***
— Ульяна, ты с ума сошла! Какой клуб? Ты время видела?! Её единственная дочь, её кровинушка, игнорируя возмущенные восклицания матери, с приоткрытым ртом наводила стрелки перед зеркалом в ванной. Стрелки выходили кривыми, и Уля, вновь и вновь стирая их ватным диском, предпринимала всё новые попытки. На четвертый круг уже зашла. — Мам, туда в другое не ходят, — вздохнула Ульяна, хватая ватную палочку. — Успокойся. Сегодня суббота, работы нет, я большая девочка, и идем мы большой компанией. Всё будет хорошо, спать ложись. Я вернусь к утру, приеду на такси. Напряжение в груди росло ежесекундно, сердце, ломясь в рёбра, набирало и набирало обороты, кровь закипала. Надежда видела: Уля непреклонна в своем нежелании слушать собственную мать. — Это ты для компании своей большой так малюешься? В голосе засквозили истеричные нотки, которым она и рада бы не дать выхода, да поздно – завелась. От собственной беспомощности, невозможности на что-то повлиять. От растерянности: всё случилось внезапно, в момент, когда уверен, что в жизни всё под контролем, когда перестаёшь ждать подвоха. Увы, это лето напомнило, что расслабляться нельзя никогда. Улю как подменили, и что делать с ней дальше, как правильно себя вести, чего требовать, а чего нет, Надежда не понимала. И посоветоваться ведь не с кем, хоть мужу бывшему звони. Нет, Володе она позвонит в последнюю очередь! Рука с тюбиком подводки замерла на полпути. — Как «так», мам? — нехорошо усмехнулась Ульяна. — Тоналка, подводка, тушь, что тебе не так? Считаешь, я похожа на шалаву с Ленинградки? — Ты как с матерью… Осеклась, встречая в зеркале колючий взгляд своего ребенка. Её маленькая, послушная, любящая, ласковая девочка выпустила иголки и готовилась обороняться – от собственной матери! Дожили! Нет, положа руку на сердце, на «шалаву с Ленинградки» Уля, слава Богу, не похожа, всё очень прилично. Брюки-бананы, заправленная за пояс тонкая чёрная водолазка, пара колец, собранные в низкий боковой хвост волосы. К такому образу она явно выберет кеды или кроссовки, а не каблуки. Каблуки Уля вообще раз в год надевает, и в этом году они свою службу ей уже сослужили. — Не похожа, — попыталась взять себя в руки Надежда. — С кем ты идешь? — С Юлькой, Вадимом и Егором, — отрапортовала Уля, продолжая пристально глядеть на неё через зеркало. Сквозящее в глазах дочери напряжение передавалось по воздуху, транслировалось лопатками, и Надежда чувствовала, как через края вот-вот выплеснется собственное. Вадим… Егор… Отличная компания, отличная. Вот как тут не нервничать? — Не волнуйся, — не разрывая зрительного контакта, меж тем тихо продолжила Уля. — Вадиму я сегодня сказала, что кроме дружбы ничего ему не предложу. Он просто билеты уже успел взять. Но мы идем, как друзья. «Уже легче…» Ненамного… Нет, вообще ни на йоту не легче! Потому что остаётся Егор. И Надежда не станет стоять в стороне и смотреть, как Ульяна бездумно подвергает себя таким рискам! — Я не хочу, чтобы ты шла в клуб с человеком, в квартире которого круглосуточно работает бордель, — со всей категоричностью заявила Надя. — Извини, Уля, сейчас я ему тебя доверить не готова. Те времена давно закончились. — Не готова?.. — эхом отозвалась дочка. Её тон сообщал Надежде, что грядёт новый скандал. Ульяна переспрашивает, будто давая шанс пересмотреть формулировку, а значит, сейчас ей на голову обрушится ушат дочкиных аргументов, такое бывало неоднократно. И самое-то страшное – времена ремня давно прошли, и как на неё теперь воздействовать, Надежда решительно не понимала. Как себя вести, чтобы Уля слушалась, как прежде? Что говорить? Голова осознавала, что Ульяна действительно выросла, что ей, на минуточку, и впрямь двадцать четыре года, хотя, кажется, вот только-только было четыре… А материнское сердце бешено колотилось, посылая сигнал о готовности вгрызться в глотку любому, кто посмеет покуситься на её ребенка. Любому, кто посмеет её обидеть – умышленно или нет. Кто посмеет подвергнуть её опасности, научить дурному! Сердце рвалось защищать. Уля просит перестать её оберегать… Она с ума сошла! Покажите мать, которая не убьет за свою кровь без лишних раздумий! — Не готова, — твердо повторила Надежда. — Он плохо на тебя влияет. У тебя уже начались проблемы на работе. Разумеется! Ведь своё рабочее время ты тратишь на гитару! Ульяна тяжело задышала – в отражении зеркала вздымалась и опускалась её грудь. — Это мой выбор. Егор у меня над душой не стоит, если что. — Причинно-следственные связи тут ясны, к гадалке не ходи, — продолжала стоять на своем Надежда, понимая, что эту партию обязана выиграть кровь из носу! — «Никуда ты не пойдешь!» — Он водит к себе распутных девок. А ты там, в этой квартире, ты… — Мама, а тебе не приходило в голову, что если бы он захотел, я бы тоже могла оказаться в числе этих девок? Возраст согласия – шестнадцать лет, — отрезала Уля. В её голосе зазвенела сталь, температура воздуха резко упала ниже ноля. — Восемь лет у него на это было. Восемь. Хотели бы, уже бы! Ему же только помани, я и побежала, так ты себе это представляешь? Я, по-твоему, кто? Дура безмозглая?! Почему ты мне не доверяешь?! Ты за кого меня держишь?! Губы задрожали от обиды, и, кажется, не от обиды на Егора. — Уля! — Да что Уля?! Что Уля-то?! — упершись обеими руками в раковину, Ульяна продолжала истреблять её взглядом в зеркале. Лицом не поворачивалась. «Как воззвать этого упрямого, бестолкового человека к уму-разуму? Неужели ты слепая совсем?! Какие аргументы на тебя подействуют?» — Ты вообще видела, в каком виде он домой явился ночью того дня, когда бабушке плохо стало?! — воскликнула Надежда. От воспоминаний вновь подурнело: тем вечером она нашла подтверждение худшим своим подозрениям, а её дочка стояла и болтала с соседом, как ни в чем не бывало, не ощущая исходящей от него угрозы. — Явно же отметелил кого-то! Ссадина на лице, руки ободраны, куртка порвана! Ты мне будешь доказывать, что он по-прежнему милый, безобидный мальчик? Куда глаза твои смотрят? Шарахается с какой-то шпаной чёрт знает где, в драки ввязывается, не удивлюсь, если еще и употребляет. И ты хочешь, чтобы я тебя с ним отпустила? Да я костьми на пороге лягу! Только через мой труп! Ульяна всё-таки развернулась. От прежнего благодушного настроения не осталось и тени, а ожесточённое выражение её лица сообщало заходящемуся сердцу об одном: пропустила мимо ушей. Глядя на дочь, Надежда ясно понимала, что у Ули ветер в голове свищет, что она околдована Черновым, как когда-то была. Надя думала, те времена прошли безвозвратно, а последние пять лет благодарила небеса за собственную интуицию, за то, что Егора удалось предсказать наперёд, что... И вот теперь – опять. Всё начинается заново… «Валечка, прости… Это выше моих сил… Дочь у меня единственная» — Буду. Буду доказывать, мама, — Улино лицо перекосила гримаса эмоции, которую Надежде никогда раньше видеть не доводилось и сходу определить не удалось. Боль, отчаяние, решимость, готовность защищать – все вместе отражалось в глазах её дочери. — Я надеялась, до этого разговора не дойдет. Но раз так… Я передумала! Ты молодец, конечно, судить, не зная, откуда эта ссадина, ободранные руки и порванная куртка, — Улины ресницы широко распахнулись, а в глазах вспыхнуло пламя, в котором Надежда начала гореть, предчувствуя, что сейчас услышит нечто страшное. — Так вот! Отметелил он мудака, который… В общем, который пристал ко мне тем вечером… В подъезде. «Господи Иисусе…» Ванная закружилась. В неё уперся прямой, выжидающий взгляд лазурно-синих глаз, доставшихся Ульяне от отца, и во взгляде этом решимость, граничащая, казалось, с безумием, сменялась сожалением, что пришлось сообщать такие вести. — В каком смысле… Как это… Пристал? — хватаясь за косяк, прохрипела Надежда. Силы утекали из неё с каждым мгновением, их не хватало даже на голос. Закончился воздух, ноги перестали держать, а глаза – видеть. — В прямом, мама, в прямом. Руками, — прикрыла веки Уля. — «Руками… Господи Боже… Спаси и сохрани!». — А сейчас Егор встречает меня после вечерних занятий, чтобы я одна в темноте по району не ходила. Тратит на меня своё время. Мама… — Уля вновь вскинула ресницы, и Надежда явственно увидела на них воду. — Перцовый баллончик на следующий день мне принес. Вон, в сумке лежит, проверь, если не веришь. Мама, перестань! Перестань выставлять его исчадием ада! Мы с тобой, похоже, не сечём в людях ни черта. Самый страшный ночной кошмар Надежды обернулся явью, а она об этом только-только узнала… Голова не соображала, мозг скопытился, превратился в желе… Она с трудом воспринимала слова своей дочери. Отметелил... — Уля… Я… Я же не… Почему ты тогда ничего не сказала?! Ульяна ахнула, словно удивляясь, что мать не понимает таких очевидных вещей: — Чтобы тебя на скорой в больницу не увезли с сердечным приступом! Будто бабушки тебе в тот день не хватило! Как спросить? Как спросить её о главном? Как сохранить рассудок после услышанного и того, что услышать лишь предстоит? — Уля… Тот парень… Он же… ничего тебе не сделал?.. Ульяна молчала. Эта тишина висела над головой готовой сорваться гильотиной, самые жуткие предположения атаковали голову, успев растерзать сердце в клочки. Пожалуйста, только не это… Только не… — Нет. Лишь благодаря Егору, — твёрдо, глядя прямо в глаза, произнесла дочка. — Мама… «Лишь благодаря… Спасибо, Господи! Уберёг мою доченьку…» Какой клуб?! Какой к чертям собачьим после всего случившегося клуб?! Она с ума сошла? Она сошла с ума! — Ульяна… Ты остаешься дома. Это слишком опасно. Выражение Улиного лица сообщало об ответе, который Надежде предстояло услышать. Дочка ещё не открыла рот, а она уже видела: её требования Ульяну не остановят. Надежда слово в слово помнила всё, что дочь сказала ей в прошлую крупную ссору и, чего таить, страшилась, что свои угрозы она исполнит. Отпускать Улю от себя, не иметь возможности держать её на виду, контролировать хоть как-то… Доживать дни в одиночестве, без её тепла… Никто стакан воды не подаст… Неужели она и впрямь сможет бросить собственную мать? Неужели Надежда эти слова заслужила? Чем? — Давай я себя теперь вообще тут замурую! — в отчаянии воскликнула Ульяна. — Я не собираюсь запирать себя в квартире и пропускать всю свою жизнь! Как видишь, за меня есть кому вступиться! Ты этому радоваться должна, а не психовать! Почему ты пытаешься оградить меня от жизни? От людей? — Я не пыт… — Пытаешься! Мам, если так продолжится, я реально съеду! — швыряя в косметичку баночки и кисти, продолжала кричать она. Ее тихая, спокойная дочь орала, как полоумная – на радость соседям. — Я тебе уже говорила! Найду себе комнату, сяду на гречку, но я съеду. Я тебе клянусь! Я так больше не могу! Если ты меня не отпустишь сегодня, завтра ты меня тут не увидишь! Я взрослый человек, дай мне дышать! — Да кто же тебе не дает?! Ульяна уставилась на неё взглядом затравленного, загнанного в угол, но готового биться за свою жизнь до последнего дикого зверька. — Меня ждут внизу, мама… Замолчала, оставляя последнее слово за ней. Сейчас от ответа Надежды зависело всё. На кон было поставлено всё. Материнский авторитет. Улина безопасность. Её, Надежды, жизнь – в безжизненной, пустой тишине этой квартиры или тоже в тишине, но благословенной, наполненной уютом, смыслом и теплом. Будущее их с дочерью отношений. На каждой из чаш этих весов – слишком много, ставки чересчур высоки, чтобы позволить себе ошибиться. «Я не враг тебе…» — С кем ты едешь?.. Из Улиной груди вырвался вздох облегчения, мышцы лица расслабились, а из взгляда исчезло ожесточение. — С Вадимом и Юлькой. Егор подъедет уже туда. Спасибо, мам.
***
Ульяна давно ушла, и Надежда теперь делила кухню с пузырьком валокордина и Коржиком, который, словно чувствуя напряжение хозяйки, с невероятным усердием отирал ее ослабшие, ватные ноги. Взгляд застыл на бежевой стене, на содранном спинкой стула кусочке обоев. При любых других обстоятельствах внезапное обнаружение дефекта её бы невероятно расстроило, заставив задуматься о косметическом ремонте, но сейчас она смотрела на покорёженную бумагу с равнодушием умирающего. «…Отметелил…» Что за отношения у её дочери с сыном покойной подруги? Неужели все возвращается на круги своя? А если это и впрямь так, вправе ли она влезать? Если это и впрямь так, может, оно угодно Небу, и она в тот раз взяла на себя слишком много? Если оно и впрямь так, чем всё это для Ульяны кончится? Чувство безмерной благодарности к «мальчику», который когда-то опекал её дочь, смешивалось с чувствами растерянности и нарастающего страха. В воздухе витал запах неизбежности – неизбежности надвигающейся катастрофы. Господи, какая она ещё глупенькая, доченька. Жизни не нюхала, а думает, что разбирается в ней лучше собственной матери, пятидесятилетней женщины, считает себя вправе произносить такие слова. Неужели думает, что сможет удержать себя в узде, а рассудок сохранить трезвым? Что не ослепнет, не оглохнет, расслышит звуки набата? Что сможет не поддаться его влиянию? Его тёмному обаянию? Думает, что чем-то отличается от других? Ничем. Но сердцу не подиктуешь, как чувствовать – это правда. Такая нежная, хрупкая, ранимая, маленькая девочка, еще совсем ребенок, душа нараспашку. К нему она тогда тянулась, как цветы тянутся к солнцу, и вот – солнце снова показалось над её горизонтом. Черное солнце. Она же влюбится рано или поздно. Детство, когда об этом можно было не беспокоиться, когда она его за брата считала, давно прошло. Она влюбится – сильно, как влюбляются в своих учителей и спасителей, в тех, с кем чувствуешь себя свободной. Она влюбится – безнадежно, потому что Егор – вольный степной ветер, и вся его взрослая жизнь тому подтверждение. Она влюбится. А когда её «другие» чувства он отвергнет, а её саму вновь оттолкнет, когда выставит её за дверь, как остальных околдованных красивыми синими глазами дурочек, что тогда? Так ведь и будет, ведь смог же он когда-то от неё отказаться, значит – сможет снова. Выдержит её сердце такой удар во второй раз? Нет. Мысли наскакивали одна на другую, рисуя перед глазами достоверную картину грядущего апокалипсиса. Даже если обойдется, даже если Ульяна не посмотрит на него иначе, чем на брата… Чему он её научит? Сегодня гитара, завтра что? Мотоцикл? Риск для жизни? В какие круги он её введет? …Как сильно он пил тогда, как надолго тот период затянулся… А если всё повторится? Если и она пристрастится к алкоголю? А если наркотики? Если… А если всё же посмотрит… А если ВИЧ? Голова шла кругом и звенела. Каких-то два месяца назад Надежда ловила себя на мысли, что знает Валиного сына как свои пять пальцев. Сейчас, сидя на кухне один на один со страшными вопросами, которые она бы и не подумала себе задавать, если бы ситуация совершенно внезапно не вышла из-под контроля, Надежда понимала, что не знает о Чернове-младшем ничего. Ничего не знает об его образе жизни, источниках дохода, устоявшихся вредных привычках, круге общения, увлечениях, состоянии здоровья – физического и психического. Она. Ничего. О нем. Не знает. А что знает? Каким его помнит? Тот жаркий летний день стоит перед глазами так четко и ярко, словно всё случилось вчера… Обманчивое ощущение, лишний раз напоминающее о том, как проносится время. Не вчера, нет. Двери перед новыми жильцами их дом раскрыл на излёте тысячелетия. Давно пустующая соседняя квартира ожила и заговорила голосами. Молодые совсем… что Валя, что Артём. Вале порядка двадцати шести вроде тогда было, а Артёму около тридцати одного, почти как сейчас Егору. Валя и Артём, такие во всех отношениях светлые люди, а с ними – худющий мальчишка, вихрастый, серьезный ребенок с не по годам взрослым, колючим взглядом. Волчонок. Выглядел он куда младше своих полных восьми лет, впервые увидев это чудо, Надежда подумала, что ему и семи нет. Удивительно, но этот щуплый с виду мальчик окажется сильнее и храбрее своих сверстников и даже детей постарше. Это станет понятно позже, когда Володя сообщит ей, что соседский паренек умудрился построить весь двор. Пройдут годы, и Надежда осознает, что не видела на его лице не только открытой улыбки, но и страха, и слез. Ни разу. Никогда. На первом застолье, которое в честь знакомства устроила Надежда, выяснилось, что Черновы переехали в столицу из Чесноковки – небольшого южно-уральского поселка. Чтобы купить жилье в Москве, семья продала двухэтажный дом, огромный земельный участок и трёшку покойного отца Валентины в столице – правда, столице Республики Башкортостан. Квартиру выбирали не наобум, а чтобы непременно в спокойном зелёном спальном районе, чтобы большую, чтобы места в ней хватило всем и чтобы со школой в пешей доступности. Оказалось, что жената пара уже восемь лет, и Надежда – женщина воспитанная – не стала вслух интересоваться причинами, по которым эта миловидная девушка так рано выскочила замуж. Они были очевидны: восемь лет браку, восемь – мальчику. Помнит, как поймала себя на мысли о том, насколько же рано Валентина родила. А следом – на том, что не её ума это дело. Главное, что семья крепкая, главное – в ней царит любовь: никаких сомнений в этом при взгляде на Черновых не возникало. На тех же посиделках Надежде удалось повнимательнее разглядеть и Егора – мальчик не отходил от родителей ни на шаг – и прийти к заключению, что ребенок необычайно тихий, робкий, если не затюканный, что худощавое телосложение и пронзительный взгляд у него от отца, а от матери – цвет глаз. Правда, если глаза Валентины своим тоном напоминали высокое небо в сентябрьский день, то из Егоровых на неё смотрела морская бездна. «Сам на себя», — усмехнулся тогда Артём, выслушав рассуждения Надежды о том, на кого же похож их сын, а Валя, скромно улыбнувшись, возразила: «На моего папу, Царствие ему небесное». В общем, Ильины сдружились с этой интеллигентной, благопристойной семьей. По-соседски помогали друг другу, чем могли. Надежда сдавала Валентине явки и пароли, подсказывая, где можно подешевле закупиться необходимыми продуктами. Валя, которая, по её словам, после переезда приняла решение посвятить себя семье, помогала работающей Надежде с Ульяной. Надежда тащила Вале из института списанный, но нужный новосёлам скарб и книги, а Валя угощала Ильиных пирогами. С этими пирогами они часто чаёвничали у Ильиных или Черновых вечерами, болтая обо всем. Но не о детях. И это Надежда помнит очень, очень хорошо. Обсуждать характер и поведение своего сына Валентина не любила и первой тему детей никогда не поднимала, а на наводящие вопросы отвечала уклончиво. Лишь однажды, после распития на двоих бутылки абхазского вина, проговорилась о том, что её ребенок замкнут, потому что схлопотал серьезную травму психологического свойства, и что поднимать эту тему ей тяжело. С тех пор Надежда перестала даже пытаться задавать вопросы, не зная при этом, что и думать. Однако в день, когда прозвучало Валино признание, Наде стало понятно, почему за стенкой относительно тихо, хоть периодически Егор, распоясавшись, и давал огня. Она пришла к очевидному выводу, что криками и ремнём в этой семье в чувство не приводят – берегут маленькую раненую душу. Конечно, проблемы детского воспитания, как и любую мать, Надежду волновали, однако постепенно желание обсуждать животрепещущую тему с Валентиной сошло на нет. И это – несмотря на то, что мальчик Черновых был старше её дочери на целых шесть лет, а значит, Валя уже успела пройти через сложности, которые Надежде лишь предстояли. И это – несмотря на то, что Валя как-то обмолвилась, что по образованию педагог. А всё потому, что однажды Надя поняла: всё же Егор – мальчик если не проблемный, то не совсем обычный. Не совсем обычный, если не проблемный, да – спустя время это стало очевидно даже с утра до ночи торчащей на работе и потому не имеющей возможности уделить ему достаточно внимания Надежде. Подозрительно тихий для такого возраста мальчуган, отчужденный и закрытый, холодный и недоверчивый к посторонним людям. В какой-то момент Надежде даже начало казаться, что добиться его расположения попросту невозможно. Не выходило отделаться от ощущения, что мальчик выстроил вокруг себя бетонную стену, а границы, которые чужим пересекать нельзя, лежат много дальше, чем границы других детишек. Да что там! Она даже по головке Егора лишний раз опасалась погладить – ощущала исходящее от него напряжение. И на поразительном контрасте со всем этим – через края выплескивались его чувства к собственным матери и отцу. Когда Валя заглядывала в гости с сыном, он от неё не отлипал. Буквально! Надежда не могла не сравнивать двух детей. Если Ульяна часами занимала сама себя в детском манежике, не привлекая внимания, то он требовал к себе постоянного – Валиного. Мог внезапно выскочить из-за стола, чтобы просто её обнять, а затем требовать ответных объятий. Не отставал от неё, пока она не говорила ему, как сильно его любит. Этот ответный вопрошающий взгляд взрослого на детском лице пугал Надежду до чёртиков. Уж не знает, почему, но она всегда читала в глазах глубокого синего цвета единственный вопрос: «Правда?». А еще иногда Надежду пугало, с какой нежностью Валя смотрела на то, как Уля просилась на ручки, а попав в объятья, без всяких сомнений во взгляде принимала материнскую любовь. Егорову картину мира Надежда не понимала. В Егоровой картине мира, какой бы она ни была, Ильины не стали исключением из правил: по первой он относился к соседям крайне настороженно. Хоть какое-то доверие в его глазах Надежде удалось засечь лишь через год постоянного общения, добрых слов и подкупа барбарисками. А оттаял этот ребенок, став раскрепощеннее и чуть улыбчивее, лишь спустя года два. И вот тогда-то… Тогда-то Валя, смущаясь, и обратилась к ней с просьбой разрешить Егору проводить больше времени с её девочкой. Искренне, с запалом и горящим взглядом она рассуждала о том, что общение с Ульяной поможет взрастить в нём чувство ответственности, научить заботе о ближнем и... любви. Тогда-то Надежда впервые и услышала признание в том, что с этим у её сына «наблюдаются проблемы». Валя не просила многого – всего лишь чуть больше времени вдвоём, и Надя не смогла отказать человеку, успевшему стать ей хорошим другом. Глядя в просящие, полные мольбы и веры голубые Валины глаза, не смогла предложить завести щенка или второго ребёнка. Ульяне исполнилось четыре. С тех пор и повелось. Сначала с разрешения постоянно задерживающейся в институте Надежды Валя начала посылать Егора в сад. Потом стала отправлять детей погулять на площадке, благо, двор отлично просматривался из окон. А еще Валентина то и дело выгоняла его к Ильиным в гости или зазывала Ильиных на пироги всей семьей. Да, времена для обеих семей были сложные. Надежде пришлось учиться доверять своего ребёнка другому ребёнку. Тогда успокаивало её лишь понимание, что оба находятся под присмотром взрослых. А Валя вела борьбу с Егоровыми «не хочу», «не буду» и «отстань». Однако спустя какое-то время случилось удивительное: необходимость в уговорах и напоминаниях отпала, пинки сошли на нет, парень словно и впрямь ожил – в будни и выходные, днем и вечером, в солнышко и дождь Егор начал бегать к ним сам. Валя светилась, не переставая сердечно благодарить Надежду за оказанное доверие. Надя с Володей проникались ко всегда готовому помочь мальчугану всё больше и больше, про Ульяну и говорить нечего. А время летело, как сумасшедшее. Ей четыре, ему десять – время проб и ошибок, Валиных робких надежд, точащих Надежду сомнений и притирок детей друг к другу. Егор выгуливает Ульяну с видом великомученика, а Уля, растущая в семье работяг, привязывается стремительно. Вопрос «Када пидет Егол?» задаётся чаще вопроса «Када пидет папа?». Ей шесть, ему двенадцать – фраза «мы с Тамарой ходим парой» звучит в исполнении окрылённой Валентины через день. Надежду терзают угрызения совести, ведь она не может проводить с собственным ребенком столько времени, сколько проводят с Ульяной Черновы. Уля приходит домой с вечно чумазой физиономией: судя по всему, деньги «на мороженое», что Валя регулярно оставляет на тумбе в прихожей, Егор тратит по назначению. Ей восемь, ему четырнадцать – Надежда впервые учуяла от Егора запах табака, очнулась и осознала, что слишком расслабилась и упустила момент, когда соседский мальчик стал для её дочери старшим братом. Муж призывает успокоиться и не влезать. Ей девять, ему пятнадцать – его дворовая компания пугает. Эти шалопаи больше не пытаются прятать от взрослых сигареты. Валя счастливо заключает, что ставка сыграла, что благодаря Ульяне её сын стал жить нормальной жизнью. Валя обещает молиться за здравие Надиной семьи до конца своих дней. Володя по-прежнему настойчиво требует не вмешиваться, сыплет обвинениями в паранойе и неблагодарности, попрекает трудоголизмом и неготовностью уделять дочери столько внимания, сколько ей необходимо. Ей десять, ему шестнадцать – Ульяна ходит за ним хвостом, дышит табачным дымом и как губка впитывает богатый словарь могучего русского языка: его дружки да и он сам демонстрируют оного прекрасные знания. У Ульяны кочующие из четверти в четверть проблемы с успеваемостью по математике и «Окружающему миру», хулиганские замашки и бесконечная любовь в глазах. Девчонки постарше томно вздыхают, краснеют и глупо хихикают, стоит им его завидеть. Володя уходит из семьи. Ей одиннадцать, ему семнадцать – слушать и слышать Егор умеет. Ей одиннадцать, ему семнадцать… «Улечка, потому что у Егора начался институт! Много пар, домашние задания – да, в институте тоже есть. У него там много новых друзей. Некогда ему гулять. Доченька, ну, не плачь. Так бывает, это жизнь. Не плачь...». Тяжелые воспоминания забрали остатки сил. Уронив голову в ладони, Надя обреченно вздохнула. Бог её покарает. В Аду за это ей уготовлен отдельный котел. 22:30 От кого: Ульяна: Мама, мы на месте. Не переживай, меня охраняют. Ложись спать. Если Уля узнает, если он ей расскажет, она не простит. Не простит.***
— Юлька, кончай уже заливаться, что я с тобой потом делать буду? Подруга с нескрываемым любопытством следила за тем, как Юля решительно опрокидывает внутрь очередные полбокала красного сухого. Пока еще стадия алкогольного опьянения даже близко не приблизилась к критической точке, и потому тревога в голосе Ули звучала скорее шутливая, чем настоящая. С не меньшим интересом за процессом наблюдал и Вадим, заранее позаботившийся о столике для своей компании. В данный момент они втроем столик этот и занимали, не хватало только Чернова, которого последний раз видели где-то на парковке у входа. Как раз он-то Юле и нужен. Но его уже час где-то носило, и в ожидании главного объекта интереса на грядущую ночь Новицкая догонялась вином. На месте её удерживал зуд неодолимой силы: уж очень хотелось воспользоваться моментом и провести разведку боем. В любом другом случае она бы давно отплясывала на танцполе. Однако сейчас ситуация требовала временного сосредоточения. По-крупному её чуйка никогда еще её не подводила. А последнюю неделю чуйка эта так вообще чуть ли не благим матом орала, что с Ильиной происходит что-то неладное, и причина «чего-то неладного» прямо сейчас шарахается где-то поблизости. Сбор доказательной базы – плёвое дело: всего-то нужно, что посмотреть на них вдвоем и, возможно, организовать парочку-другую провокаций. — Не парься, Ильина. Уверяю тебя, в случае чего здесь найдется куча желающих помочь беспомощным девушкам добраться до дома. Только свистни. Да, Вадим? — Юля сладко улыбнулась Стрижову, пытаясь прощупать и этого кадра. Алкоголь приятно согревал и дарил чувство раскрепощения, настраивая на легкий, весёлый лад. Искоса взглянув на Вадика, Ульяна поспешила заявить: — Не знаю, с кем и когда будешь добираться ты, а я планирую взять такси. По Стрижу было не сказать, что ремарка Ули его задела. Он пребывал в благостном настроении, провожая взглядом мимо проходящих девушек, кивая знакомым и вообще всячески демонстрируя её подруге не столько свои дружеские намерения, сколько отсутствие недружеских. Юле, которая прекрасно помнила не только фееричное знакомство с данным товарищем, но и все Улины о нём рассказы, такая кардинальная и внезапная смена курса казалась немного подозрительной. Но ладно. В который раз резко взмахнув рукой, Вадим бросил небрежно: — Я вам закажу. А уже спустя полминуты на свободный край полукруглого диванчика «упал» Чернов. Приземлился он эффектно – так, что Стриж подскочил на месте. — Пока с людьми перездороваешься, утро наступит, — проворчал «главный объект интереса» с деланным недовольством. Окинул летучим взглядом всю компанию. — Смотрю, веселье у вас в разгаре. — Скромненько умолчал, что перездороваться пришлось с половиной клуба, — хохотнул Стрижов, явно довольный собственной осведомленностью. — И где? — Кто? — Толпа фанаток. Юля внимательно наблюдала за лицами. Новости про «толпу» ни малейшего удивления не вызвали. Сама уже лет десять любуется на очередь из наивных дурочек, самонадеянно полагающих, что смогут тронуть струны черствой Егоровой души. Почему черствой? Потому что он вечно один. Потому что про него отвергнутые девчата со двора такое рассказывают, что все сомнения мигом отпадают. Так вот про лица. На Вадимовом высвечивалась хреново замаскированная зависть, на Улином – откровенное замешательство, а на Егоровом не отражалось ничего. Оглянувшись по сторонам, он повел плечами: — Нейтрализовал на подлете. Вадим тут же состроил карикатурно удивленную физиономию: — Что-то не похоже на тебя, Рыжий. Чё случилось-то? — Зае… — начал Чернов с запалом, но, встретив взгляды напротив, осекся. — Надоело. «О-о-о.. Вот это уже интересно…» Пора. Да простит её Ульяна. Простит – если, конечно, поймет, к чему всё это сейчас будет. — Ой, не успела на поезд, как жаль. Смотрю всё на тебя, Чернов, и всё думаю: «Как же так получилось, что мы с тобой до сих пор не спали», м-м-м? — упершись ладошкой в подбородок и с самым невинным видом захлопав ресницами, поинтересовалась Юля. Расслабленно, лениво улыбнулась, показывая несерьезность собственного настроя. Винцо опьянило мозг и развязало язык. В таком состоянии Юле море было по колено, не то что дурацкие вопросы в лоб задавать. Что бы он сейчас ни сказал – да даже пусть вдруг сам удивится, как же так получилось-то, – Ильиной поступит информация к размышлению. Взгляд Юля отводить и не думала, хоть и чувствовала – глаза напротив ей сообщали, – что сейчас получит щелчок по носу. Но когда еще такая возможность представится? Может, и никогда. У двоих – Ульяны и Вадима – мгновенно забавно вытянулись мордашки, а вот на лице Егора по-прежнему не шевелилась ни одна мышца. — Я со знакомыми не сплю, — ответил он невозмутимо – так, словно они сейчас не интим при всех обсуждали, а список необходимых к покупке продуктов согласовывали. Но в его взгляде ей чудилась насмешка. — А тебя, Новицкая, я уже лет двадцать знаю. Окстись. Вадим хмыкнул – чему-то своему. — Без шансов?.. — промурлыкала Юля, уверенная, что вне зависимости от ответа будет держаться от этого перца за километр. Чувство легкой обиды – задел все-таки, гад! – и облегчения пришли одновременно. Подозрения подтвердились: в её случае Чернов действительно глухая, непробиваемая стена. Но теперь этому вопиющему факту есть устраивающие её объяснения: у Чернова Принципы. И если Ульяна что-то и начала ощущать, сама себе не признаваясь, то вот этот коротенький диалог должен быстренько вернуть её на грешную землю. То, что подруга сосредоточенно ему внимает, хоть и делает усиленно вид, что в телефоне копается, Юля не сомневалась ни капли. — Без вариантов. Юля метнула в Ульяну короткий взгляд, а через какие-то десять секунд получила ответочку: 23:58 От кого: Ильина: Новицкая, ты с дуба рухнула?! Заканчивай с винишком!!! 23:58 Кому: Ильина: Главное, что ты всё услышала. 23:59 От кого: Ильина: Ты сошла с ума. Точно. Не придумывай херню. «Херню, значит?» — Я тут случайно узнала, что ты фотографируешь, — не давая Уле опомниться и вставить хоть слово, продолжила она. — А модели тебе не нужны? Блондинки? Брюнетки? Вот хотя бы мы с Ульяной – чем тебе не модели? Знаешь, что твоя соседка на пилоне вытворяет? Классные должны получиться фотки. А я так вообще рождена для фотосъемки… Честно говоря, вот сейчас Юля и сама уже плохо понимала, к чему ведёт, просто слово «херня» ей не понравилось. Ничего это не херня! А еще ужасно хотелось попробовать Чернова раскрутить и вынудить показать им хоть какие-то эмоции. Жутко любопытно было посмотреть на реакции каждого из этой троицы. И пока они казались ей весьма интересными. По левую сторону раздался протяжный беспомощный стон, а спустя секунду по ноге ощутимо больно прилетело мыском кеда. Юля и глазом не моргнула. Вадим не донес до рта бокал с пивом и уставился на Чернова в ожидании комментария. В прищуренном взгляде Стрижова любопытство перемежалось с подозрением и ревностью. Красивые, густые брови «хищного цветочка» взметнулись вверх, рот открылся, закрылся, и губы растянулись в уже открытой усмешке. — Какая удача, что ты спросила, — чуть помолчав, ответил он. — Нужны. Как раз ищу модель. Сьемки на мясокомбинате, в морозилке, среди освежёванных туш. Ню, с головы до ног в крови невинно убиенных животных. Заказ для одного веганского проекта. Сроки уже горят, но что-то не соглашается никто, выручишь? Очень ядовитый цветочек. Смертельно. Вадим снова хмыкнул. Вот чего он постоянно ржёт сидит? — Как ты его терпишь, Ильина, а? — приторно улыбнулась Егору Юля, делая глоток вина. В ответ прилетела Егорова язвительная ухмылочка. «Черт. Ну хорош же, зараза! Рожает же Земля иногда вот таких – не подходи!» — Мне кажется, кому-то пора завязывать пить! — нервно отозвалась Ульяна. «Так, ладно, попробуем еще…» — Считай, я даже и не начинала, — игриво хихикнула Юля. — У меня здесь большие планы, но на трезвую голову их будет не так весело реализовывать. Вон того парня видишь? — неопределенно кивнула она на танцпол. — Через полчаса будет мой. А рядом с ним, второй, – твой. Три головы повернулись в сторону мифических «первого» и «второго» одновременно. Но план провалился, не успев стартовать, потому что Стриж вдруг отвлёкся от высматривания кандидатов на сердце его бывшей. — Рыжий, похоже, нейтрализовал-то ты не всех, — вдруг пробормотал он. И действительно: вынырнув из людской толпы, у их столика материализовалась какая-то фифа с надутой грудью и губами. А материализовавшись, плюхнулась к Чернову чуть ли не на колени и тут же запустила в его копну свою граблю. — Его-о-ор, — протянула она зазывно, не обращая ровным счетом никакого внимания на остальную компанию. — Сколько лет, сколько зим… А я всё думала, где же ты есть?.. «Его-о-ор» аккуратно снял чужую ладошку со своей головы прежде, чем его шевелюру успели переворошить пальцами: — Вот он я. Привет. Деваха столь красноречивый жест проигнорировала. Юля могла поклясться, что ясно читает её намерения с морды её лица. Вот так, значит? — Даже не позвонил ни разу, сволочь! —с притворной обидой воскликнула фифа. — Я ведь скучаю. «Да что ты говоришь? С чего это ему тебе звонить? Ты губенки-то свои видела? Дай адресок салона, в черный список себе добавлю…» Юлька метнула в Ульяну еще один выразительный взгляд, но та, уткнувшись носом в телефон, отчаянно притворялась, что оглохла и ослепла одновременно. Зато Вадик перестал хмыкать: теперь из Вадика рвались нервные смешки. — Я тут не один, э-э-э… Вика. Давай этот щепетильный вопрос обсудим как-нибудь в другой раз. Возможно, было бы Чернову куда отодвинуться, он бы попробовал отодвинуться, но пространство по левую от него руку занимал Стрижов, а справа его прижало грудью четвертого размера. Стечь под низкий стол при его-то габаритах тоже не выйдет – не поместится. — Диана, — с легкой обидой поправила она Егора. — А кто это, кстати? Казалось, их всех эта Вика-Диана заметила, лишь когда её носом ткнули. «Здрасьте!» — Жена и любовница, — сообщил Чернов будничным тоном. — И кандидат в нашу дружную шведскую семью. Проходит собеседование. Вадим таки поперхнулся пивом и закашлялся так, что Ульяне пришлось похлопать его по спине. А Юля от неожиданности чуть не выплеснула на белый топ остатки вина. — М-да. Так что занимайте очередь, девушка. Хвост во-о-он там, — мрачно возвестила Уля, вскидывая на «девушку» свой ясный взгляд, — где-то в районе фейс-контроля. Чернов фыркнул в стакан с минералкой, лукаво взглянул на соседку и, поджав губы, кивнул Диане, или как её там: «Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова», мол. — Ладно-ладно, — засмеялась та. И только тут, глядя на то, как мгновенно поменялось выражение её лица, Юля поняла, что это, похоже, было просто умело разыгранное представление. Шутка, не более. — Я еще год назад всё поняла, расслабься. Мы тут с Мишкой ищем, с кем бы замес устроить. Пошли? Давно тебя не видели, правда. «Какой замес? Танцульки, что ли?..» Чернов и впрямь фактически тут же расслабился. Чему явно поспособствовал тот факт, что дамочка поднялась с диванчика, прихватив с собой свою выдающуюся грудь, и дала парню воздуха. Усмехнулся: — Один против двоих? На что бы эта Диана его ни подбивала, синие глаза сообщали: вопрос задан просто так, решение уже принято. — Когда это тебя останавливало? Или ты уже слишком стар для этого дерьма? — подколола Егора его знакомая. — Малая, пойдем этим выпендрёжникам носы утрем? — лениво протянул Чернов, переводя безмятежный взгляд на Улю. Себя он чувствовал уверенно, вновь расплылся на диванчике. И по лицу его не сказать было, что согласие «малой» ему сейчас необходимо. И один справится. Но Егор звал составить ему компанию, и не кого-нибудь... «Может, он просто в курсе, что она танцует, и все на этом?..» Нет, не укладывалось в Юлькино восприятие Улиного соседа ни «просто», ни «всё на этом» – хоть убейся. Этому на всё по фиг. Следом голова допустила предположение, что, пожалуй, не так уж всё «просто» в этих «отношениях». Пациент, отношения, то бишь, скорее всё-таки жив, чем мертв. Что-то там всё же есть… Ульяна встрепенулась, даже, кажется, самую малость испугалась. Подняла брови в немом вопросе, исподлобья уставившись на Егора. — Походу, баттл. Короче, — объяснение на себя поспешил взять Вадим, — это как стенка на стенку, только на танцполе. Танцуешь поочередно с другой командой, ну, или с другим человеком. Показываешь, что умеешь. Я даже готов поболеть. По-дружески. — Ой, нет, — растерялась подруга, косясь в сторону танцпола. — Там такая куча людей... — Ну, как знаешь, — Чернов зевнул и оторвался от диванчика. — А я пошел, штаны ещё тут просиживать! Одному, конечно, будет сло-о-ожно, — состроил он трагичную физиономию, — ну и хрен с ним. «Так! Так!!!» Спустя пару секунд Егор, ведомый Викой-Дианой, уже растворился в толпе. Спустя десять зазвучала набившая оскомину мелодия, и люди чуть расступилась, освобождая пространство. Кто-то одобрительно засвистел. — «Плачу на техно», — медленно меняясь в лице, пробормотала Ульяна. — Угу, — Вадим кивнул. — И что? Она зависла в одной ей известных мыслях, а в это время на площадке уже начинался обещанный замес. Эта Диана и высокий симпатичный блондин устроили какую-то порнографию, а Чернов, засунув руки в карманы широких штанин и склонив голову, пока со спокойствием Будды за ними наблюдал. У Юли в башке не укладывалось, что он всерьез намерен принять в этой вакханалии участие, однако весь его вид сообщал, что он тут не просто так стенку подпирает. Реально собрался потягаться с этой готовой сожрать друг друга парочкой? На припеве, на взрыве музыки, он вступил, а Ульяна, отвиснув, поглощая глазами каждое движение, воскликнула: — Это шаффл! Мы их взгреем! — Да куда?! Стой! — только и успела выпалить Юля. Ильина лишь рукой махнула, а через пять секунд уже заходила на танцпол у Чернова из-за спины под одобрительные возгласы явно не ожидавших увидеть подкрепления зевак. А Юлина теория о том, что эти отношения давно умерли, и их «возрождение», кроме страданий, ничего Ульяне принести не способно, продолжала расходиться по швам. По крайней мере, вот прямо сейчас, в моменте, Ильина действительно жила, а не имитировала жизнь – потому что глаза горели. И этот тоже. Десять лет пристальных наблюдений не прошли даром, Юля могла с уверенностью утверждать, что от него исходят другие волны. Она собственными глазами видела плохо скрываемое ликование. Не всё тут «просто». Ни хера не просто тут! Юля ни черта не понимала в этих современных танцах – то ли джаз-фанк Ульяна танцевала в гордом одиночестве, поразительно точно попадая в такт, то ли вог, то ли что… Вот только что определенно отличало её танец от танца парочки, которая этот баттл затеяла, так это вложенная в него эмоциональность. Хвост летал, каждый рывок грудной клетки, каждый взмах руки жестко контролировался, глаза не успевали следить за то рваными, то плавными, но при этом на удивление слаженными движениями. Если сама Юлька умела только ножками танцпол топтать, то тело Ульяны жило своей жизнью – от макушки до пят. Она словно каждую строчку через себя пропускала, передавала движением и свободно транслировала в мир. А если уж текст послушать... В общем, закрадывалось ощущение, что подруга ее «разговаривала» – не столько со зрителями и оппонентами на краю площадки, сколько с вполне конкретным человеком, пусть на него и не глядя. К тому же, «разговор» этот вёлся с таким насмешливым выражением лица, которого Юля отродясь у неё не видела. На лице отражались «Стонаки», «Аутлайны и «Кузнецкие мосты» – всё, как и положено по стёбному посылу. Неплохая маскировка – для тех, кто Ильину не знает. Чуйка подсказывала Юле, что на Вадима на всякий случай лучше и не глядеть. Хотя… Вряд ли он допёр до сути: стоит вон, свистит, слепец. Два слепца – сама туда же. Ульяна подлетела к Егору, прокричала что-то на ухо, он кивнул, зазвучал припев, и народ взревел. Эти двое на пару устроили хоть и короткое, но весьма эффектное шоу, умудрившись чуть ли не запараллелить стремительные движения ног, которые Уля несколько минут назад совершенно точно обозвала шаффлом. Ильина без труда один в один повторила все те «па», что Чернов показывал на первом заходе, и получилось, честно сказать, охрененно. Юля даже пожалела, что, слишком увлекшись зрелищем, не сообразила снять видео – такое обычно на видеохостинги заливают с заголовком: «Классно танцуют!». «Счастливая вон какая… Да когда ты так светилась вообще? А ты, цветочек аленькой, чего такой довольный?.. ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...Реюнион, твою мать...» Реюнион, а что же еще? Она пристально наблюдала за тем, как румяная подруга «дает пять» взлохмаченному ухмыляющемуся Чернову, а голову атаковал миллион вопросов. Кто всё-таки друг другу эти люди? О чем молчит её интуиция? Чего не видят глаза? И чем всё это, в самом деле, пахнет? К слову сказать, за столиком Ульяну той ночью больше не видели.***
Давненько он не шатался по пустынной предрассветной Москве пешкодралом. Уже и забыл, какой это кайф. «Ямаха» осталась на парковке у клуба: на нетрезвую, затуманенную голову за руль нельзя, так что придется возвращаться за ней днем. Чуть сзади, в метре он него, плёлся Стриж. Сил ворочать языками ни у одного из них не осталось, поэтому шли молча, засунув руки в карманы брюк и синхронно зевая. А возглавляла их скромную процессию малая – чуть ли не вприпрыжку возглавляла. Вот у кого шило-то в одном месте всё никак свербить не перестанет. Вот кому в голову идея прогуляться пришла – и засела там намертво. А четвертого бойца потеряли в клубе в районе пяти утра: Ульяна сказала, что Новицкую можно не искать. Кажется, малая чувствовала себя абсолютно счастливой: она не переставала улыбаться. Откуда в ней в это время суток бралась энергия на поддержание жизнедеятельности и какую-то мимику, оставалось лишь гадать, но наблюдать за этим непрекращающимся выплеском было интересно, чем он и занимался. Открывающаяся взгляду картина смахивала на ту, что он случайно подглядел, когда Стриж у него во дворе пытался выяснить, «кто это?» – Уля как раз от магазина к подъезду подтанцовывала. С той лишь разницей, что теперь вид на пляски открывался со спины. Кто бы мог подумать, что в этом человеке в розовой пижаме – с мишками! – такая готовность наслаждаться жизнью обнаружится так скоро? Даже копать глубоко не пришлось – клад оказался лишь припорошен землицей. Подтолкни её только – и наблюдай результат. Как с полем. С мотоциклом. С гитарой. Как сегодня ночью. С Дианой – или Мариной? – очень удачно вышло. Он не то что ярый фанат подобных зарубов на публику, но сегодня сам бог, или кто там, наверху, велел. Стоило знакомой заикнуться про баттл, как в памяти сразу всплыли разведданные, добытые в танцевальной школе: администратор тогда обмолвилась, что помимо пилона малая ходит на шаффл. Ну, что тут сказать? Если верить глазам, не зря ходит: уровень здесь уже очень неплохой, Егор со своими ленивыми, по настроению, занятиями дома, пожалуй, до него не дотягивает. Он-то танцует от скуки, вместо бега, когда за окном совсем уж армагеддон – куда ему до неё? Да какая разница? Главное, удалось её встряхнуть, а дальше уже трава не расти. А дальше малую за уши с танцпола было не вытащить. Дальше – очередное «ч.т.д.». Правда, побочным эффектом её раскрепощения стал мгновенно проснувшийся интерес доброй половины тусовщиков, поначалу, чего скрывать, напрягавший, ибо нет ничего хуже подвыпивших, плохо отдающих себе отчет в действиях мужиков. Но соседка вежливо отшивала всех подряд, заявляя, что на сегодня у неё есть partner in crime, и держась поближе к своей компании. Даже Вадик к утру повеселел и окончательно расслабился, придя к заключению, что это не он «не такой», а она – «такая». И вот теперь эта «такая» бежала впереди, вертелась вокруг своей оси, раскидывая руки в стороны, и своим свечением могла составить конкуренцию показавшемуся на горизонте солнцу. Егор не видел лица Стрижа, не знал, замечает ли тот вообще, что происходит, или уже спит на ходу. Достаточно того, что сам он замечал всё. Пытался отвлечься на проезжающие навстречу машины, витрины закрытых кафешек и пекарен, на рассветное зарево, дорогу и фонари, уборочную технику, но взгляд то и дело возвращался к той, кто его к себе приковывал. И вроде на днях уже и принял обреченно мысль о том, что «метаться поздняк», но нутро по застарелой, корнями проросшей в него привычке все еще пыталось возражать и сопротивляться. И вроде… Внезапно разорвавший утреннюю тишину веселый визг вырвал из тягучих мыслей, а уже спустя секунду он ощутил, как струйка холодной воды стекает за шиворот. Похоже, водитель поливалки до конца так и не проснулся и пешеходов заметил с опозданием. Иначе чем ещё можно объяснить тот факт, что сейчас все трое стояли в большей или меньшей мере, но промокшие. Он застыл на месте, слушая, как отборная ругань льется в левое ухо, а сонную улицу наполняет заливистый, счастливый смех. Малая, как впереди бегущая, приняла на себя основной удар: тушь потекла, водолазка и брюки прилипли к коже, распущенные растрёпанные волосы повисли паклями. А ей весело, все равно ей, глаза искрились, как у ребенка, которому разрешили бегать по лужам босиком! Задорный, заразительный хохот заглушил возмущенный бубнёж Вадима, веки отказывались моргать, тело – двигаться, а губы сами расплывались в неконтролируемой, широкой улыбке. Грудная клетка дрогнула, снова, снова дрогнула в попытке сдержать рвущийся наружу смех. И не сдержала. Грудную клетку заливала вода, солнце и тепло. И всё стало неважно.