор с Анькой. Момент Егор выбрал, конечно, не самый подходящий – говорить о подобных вещах перед самым выступлением не стоило, но после очередного конфликта с Олегом в нем словно замкнуло. Что они опять не поделили? Да всё то же. Втемяшивай ему в голову, не втемяшивай, там все как о стенку горох. Олег продолжает поливать, уж очень ему хочется через пару дней покрасоваться перед зрителями. По итогу на выходе у них не плотный звук, как считает новенький, а хаос и какофония, однако уши на репетициях в трубочку сворачиваются, кажется, только у Егора, остальные мнения или не сформировали, или предпочли засунуть его куда подальше, чтобы не раздувать конфликт до космических масштабов. Или по хер им всем? Не поймет он никак. Бесит! Бесит – верный признак, что со своей группой ему больше не по пути.         И Анька еще с вокалом этим – вцепилась клещами: «Давай!». Не давай. Не давай! Не поймет она никак, что кончились времена, когда он мог легко и непринуждённо в вокал, кончились времена импровизации, фронтменского драйва. Ему не нужно лишнее внимание, ему с лихвой хватает имеющегося. Ему комфортно по правую от неё руку, на своем месте, немного в тени, со своей Ibanez. На фиг ему всё это не сдалось. Голос Егор больше вытянуть из себя не мог: не мог заставить его звучать искренне, не мог наполнить его эмоциями, заставить лететь. Всё фальшь. Зачем лгать зрителю, открывая рот, если можно не лгать, общаясь с ним не голосом, а через музыку, гитарой. Здесь он по-прежнему выдает и будет выдавать свой максимум.         В общем, на перекуре всё же сообщил Ане о решении уходить. Не сейчас, не сию секунду, не бросая их в ответственный момент, однако в обозримом будущем она должна быть к этому готова. Встречать её затуманенный взгляд, смотреть на вытянувшееся, потерявшее цвет лицо оказалось тем еще испытанием – но вроде выдержал.         Облокотившись о перила балкона, уронил голову и в попытке отвлечься от мыслей о малой заставил себя перебрать в памяти весь эпизод поминутно. Особенно ярко почему-то запомнилось, как сильно Анька расстроилась. Расстроилась – это, пожалуй, мягко сказать. Вторую курила в гробовом молчании, а он просто сидел на кортах в паре метров от неё, прислонившись спиной к холодной стене и рассматривая щербатый камень под ногами. Хорошо помнит, как ощутимо сдавило грудь. Помнит вопрос к себе: «Ну что тебе, впервой, что ли – рвать?».    

***

  19:30 уже минувшего дня         — Когда? — спросила Аня, со злостью потушив окурок о цветочную клумбу и отшвырнув его в сторону.         Егор повёл плечами.         — Не знаю, не сейчас, — озвучил он мысли, к которым непрестанно возвращался уже несколько недель. Хотя за полчаса до этого разговора, в момент очередного обмена любезностями с Олегом казалось: именно сейчас! Именно сейчас, не хватит ему больше нервов в одиночку и дня тут выдержать. — Анют, я так играть долго не смогу. Ты же видишь, вдвоем мы с ним каши не сварим. Тут или я, или он, и поверь, для вас лучше, чтобы это был он. Натаскаю его немного перед уходом. Не переживай, без гитариста в любом случае не останетесь, но хоть звучать будете адекватно.         — И что? Хочешь сказать, только в нем дело? — испытующе уставилась на Егора Аня, а он подумал, что новая стрижка – короткий боб – выгодно подчеркивает и без того выразительные карие глаза и изящную шею. Наконец-то додумалась миру достоинства свои показать.         — Нет, не только, это последняя капля, — ответил Егор честно, стараясь не реагировать на воинственный тон своей собеседницы.         Из-под задорной челки его сверлили настороженным, колким взглядом:         — А в чем еще?         Он на секунду прикрыл глаза, собираясь с духом. Зачем-то ей вновь нужно слышать его аргументы. Но они не изменились и не изменятся. Ничего не изменится.         — Я тебе говорил. От отношения коллектива к делу меня тошнит. Женьке вообще на всё похуй, хотя вот сейчас не должно бы: это его инструмент за этим воем не слышно. Мыслями он давно не с нами. И тебя не слышно как прежде, кстати. Я вам уже всё это показывал, забыла? Вы согласились, через неделю опять двадцать пять, — голос звучал ровно и отстраненно, хотя к этому моменту внутренности сплющило тисками, скрутило в три узла. Хоронить себя в проекте, в который за вычетом перерыва четыре года на максимуме вкладывался – такое себе удовольствие. — Игорёк. Когда он последний раз приходил на базу не после укурки? Ему всё весело и всё по барабану. Скоро начнет дымить прямо тут, и прощай, ритм – будем искать нового барабанщика. С тобой мы давно в разные стороны смотрим и разные цели видим. От конфликта ты предпочла отстраниться, — «Несмотря на то, что Олега ты и привела…». — Хотя лидер у нас ты, и, по идее, не все равно, что с группой станет, тоже должно быть тебе.         «Хорош, стрелки не переводи…»         — Егор, лидер давно уже не я. Окей, не я одна, — покачала Аня головой. — Все это понимают, и принимают, и прислушиваются. К тебе. Олег просто новенький и ещё не просек. Дай ему время.         «И не просечет с таким похуизмом с вашей стороны… Мы в детском саду, что ли? Строить их предлагаешь? Как на плацу?»         — Не важно. Формально – ты. Ладно, пусть, — кивнул Егор сам себе, закрывая тему личных отношений. — Собственные песни мы не пишем. Тебя-то саму чужое исполнять не достало, Ань, а? Пусть и переработанное, но ведь не свое же! Нормально у нас всё, ты считаешь?         Аня достала из пачки третью, и Егор подумал, что хрен ей, а не третью – связки «спасибо» не скажут. А подумав, поднялся на ноги, молча забрал сигарету из тонких дрожащих пальцев и закурил сам. Аня намек поняла: нахмурилась пуще прежнего, сложила руки на груди и опять уставилась на него. Да она просто в самое нутро смотрела, искала там что-то, известное ей одной.         Удачи.         — Ну ты ведь перестал писать тексты. Егор, я не понимаю… Ты что, сдаешься? Сейчас?         Почему это «сейчас» звучит так удивленно, как будто вот именно «сейчас» она никак не ждала подобных заявлений? Как будто вот если бы он вчера ей сообщил, никаких вопросов бы не последовало, а вот «сейчас» их у неё херова туча.         — Ну а что, на мне, что ли, свет клином сошелся? — запуская пятерню в волосы, раздраженно ответил вопросом на вопрос Егор. — Сама попробовать не хочешь? Я тебя поддержу, остальные втянутся, вернетесь в прежний формат.         Хотя… Какая ему теперь разница, куда они дальше двинутся?       Есть разница.         Аня воззрилась на него в таком плохо скрываемом, граничащим с изумлением и словно бы испугом замешательстве, словно он ей не стихи предложил написать, а в космос полететь. Завтра.         — Я не умею. Так, как ты, я не напишу, — просто, будто речь идет о чем-то совершенно очевидном, сказала Аня.         «Да ёшкин ты ж кот…»         Удар по больному, под дых. Когда-то и впрямь из-под руки летели отличные тексты, а «сейчас»… И, главное, как Егор ни бьется, ничего не выходит. Строчки сыплются с бумаги – недописанные, оборванные, черканные-перечерканные, фальшивые в своей притянутости за уши, небрежности, даже расхлябанности. Ну не может он больше писать, всё, как отрезало. Как выразить пустоту? Какими такими словами? И, главное, зачем топить в ней слушателя?         — Ёлочка шикарно рифмуется с иголочкой, — съязвил он зло, предъявляя не столько ей, сколько себе. — Вот тебе уже, считай, полкуплета на новогодний корпоратив.         — Ты на вопрос не ответил, — если Аня и заметила сарказм, то вида не подала – проглотила молча.         — По-моему, на все вопросы я ответил.         — Ты сдаешься? — процедила она сквозь выдох. — Почему именно сейчас?         «Да что ты прицепилась к этому «сейчас»? Что поменялось?»         — Нет. Не в этом дело. Дело в том, что коллектив не срабатывается. Я вижу единственное решение: несогласный уходит, шторм успокаивается, всем счастье. Несогласный тут один – я, остальных все устраивает, так что отделаетесь малой кровью.         Улыбочку… Маленькую, скупую, защитную улыбочку, словно вовсе не так уж и щемит, словно не огнеметом нутро выжигает. Шире!         Теперь Аня смотрела на него взглядом режиссера Станиславского, кричащего стоящему на подмостках актёру: «Не верю!».         — Егор, что с тобой происходит последнее время, а? Хоть мне-то ты можешь сказать? Мы же не чужие друг другу, в конце-то концов. Меня ты вокруг пальца не обведешь.         Не проканала улыбочка. Ну да, верно – не чужие. Пусть уже шесть лет, как каждый из них живет своей жизнью, не претендует, не посягает и не вторгается, все-таки не чужие. Аня удивительная девушка, конечно: редчайший образчик незлобивости. Бросил её он, бросил традиционно по-мудацки – на месяц, прости Господи, «отношений» его тогда хватило. Тогда, по молодости, при живой семье ему еще казалось, что он всё же на них способен, еще казалось, что в человеке рядом найдется спасение, главное – найти человека. А она умудрилась не только себе этот поступок объяснить, а ему – простить, но и на расстоянии вытянутой руки удержать.         «Поясни»         — Да вот хотя бы последние недели, — верно считала вопрос Аня. — То ты ходишь как в воду опущенный, белее мела, простейшее барре взять не в состоянии, и смотришь на всё и всех взглядом пофигиста, а то и насквозь. То отжигаешь за всех сразу, хоть в центр сцены тебя на соло-партию, хоть на вокал, хоть куда. Тебя в таком состоянии выпусти – и зал твой, и тебя восторженная толпа на тысячи Егорок порвет, и никто больше там будет не нужен. Воскресенье прошлое взять хотя бы – ты же просто взорвал тут на хрен всё к чертям собачьим. Теперь опять. Ну, хочешь, я скажу Олегу, что не получилось у нас с ним сработаться? Им я готова пожертвовать. Тобой – нет.         — Нет, не хочу, — Егор уверенно мотнул головой: не хочет. — Причин много, и я их тебе честно перечислил. Попрощаешься с ним – придется искать замену, просто позже. Решение давно назрело, это лишь вопрос времени. Бросать вас сейчас я не буду. Подтянем Олежку малёк.           Взгляд скользнул по припаркованной в десятке метров «Ямахе» и зацепился за дохлую птицу, валяющуюся на выжженном солнцем газоне. Да что в Москве за лето такое? Что за голубиный падёж?         — Ты снова не ответил, — сощурила глаза она. Как следователь на допросе, честное слово. — Что. С тобой. Происходит? Посмотри на меня.         Хороший вопрос задала, ничего не скажешь. Хотел бы он знать, что с ним происходит.         — Не знаю. Это дела не касается, — холодно отрезал Егор. К чему эта бестия клонит, было совершенно непонятно, понятно к настоящему моменту было только одно: ему это не нравилось.         — Да по ходу касается, Егор! Касается! Вот в воскресенье где ты был? До базы?         — М-м-м… На поле.         — Ну, допустим, — Аня кивнула, принимая ответ, но явно им не удовлетворяясь. — На поле ты часто. Один?         — Да.         — Врать не умеешь, — шумно вздохнула вокалистка. — С кем?         «Тебе пофамильный список? Мисс Марпл выключай давай…»         Вот стояла бы сейчас перед ним не Анька, а любая другая или любой другой, отправил бы в пешее эротическое путешествие прямым текстом и ни секунды не жалея о выбранных эпитетах. Прозорливая какая! И не чужая, да. Как ни крути.         — Со знакомыми, — сдался Егор. Ей-то лапшичку на уши вешать и впрямь бесполезно. А еще он наконец понял, к чему весь этот разговор и бредни про вокал. И да – ему это не нравится. С этой самой секунды – не нравится еще больше, чем за минуту до. Но Аня и не думала униматься.         — Я их знаю? — прищурилась она, словно взявшая след ищейка.         — Нет.         — Познакомь.         — Зачем?         — Хочу лично увидеть супер-людей, которые способны тебя…         Дверь на задний двор распахнулась и на улицу вывалился Игорёк. Сладко потянулся, оглянулся по сторонам и уставился на резко замолчавших коллег.         — О чем трындеж? — засунув руки в брюки и вразвалочку подплыв к компании, лениво поинтересовался барабанщик. Игорёк всегда, совсем всегда имел вид обожравшегося сметаны кота. Пофигист по жизни, он всем в ней был доволен, а проблемы свои решал очень просто: выкуривая очередной косяк. При таком подходе никуда они, разумеется, не исчезали, но начинали казаться Игорьку не стоящими и секунды его внимания.         В наступившей тишине трое обменялись красноречивыми взглядами. Игорёк транслировал обоим единственный месседж: «Колитесь». Егор сообщил Ане: «Сама решай», а Игорьку: «О фигне трындеж». А Аня «ответила» Егору, что «уже все решила», а Игорьку:         — Егор уходит, — и отвела взгляд в стенку. Достала пачку и, пользуясь всеобщим замешательством, таки прикурила третью, дрожащими ладошками пряча огонек зажигалки от налетевшего порыва ветра.         «Да твою ж налево…»         Пришлось пояснить самому:         — Не сейчас. Через месяц-второй. Все летние концерты отыграем.         Игорь оторопело уставился на виновника трясущихся Анькиных рук.         — Куда?   — Никуда, Игорёк. В закат, — усмехнулся Егор невесело. Зато правда.         — Игорь, надо что-то делать, — тихо произнесла Аня. — Ну!         — А чё ты тут сделаешь? — недоуменно развел руками тот.         «Во-во…»         И тут её лицо вдруг перекосило – гримасой отчаяния и злости. Всё это время она пытала Егора сверлящим взглядом, сыпала наводящими вопросами, на которые он пытался честно отвечать. Она была следователем, а он – подозреваемым. И все это время следователь по закону жанра никак не давал понять, что сам думает по поводу вменяемого подозреваемому преступления. Егор успел немного выдохнуть и расслабиться на её счет. Совершенно напрасно.         — Если уйдет он, следом уйду я! Я уже заебалась, сил моих больше нет! Два года проблем не знали, а вот ту хуйню, что творилась три года до того, как мне удалось его, – Аня тыкнула сигаретой в сторону Егора, — вернуть, я хочу забыть, как страшный сон, и всё никак не забуду! Я уйду – и делайте, блядь, чё хотите, без вокалистки и гитариста! Без двух лидеров! Ясно?! — она орала, как ненормальная. — Я тебе скажу, что будет! Группа развалится! А тебя я на прощание спрошу: «А чё ты тут сделаешь?». Нормально?! Устраивает тебя такой вариант, Игорёк?!         — Ничего, что я еще здесь? — осторожно поинтересовался Егор. Под взглядами коллег хотелось куда-нибудь незамедлительно провалиться. Нет, не куда-нибудь, а желательно сразу в Преисподнюю. Такой реакции он никак не ожидал, и чувство вины тут же затопило нутро по самое не хочу. Почему всю жизнь он приносит людям одни проблемы? Зачем так близко к сердцу принимать-то? Оно того не стоит. А уж он не стоит тем более. Завтра забудут.         — Стой-стой, слушай! Может, и до тебя дойдет! — рявкнула Аня, окатывая его уничтожающим, полным ожесточения взглядом, расстреливая прямо на месте. Пулеметной очередью. «Тра-та-та-та-та-та-та!» — Намылился, блядь!         Игорёк, знатно прифигевший от внезапного выплеска всегда веселой и спокойной вокалистки, косо взглянул на Егора:         — Да понял я тебя, понял, Анют. Не кипятись, — примирительно протянул он. — Я, вообще-то, на вашей стороне. Просто казалось, что Егор и один прекрасно справляется. Братан, ты чё, сразу-то сказать не мог, что вопрос ребром стоит? Ща мы ему втроем всё объясним.         «Я полтора месяца чем, по-твоему, занимался? В молчанку играл? Или, может, я неясно выражаюсь?»         Егор изобразил на лице признательную улыбку, не ощущая ровным счетом никакого облегчения.         Объясняй, не объясняй – на его решение это не повлияет никак. Сейчас они дообъясняются, а дальше вариантов два. Первый: Олег поступит как мудак и гордо хлопнет дверью аккурат перед концертом – но это ладно, переживут, – и тогда Егору самому придется потратить время на поиски гитариста себе на замену. Второй: Олег уймется, прислушается к доводам звучащих хором голосов, откажется от выпендрёжа, за пару месяцев впитает видение лидеров группы, и уйдет Егор с чистой совестью. Анюта успокоится и не будет гнать коней.         Вариант третий – что они морды друг другу за два-три месяца успеют начистить – не рассматривался. Хотя бы ради Ани стоит постараться удержаться в рамках приличий.  

.

.

.

        Очнувшись от тягостных дум, Егор автоматически бросил взгляд на часы: почти час ночи.         К часу ночи их спальный район засыпал, наступало благословенное, но скоротечное время безмолвия и покоя. Лишь с площадки, бывало, доносился гогот тусующихся подростков, оккупировавших ее с уходом детворы. Однако сегодня блаженную тишину ночи не нарушало фактически ничего, только кузнечики где-то в листве стрекотали. Свет на соседнем балконе наконец погас, он и не заметил момента. Если сейчас выйти на улицу и поглядеть на дом, то обнаружишь четыре-пять светящихся окон. У Саши на шестом – этот не спит часов до трех, программирует. У Димы на восьмом – этот торчит у телека до победного в компании бутылки водки, непременно засыпая в процессе. Придешь к нему утром, послушаешь под дверью поставленный голос диктора новостей, но до самого не дозвонишься, не достучишься. И у Светланы Анатольевны на первом. Чем летом в час ночи занята учительница математики Светлана Анатольевна, Егор без понятия, но факт остается фактом – свет горит. Свет горит у баб Нюры, баб Нюра боится спать без света.         «Дом стоит, свет горит. Все окей»         Что объединяет всех четверых? Глухое одиночество. Вот такая совсем не странная закономерность. Пятым окном станет его собственное.         Сегодня столь привычная для него тишина звучала минором, звенела сожалением, невнятным чувством тоски по чему-то упущенному в жизни. А нехватка рядом живой души ощущалась особенно остро. Этой ночью Корж, избаловавший его своим присутствием, предпочел остаться со своими – и Егору почудилось на мгновение, что он понял мотивы этого кота: хвостатый приходил туда, где был нужнее. Вот сейчас наверняка рядом с малой трется, наверняка где-нибудь в районе головы шапкой свернулся и лечит.         И предъявлять ему за это, пусть и мысленно, – верх эгоизма. В этой квартире Коржик свое уже отработал. За минувший час поутих и нестерпимый зуд немедля предъявить Стрижу за то, что не провожает свою зазнобу до двери. С чего Егор вообще взял, что вечер они провели вместе? Откуда такие выводы? Ну пришла позднее обычного домой, мало ли где была.         «...Ну как так-то? В ментовку она не пойдет... Ну не хвостом же за ней таскаться! Сам ей баллончик этот куплю...»         «... ... ... ... ...»         «...Да блядь! Подумай о чем-нибудь еще!»         И впрямь – как это так вышло, что он уже третий час на балконе торчит? Чересчур много внимания последнее время распыляется на окружающих – тех, кто чутка поближе был, тех, кто о своей роли вдруг нечаянно напомнил, и тех, кто никогда не играл и не сыграет в его жизни ровным счетом никакой. Слишком много внимания уделяется вопросам, которые не должны иметь первостепенного значения, но незаметно, крадучись, его приобретают. Ненужным, тревожащим размышлениям. Для чего? Ради света? Света захотелось? А дальше как? Зачем приближаться, зачем подпускать? Чтобы потом опять двадцать пять, чтобы болело сильнее? В первый-то раз ощущений не хватило, да? Забыл, как оно? Не хочет в ментовку? Окей. Купит баллончик – и всё. Хватит. Через несколько дней выступление – вот на чем нужно сосредоточиться. И он сосредоточится. Сосредоточится прямо сейчас!         Аминь.