Соседи

      Метро в третьем часу дня и метро в час пик – словно два разных мира. Ульяна едет из книжного в полупустом вагоне, в промокших кедах, с рюкзаком, набитым литературой, авторы которой обещают научить её виртуозному владению гитарой за жалкие тридцать дней. Четверг, второй месяц этого странного лета вот-вот помашет ручкой на прощание, дома стынет очередной недописанный перевод, проблемы уже начались, и если она продолжит в том же бодром темпе, то очень скоро её попросят на выход. Но ей, честно говоря, плевать – гори оно всё в синем пламени. Сдавать работу завтра, не сделает днем, ночью сделает. Не сделает ночью, утром пораньше встанет. К едрене фене всё пошлет, станет рисовать арты на заказ.         Уля рассматривает людей. Девяносто процентов пассажиров уткнулись носами в экраны своих смартфонов. Вон, откинув голову на сидение и прикрыв глаза, слушает музыку симпатичный молодой человек, вон бабушка с внушительной тележкой. Интересно, что эти бабули постоянно в них возят, куда держат путь? Когда Ульяна в вуз к первой паре каталась и в подземке оказывалась уже к семи утра, вопрос о бойких старушках с тележками, снующих по платформам и переходам, был актуален как никогда. В противоположном конце вагона молодая мама с прогулочной коляской – возится со своим чадом. Кто-то везет электросамокат, кто-то – овчарку, спокойно устроившуюся у ног своего хозяина. Но самое интересное происходит буквально по левую от неё руку – именно туда то и дело чуть поворачивается голова. Надолго оторваться от случайно представшей взору картины невозможно.          Там парочка. Она спит, положив голову ему на плечо, а он обхватил её руками, склонил голову и вглядывается в лицо. Всматривается долго-долго, словно пытается запомнить на нём каждую, даже самую незначительную, деталь. А на его собственном отражаются умиротворение и нежность. Уля никогда еще не видела, чтобы на кого-то так смотрели. Минуты идут, девушка спит, а он, никого вокруг не замечая, бродит взглядом по любимым черточкам. Кажется, ни один миллиметр не остается без внимания, кажется, он пересчитал все до одной веснушки, каждую родинку и ресничку, на год вперед налюбовался маленькой горбинкой на носу, линией бровей, губ и ямочкой над ними. А может... Может, не на год, может, на минуту. О чём он думает, никто наверняка не скажет, и в то же время всё кажется таким очевидным. Глаза начинает жечь, а грудную клетку – печь. Уля отворачивается, пониже опускает голову и занавешивается от мира волосами.         Любовь есть. По левую от Ульяны руку, её олицетворяя, сидит самое прямое тому доказательство: поверни голову – и всё увидишь, открой сердце – и согрейся. Волны любви способны коснуться не только того, на кого направлены, но и остальных, лишь почувствуй в себе желание их ощутить, сними с души замки и впусти. А кого-то – кого-то ищущего – они снесут.         Та девушка… Знает ли она, как её любят? Любит ли она так же, как её? Как долго они вместе? Что их ждет дальше? Пусть бы долго и счастливо. Та, что мирно спит, не подозревает, как ей завидуют.          Веки закрылись. Поезд нёс к дому, гул подземки то нарастал, то стихал, а в груди сбоило от осознания, что на неё так никто никогда не смотрел. Посмотрит ли когда-нибудь? Для кого-нибудь когда-нибудь она станет смыслом по утру открывать глаза? Ей двадцать четыре, четверо отверженных, кто-то скажет: «Пф-ф-ф!», а ей кажется, что это уже диагноз, причем неизлечимый, и что её будущее – и впрямь десяток Коржиков. И мама. Этим ребятам просто очень сильно повезло друг друга найти, не всякому повезет. Она никогда не спала ни на чьем плече – ни в метро, ни в машине, нигде. Где грудь, на которую она доверчиво положит свою голову? У кого искать защиты от бурь, кем успокаиваться? Кого любить?         Страх разрешить себе честный ответ на этот вопрос обуревает, захлестывает и выворачивает наизнанку. На одну-единственную секунду представить себя на месте той счастливицы – легко, человека рядом – очень, очень легко, он и так всё лето занимает все её мысли, из-за него болит сердце и душа в лоскутья рвётся. Ей страшно дать себе эту секунду, потому что она знает точно, она уверена в своем знании, как в собственном имени, она знает – именно этот человек так никогда не посмотрит. Разрешить себе представить это – всё равно что, сдаваясь, повесить на шею увесистый булыжник и прыгнуть с моста. Представить – мазохизм, самоубийство. Но картинки лезут сами, мысль визуализируется, несмотря на отчаянные протесты головы. Синие медведи, думать о которых строго-настрого запрещается, атакуют со всех сторон.          Чем яростнее сопротивление, тем ярче картинка. Чем ярче картинка, тем теснее в груди, тем меньше воздуха в легких. Воображение к ней немилосердно: поначалу мутное и расплывчатое, изображение набирает черт, деталей и красок, оживает, как на листе ватмана оживает набросок карандашом. Разница между нарисованной картинкой и реальной парой есть: Ульяна, в отличие от той девушки, сама бы обхватила своего спутника руками, а после уже положила голову на плечо – так надёжнее, уютнее и теплее. Выдуманный мир окутывает, оплетает и захватывает, погружая в смятение, лишая воли к борьбе и заставляя расплакаться уже по-настоящему. Разница между картинкой и реальностью в том, что её картинка не оживет, нет.         Кого, не спрашивая головы, выбрало её сердце. Кого она выбрала? Она же выбрала… Бесполезно убеждать себя в обратном и восставать против очевидного, бесполезно увещевать, взывать к одурманенному разуму. Открыла утром глаза, осознала первую же сонную мысль – о том, что у Егора подозрительно тихо для восьми утра, с какой-то безысходной обреченностью подумала: «Еще один день без тебя?» и поняла:          всё.          Шансов нет. И здравого смысла тоже. Это – кошмар. Вот, что имела ввиду Юлька, когда сказала ей, что она «вляпалась». С короткого, уверенного разбега вляпалась, влипла, впечаталась. В человека, который видит в ней только «малую», который никогда на нее так не посмотрит. Который – она вообще запрещает себе думать о нем в таком ключе – «со знакомыми не спит. …Двадцать лет. Окстись». Про которого «говорят, что в его дверь девушки один раз входят и один – выходят». А если конкретнее – вылетают пулей со словами: «Ты нормальный?», оглушительно хлопая дверью на прощание. Уля может легко подтвердить этот прискорбный факт.          Как соседка.         Минувшей ночью Ульяна всё же заставила себя включить тот диск, что отдала ей Аня – три дня откладывала и откладывала, интуитивно опасаясь увидеть на записи нечто и с собственной крышей попрощаться окончательно. И да – это была ошибка, роковая. Следующие полтора часа прошли в молочном тумане. Его и впрямь оказалось сложно признать в парне, рубящем жесткий рок под светом софитов. Это был он и в то же время – нет, не он. Черная косуха на майку-алкоголичку, убранные со лба волосы, растрепавшиеся на первом же припеве первой же песни, массивные кольца, серьга… Да и не в этом дело! Дело – опять – в энергии. В энергии жизни! Она ощущалась через экран и время, она принималась беснующейся толпой и, многократно усиленная, возвращалась к нему, назад. То, что Уля видела на парковом фестивале – учитывая всё то огромное впечатление, что его исполнение на неё произвело, – не шло ни в какое сравнение с тем, что он творил шесть лет назад. Земля и небо, нежелание петь и готовность порвать сердце зрителя в лоскуты, цепи и свободное дыхание, погружение в себя и полный контакт со слушателем, настоящее и прошлое. Егор и Егор. Неизменными остались лишь эмоциональное цунами на чужие головы, оглушающие истошные визги и рёв толпы. Но он сам… Как день очевидно, что тогда чужие эмоции его питали, призывая в ответ отдать всё, что внутри есть, вывернуть себя наизнанку. А чуть меньше месяца назад – этого не забудешь, даже если очень постараешься, – он пел, скользя по людям отрешённым взглядом, а лицо хранило отпечаток боли и ожесточения.         Егор исполнил на том концерте, наверное, половину всех вокальных партий. Уля не узнала фактически ни одной песни, но поскольку исполнителей Аня объявляла редко, напросился вывод, что тогда звучали собственные. И – чёрт! – это оказались вдумчивые, наполненные тексты, пробирающие до костей что смыслом, что подачей. О поиске пути и одиночестве, об отношениях человека с миром и с собой, каждая вещь – неповторимая.          А потом Ульяну выдернули из состояния глубокого шока и без предупредительного выстрела швырнули в кипяток. На бисе кто-то заорал: «Егор, давай «Фанк»!». И Егор исполнил «Фанк» – легко и непринужденно, без проблем и малейших сомнений, с ироничной улыбкой от одного уха до другого, на бешеном драйве. Предварительно попросив принимать на свой счет. «Принимать», да, она даже перемотала, уверенная, что ослышалась. «Ваш выбор», — сказал.         Господи…          Аня объявила в микрофон Стрыкало, и лишь благодаря этому потрясенная, оглушенная Ульяна, еле справившись с дрожащими пальцами, после нашла текст, в который пялилась потом еще минут десять. Пересмотреть этот перформанс ради того, чтобы погуглить по цитатам, она заставить себя не смогла.         Невозможно!         И – это безумное соло. И – это... лицо. И – эти обрушенные на слушателя эмоции. Егор не оставил ни единого шанса не поверить в искренность вложенных в исполнение чувств, просто-напросто выпотрошив себя перед зрителем. Всё ехидство мира, вся едкость и желчь плескались в его то широко распахнутых, то чуть прищуренных глазах, отражались в каждом движении мышц лица, проступали играющими желваками. А на случай, если кто-то не догнал... Вот вам сверху ядовитая усмешка, чтобы уж наверняка. Он предупреждал с этой сцены каждую – каждую! – о том, что их ждет, если им взбредёт в голову с ним связаться.          Он ­– предупреждал… А они потом вылетали из его квартиры обиженные. Сколько их там было за минувшие годы? Сотенка наберется? Егор так зажигательно, вдохновенно и убедительно исполнил «Фанк» шесть лет назад, наверное, лишь для того, чтобы вчера Ульяна ужаснулась, найдя ярчайшее подтверждение терзающей её догадке о том, насколько больно может оказаться его… любить.         В ту сторону она запрещала себе даже начинать думать. В её случае подобная ситуация в принципе исключена, под каким углом не взгляни. Он её Егор, она малая, фантазировать «туда» – самоубийство для психики. Уля еще планировала пожить. И рассудок сохранить. Встретить кого-то… С другими взглядами на отношения.          А воображение меж тем всё прорисовывало свою картинку, по холсту уже разброшены тени и запахи, счастье, безмятежность и тепло. Воображению плевать на планы и мнение своей хозяйки. В воображении они сидят в пустом вагоне, и она, обхватив его руками, дремлет на плече, не догадываясь, каким взглядом на неё смотрят.         Как же сейчас херово, а! Но знай Ульяна два месяца назад, к чему приведет её желание вылезти на свет из своей скорлупы, чтобы поглядеть на мир вокруг, вылезла бы?          Да. Наверное, всё же она вылезла бы. Да, расплата за любопытство оказалась поистине жестокой. Но не вылези она, не узнала бы никогда, что происходит с человеком за соседней дверью. Не вылези, так и жила бы в своем замкнутом, наивном мирке, где не существует оттенков, лишь чистые цвета. Она не дышала бы сейчас – через боль, но зато чувствуя вдохи и выдохи, не различала бы тончайших нот запахов, не ощущала учащенного сердцебиения и головокружения. По-прежнему не слышала бы себя. Не смотрела бы на окружающую её действительность во все свои широко распахнутые глаза. Не вернула бы его – не того, который «дверь вон там» – такого она и не знала, – а того, который помнит, что она любит книги и сливочные стаканчики, что боится высоты. Который не хочет, чтобы ночами она шлялась по району одна, напоминает, что семью надо беречь, пока она у тебя есть, и советует подумать о том, как достичь мечты без оглядки на чужие ожидания. Который говорит о неготовности к новым потерям. Она не летела бы.         Жалеет ли она о своем уничтоженном пластиковом царстве?          Нет. Жизнь – здесь. Прямо сейчас. Такая, какая есть. С такими, какие они есть.         Выброси розовые очки.         Растопчи их босыми ступнями, станцуй победный танец на стекле.          Дыши дымным, пропитанным копотью воздухом реальности.          И живи.          Станция «Конечная».    

***

        — Уля, я думала, рабочий день придуман для того, чтобы работать. Где тебя в такую погоду носит?         Мама оседлала любимого конька. Она, всю себя отдавшая институту, больше двадцати лет живущая по расписанию и в постоянных переработках, не могла понять, как в разгар трудового процесса можно все бросить, захлопнуть ноутбук и на три часа уехать хоть куда. Преимущества удалёнки маме были неведомы. А еще ей было неведомо, что её дочь на полном серьезе готова послать работу свою на хрен и искать себя в другой сфере. И – какое счастье! – неведомо ей было, что этот побег с рабочего места организован не потому, что кого-то жареный петух в задницу клюнул, а потому, что на переводе Ульяна сегодня сосредоточиться не смогла и все утро провела, напряженно внимая звукам с улицы. Утром Егор куда-то уехал – «Ямаха» из-под окон исчезла, – и она всё ждала, когда рёв мотора вновь огласит двор. Десять утра, одиннадцать, полдень, дождь хлещет, десять минут первого – а всё никак. «Клин клином вышибают, — решила Уля ближе к часу дня, — нужно развеяться». Всё-таки жареный петух, ладно.         Между прочим, на часах почти полчетвертого, а мотоцикла так и нет! Вот куда он запропастился? Вот где?! Еще и в такую погоду! Последний раз они виделись во вторник вечером после занятий в школе. Эти встречи даже не согласовываются: Уля слышит затихающий рёв мотора, а когда выходит, он докуривает у «Ямахи», как будто всю жизнь у них только так. Опять – коленями плотно, руками крепко, пять минут в состоянии, близком к забытью. Опять «безудержно сердце стучало». Вчера – глухая тишина и лихорадочный хоровод мыслей.         — В книжном, — разуваясь в прихожей, сдержанно ответила Уля. Сейчас она раскроет на балконе мокрый зонтик, а сама уютно устроится на кровати и начнет штудировать добытую литературу. Видеоуроки видеоуроками, но более глубокое погружение в вопрос может обеспечить только книга. Или человек, который вопросом горит. Человек смылся. С другой стороны, может, это и хорошо, что смылся, потому что Уля, ощущая в себе необоримое, бесконтрольное желание видеться ещё чаще и общаться ещё больше, начала ассоциировать себя с мотыльком, летящим на огонек свечи. Чем заканчивается «дружба пламени с мотыльком», все знают.  А так – вот, теперь у неё есть книги, справится как-нибудь сама, без человека.          Кошмар. Голова всё, всё понимает! Но вакханалии в грудной клетке это понимание не отменяет, протрезветь не помогает и участи её незавидной никоим образом не облегчает. Вот где его носит? Она чувствует, что уже соскучилась! Всего двое суток прошло… Целых двое суток!         «Господи…»         — До вечера книжный подождать не мог? — сложила руки на груди мать. — Ульяна, ты можешь мне объяснить, что с тобой происходит? Ты сама на себя последнее время не похожа. Я не помню такого безответственного отношения к жизни.         «Мама, я себе объяснить не могу, что ты от меня хочешь?»   — Ничего не происходит. Образовалась пара свободных часов, вот и всё, — пробормотала под нос Уля, проходя в свою комнату. — Решила не терять время.         «Сбежать...»         — Прям так и образовалась ни с того ни с сего?         — Ага. Пораньше с переводом освободилась, — стараясь придать голосу беспечности и уверенности, произнесла она. — Это же удалёнка, мам, – «Никто тебя не видит» — Сделал дело и свободен.         Вранье! Там еще страниц десять плотного текста. Десять страниц очень увлекательной во всех смыслах истории про транзисторы. Сдавать завтра.         — Смотри у меня, — предупреждающе бросила мать в уже прикрытую дверь. Лгать ей всегда тяжело – морально.         «Да пропади оно всё пропадом!»         Уля упала на кровать, поспешно раскрыла рюкзак и начала выгребать из него добычу. Две книги а-ля «Гитара для чайников», одну «Историю музыки», одну рабочую тетрадь, предназначенную для записи таб, один небольшой блокнот, на обложке которого изображен… – давайте угадаем! – гитарный гриф, и кучу всякой мелочи: простые карандаши, мелованную бумагу, кисти из белки, чернила, масло. И брелок в виде гитары.          В общем, Ильина, молодец, так держать! Делаешь буквально всё для того, чтобы как можно скорее избавиться от лишних мыслей в своей дурной башке, да. Обложилась «помощью» просто со всех сторон.          Это и правда не лечится. Никакими аргументами, ничем. Минута молчания по трагически погибшему здравому смыслу, объявленная одним ранним июньским утром, затянулась на вечность. И с каждой прошедшей наедине с собой секундой всё сильнее тянет к двери напротив, за которой всё равно никого нет. В общем... Судя по всему, плачевное состояние хомяка с гифки – это просто пф-ф-ф, цветочки! А весь урожай ягодок, кажется, ещё впереди.           Живой тёплый клубок, с самого утра оккупировавший кровать и за время Улиного отсутствия и не подумавший сменить локацию, издал протяжный сопящий звук. Приподняв морду, Коржик уставился на хозяйку сонным прищуром. «Человек, а можно швырять потише? — мол. — Спать мешаешь».  Уля протянула руку, осторожно почесала кошака за ушком и аккуратно прилегла рядом, нос к носу. Усы у этого животного шикарные: густые, толстые, длинные и цветные – ближе к моське окрашенные в серый, а на две трети белые. А нос розовый, мокрый и холодный. Голубые глаза вновь жмурятся – теперь довольно, изнутри завибрировало. Пока тарахтение еле слышно, но Ульяна точно знает, что надо сделать для того, чтобы тихо превратилось в громко. Для этого после почесуя за ушком надо почесать под подбородком, а потом от шеи переместиться к мягкому и беззащитному пушистому брюшку. За такие ласки Корж душу свою кошачью готов продать без лишних раздумий.         — Есть вести с полей? — шепотом поинтересовалась она у кота, вспоминая, как глубокой ночью в очередной раз на цыпочках кралась на кухню, чтобы открыть ему дверь на балкон. — Куда уехал, не говорил тебе?         Коржик чуть приподнял морду, поглядел на Улю через две узкие щелочки, сообщая: «Куда-то… Не волнуйся», зажмурился и положил голову на её кисть. Успокаивал.         — Ты знал, что у него несколько одиноких на попечении? Может, куда-то туда? — вздохнула Уля, чувствуя, как щемит внутри. Может. А может, опять на базе торчит, как всю прошлую неделю проторчал. Почему так нестерпимо хочется выяснить, где он и как у него дела?         «Я еще не такое про него знаю, — промурчал питомец, набирая обороты. Блокированная кошачьей головой ладонь ощущала нарастающую вибрацию. — Ты удивишься».         — А вот я не знала… Интересно, кто… Баба Нюра… Он сказал, бабе Нюре главное, чтобы про неё иногда вспоминали и заглядывали хотя бы на две минуты, — Ульяна не сводила с умиротворенной морды глаз. — Выходит, совсем никого у неё, да?         Лениво поведя ушами, Корж «ответил»:         «Вестимо… Как и у него. Впрочем, у него есть я. Ну, и ты теперь вроде как тоже. Уже что-то».         Она? Да, у Егора есть она, если оно ему, конечно, нужно. А то, может, и нет, кто его знает. Вон, уматывает куда-то постоянно, сам не заходит. В чём он нуждается, прямо не спросишь. Одно ясно наверняка – в тепле. Это чувствуется.         — Он скучает, очень. Я всё видела, Корж. Всё, — ощущая, как давит в груди и жжет глаза, прошелестела Уля. — Хоть и пытается прятать. Он по ним скучает.          «А как же еще? — искренне удивился Коржик. О кошачьих эмоциях Уле сообщил взлетевший и тут же опустившийся на место кончик хвоста. — Люди много чего пытаются прятать. Такие вы смешные. Зачем вам ваши маски?».         Ульяна тяжело сглотнула, шмыгнула носом и прислушалась к происходящему за стенкой. В их квартире стояла уютная тишина, лишь шум чайника набирал силу.          — Не знаю. Все мы чего-то боимся и что-то прячем, Корж… А еще знаешь что? Он сказал, что не готов к новым потерям, — понизив голос до еле слышного шепота, сдавленно сообщила она внимающему, судя по навостренным ушам, коту. — Так и сказал. Представляешь?         А может, и да – может, и нужно ему, может, и важно. Не просто же так всё? Раньше Егор никогда ничего не говорил просто так. Глаза же не врут? Правда?         Кошачий хвост раздраженно забил ритм по покрывалу:          «Я, вообще-то, там в тот момент был, женщина. Ты меня, если что, на стаканчик обменяла! Забыла? Совсем уже тю-тю со своим медвежонком…».         Ульяна осторожно вытащила свою ладонь из-под кошачьей головы и примирительно почесала за ухом. «Извини».         — А ты, значит, всё чувствуешь, да?         «Прозрела, наконец…».         — Почему не сказал?         «Потому что не умею разговаривать. Очевидно же!».         Логично, черт возьми. Очень-очень жаль, что коты не умеют разговаривать. Уля прикрыла глаза, чувствуя, как горячая вода собирается на ресницах.         — У нас с ним словно всё как прежде. Почти… Из школы меня забирает, гитаре учит, от мамы укрывает. Чуть не убил на пляже за самодеятельность. Даже на репетиции разрешил приходить. Всё, как когда-то… Представляешь?.. Корж?.. — растерянно позвала она, прислушиваясь к улице. Во дворе стояла тишина, даже машины не ездили. Не говоря уже о мотоциклах. Лишь дождь барабанил по жестяному подоконнику. Кап-как-кап-кап-кап…         Тарахтение усилилось, достигнув апогея: Коржик новости явно одобрял. «Очень рад за вас, человеки», — промурчал он. Пушистый хвост, плавно оглаживая голую руку, щекотал кожу.         — Я запуталась, Коржик. Почему мы такие?         «Какие?».         — Вот такие. Такие! — распахнула ресницы Ульяна. — Я ему сказать не смогу! Для него я навсегда останусь малой.          Корж завалился на бок, вытянулся колбасой, лениво потянулся, зевнул во всю свою клыкастую пасть, поднялся и уткнулся холодным мокрым носом ей в ухо, а потом боднул головой в висок:         «Что ж теперь?.. Топиться, что ли?».         — А он… Ему не нужны отношения, — прошептала Уля. Упоенно исполненный «Фанк» она за единственные сутки возненавидела каждой клеточкой себя. В голове вихрем проносились «Знакомые», «Дверь», «Один раз», «К нему на хромой козе не подъедешь!». «…Осторожнее». «Круглосуточно работает бордель». Вот это вот всё – круговертью.         «Что-то нужно всем… Ну а ты чего?» — спросил кошак, сворачиваясь клубком у Улиной груди, устраивая голову на руке и врубая свой вибрирующий моторчик на полную мощность. От него пахло спокойствием, безмятежностью и… немножко Егором.         — Я в нём захлебываюсь, Корж, — прошептала Ульяна. Она чувствовала, что барахтается в стремительном течении полноводной реки, что её сбило с ног и несёт на пороги.         «Какое счастье, что я всего лишь кот. Сколько же у вас в головах мути. Кто-то из ваших умников сказал, что всё пройдёт – и это тоже… Не кисни, в порядке всё будет, вот увидишь».         — Я, наверное, ненормальная. Разговариваю обо всём с тобой.         «Ну а с кем еще тебе разговаривать, человек?».         Не с кем.    

***

        Что хорошего ждать от дня, который начинается с проливного дождя – прощай, пробежка, – сгоревшего омлета и сообщения: «Деньги нужны срочно», а продолжается пониманием, что это были последние три яйца и что при всём желании вернуть остаток долга «срочно» не выйдет? Пожалуй, ничего.         Вообще, без спорта Егор не умеет, поэтому шаффл, без еды умеет долго и непринужденно, поэтому хрен бы с ним. Что же до долга, то какого, вообще, лешего? За последние полтора года из занятого миллиона трехсот тысяч деревянных без большого напряга возвращен был миллион, там осталось-то... Два года назад ему нужны были средства, чтобы начать с нуля, и он их без особого труда нашел – у одного из многочисленных знакомых. Знакомый оказал поддержку без лишней драмы, расставшись с баблом легко. Разлука Коляна с кровно нажитым сопровождалась – Егор и сейчас хорошо это помнит – фразой: «Как отдашь, так отдашь, хоть до пенсии держи. Не парься». Ну, до пенсии – это уже перебор, до пенсии он и сам не факт, что дотянет, однако Егор, как было велено, не парился, тем более, что Колян и сам о себе не напоминал. Купил новый инструмент и необходимую для работы технику, привел в порядок раздолбанную за три года хату, вернулся в строй сам, обеспечил себя источниками дохода, встал на ноги и с момента, как в ногах появилась уверенность, а под ногами – опора, то есть где-то спустя полгода или чуть больше, начал потихоньку возвращать. До сегодняшнего утра всех участников устного договора такой расклад полостью устраивал.           И тут вдруг – нате вам!         Пришлось забить Коляну стрелку. Встретились в десять утра в центре до блеска отмытой дождём Москвы, в оживленной кофейне, перекинулись новостями, а сам вопрос обсудили довольно быстро. Основную мысль удалось разложить по полочкам, донести чётко и не опускаясь до никому не нужных и никого не интересующих оправданий, которые Егор в принципе не переваривал – ни в чужом исполнении, ни, тем более, в собственном. Мысль была такова: прямо сейчас он оставшиеся триста штук рублей из кармана не достанет, но в течение месяца долг перед приятелем полностью закроет. Достигли согласия, пожали друг другу руки и разошлись.         Да, через месяц эти деньги – причем свободные, – точно будут: в начале августа у группы сольник. А еще август и сентябрь, как правило, довольно урожайны с точки зрения заказов на фотосъемку: все стремятся урвать последние погожие деньки и табунами рвутся на природу. К концу июля пять человек уже забронировали даты, ещё человек десять желающих можно ждать: по традиции, людей осеняет «вдруг».          Вообще, Егор планировал менять мотоцикл лохматого года выпуска на модель поновее: что-то там с «Ямахой», судя по вечным поломкам, совсем нечисто – испытывать её на прочность на трассах становилось всё рискованнее. Планировал всё-таки ввязаться в парашютную эпопею и получить сертификат B, без которого о затяжных прыжках можно забыть. Планировал создать финансовую подушку: после ухода из группы она не помешает. Много чего за последние недели неожиданно для себя самого запланировал. Но раз Коляну горит, планы придется чуть подвинуть. Не страшно.          Впрочем, не все планы терпят отлагательств. Экип. Малой нужен экип. Без экипа он её до вождения не допустит. Защита – хотя бы коленей, локтей и спины. Ну или мотокомбез, он попрочнее. Или куртка плюс штаны. Ботинки, перчатки. Шлем есть. Раз уж он всё равно в центре, то грех не заглянуть в одно местечко неподалеку… Всё необходимое можно купить, однако при обоснованных подозрениях, что больше одного раза обмундирование не понадобится, разумнее взять в аренду. Главное – знать адреса, где всем этим добром можно разжиться.          Следующие два часа прошли натурально в аду, закончились взорванной головой, но всё-таки потрачены оказались не зря: в итоге застегнуть рюкзак и кофр удалось лишь с третьей попытки. В ад превратился подбор одежды по размеру. Казалось бы, что может быть проще? Позвони и спроси, да? Ни фига: некому звонить, номера телефона по-прежнему нет, как-то без него они с малой прекрасно обходятся. Позвони Стрижу и спроси размер или телефон у Стрижа. И жди в гости на разговор уже через час. А разговоры с Вадиком разговаривать Егор пока что-то не настроен, да и на день у него другие планы. Позвони прохвостке Аньке и спроси телефон у Аньки. И следующие полчаса потрать на выслушивание очередных беспочвенных умозаключений и другой всякой ахинеи. Кому бы еще позвонить?.. Теть Наде? «Здравствуйте, теть Надь. Не подскажете размер одежды вашей единственной, горячо любимой дочурки? Я ей тут мотокомбез никак не выберу». Сразу после позвонить 112 и вызывать в соседнюю квартиру наряд скорой помощи. Нет уж, проще как-нибудь самому. Пусть сюрприз будет.         В попытке угадать размер раз двадцать прокрутить в памяти минуту верчения малой на пилоне. Нехотя вернуться мыслями к пляжу и попробовать, абстрагировавшись от завихряющейся в груди бури, вспомнить особенности фигуры­ – во всех нюансах; невнятные ощущения блокировать на подлете. Провести сравнительный анализ габаритов малой, Аньки и до кучи всех знакомых женского пола, приглядеться к преследующей его по пятам ассистентке, поинтересоваться её данными, применить всю свою смекалочку и прийти к неуверенному выводу, что размер нужен, кажется, российский 42-й, или XS.          Или все-таки 40-й? XXS?         Выйти из спрятанного в тихом дворике шоу-рума с видом победителя по жизни, с доверху набитым шмотьем пакетом и какой-то необъяснимой хернёй в гудящей башке. Кажется, кто-то слегка перестарался представлять.         Врубить наушники, отвлекаясь. Надышаться напитанным озоном воздухом, зависнуть, наблюдая за тем, как красиво вода стекает с крыши на асфальт по жестяному стоку и бежит себе дальше; как пузырятся лужи, как от капель дождя по их поверхности расходятся круги. Осознать, что всё это великолепие, это «кап-кап» «звучит» в полном синхроне с клавишными в ушах. Проветрить голову, перекурить, пряча сигарету под куполом ладони. И ещё раз. Распихать добычу в рюкзак и кофр. Завестись с первого раза – после срочного ремонта байк стал посговорчивее. И отправиться домой.          Вести аккуратно, избегая дерзить мокрому дорожному полотну, отказываясь от идеи вновь проверять сцепление резины и навыки управления мотоциклом при аквапланировании. Слушать «Ямаху», двигаться плавно, сцепление и рычаг тормоза выжимать мягко. Ещё мягче, ещё нежнее.          Четко осознавать цену любой допущенной сейчас ошибки, не рисковать, ощущать скоротечность и ценность жизни и не желать – вдруг – с ней играться.          А чего желать? Желать без спешки добраться до дома, может, вздремнуть в ожидании, когда июльское солнце подсушит асфальт, а потом зайти за Ульяной и, если она еще не передумала, отправиться на ближайший пустырь.          Открыть глаза по утру, встретить Новый год.         Дышать.         Надо же…          А день все-таки неплох.    

***

        — Малая, куда намылилась?         Вопрос-усмешка прозвучал в спину – Егор только-только успел заглушить мотор и спешиться с мотоцикла, как соседка вылетела из подъезда. Стремительно обшарила пространство перед собой беглым взглядом, его, припарковавшегося за здоровым джипом, благополучно не заметила – или проигнорировала! – и направилась в противоположную сторону. Вопрос прозвучал, и она замерла с занесенной для очередного широкого шага ногой, а после резко обернулась. Уголки припухлых губ дернулись в неуверенной приветственной улыбке.         — Привет. М-м-м… За молоком… А ты откуда?         — Да так... Мотался в город по делам. За молоком? Скука какая, — Егор картинно закатил глаза к прояснившемуся небу. — У меня есть предложение поинтереснее.         Быстро окинул её взглядом сверху донизу. Так, ну с размером вроде угадал. 42-й. Или всё же 40-й? Модный который сезон oversize, из которого малая не вылезала, мешал определить параметры точнее.         — Да ну? — прищурилась та, разворачиваясь к нему всем телом, шумно втягивая ноздрями воздух и обнимая себя руками. — И какое же?         Чем-то Ульяна была недовольна. Или расстроена. С матерью, что ли, опять поругалась? Поза напряженная, голос звенит, кончик носа покраснел, губы сжаты, а ресницы блестят. Ну, это легко поправимо.         Да?          — Кажется, кто-то как-то заикнулся о том, что хочет попробовать порулить? Что-то такое припоминаю… Смутно.         Теперь на него смотрели не с прищуром, а через два идеально круглых васильковых блюдца, которые, такое ощущение, всё продолжали увеличиваться в размерах. Уля открыла рот, взглянула недоверчиво и даже вроде немного испуганно – сначала на него, потом «Ямаху» глазами поискала, метнула взгляд на собственные окна, палисадник обшарила и наконец соизволила вернуться к нему. Там, в двух озёрах её бездонных, плескалось замешательство. Большое, большое замешательство, надо отметить.         — Да ладно?.. Ты шутишь? Я думала, ты… Ну… Забыл уже.         Егор усмехнулся и молча покачал головой. Когда он будет шутить, она точно поймет, всегда понимала. Обещанного забывать привычки нет.         — Ну… Ты ведь сказал, только в полной экипировке... — бледнея, растерянно пробормотала малая. — У меня ничего подходящего нет…         Похоже, кто-то подумывал дать заднюю. Интересно… И не то чтобы это обычное для неё дело.         «А что это у нас вдруг случилось, а?»         — Уже есть, — скидывая с плеча увесистый рюкзак и вскрывая молнию, сообщил он заговорщицким тоном. — Ещё я тогда сказал, что этот вопрос решу сам. Вопрос решен, размер, надеюсь, подойдет.          Ульяна сделала несколько нерешительных шагов навстречу, покосилась на него, кошкой сунула нос в рюкзак, осторожно коснулась пальцами одежды, выдохнула и как-то потеряно изрекла:         — Егор… Ты что творишь?         — Ага. Испугалась и передумала, — заключил Егор. И ведь даже непонятно, рад он этому обстоятельству – точно цела останется – или им огорчен. Эмоции невнятные. — Ой, я это вслух сказал? — широко распахнув глаза, изобразил озадаченность он. — Сорри, само вылетело.         Она изменилась в лице и замотала головой. Попалась.          — Мама дома. Я не стану там переодеваться, она сразу поймет, что к чему, и будет большой скандал, — пытаясь опровергнуть его внезапную догадку, заторопилась с объяснениями Уля. Теперь щеки покрыл отчаянный румянец. Ну конечно! Вот уже и оправдываться приходится, кому это понравится? — «Мама, значит? То есть ты не струсила?» — А мне и так последнее время хват…         — Окей. Если всё дело только в маме, переоденешься у меня.         «Что?!»         «То. В чем проблема-то?»         — Все равно надо подняться за шлемом, — пожал он плечами. Это факт.         А еще дождевик дома нужно сбросить. Планы вздремнуть отменяются, к тому же, здесь асфальт уже фактически сухой.         Уставившись на него во все глаза, малая явно пыталась быстренько взвесить все риски и понять, стоит ли вообще с ним связываться.         — Даю тебе время откатить, — склонив голову к плечу, беззаботно продолжил Егор. — Наденешь боты – и назад дороги уже не будет.         Спустя две минуты Уля, прячась за его спиной, бесшумно кралась по общему коридору. Можно подумать, теть Надя прямо сейчас прилипла к глазку и палит всю контору. Ну прямо как в старые добрые времена, когда они возвращались с прогулки: Егор шел первым, руки в брюки, а она – как правило, с полными кедами песка, в подранной футболке, с чумазой физиономией или чем еще успевшая провиниться, – за ним, в предвкушении нагоняя от матери. Если посмотреть со стороны, сейчас картина один в один, только шалопаи лет на пятнадцать постарше. Напустив на себя самый праздный вид, загораживая собой обзор на тамбур, открыл дверь и пропустил малую вперед. Закрыл.         — Что-то всё это мне напоминает, — хмыкнул Егор, не удержавшись.         Нет, на лицо соседки без усмешки смотреть решительно не выходило. Те же испуганные глаза, в которых растерянность и сомнение мешались с потихоньку зажигающимися огоньками предвкушения, порозовевшие щеки, прикушенная губа… А в целом вид такой, будто афёру века готовит, но на генеральном прогоне её всё ещё что-то смущает.         — Мне тоже... — по ходу, сообразив, о чём он, согласилась Ульяна и оглянулась по сторонам. — Где?         — Что где?         — Где можно переодеться?         — А… Ну, хочешь, в ванной, хочешь, в спальне, — Егор кивнул на приоткрытую дверь собственной комнаты, вспоминая, что оставлена она в легком хаосе, — хочешь, в гостиной. А я пока на балкон, перекурю. Если трусишь, из спальни есть шанс сбежать тропой Коржа – через окно на каштан и на вашу территорию. Только ты же высоты боишься… Не прокатит, да, — подмигнул он обдумывающей заманчивую перспективу соседке. — Жаль.         Сокрушенно покачал головой.         Там, в ней, что-то между собой боролось. Страх неизвестности, желание покарать за выбранные слова и доказать обратное. Тут как обычно – она постоянно ведётся на провокации. И что-то еще в ней сидело – неясное. Смущение? Да бога ради! Он же на кухню сейчас пойдет, а не в кресло смотреть усядется.         С последней мыслью усмешка резко схлынула с губ.         — В общем, ванная, спальня с каштаном – осторожнее, ветки тонкие, высота приличная, – гостиная, — Егор поочередно указал пальцем в нужных направлениях, хотя малая и так на его территории прекрасно ориентировалась, — выход тут. Я пошёл.          — Угу… — косясь на брошенный на пол раскрытый рюкзак, из которого призывно торчала экипировка, проворчала она. — Иди уже!         «Иду-иду…»           Пока он там, за плотно прикрытой дверью, спиной к собственной квартире, стоял и курил, сквозь густую листву пытаясь рассмотреть высыпавших на улицу детишек, гадал, сбежала она уже по-тихому или нет. Если да, будет немножко обидно за обещавший быть интересным вечер. Но вообще, не припомнит он ни одного случая, когда Ульяна, сама изъявляя желание влезть в какую-нибудь сомнительную авантюру, сама же в последний момент и соскакивала. А еще – ни одного случая, чтобы она признала: «Мне слабó». Ну разве что парапланы и вообще высота, но это другое. Это естественный, врождённый страх, победить который очень сложно. И не нужно себя насиловать. Но если всё-таки сбежала, то…  Не через окно, конечно, обычным маршрутом… То…         Да нет, не может быть.         — Я вроде готова, погнали, — раздался за спиной не шибко-то уверенный голос. Нутро накрыла волна триумфа. Конечно, не может быть – просто потому, что быть не может! Всё один к одному, малая в процессе покорения новых вершин прёт вперед, как танк, и останавливаться не намерена. Усмехнувшись этой мысли и затушив сигарету, Егор обернулся.         «… … …»         — Что-то не так? — вспыхивая щеками, испуганно пролепетала Ульяна. — Я неправильно его надела? Так и знала!          Всё так, просто кое-кто за выражением своего лица не уследил, уследишь с ней! Рот открылся, чтобы выдать какую-то реакцию, но мысль упорно не шла. А нарастающее смятение парализовало язык. Вообще, конечно, неплохо бы воображение включать, когда выбираешь женскую одежду. О чем Егор думал, перебирая варианты экипировки, так это о размере и о том, насколько хорошую защиту она даст малой в случае падения с «Ямахи» на скорости пять, десять, ну, край, двадцать километров в час. О чем не думал совсем, так это о том, как Ульяна будет в этом одеянии выглядеть. В этом в меру свободном серо-красном комбезе с кожаными вставками, укрепленными боковинами штанин, с вот этими фактурными, сложенными симпатичной гармошкой наколенниками и налокотниками, защитой плеч и спины. Высоким горлом на металлических пуговицах. В этих ботинках. С этим хвостом.           «Ты…»         Он дал себе ровно две секунды на то, чтобы очнуться. Схватил с подоконника пачку сигарет и зажигалку, проверил карманы.         — Всё так. Пошли.             Сел как надо, как на неё шит, как влитой. Надо было куртку брать.    

***

        Как Ульяну потряхивает, чувствовалось очень хорошо: в него вцепились так, как еще ни разу не цеплялись за всё то время, что она ездит сзади вторым номером. Заячье биение сердечка, кажется, лопатками ощущалось, спиной. Егор готов был поспорить, что пальцы под перчатками – ледяные. Ей страшно – и это прекрасно, потому что сейчас она не на велосипед сядет, инстинкт самосохранения должен шарашить на максимальных оборотах. Ей страшно, но всё же она тут – храбрая. Это её качество всегда вызывало в нём уважение. Ситуация на пляже не считается. Там её храбрость подняла в нём бурю совсем других чувств: неподвластный контролю, переросший в инфернальный ужас страх, за которым пришла ярость.         Малая пока не знает, что ничего экстремального её сейчас не ждет: знакомство, самые азы, и только потом, когда и если ему станет понятно, что полученная информация в этой маленькой симпатичной голове надежно осела – только потом движение на первой-второй передаче. По прямой. Возвращаясь из центра, он успел обмозговать урок.         Спустя десять минут они припарковались на пустыре за последними многоэтажками района. Заросшие травой на стыках, кое-где разбитые бетонные плиты казались Егору идеальной площадкой для обучения вождению: сам он эту науку здесь и постигал. Вон в те кусты пару раз с «Ямахи» летал, разрослись. Чуть дальше начиналось поле и небольшой пролесок. Да, земля мягче бетона, но бугриста, мотоцикл будет подскакивать, удержать на нем равновесие окажется сложнее, опрокинуться – проще, так что этот вариант пока не рассматривался.         Заглушив мотор и дождавшись, когда пассажир спешится, Егор спешился сам, снял шлем и осмотрел ученицу сверху донизу. Все же идеальный выбор экипировки, несмотря на странное первое впечатление, что она в ней произвела. Мимолетное, уже выветрилось. Даже если сегодня они ограничатся лишь изучением теории, так спокойнее.          «Страшно…» — сообщали глаза за визором.         «Разумеется»         — Малая, бояться нечего. Здесь всё просто. А ты всё схватываешь на лету, так что тебе тем более будет просто. Запрыгивай, — кивнул он в сторону ничего не подозревающей, мирно стоящей на подножке «Ямахи».         — Уже?.. — донесся до ушей еле слышный лепет.         — Ну да. Чего рассусоливать?          Уля нерешительно приблизилась к мотоциклу и подняла на него вопрошающий взгляд.         — Запоминай. Подходишь с левой стороны, — безмятежно начал Егор, следя взглядом за тем, как она послушно занимает обозначенное место, — кладешь обе ладони на ручки руля. Угу. Встаешь на левую ногу. Если сложно держать баланс, прислоняешься к бензобаку. Переносишь центр тяжести на руль, — «Прекрасно». — Правую ногу поднимаешь и перекидываешь через седло, — «М-м-м... Чернов! Ау?!» — Осторожно, слишком высоко не заноси, от земли не отталкивайся – рискуешь потерять равновесие и упасть вместе с байком. Хорошо… Снимай подножку.         Уставились на него очень испуганно. Можно сказать, воззрились в панике.         «Спокойно…»         — Обе ноги стоят на земле, руль держишь крепко, — продолжил Егор невозмутимо. — Тебе нужно почувствовать вес мотоцикла, привыкнуть к нему и к центру тяжести. Поболтай его из стороны в сторону. Хорошо. Еще давай, не стесняйся, он к нежному обращению не привык.          — Тяжелый… — обреченно вздохнув, констатировала малая.         — Да, не пушинка. Возвращай подножку на место и спешивайся, — ухмыльнулся он, уже предвкушая реакцию.         Соседка метнула в него изумлённый взгляд.          «А ты как думала? Села и поехала? Щаз!»         «Я думала, да…»         «Разбежалась…»         Вскинув подбородок, Егор наблюдал за происходящим. С подножкой у неё никаких проблем не возникло, равно как и со сходом на землю. Прекрасно, делает успехи.         — Так вот, продолжая мысль о том, что к байку необходимо привыкнуть. Сейчас вы с ним прогуляетесь. Под ручку.          Нет, ну как на неё смотреть-то спокойно, ну? На лице отображается такое недоумение и растерянность, такая озадаченность, что губы сами в усмешку тянутся. Изображать из себя сурового препода с малой не выйдет, даже если бы вдруг и захотелось.         — Вставай сбоку, клади обе руки на руль, убирай подножку – и вперед, — указал он взмахом головы направление движения. — Наклони его чуть-чуть на себя, чтобы он тебя не перевесил и не упал. Не переусердствуй, а то под ним окажешься. Твоя задача – круг против часовой стрелки, затем круг по часовой, — «А ты как думала? Дубль два» — Нет, я не сумасшедший, не смотри на меня так. Твои мышцы должны приспособиться к весу мотоцикла и запомнить усилия, необходимые для его контроля. Ты удивишься, насколько по-разному он будет ощущаться при движении по часовой и против, насколько в какой-то момент окажется труднее ловить его и выравнивать.         Дальше только и оставалось, что с напускным безразличием наблюдать за тем, как хрупкая девочка с маниакальным упорством тягает туда-сюда махину весом в двести тридцать килограмм. Занятия пилоном явно даром не проходят.         «И вообще, всё-таки тут скорее XXS, а не XS, всё же 40-й, она тоньше Аньки»         Так, ну всё, довольно, а то опять начал отвлекаться.         — Вон холмик, видишь? Нам туда, — решив смилостивиться над запыхавшимся человеком, Егор забрал мотоцикл и к холмику покатил его сам. — Поедешь под горку. С заглушенным двигателем. Чуть понаклоняй корпус влево-вправо, поймай центр тяжести. Поманеврируй. Это безопасно, на тебе экип. Заодно поймешь, под каким градусом наклона ещё сможешь выровняться, а под каким точно упадешь. На горку я, с горки – ты. Пока не надоест.         Вот тут уже и у самого нервишки дрогнули, но на часы обучения маску хладнокровия к лицу решено было приклеить намертво. Безопасно – это, конечно, условно. Как-никак весит «Ямаха» действительно прилично, если малую при падении придавит, мало ей не покажется. К счастью, она справлялась – чувствуя баланс, не перебарщивала в наклоне. Минут двадцать или тридцать каталась, с каждым разом явно ощущая себя всё увереннее и увереннее. Это радовало, потому что впереди их ждало самое интересное.         — Хватит, — на очередном заходе остановил ее Егор. — Устала?          Конечно, она устала – глупый вопрос. Но и иного ответа ожидать не стоило: Ульяна отрицательно замотала головой. Упёртая. Выносливая. Кстати, внезапно послушная: приказы выполняет беспрекословно, без вопросов и возражений. А в глазах по-прежнему опаска, перемежающаяся с искорками всё нарастающего интереса. Живая иллюстрация к пословице: «И хочется, и колется». Потрясающе.         — Хорошо. Ну, тогда… Тогда давай вернемся на точку, — забирая мотоцикл, озвучил он дальнейший план действий. По позвонкам побежал лёгкий холодок. Странно, сам же это всё и устроил, в чём дело? — Еще пара минут – и твоя жизнь больше не будет прежней.         «И моя, по ходу»         Она сегодня подозрительно молчаливая и собранная, даже, пожалуй, скованная. В принципе, ничего удивительного: всё же страшно ей, явно осознает, чем пахнет. Тут захочешь расслабиться, поболтать и посмеяться – не выйдет. У него вот совсем не выходит, даже ободряющую улыбочку выдавить из себя не получается, он тоже отдаёт себе полный отчёт в происходящем здесь и сейчас, принимает на себя за её сохранность ответственность, как когда-то...         Раньше всё всегда заканчивалось благополучно, и сейчас должно.         — Запрыгивай, — выдохнул Егор, установив мотоцикл у мысленно проведённой линии старта. — Руки на руль. На руль смотри, малая, не на меня. Запоминай хорошо. — «Умоляю...» — Под правой рукой на руле – газ и рычаг переднего тормоза, где тормоз, ты уже знаешь. Под правой ногой – задний тормоз, посмотри вниз, вот он. Нашла? — «Хм... Ок...» — Под левой рукой – рычаг сцепления. Под левой ногой – само сцепление…         С каждой секундой становилось еще чуточку тревожнее: вот цветочки и кончились.         — Сейчас ты будешь слушать меня очень, очень внимательно. Каждую мою фразу осмыслишь и про себя повторишь, любую просьбу – незамедлительно исполнишь. Делать разрешается только то, что разрешил я, никакого самоуправства, никакой отсебятины, на кону – твое здоровье.         «Жизнь...»         — Ты меня что, не подстрахуешь? — резко развернувшись к нему, оторопело пробормотала она. — Я сама поеду?         Егор покачал головой.         — Конечно, сама. Лишние восемьдесят кило на хвосте поймать баланс тебе точно не дадут. Слушай себя, меня и мотор, чувствуй мотоцикл. И имей ввиду – нервишки у меня крепкие, но не железные, испытывать их тебе я настоятельно не советую. Понятно?         Ответом был сдержанный кивок. Вновь уставилась на приборную панель – внимает.         — Хорошо. На этой модели пять передач, они переключаются однократным нажатием левой стопы по рычагу… — начал Егор, ища хоть какое-то подтверждение тому, что поступающая в мозг соседки информация в нём откладывается. — Нет, ладно, смотри на меня, я должен убедиться, что ты слышишь.         После непродолжительной паузы на его просьбу всё же откликнулись – вскинув подбородок, Ульяна повернула голову и упёрлась в него долгим испытующим взглядом. На секунду показалось, что там, в нём, написано: «Долго еще мучить меня собираешься?». Она явно осознавала, что ждет её впереди. Застыв в своей позе, забывала моргать, пальцы крепко сжимали обе ручки. А он чувствовал, как по позвоночнику туда-сюда бегают ледяные мурашки. Самую муть – информацию о том, как работает крутящий момент, сцепление, передний и задний тормоз, как правильно переключать скорости и давать газа, как ускоряться и замедляться, в какой последовательности необходимо выжимать рычаги, чтобы «Ямаха» не рванула из-под неё вперед, – вроде удалось донести. Пока объяснял, пытаясь предусмотреть все возможные варианты инцидентов и дать все возможные инструкции, чувствовал нарастающее волнение. Пока объяснял, спрашивал себя, ну какого же хрена вообще на это согласился, на что её и себя подписал и, главное, зачем? Ради веселья? Потому что она попросила? А если завтра она попросит с крыши её подтолкнуть? Одно утешение: мотоцикл только-только из сервиса и ведет себя, как и положено японской технике.         Ведь она же не откажется – это следовало понять, еще когда он на балконе её ждал. Нет – в момент, когда ему было сказано: «Угу… Иди уже». Всё. Нет пути назад.         На требование повторить и показать последовательность действий Ульяна без видимого напряжения памяти повторяла и показывала. На лету… Реально.         — Вопросы? — не сводя с неё глаз и ища в её собственных малейшие признаки неуверенности, спросил Егор. Он догадывался, что выражение лица у него сейчас, как у каменного изваяния, но они тут не шутки собрались шутить. Кончились шутки.         «Откажись...»         — Всё ясно, — вздохнула Уля, отводя взгляд и цепляясь им за приборную панель.         — Точно?         Обычно когда люди прячут глаза, они или врут, или пытаются что-то от тебя скрыть.         — Да, — повторила она уже громче, увереннее и чуть раздраженнее.         «Блин, Уль, еще не поздно остановиться...»         — Тогда включай – красная кнопка. Заводи зажигание – поворачивай ключ. Вправо. Байк стоит на нейтрале, на приборной панели горит буква N. Нажимай кнопку «Запуск» – под правым большим пальцем. Дай ей минуту на прогреться…         Тревога усиливалась, несмотря на доводы разума, несмотря на то, что защита на Ульяне многократно прочнее той, что он себе брал пять лет назад. Взгляд «ощупал» соседку, положение её тела на седле и «Ямаху» раз -дцать. Тут уже не до посадки комбеза, точно, лишь бы сейчас все нормально прошло.         — Хорошо, — ощущая растущее напряжение, продолжил он. Голос внезапно дал хрипа. — Плавно выжимай сцепление до упора, переключайся на первую передачу. Плавно, очень плавно, отпускай сцепление... Плавно, малая, не бросай. Поворачивай на себя ручку газа. — «Осторожнее!» — Чувствуешь? Чуть помоги себе ногами и поднимай их на подножки, — «Тормози, господи! …Нет, всё ок…». — Чуть разгонишься – попробуй переключиться на вторую.         Хотелось просто закрыть глаза и ничего этого не видеть. Хотелось прочитать «Отче наш» – единственную молитву, которую он знал, потому что его ещё в детстве заставили её вызубрить, – раз десять. Перекрестить – двадцать. В бога Егор не верил, верить оставалось только в себя – в то, что смог донести до неё базу. И в неё – в то, что необходимая информация вот прямо сейчас ещё держится в этой светлой голове. В её самообладание. И в собственное. Он смотрел ей в спину, осознавая, что не моргает. Казалось: моргнёшь – упустишь опасный момент. Нет, она ехала, объективно медленно по сравнению с тем, на какой скорости может двигаться этот зверь, но ехала – мотоцикл бодро удалялся. Сто метров, двести, триста, пятьсот… А он, повинуясь невнятному инстинкту, еле слышному шелесту нутра, проснувшемуся страху, быстро пошел следом.          Yamaha XJR 1200 разгоняется с нуля до 100 км/ч за 3,7 секунды.       Максимальная скорость – 198 км/ч.       «Сухая» масса мотоцикла – 232 кг.        «Сухая» масса малой – плюс минус 50?         Спустя бесконечные, вязкие мгновения Егор осознал, что совершенно не помнит, объяснил ли ей, как правильно тормозить.          Вот где действительно впору молиться, независимо от того, в кого и во что ты там веришь. Он не мог понять, переключилась ли Ульяна на третью: разрешения на это не выдавалось, но по звуку мотора ощущение возникало такое, что да – намеренно или ненамеренно. Бессвязные обрывки мыслей метались туда-сюда, шаг ускорялся, становился всё шире, переходил в бег, а взгляд неотрывно следил за происходящим в конце полосы.         Сбросила. Медленно, осторожно, по широкой дуге развернула байк... Возвращается… Может, стоит прямо сейчас встать у неё на пути, чтобы пораньше о торможении подумала?         Нет, напугает.         В момент, когда обе Улиных ноги благополучно коснулись земли, Егор был готов поверить и в Отца, и в Сына, и в Святого Духа, и в ангела-хранителя, и в Будду, и в Аллаха, и в Макаронного монстра, и в кого угодно вообще. Ему вернули её назад – целой и невредимой.         — Малая, ты как сейчас оттормаживалась? — прохрипел он, чувствуя, как остро пересохшее горло нуждается в воде.         Ульяна захлопала ресницами и в недоумении уставилась на него.         — Выжала сцепление, выжала тормоз, нашла нейтраль, отпустила сцепление. Как ты объяснил, так и оттормаживалась. А что? Что-то не так?         «Блядь! Успокоительного попей, Чернов»         — Ничего. Очень хорошо. Молодец.  

.

.

.

 

      Запланированные час-два превратились в почти четыре: домой они возвращались уже в сумерках. Кажется, своими достижениями она была довольна, жмурилась кошкой. Её напряжение, что поначалу буквально в глаза бросалось, в конце концов сменилось умиротворением, и последние часы дня, так не похожего на остальные, все-таки ознаменовались звонким смехом. Под самый занавес, но какая разница? Она-то была довольна, а вот Егор понимал, что этот совместный вечер добавил его копне сотню-другую седых волос. Если так пойдет и дальше, совсем скоро он не только будет курить по две пачки в день: он сядет на ромашку и поседеет с концами. Хотя ведь не случилось ничего страшного, наоборот, к концу урока окрепло подозрение, что она родилась для мотоцикла. Просто…         Просто какая-то необъяснимая, неведомая, не поддающаяся никакому контролю разума хуйня.         — Ой, смотри… — Уля топталась у подъезда в ожидании, когда он заберет из кофра вещи, — голубь... Кошка, наверное, поймала…         Егор поднял голову и проследил за направлением её взгляда. На газоне под окнами дома окоченевшими лапками кверху валялась очередная дохлая птица. Напоминание о скоротечности жизни. О...         — Наверное…    

***

        — Как быстро ты вернулась! — удивленно воскликнула мама, стоило запыхавшейся после скоростного переодевания в чужой квартире Ульяне возникнуть на пороге. — Я еще ужин не приготовила.         — В смысле? — оторопела та. Вышла за молоком, четыре часа отсутствовала, матери, правда, скинула сообщение, что зайдет к Новицкой. Это «быстро»?         Мать нахмурилась и в недоумении уставилась на дочь:         — Я сейчас звонила Юле, ты же трубку опять не берешь. Мне она сказала, что вы еще часик посидите… Она что, не сообщила тебе о звонке?         «Ох, Юлька…»         Юльку Уля предупредить забыла… Голова в тот момент только о маме подумать и сподобилась… Там, в голове, перекати-поле покатилось в ту самую секунду, когда Егор заявил, что у него есть предложение поинтереснее похода за молоком. А уж когда напомнил, что кто-то хотел за руль мотоцикла, мозг вообще в желе превратился. И, похоже, пребывал в этом состоянии весь вечер.         — А, ну… Сообщила, конечно. Просто… К ней неожиданно парень пришел, пришлось свернуться, — наклоняясь, якобы чтобы погладить Коржика, а на деле пытаясь спрятать взгляд, пробормотала Уля.         — Понятно… Дружка твоего пару часов назад из окна видела, — меланхолично продолжила мать. — Опять с какой-то девахой укатил…           Уля вскинула голову, чувствуя, как мгновенно вспыхнувшая в ней жгучая ревность гасится нарастающим замешательством. С какой такой девахой он успел укатить и когда, если его весь день не было дома, а последние четыре чудесных – нереальных! – часа они провели вдвоем? Если она только что прямо от него?         — Похоже, из его шайки ­– в шлеме, форме, тоща-а-а-я... — родительница закатила глаза, «озвучивая» этим красноречивым жестом не подвергавшийся ни малейшим сомнениям тезис о том, что ничего другого от Егора ждать и не приходится. — Ульяна, скажи мне честно, в каких вы отношениях?         «А, так это ж… Боги!»         — Мам! В прежних! Отстань уже что ли, а?!         — Я просто хочу быть уверена, что моя дочь в безопасности, вот и всё, — с непроницаемым выражением лица возвестила мать.         «В большей, чем когда-либо…»         — В безопасности, — огрызнулась Ульяна. Заведенную пластинку не остановить, но это – как соль на рану. — Есть что-то не хочется, я у Юльки перекусила. Отдыхай!         Прошмыгнув мимо матери в свою комнату, Уля прикрыла дверь и оглядела разбросанную по покрывалу добычу из книжного. Взгляд зацепился за коробку грифельных карандашей, которую днём она оставила здесь вместе с книгами. Сердце ощущало ставшую уже просто невыносимой потребность выплеснуть хоть куда-то море эмоций, в котором она захлебывалась без возможности спастись, потребность хоть как-то успокоиться и погасить в себе пожар. Схватив с рабочего стола альбом, Ульяна забралась на кровать, прислонилась к стене, торопливо распечатала карандаши и начала бездумно набрасывать эскиз. Коржик, успевший юркнуть в комнату следом, мяукнул и устроился у ног.         — Не спрашивай… — накидывая линии и штрихи на бумагу, прошептала Ульяна мрачно, будто кот о чем-то её спрашивал. —  «Со мной ты словишь передоз, а без меня умрешь от ломки». Попсовенько звучит, да? А точнее и не выразиться.         Судя по включившемуся моторчику, кота такой расклад вполне устраивал.            Вспомнила про Юльку, схватилась за телефон.   22:01 Кому: Юлёк: Спасибо! Спасла меня!   22:02 От кого: Юлёк: Ну, надеюсь, время ты провела хорошо. Хорошо же?         «Слишком…»   22:02 Кому: Юлёк: Ох, Юль… Просто отлично!   22:02 От кого: Юлёк: Даже так?         Рука продолжала механически, не чувствуя сомнений ни в одном движении, прорабатывать рисунок.         «…Нет, обойдемся без расстегнутой рубашки и намеков на тату на ребрах, пусть футболка, вообще пусть лучше рубашку застегнём, а то ведь понесет мыслями куда-нибудь в далекую даль… …Шрамик скроем под воротом: он же под левой ключицей, а если там ворот, то видно его быть не должно, как и веснушек... …Вихры самую малость пригладим. …Взгляд, которым нас тогда окатили, нужно попытаться передать – постараемся… А на подушке в спальне у него книжка какая-то, название незнакомое…»         Постеснялась посмотреть. И вообще постеснялась рассмотреть комнату повнимательнее. Понимание, что он там спит, перышком щекотало нервишки.         Вспомнила про товарища по «несчастью». Интересно, как он там со своими внезапными жизненными открытиями? Башкой еще не поехал? А то она вот уже.    23:30 Кому: Том: Привет! Как там твой человек в голове поживает?   23:41 От кого: Том: Привет. Засел и обустроился. А твой как? Удалось протрезветь?   23:42 Кому: Том: Нет, я в беспробудном запое. Минута молчания по здравому смыслу превратилась в 100500 минут.   23:45 От кого: Том: =))) Знакомо. В субботу я в Москве, вечером можно повидаться. Что скажешь?         …Нет, тот взгляд не выходит, выходит другой – тот, что она видела на парковке у Академической, когда спросила о родителях. До сих пор стоит перед глазами. Она никогда, никогда больше его не оставит, как бы её ни крутило, как бы ни полоскало. Никогда не откажется. Ну какого же черта?.. Как же так?..         Что скажет Ульяна?    00:15 Кому: Том: Я согласна.