***
Почти час тридцать по вечерним пробкам чудодейственным образом превратились в сорок минут по изрядно опустевшей к полуночи Москве. Квартира встретила тишиной – даже Корж, и тот слинял через открытый балкон. И, честно говоря, обнаружив отсутствие кота, Уля испытала нечто сродни облегчению, немного успокоилась. Она уже давно не возражала против его походов на Егорову территорию. Конечно же, Коржик уже там, несмотря на то, что там нет его – готовится встречать. Способность этого животного чувствовать состояния на расстоянии и приходить туда, где он нужнее, стала открытием лета и поражает до сих пор. Ульяна бы тоже сейчас не отказалась от компании тёплого молчаливого понимающего друга, что есть, то есть, но нужно делиться. 00:35 От кого: Юлёк: Напиши, как доедешь. 00:42 От кого: Вадим: Добралась? 00:42 Кому: Юлёк: Дома. Спасибо вам! Хорошо потусить :) 00:43 Кому: Вадим: Да. 00:45 Кому: Том: Том… Как дела? 00:55 От кого: Том: Как сажа белп, твои? 00:55 От кого: Вадим: Как мило с твоей стороны было приехать под самый занавес. 00:55 Кому: Том: Аналогично. Нужен совет. 00:56 От кого: Том: Легко давать совнты. Другим. Валяй. «Странно...» 00:58 Кому: Том: Если ты видишь, что с человеком что-то происходит, но сам он ничего не рассказывает, стоит ли пытаться выяснить? Стоит ли приставать с расспросами? 01:08 От кого: Вадим: Торопилась очень, наверное? Бежала? «Иди в пень» 01:10 От кого: Том: В чужую душу в галошаъ не лезь. Пох что ножки вытер. Ульяна моргнула, снова моргнула, глаза забегали по тексту – туда-сюда, туда-сюда. Опечатки, ну и черт бы с ними, но раньше Том так жестко свою позицию не выражал – звучало резко, неожиданно, немного обидно... Отрезвляюще. И всё-таки... «Где та тонкая грань между галошами и равнодушием?..» 01:15 От кого: Том: Грубо, зато правда. Не лезь. Пока не пригласят. Заслужи доверие, разуйся, оставь лбувь на коврике, наберись терпения и жди. Человек увидит и может пустит. А нет, ну нет. Без оьид, не все готовы, не всех. Прими. 01:16 От кого: Том: По верхам не суди, чем бы не кончилось 01:16 От кого: Вадим: Затыкать мне рот при всех тоже было очень мило. Считаешь, что это я козёл? Не он? А он душка? 01:16 Кому: Том: У тебя что-то стряслось? 01:17 От кого: Вадим: Может, я просто чего-то не догоняю? «Отвали, Вадь, а! Догоняешь… Всё ты догоняешь!» 01:22 От кого: Юлёк: Оказывается, они в Чесноковке этой в школе вместе учились! В одном классе, представляешь? Как тесен мир! До сих пор в голове не укладывается! 01:25 Кому: Юлёк: Знаешь, скоро я вообще перестану чему-то в этой жизни удивляться. Андрей мне понравился, если честно, надеюсь, с ним у тебя сложится :) Классный. 01:25 От кого: Том: Мысль яснв? 01:26 От кого: Вадим: Тогда объясни. Чем он лучше? «Я тебе что-то должна? Ты мне кто?!» 01:28 Кому: Том: Да, спасибо, я поняла. И ты снова игнорируешь мои вопросы о тебе самом. Но я все-таки повторю то, что когда-то уже тебе говорила. Если тебе захочется кому-то рассказать, ты можешь рассказать мне. Может, я не заслужила твоего доверия, но сам подумай: ты меня не знаешь, никогда не видел и, очень вероятно, и не увидишь. А я не видела и не знаю тебя. Может быть, незнакомому человеку рассказать окажется проще. И полегчает. 01:28 От кого: Юлёк: Поглядим)) Ты как там вообще? 01:29 Кому: Юлёк: Честно? Достаточно хреново, попробую лечь спать. 01:31 От кого: Юлёк: Хорошая идея. Утро вечера мудренее и всё такое. 01:37 От кого: Том: Спс 01:38 Кому: Вадим: Споко| Если для кого-то эта ночь и стала спокойной, то уж точно не для Ульяны. Часов до трех ворочалась с боку на бок, всё прислушиваясь к звукам с улицы, но тишина за окном стояла мучительная – домой Егор не торопился. Расплывшиеся мысли об afterparty стали последними перед провалом в дурман, полусон – полуявь, а меньше чем через час Уля подскочила в постели от повторившегося кадр в кадр кошмара. «Сколько можно?..» Призраком поднявшись с кровати, прихватив с собой одеяло, потому что вдруг холодно и озноб, пытаясь разлепить склеенные веки, добрела к окну и вгляделась в темноту, в редкие пятна света от фонарей на асфальте. Искать черный мотоцикл на черной улице – это, наверное, все равно, что искать черную кошку в черной комнате. Сколько она простояла у окна, безрезультатно вглядываясь в ночь, неизвестно – довольно долго. Но по мере того как секунды шли, а взгляду всё еще не за что было зацепиться, обороты набирало сердцебиение. Четыре утра… Еще чуть-чуть – и начнет светать, еще немного – и на горизонте покажется краешек проснувшегося солнца. Четыре! Утра! «Где тебя носит?..» Прошлёпала в одеяле на кухню в надежде увидеть что-то с балкона – может, мест у подъезда не оказалось, и он запарковал «Ямаху» с той стороны? Тёплый терпкий запах табака коснулся ноздрей, стоило открыть плотно прикрытую за Коржом балконную дверь. Босые ноги ступили на холодный влажный кафель, и она замерла, перестав дышать: осознание, что прямо сейчас Егор курит на собственном балконе, приходило медленно. Абсолютно точно – он там, стоял и, может, думал о чем-то, она видела его позу мысленным взором. А свет у него не горел. В тишине ночи уши различили еле слышную мелодию, и звучала она, кажется, не из квартиры, а из спущенных на шею наушников – именно такую картину рисовало воображение. Постояв ещё немного, Уля вернулась на порог кухни, беспомощно осела вдоль бетонного откоса, уронила голову на колени, прерывисто выдохнула и устало прикрыла глаза. Четыре, мать его, утра! Зашедшееся сердце не собиралось снижать темпы, но сознание постепенно успокаивалось. Дома. Он дома, всё. Нужно заткнуть внутренние вопли и хрипы, справиться с труднопреодолимым желанием осторожно высунуться наружу, чтобы своими глазами ещё раз во всём убедиться, и падать спать. Если кошмары продолжатся, если каждый раз для того, чтобы вновь уснуть, ей понадобится проверять, стоит ли во дворе «Ямаха», включён ли у него свет, в кого она вскорости превратится? «Егор, ты не мог бы сообщать мне, что дома? Я тут волнуюсь, знаешь ли, особенно после того, что ты мне про осень сказал. Мне теперь постоянно снится, что ты не вернулся. Вот мой номер, отчитывайся. Как перед мамой». Маразматичка.***
— Ульяна?! Уля! Уля-я-я?! — М-м-м… Что?.. Попробовав перевернуться на другой бок, Уля поняла, что лицу что-то мешает. Не что-то, а подушка, которую она водрузила на голову в пятом часу утра, пытаясь таким нехитрым способом создать вокруг себя и, главное, в себе вакуум и уснуть. — Ты что, заболела? Почти час дня… «И?..» В следующее мгновение с кровати подбросило. Смаргивая с себя липкий сон, выхватывая из-под матраса телефон, Ульяна попыталась осознать эту реальность, а она была такова: прямо над ней нависала донельзя удивленная мама, а установленный в беззвучный режим гаджет показывал без пятнадцати час. А еще – пять пропущенных вызовов от начальства, -дцать новых сообщений в мессенджере и одно уведомление на приложении её банка. Показывал: «Понедельник, 8 августа». И вся эта информация вместе, без всяких сомнений, кричащим капслоком сообщала ей единственную вещь: «Вот же ж ты лохушка, Ильина, ну!» «Будильники…» Ночью Уля напрочь забыла поставить будильник, она обо всем вообще забыла. Всё, чего ей хотелось – победить налитую свинцом голову и поспать хоть пару часов. Смартфон, продолжавший терроризировать уведомлениями о новых сообщениях, был переключен в режим сна и отправлен под матрас без единой задней мысли. На голову Ульяна водрузила подушку, а из одеяла свила гнездо. Только создав вокруг себя тесный кокон, удалось обмануть мозг и наконец отключиться. — Верчу-верчу верхний замок, а он открыт, — продолжила мама в спину кинувшейся в сторону ванной Ульяны. — Чья это куртка там? «Ба-а-а-лин…» — Юлька меня отперла, я ей ключи сбросила, — горстями выплескивая на лицо ледяную воду, пробормотала Уля. Чистая правда. — Куртка чужая. Тоже правда. Видно же, что не её! Однако интуиция на пару с инстинктом самосохранения орали, что называть имя владельца не стоит. Вообще не нужно произносить имён. — Ты кого-то сюда приводила? — донеслось настороженное со стороны дверного проема. «Почему чуть что, так сразу вопросы эти дурацкие?!» — Нет, мам! Куртку мне дали, потому что я вчера вечером замерзла. Потому что выходила на улицу в футболке. Я должна её вернуть. В отражающемся в зеркале, чуть прищуренном взгляде матери по-прежнему читалось легкое недоверие к словам своей кровинушки. — И кому? — вкрадчиво поинтересовалась мама. Ульяна резво наклонилась к раковине, подставляя ладони под хлещущую струю и отчетливо понимая, что сейчас будет самозабвенно лгать. Сколько же вранья звучит от неё в последнее время… Тонны, тонны вранья. — Какая разница, мам, а? — простонала она, раздражаясь от себя самой – безвольной слабачки. — Ты его не знаешь. Егорова это куртка! Почему ей так сложно сказать маме правду? И заодно уж и за пережитое накануне поблагодарить! Нельзя... — Да просто интересно, кому для моей дочки с себя снять не жалко. Если всё так, как ты говоришь, то... мне он уже нравится. Ульяна оперлась руками о холодный фаянс и ошарашенно воззрилась на мамино отражение в зеркале. Расслабленные мышцы маминого лица намекали: нападать та не собиралась. По крайней мере, пока. Что это с ней? Вообще на себя не похожа! Ей не нравится никто – никто и никогда. А как же: «Все мужики – кобели неблагодарные?». «Интересно, что бы ты сказала, если бы услышала, чья она…» — На работе извинишься и скажешь, что у нас в доме аварийная ситуация с раннего утра. Скажешь, что электричество отключали и только дали. А телефон забыла поставить на зарядку, и он разрядился. Если понадобится, я подтвержу, — сама себе кивнула мама. — Врать, конечно, нехорошо, но… Что «но», Уля не расслышала: мать развернулась и, мурлыкая что-то себе под нос, отправилась включать чайник. Кажется, после «но» последовало «с кем не бывает», но это не точно. Шок. Что за единственные сутки с ней сделала Зоя Павловна? Огорошенная внезапными, необъяснимыми переменами Ульяна прошлепала следом за мамой на кухню. — Ма-а-а-м? Ничего не хочешь мне рассказать? Как отметили? — Ой, доченька, просто прекрасно! Отметили сразу и день рождения Зои, и повышение её. Представляешь, до самого главврача дослужилась! Всё сама, всё сама! — покачала головой мама. В голосе её слышалось неподдельное восхищение достижениями своей давней подруги. — А с какими во всех отношениях приятными, интеллигентными людьми вчера довелось познакомиться! Давно так душой не отдыхала! «Очень интересно, с какими же?.. Не в этом ли дело?» — Это видно, — расслабляясь, усмехнулась Уля. — Рада за тебя! Ладно, я пошла каяться и работать. — Иди-иди. Завтрак я сейчас приготовлю и тебе принесу. «Да что такое?!» Далее день должен был потечь своим чередом, но не тут-то было. Гневная отповедь, которой взбешенный куратор разразился в ответ на выложенную как на духу правду, в одно ухо влетела, в другое вылетела. Честно говоря, Уля поймала себя на ощущении глубокого безразличия к тому, чем закончится её признание во всех грехах. Да хоть бы и увольнением – всё равно ей. К сожалению, начальство ограничилось строгим выговором и предупреждением, что в случае повторения ситуации сотрудничество придется прервать. «Давайте прервём его прямо сейчас?» — вот какое предложение вертелось на языке, пока уши прислушивались к неупорядоченному бренчанию струн в соседней квартире. Егор там тоже демонстрировал оголённое недовольство: музыка обрывалась и возобновлялась каждые пять секунд, и так продолжалось уже не менее пяти минут. Обычно он куда более терпелив и сосредоточен на процессе, Ульяна знает это точно, ведь слушает его гитару годами. И, кстати, вовсе и не бренчание то было, а бой. Рваный, сбивающийся, рождающий не гармонию, а хаос, отчаянный бой. Такой последний раз она слышала года три или четыре назад. И это пугало. Если бы не мать, если бы не необходимость сделать сегодня по работе хоть что-то, она бы уже на пороге его стояла – с курткой, тостами и вопросами. Ну, хорошо, без вопросов – ей бы просто на него посмотреть и убедиться, что всё в относительном порядке. Но, чёрт, потом же дома проблем не оберешься... Позже. Улучит момент, выгонит маму в магазин за молоком и пойдет. Разобравшись с работодателем, отрешенно пробежавшись глазами по валу гневных сообщений от Стрижова – одно занимательней другого, – Ульяна открыла приложение банка, и вот тут-то глаза на лоб и полезли. На счету магическим образом материализовались двести тысяч рублей ровно. Двести. Тысяч. Двести. Её зарплата за три месяца. Сопроводительное сообщение уведомляло: «Ульяна, спасибо за спасение дочки. Олеся». Уля уставилась в стенку. Олеся эта звонила ей через несколько дней после происшествия на пляже: осыпала благодарностями, ответила на вопрос о самочувствии дочери, ну и всё на этом. Да, приятно, что люди всё же нашли желание и время связаться и сказать несколько греющих душу слов, но… Уже тогда Уля ни о чем и ни о ком, кроме Егора, думать не могла: он полностью завладел её головой, вытеснив оттуда всё и всех. В общем, Ульяна забыла про этот разговор, повесив трубку, а меж тем там ведь действительно звучала фраза о том, что они не прощаются. Дрожащими пальцами вбив цифру с пятью нолями в окошке пришедших переводов, Уля без лишних колебаний вернула всю сумму отправителю. Чужого ей не нужно, устной благодарности вполне достаточно. Олеся позвонила меньше чем через десять минут. Говорила что-то про то, что они могут себе позволить такой жест, что муж получил внушительную премию, что они не знают, как еще отблагодарить, что им её Бог послал, что их дочь Алиса мечтает когда-нибудь встретиться, что… Чего только ни говорила. А под конец: «Ульяна, вы очень нас обидите, если вновь вернёте деньги. Деньги – пыль, дороже жизни своих детей ничего нет. Поезжайте куда-нибудь отдохнуть». «Обидите… Куда-нибудь… Поезжайте…» Отдохнуть. Что же… Может, это знак? Если сегодня Вселенная так к ней добра, она, пожалуй, не станет её гневить и действительно съездит – туда, куда тур стоит, словно крыло Boeing-747. К бабе Гале на Камчатку. Утверждают, что сентябрь – золотое время для поездки на полуостров. Навестит прохворавшую бабулю, вот та обрадуется... Заберется на вулкан, посмотрит долину гейзеров и озёра, отвлечется на время от всяких там… Ночь давно прошла, а запах куртки до сих пор в носу стоит. Попросит отпуск на время поездки, а откажут, так уволится. Да. Ульяна уставилась в стенку, пытаясь себя уговорить. Она поедет. Проветрит голову. Сбежит хотя бы на время. А там, может, наконец и отпустит. Не зря же мудрость народная гласит: с глаз долой – из сердца вон. Да? Интуиция встрепенулась и беспардонно громко фыркнула. Звучало это фырканье как жирный намек на то, что в её случае надеяться на пощаду не стоит. Правда такова, что, скорее всего, там, у бабы Гали, она полезет на стенку от тоски. Будет скучать и отсчитывать дни в календаре... А если к этому времени они так и не обменяются телефонами, то попросту съедет с катушек. Рассеянный взгляд упал на настенные часы: стрелки показывали три часа дня ровно. «Говорит Москва. В столице пятнадцать часов, в Ашхабаде – шестнадцать, в Ташкенте – семнадцать, в Караганде – восемнадцать, в Красноярске – девятнадцать, в Иркутске – двадцать, в Чите – двадцать один, во Владивостоке и Хабаровске – двадцать два, в Южно-Сахалинске – двадцать три, в Петропавловске-Камчатском – полночь».***
Не очень помнишь, как попал домой: возможно, на такси. Да, на такси, как ещё ты мог добраться до своей норы? Не пешкодралом же. Всё в тумане с момента, как неуверенное «Рыжий?..» достигло ушей. Всё – какими-то стёртыми всполохами, стоп-кадрами; обрывочные воспоминания встают перед глазами выцветшей от возраста кинолентой. Два часа топил их в «оранжевой воде» в баре, еще два – дома, а они по-прежнему живее всех живых. Решение довести себя до амнезии с помощью алкоголя стало роковым. Старыми граблями, ошибкой, которую ты уже когда-то совершал в попытке добить собственное нутро. Пытался отключить мозг и забыться, надеясь, что ещё чуть-чуть, ещё глоток, два, десять – и задышишь, и станет чуть спокойнее, чуть безразличнее, чуть легче, но хрена с два: каждая доза лишь усугубляла общее состояние, и «фигово» превратилось в «поганее некуда». Точно помнишь, что просил Андрея Новицкой не говорить. Как же ты это тогда сформулировал? М-м-м… Кажется, спросил, успел ли он что-то ей рассказать, получил удивленный взгляд и отрицательный ответ и попросил, в случае, если все-таки надумает, себя в это увлекательное повествование не вплетать. Да, так. Он понял – не мог не понять. Вот это ты припоминаешь. Номерами обменялись: телефонная книга хранит сброшенный вызов – Андрюхин сигнал SOS, режущие глаза красные цифры, которые необходимо внести в список контактов. И заблокировать. Нет, не выйдет. Потому что вы вроде как уже договорились встретиться среди недели, в обстановке поспокойнее, и нормально пообщаться, да-да… Ты скрепя сердце согласился. Андрюха был так искренне рад – рад вернуться в прошлое… Ты ощущал его восторг морозным узором по шкуре, волосами дыбом, мозгом костей ощущал. Его буквально распирало от эмоций, чувств этих внезапных, таких для тебя нелогичных, необъяснимых и неуместных. Вы обменялись номерами – ты сбросил его звонок – и обо всем договорились. Это ты помнишь и слово сдержишь. Потом заблокируешь. Ульяна. Помнишь. Свет во тьме. Что ещё помнишь? Что от идеи об afterparty отмахнулся, наплетя им всем, что едешь домой. Выперся на улицу, в попытке заблудиться свернул за угол, но дал слабину и забрёл в первый попавшийся на пути бар. Не любишь ты последнее время бары: допёрло, что хаос, пьяный гогот, мельтешение незнакомых лиц и чужие руки от себя не спасают. Но в Москве магазинам давно запрещено продавать алкоголь по ночам. А так бы купил что покрепче в ближайшем круглосуточном и заправил внутрь, не отходя от кассы. Не любишь ты последнее время бары: потому что в Москве людям давно запрещено курить в общественных местах. А виски без сигареты – всё равно, что детское шампанское: пьешь, не в силах избавиться от ощущения форменного надувательства. Всё равно, что в Альпах в противогазе, что японская жратва без васаби, что секс ради секса. Херня. Бар. Дальше уже совсем труба, черная дыра безвременья, всё какими-то мазками и пятнами. Молоко, кисель, кадры… …Вопли, воткнутые в ключицу железные вилки, ошпаренные кипятком руки; выпученные глаза командиров, раздраженные крики ожесточенных, обиженных на весь мир «мам», их перекошенные рожи, их всемогущество и вседозволенность, их ярость против твоей – бессильной. Тёмная вонючая подсобка, крысы, часами сидишь не смыкая глаз, боишься спать – вдруг сожрут. Ненавидишь. Всем своим маленьким сердцем. Если оно, конечно, у тебя есть. Ты виноват и не имеешь права на другое к себе отношение, но ненавидишь всё равно. «Наёбыш! Хайуан!». Их мнение на твой счёт насобачился принимать с пустыми сухими глазами. …Какие-то люди, бабы, шабаш, грохот, карусель, отбойные молотки, «вертолёт», тошнота, хватит. Заднее сидение, холодное стекло окна как точка опоры. Дом. Корж. Кругом Корж: под ногами, в ногах, на ногах, хвостом по пятам, на голове, на груди, на балконе, снова на голове. Везде. У миски на кухне в терпеливом ожидании, когда дадут пожрать. Орёт. Сухие горошины корма по столу, по полу – днем уберешь. Светает. Наушники заели. «Атлантида». Коробка с пыльных антресолей, как не ёбнулся, пока доставал – неизвестно. Как ты о ней вспомнил – неизвестно. Зачем она тебе, почему – неизвестно. Просто хотел убедиться, что она реальна, что она всё еще есть, не приснилась тебе, что эта жизнь не приснилась тебе. Там, в ней, хранятся свидетельства любви. Нахуй коробку. Рассвет. Постель. Падаешь. Корж. Пустота. Полдень. Трещит голова, во рту, такое ощущение, сотня котов нассали. Но Корж хранит самый невинный, невозмутимый вид. Осуждает тебя. «Это не я, сам виноват. Ну и рожа, боги, без слез не взглянешь!». Душ, горячий, холодный, горячий, холодный. Ледяной. Коробка. Коробку страшно открывать. Не открываешь. Понедельник. Кофе. Перфоратор в висках. Ты зачем еще живой? Весьма опрометчиво с твоей стороны.***
Кофе давно остыл, взгляд пытался сфокусироваться на буквах, а мозг – осознать написанное. Оказывается, он вчера, точнее, уже сегодня, вёл активную общественную жизнь: успел послать на хер всех, до кого дотянулся. Причем за смыслы отправленного даже не стыдно, стыдно за ошибки и заплетающийся язык. Вот пламенный привет Стрижу в ответ на его предрассветное: «Что у тебя с ней?». Ответ лаконичен до неприличия, видно, по сенсорной клавиатуре уже совсем не попадал – три ржущих до синих слёз желтые рожи и следом «фак». И ведь не лень было искать нужные иконки в этой бесконечной помойке смайлов. С кем «с ней»-то? В три ночи Егор явно получше соображал, о чём Вадик толкует, а в полдень идей в башке примерно ноль. Одна. Не, Стриж что, серьезно? Чердак потёк? Вот тут они с бухим Игорьком сцепились: от него тридцать текстовых вперемешку с голосовыми с требованием немедленно приехать на тусовку и нажраться за компанию какой-то шмали, в ответ – единственное пятисекундное о том, как всё задрало. Невнятное бурчание. Можно не извиняться, хотя… Вот черновик сообщения Алисе: «Не знаешь, на что подпис|». Не отправлено – хоть на что-то мозгов хватило. Остальные его сообщения человеку редкой открытости – на грани, а может, и за гранью дозволенного. Написать, извиниться. Анька в игноре. «Тут Игорь на тебя наябедничал». «Всё ок?». «Ты где?». «Я же вижу, что ты прочел!». «Егор!!!». Три вызова, видимо, все сброшены, потому что никаких разговоров с Анькой он не помнит, хоть убей. Да, сброшены. Позвонить, извиниться. Удивительно, что до Андрюхи не добрался. Впрочем, если еще раз попытаться осознать, что это было, можно проследить некую закономерность: это он им всем понадобился, не они ему. Дрону, к счастью, не понадобился, ибо что в своей разгоревшейся агонии он мог бы наговорить ничего не подозревающему бывшему дружку, страшно представить. Самое безобидное звучало бы как: «Какого хера ты как снег на голову мне свалился, а? Я полжизни потратил на то, чтобы тебя забыть!». А ведь случилось и хорошее, точно случилось. Вчера они с группой офигенно отработали, выше всех, самых смелых, ожиданий, сами себя переплюнули. Возможно, те три года, что его с ними не было, что-то такое группа и вытворяла, но последние два – абсолютно точно нет, нигде, ни разу. Олег неожиданно для всех показал высший пилотаж – не придраться, даже если очень сильно захочешь. Что конкретно перевернуло сознание этого парня в последние несколько недель, какие именно слова или поступки на него подействовали, Егору неведомо. Но что бы это ни было, результат на выходе превзошел голубые мечты: Соболев вчера словил волну и вписался шикарно. Понятное дело, удачно отыгранный концерт не гарантирует, что на завтра Олежку в очередной раз не клюнет в жопу жареный петух, но тут уж… Всё равно уходить, но хоть с относительно спокойным сердцем. «Или остаться?..» Может. Может, и впрямь не рубить сплеча, повременить. Время покажет. Взгляд вновь упал на побитую жизнью картонную коробку, брошенную ночью у входа на кухню. Она с ним уже час играла в гляделки. Что там, Егор по-прежнему прекрасно помнил, хотя последний раз видел её в глаза два года назад, когда приводил квартиру в порядок после трехлетнего коматоза, о котором как раз вспомнить совершенно нечего, да и не хочется. Детство – вот что там. Отрочество и юность. Любимые мамины браслеты и Fendi «Theorema» – парфюм, которому она не изменяла лет пятнадцать. Её тетрадь с рецептами пирогов, часы отца, вставшие в день их гибели. «Зенит» и Canon. С десяток снятых со стен фоторамок, литература о мануальной терапии, Петрановская и её труды: «Тайная опора. Привязанность в жизни ребенка» и «Если с ребенком трудно». Занятно – обе книги выпущены, когда Егор уже здоровым лбом был и жил вполне обычной жизнью, а мама всё выискивала ответы на этих замусоленных от бесконечной вычитки страницах. Всё пыталась его понять. Что еще в той коробке? Пять фотоальбомов. Куча CD-дисков с их любимой музыкой. И кассеты. Пиратские, а то и перезаписанные на отцовском музыкальном центре, а на задниках названия групп и композиций, выведенные аккуратным почерком отца и его собственным – сикось-накось. Затертые до дыр магнитные плёнки. Если ленту зажевало, нужно было взять карандаш, вставить его отверстие бабины, чуть размотать и осторожно замотать назад. Как Уля по его комнате под Queen скакала, Егор, наверное, не забудет никогда. День за днем... Кто-нибудь знает, что мы все ищем? На сцене – ещё один герой, ещё один злодей. А за кулисами – немая пантомима. Услышит ли безмолвный крик хоть кто-нибудь? Шоу должно продолжаться! Шоу должно продолжаться! В груди разрывается сердце, жар софитов плавит грим, Но я всё еще улыбаюсь. Что бы ни случилось, я всё оставлю на волю случая. Очередная сердечная боль, очередной неудавшийся роман. Это длится бесконечно... Кто-нибудь знает, для чего мы живём? Меркьюри – чертов гений. Глубоко вдохнув, отодвинул стул, взял со столешницы ножик и приблизился к объекту, присел на корточки. Там его спрятанное на антресоли – с глаз долой, чтобы меньше болело – прошлое. Он ведь тогда так и думал: уже прошлое. А сейчас выходит, что и его настоящее тоже там. Лезвие вошло в пыльное картонное брюхо и вспороло трехслойный скотч, как истлевшую наволочку. Егор точно знал, что именно сейчас оттуда достанет, не касаясь вещей тех, кого уже не вернуть. Пластик прозрачного футляра истерзанной временем кассеты расчерчивала глубокая белёсая трещина – об этой маленькой детали он успел позабыть. Воспоминания о том, каким именно образом она здесь появилась, отозвались неожиданным теплом в остывшей груди. Это малая, запыхавшись прыгать по их квартире под We Will Rock You, плюхнулась на кресло, не глядя, на что конкретно приземляется. И немножко раздавила. Всплывшая в памяти картинка вызвала пусть скупую, но вполне искреннюю улыбку. Она тогда до слез огорчилась, и он тоже, кстати, расстроился, хотя вида не подал, чтобы не усугублять. Такая фигня на фоне чего угодно вообще, но когда тебе тринадцать, любая ерунда может показаться трагедией вселенского масштаба. Интересно, работает ли еще папин музыкальный центр? Сто лет не проверял. Вот на этой кассете и выяснит. Следом наружу был выужен альбом с фотографиями. Его личный, между прочим, и потому на обложке красовались не котята, щенки и вазочки с цветами, как на остальных, что выбирала мать, а гоночный болид в языках огня. Пф-ф-ф. Альбом он оставит напоследок. На дне коробки спрятано самое интересное: как-то попавшая ему в руки «анкета» малой – must have любой девчонки в возрасте от семи до пятнадцати-шестнадцати лет точно. Собственно, на этом её, анкеты, путь по рукам остальных Улиных знакомцев был прерван на веки вечные. Потому что Егор про эту разрисованную всеми цветами радуги, любовно украшенную аппликациями тетрадку забыл начисто, а малая не напоминала. С десяток банальных вопросов вроде «Твое имя?», «Твоя фамилия?», «Сколько тебе лет?», «Что ты любишь?» и «Что ты ненавидишь?». Недолго думая, схватил со стола карандаш и упал на диван. Что в нём взыграло – простое любопытство, желание остановить нескончаемый поток мыслей в гудящей, звенящей, готовой вот-вот разлететься голове или намерение всё-таки вернуть ей опросник, пусть и больше, чем вечность спустя, – вопрос хороший. «Так, ну и что тут у нас?..» 1. Как тебя зовут? Егор 2. Как твоя фамилия? Чернов 3. Сколько тебе лет? 30 – «Все-таки докатился ты, Чернов, поздравляю…» 4. У тебя есть домашние животные? Если да, то кто? Корж =) 5. Любимое блюдо: Всеяден 6. Любимый цвет: Белый Следующие вопросы в детской анкете совершенно внезапно оказались ему не по зубам: пробежавшись по ним глазами, Егор понял, что сходу и не ответит. По-хорошему прочерков бы размашистых понаставить, но это уже смахивает на халтуру. Значит, придется помучиться. 7. Что ты любишь? Штиль 8. Что ты ненавидишь? Крыс 9. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Хочу пятки щекотать. Считается? 10. Кто тебе нравится? С каждым днём всё больше и больше мне нравится Корж. 11. Твой лучший друг? «… … …» Оставит 11-ый пункт без ответа – здесь ответа попросту нет, и изобретать его он не станет. «Ну, а у тебя там что?» Хозяйка опросника отвечала первой, он тогда честно не читал – не хотел подглядывать. Самое время. Первая страница, старательно выведенные буквы, почерк просто образец для подражания. По прописям у Ули всегда была уверенная «пятерка». 1. Как тебя зовут? Ульяна 2. Как твоя фамилия? Ильина 3. Сколько тебе лет? 10 4. У тебя есть домашние животные? Если да, то кто? Мама не разрешает оставить. Так что только хомяк Гоша. «Только». Да, сирых и обездоленных Ульяна таскала домой охапками. Но далее их судьба определялась теть Надей, которую наверняка узнавали в лицо во всех московских ветклиниках и приютах для животных. Хочется верить в лучшее, а не в то, что она найденных котят и щеночков в ближайшем пруду топила. Помнит он, кстати, того вонючего хомяка. Прожив год, грызун решил, что с него хватит этого дерьма и отправился на свое хомячье небо. Вот рёв-то стоял. Наверняка на небе для хомяков вместо облачков опилки. 5. Любимое блюдо: Пломбир, курица с рисом. — «Запеченная курица с рисом в подливе от курицы» 6. Любимый цвет: Белый. — «Тут match» 7. Что ты любишь? Книги, тишину, рисовать. — «Да» 8. Что ты ненавидишь? Когда орут. — «Да» 9. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Художником. Космонавтом. Первооткрывателем. — «Ха! Ну, точно…» 10. Кто тебе нравится? Секрет! — «Ишь!» 11. Твой лучший друг? Егор Взгляд застыл, приклеившись к имени. Оно смотрело на своего обладателя с чуть посеревшего от времени листа, упрекая в слепоте, молчаливо убеждая в том, какой же он все-таки мудак. Призванный утешить аргумент – мол, нечего расстраиваться, в десять лет звание «лучшего друга» передается от одного к другому с частотой раз в неделю – оказался настолько слаб, что, не выдержав никакой критики, с отвратительным шипением растворился в кислоте пустоты. У Егора лучшего друга не было никогда – просто неоткуда ему было взяться. Люди не успевали попадать на его орбиту, не успевали обретать этот «почетный» статус, как оказывались на периферии, а затем и за пределами безопасного диаметра. Он не давал им шанса. Наверное, поэтому подобный расклад и предположить не мог. Ведь для того, чтобы что-то допустить, нужно понимать, о чем конкретно речь. Но сама Ульяна всегда воспринималась им как младшая сестра. Это же вроде как другое. Совсем. А сейчас? Не лучший друг и, наверное, не сестра. Ну а кто? Хрен знает. В собственном состоянии и своей реакции на её отсутствие на концерте лучше лишний раз и не копаться, потому что абсолютно всё указывает на то, что его в эту трясину засасывает. Что чертовы качели раскачивает всё выше, и похоже, если что, случится не кораблекрушение, а просто сразу конец света. Потому что всё тут просто: человеку нужен человек. Он всегда это знал – чувствовал, как чувствует каждый, появившийся на этот свет. С младенчества. Поначалу потребность в тепле ощущалась на уровне базовых рефлексов, затем – каждой клеточкой неокрепших детских нервов, а после оформилась в болезненное понимание: он не такой, он виноват, вот и не заслужил. Сначала на каком-то интуитивном уровне почувствовал, а после четко осознал, что привязываться и любить нельзя, потому что рано или поздно он все равно останется один: отберет кто или сами откажутся. Как с семьей, как с малой, как с теми единицами, которым открыл дверь, как… Это осознание неизбежности расставания, щекочущее нервы предчувствие утраты снова и снова порождает страхи. Они живут внутри и здравствуют. Когда вокруг никого, он напоминает самому себе более или менее нормального представителя социума. Но стоит подпустить человека на расстояние ближе расстояния вытянутой руки, и душу начинают оплетать извилистые щупальца. Они стягивают сердце удавкой, выжигают затеплившуюся надежду и заставляют действовать на опережение – и он вновь захлопывается в собственном коконе, отталкивая от себя всех, кому неймется проверить его пределы. Открыться не может, не в состоянии переступить через себя. На нём клеймо, социальную стигматизацию не отменяли. Круг замыкается. Страх привязанности и последующей потери сильнее страха чужого неприятия. В его жизни всё всегда кончается одинаково – потерей. Всегда. В первый раз так вообще – кончилось, толком не успев начаться. Абсолютный рекорд скорости, в этой жизни сие «достижение» не побить уже никому. Интересно, как там те, кто помог ему его поставить? Нет. Неинтересно. Подскочив с дивана, Егор схватил с рабочего стола пачку и отправился на балкон перекурить. Затянутая туманом, раскалывающаяся голова не собиралась рождать ответы на заданные себе вопросы. Вернулся в квартиру, схватил тощий альбом с фотографиями пятнадцатилетней, а то и двадцатилетней давности и вновь упал в тот же, еще не успевший остыть угол. Хватит! Пора разлепить глаза. Прямо перед ним – взрослый человек, а он все еще цепляется за то время, как утопающий за соломинку. Всё еще видит пухлые щечки, поднимает из недр памяти прошлое, ведь возвращаться в тот отрезок приятно. Раскопками занимается. Отказывается увидеть в ней кого-то другого. Карточка: Ульяна смотрит в камеру, надувшись как мышь на крупу, а он, стоя чуть сзади, с самым невинным видом ставит ей рожки и ухмыляется. Наверное, тут ей лет около восьми, а ему, значит, четырнадцать. Карточка: площадка, Ульяна на ржавых железных качелях, которые уже давно заменили, а он рядом, с какой-то обреченностью в позе их раскачивает. Она жмурится, а он под ноги смотрит, скучает, смахивает на Пьеро в своем любимом растянутом свитере. Носил, пока свободный пуловер не начал походить на водолазку. Осень. Пять и одиннадцать? Как раз на третьей она скачет по его комнате, наверняка под Queen или A-HA, ну, может, под «Депешов», а он сидит в кресле по-турецки, намеренно закрывшись от объектива развернутым журналом с Кипеловым на обложке. Тоже, наверное, восемь ей тут, не больше. На четвертой оба торчат на скамейке у подъезда, довольно близко. Оба со скрещенными на груди руками и перекинутыми одна на другую ногами, зеркалят друг друга. Оба исподлобья наблюдают за фотографом. Здесь у малой уже челка в глаза и каре до подбородка, о котором она сто раз пожалела, хотя ей шло. Десять и шестнадцать. На пятой, чуть смазанной, она угорает до слез из глаз – похоже, что над ним. Потому у него самого вид при этом такой кислый, будто белены объелся, и похож он на мокрого нахохлившегося воробья. Девять? Пять карточек. Все фото сделаны отцом. Со стороны посмотришь – и впрямь не разлей вода... Это со стороны. За прошедшие годы она изменилась, пусть и цепляешься за привычное, и убеждаешь себя, что вовсе нет. Вот так возьми в вытянутую руку любую из этих фотографий, посади человека перед собой и сравни. Что совершенно точно осталось неизменным, так это щеки. Косички сменили волны и хвосты, подбородок стал острее, губы – очерченнее, чуть пухлее, оттенок кожи ушел в фарфор, или это пленка искажает тон; румянец бледнее, цвет глаз на этом фоне будто ярче, а сам взгляд – глубже, куда осмысленнее. Если говорить о внешности, опуская очевидные любому слепцу моменты, то здесь кроется основное отличие. Раньше искрящийся лукавством и любопытством, сейчас её взгляд стал внимательным, если не пронзительным, и лишь иногда в нем вспыхивают знакомые ему искорки. Вспомнилось, как шли от базы к Академической и перформанс у метро, вопрос о родителях и её: «Ты не один». Вспомнилось, как уговаривала парня слезть с моста и как перепугалась, услышав про «последнюю осень». Сигарета в дрожащих тонких пальцах. Как вчера вклинилась между ним и Стрижом, пытаясь не допустить смертоубийства и ведя диалог одним взглядом, что сообщал о миллионе вопросов лично к нему. Когда-то за ней присматривал он, а сейчас ощущение такое, что она сама за кем хочешь присмотрит, если потребуется. Изменилось поведение – исчез высоко вздернутый нос. Ульяна стала куда сдержаннее в выражении собственных эмоций, ступает по лезвию на мягких лапах, балансируя, как Коржик на тонких ветвях каштана. Ни одного пустого вопроса за всё это время он от неё не услышал. «Что ты там исполнял?» не считается. Рядом с ней спокойно и уютно, уходит тревога и хаос, и на смену им приходят умиротворение и какая-никакая, а гармония. Вряд ли малая осознает, но она излучает эту ауру, молчаливо и тактично предлагая ей довериться. Егор не помнит, создавала ли она в нем то же ощущение тогда, но сейчас оно чувствуется очень остро. И при всём при этом ей удалось сохранить черты, которые у него всегда были в почете: смелость, открытость новому, легкость на подъем. Никуда не делись её черти, провокатор в ней всё еще живет и здравствует, несмотря на годы и годы хождения по струнке под мамину дудку. Так и кто? Кто она ему сейчас? Гитара сегодня в руки не дается, стонет, а не поёт, словно жалобно требуя: «Лапы прочь, пьянь подзаборная! Протрезвей!». На мутную голову тяжко, со скрипом соображается. На мутную голову пытаться себя слушать, прослеживать ход мыслей – пытка. Ему сейчас надо не в себе копаться и не инструмент мучить – это два абсолютно бестолковых занятия. Всё, что ему сейчас нужно – стакан воды с какой-нибудь шипучкой, чтобы отпустило и в башке прояснилось, и чтобы не лезли туда больше бредовые вопросы. Нужно извиниться перед теми, кого ночью могла задеть его «вежливость». «Ямаху» забрать от клуба. Перекинуть Коляну часть бабла. Заказать домой еды, а то в холодильнике опять голодная мышь вздёрнулась. Но фокус то и дело смещается к Ульяне – детская анкета и древние фотки перед глазами очень тому способствуют. За стенкой тихо, лишь время от времени слышен голос теть Нади. На телефонный разговор не похоже, значит, дочь дома – с кем там еще разговаривать? Даже Корж – и тот до сих пор тут. Можно было бы зайти, выманить на воздух – поболтать. Предложить разучить какую-нибудь классную песню, показать ей, что он откопал в коробке, вернуть тетрадку – вот кто-то удивится. Нет, не станет: это он тут бездельем мается, а у неё рабочий день. Незачем отвлекать. Нашел отмазку. Расстроился. Впервые такое: два месяца ужом на сковородке в попытке как-то отрегулировать дистанцию, отодвинуться и обезопасить себя, но толка от усилий нет, наоборот, эффект обратный – каждый шаг назад оборачивается ломкой, с которой нет никаких сил справиться. Реально начинаешь напоминать себе конченого наркомана, отчетливо осознающего, что без очередной дозы сдохнешь. Один маленький нюанс: торчкам очень скоро становится мало привычных доз, и они их увеличивают. И увеличивают. И увеличивают. И «дальше» превращается в «ближе», «еще ближе». А потом – бах! И вот ты уже передознулся и скопытился. Помянем. «Если ей рассказать, как себя поведет? Примет или отшатнется? ... ... ... ... ... ... ... Нет... Нет» Вот что это?.. Может, и не потёк у Стрижа чердак-то? Нет, это другое. Звонок раздался очень вовремя – отвлек от «веселых» дум. Егор с удивлением уставился на высветившееся на экране имя: участковый. Мозг, издавая страшный скрежет, тут же безуспешно попытался поднять на поверхность упущенные события минувшей ночи. — Да. — Здаров, Чернов, — голос Дениса звучал напряженно, и этот факт лишь укрепил Егора в нехороших подозрениях. Он совершенно не помнит, как вернулся и что тут делал. Неплохо бы, кстати, аккуратно выяснить у соседей, крепко ли им сегодня спалось. А вдруг он в чью-нибудь дверь ломился? — Я что, успел накосячить под камеры? — Егор попытался звучать бодрее, но хриплый, неуверенный голос выдавал собеседнику всю нужную информацию. — Расслабься, — серьезно ответили на том конце. — Мне, по крайней мере, ничего об этом не известно. Пока. Опять за старое? — М-м-м… Нет, всё нормально, — чуть покривил душой, но все равно несравнимо с тем, на что Дэн намекает. — Минутное помутнение. — Рад слышать. Вечно тебя отмазывать у меня не получится. Слушай, я чего звоню-то… — Денис на секунду задумался, видать, вспоминая, чего звонит. — Мы здесь одного товарища приняли. Рожа, как у мудилы с твоей фотки. Только на фотке мясо, а сейчас он уже отлежался, отсиделся, зажил. Не раскалывается, сукин сын. Заскочишь взглянуть? Для понимания… «Наконец!» Эту шушваль Егор узнает из тысячи в любом состоянии сознания. — М-м-м, окей. А жертвы что? Там устало вздохнули: — Да пока ни до кого не дозвонились. До одной удалось, но она сказала, что будет в Москве только через три дня, якобы в командировке. Две трубу не берут, придется самому по адресам прогуляться. Но это позже. — Да, понял. Загляну. Вот и дельце нарисовалось, прекрасно. — Девчонка, кстати, как? — поинтересовался Дэн. — Можешь её прихватить, если согласится? Пусть хоть посмотрит. Давить не будем. «… … … … …» Прихватить Ульяну? Вообще-то сегодня он планировал попробовать обойтись без дозы. — Аллё? Чернов? Ты тут? «Твою мать…» — Окей. Час мне дай.***
Спустя час Егор стоял под дверью квартиры Ильиных, чувствуя нарастающее смятение. Нет, он легко нашел бы себе занятие на остаток дня, до фига занятий! Да вот хотя бы за «Ямахой» вернуться, к Тохе заскочить, сто лет уже обещает – с самых парапланов. Самому до магазина дойти, а не курьера заказывать, баб Нюру навестить. Но тут такое дело… Не терпящее отлагательств. И не сказать, что он расстроен тем фактом, что планы поменялись, что сейчас оторвет Ульяну от работы – вовсе нет. Нет, он, блин, доволен, что так сложилось! Коржик обошел тамбур, обследовав каждый угол на предмет новых запахов: сунул нос в угол с детскими санями и коллекцией лыж почившего дедули из десятой, брезгливо обнюхал коврики, ничего экстраординарного не обнаружил и вернулся под ноги. Замок щелкнул, но взгляду, к удивлению Егора, предстала вовсе не Ильина-старшая, для которой еще десять секунд назад было заготовлено фирменное простодушное выражение физиономии под рабочим названием «Чернов 3.0». Младшая собственной персоной. Ему были откровенно рады – лицо напротив озарила лучезарная улыбка, осветившая общий коридор. И это опять подкупило. Снова. Раз от раза подкупает. Чем он, когда-то нареченный «лучшим другом» предатель, такое заслужил, Егор, наверное, до конца дней своих будет себя спрашивать. Свет светом, но взгляд таки зацепился за залегшие под глазами синяки. — А я думал, это у меня была бессонная ночка, — хмыкнул он вместо приветствия. — «И лицо бледное». — Всё в порядке? Приветливая улыбка сошла с губ так же резко, как на них появилась. — А у тебя? — с ответом Уля явно не торопилась. Тяжело вдохнув, прошлась по помятому лицу – в общем, показала, что всё видит. — В полном, — игнорируя вопрошающий взгляд, изрек Егор. Враки, конечно, но он никогда не выпускал и впредь не собирается выпускать в чужие головы неуправляемые стада собственных тараканов. Тем более – вот в эту, ясную. Нутро продолжало окутывать чувство облегчения, возникшее в момент, когда ему открыли, и спугивать это состояние не хотелось. Пусть ему, кажется, и не поверили. — Малая, дело есть. Ты еще работаешь? Уля опустила глаза на пересекшего порог и запутавшегося в её ногах Коржика. — Уже нет, в общем-то. Что за дело? — Мать дома? — шепотом уточнил он. — А то, может, лучше на балкон. Она отрицательно покачала головой: — Вот только что в магазин вышла. — Прекрасно, — кивнул Егор, прислоняясь к косяку. — Мне тут участковый звонил, сказал, взяли одного мудака, вполне вероятно, что нашего. Просит подойти. От тебя, как я понял, ничего особенного не требуется: взглянуть на него, подтвердить или опровергнуть. А то он предсказуемо ушел в отказ. Ты его видеть будешь, а он тебя – нет: там стеклышко специальное. Может, еще не поздно заяву накатать, я в этих тонкостях уголовного делопроизводства не секу. Что думаешь? И без того бледная, Ульяна мимикрировала под белый лист, что, в общем-то, неудивительно – кому приятно такое вспоминать? Вот если бы она расхохоталась, как Доктор Зло, хлопнула в ладоши и ломанулась в полицейский участок вперед самого Егора, вот тогда он, пожалуй, удивился бы. — Это обязательно? — в сомнении покосилась на него соседка. — Нет. Но я иду, уже пообещал. Уля слегка прищурилась: в ней явно шла борьба с собой. И он мог её понять. Прилично времени прошло, животный страх наверняка ушел, исчезла паника. Но в любом случае смотреть на эту рожу ей будет как минимум неприятно. — Ладно, чёрт с ним, пошли, — вздохнула она после продолжительных раздумий. — Кстати, — рука потянулась к вешалке, и спустя пару секунд Ульяна уже протягивала ему его джинсовую куртку, про которую он забыл ровно в ту секунду, как отдал ей, — спасибо! Было… уютно. — А. Да… Не за что, — пробормотал Егор, забирая своё. Чуть не выпалил, что может себе оставить. Это при том, что всю жизнь ему сложно расставаться с вещами: наверное, потому, что когда-то он не знал, что существует личное. Но для неё – для неё не жаль и не было. Очень. Странные. Ощущения. Незнакомые.***
— Далеко нам? — Минут десять. А вообще… Очень радует, малая, что прожив в этом районе всю жизнь, ты до сих пор не в курсе, где здесь менты обитают, — фыркнул Егор, втягивая ноздрями прохладный воздух, в котором отчетливо чувствовался запах приближающейся осени. — Я туда с закрытыми глазами дорогу найду. — Зачем послушным домашним девочкам знать дорогу в ментовку? — иронично поинтересовалась Ульяна. Егор промолчал: включать режим «Чернов-зануда» не хотелось, хотя он мог бы сходу предъявить ей с десяток аргументов в пользу обладания этой бесценной информацией. Но тема скользкая, а настроение уже успело подняться до высот, какой-то час назад казавшихся ему недосягаемыми. Кому «спасибо»? Ломай голову сколько угодно, но точного, однозначного ответа на вопрос, как ей раз за разом так легко удается этот сложный фокус, не найдешь. Утром и днем чувствовал себя так, словно его асфальтоукладчик туда-обратно переехал, а сейчас – будто бессмертный. Пофиг на всё, сошел на нет внутренний раздрай. Как Игорёк по укурке, только не по укурке. Чувствует себя так, будто находится в полном согласии с самим собой. Короче!.. — Хочу к бабушке съездить, — рассматривая мыски собственных кед, задумчиво произнесла Ульяна. — Она у нас что-то болеет последнее время, повидаться бы. В сентябре, наверное. — Бабушки – это хорошо, — промурлыкал Егор, щурясь на бьющее в лицо августовское солнце. — Почему именно в сентябре? Вообще-то припоминает он, что бабушка её где-то очень далеко обитает, чуть ли не на другом конце страны. Владивосток? Хабаровск? Кольский полуостров? Воркута? От Москвы явно не сто километров по прямой, косой... А, неважно. Эта не пойми из каких недр памяти изъятая информация, не успев всплыть в башке, тут же вызвала внутри мутное ощущение беспокойства. — Дождусь отпуска, хочу сразу пару недель взять, — пояснила Уля, не поднимая головы. — «Что она в этом старом асфальте такого нашла? Живописные трещины и выбоины? Или, может, вот эти ржавые люки? Или заплатки?» — А еще говорят, что сентябрь на Камчатке – золотая пора. «Пара недель?.. На Камчатке?.. … … … … … … … … … … Малая, ты это прекращай! Второй день подряд!» Боги, ну зачем он опять с ней связался? Жил же себе спокойно, никому не позволял вить из себя веревки и влиять на настроения. Как так вышло? В какой момент он свернул с проторенной дорожки? Зачем?! Ясно в какой. Ясно зачем. И не надо тут стенать. Если в общем и целом, то давненько он не чувствовал себя лучше. Если в частностях и мелочах – а как хотел? Любишь кататься? Люби и саночки возить. Разрешаешь себе привязанность? Ну, терпи тогда… всякое. «Какая-то пара недель. Фигня. Да же?» Егор решил продолжать сохранять на лице выражение одобрения. Сама развеется хоть. — Знаю людей, которые удавили бы за возможность увидеть Камчатку, — сообщил он доверительным тоном. — Ну… Круто, что. Бабушка будет рада, вперед. Вопросы о том, не разорит ли семью Ильиных эта поездка, оставит, пожалуй, при себе. Вот уж что-что, а это точно не его дело. Ульяна вскинула подбородок, загребла пальцами разметанные ветром волосы, быстро перехватила их снятой с запястья резинкой и едко прошелестела: — Ну да. Отдохнешь от моих набегов постоянных. И вопросов бесконечных. Это заявление прозвучало настолько неожиданно, что Егор даже голову в её сторону повернул. Вот как? «Отдохнешь», да?.. Ну что тут сказать? Правду на неё, что ли, вывалить? Или отморозиться? — Я рад и набегам, и вопросам. Он выбрал сдержанность, хотя мозг к этому моменту уже окончательно осознал, что такое эти две недели, все высчитал. Это четырнадцать дней или триста тридцать шесть часов, на минуточку! Пара десятков тысяч минут. Двадцать тысяч сто шестьдесят, если быть точным. А если в секунды перевести, так за миллион перемахнет. Зашибись! Поселившееся внутри расстройство крепло с каждым шагом. Чуть помолчав, добавил: — И в принципе, рад. Так что не парься. Уля недоуменно покосилась на него, а в васильковых глазищах проступило откровенное замешательство. — Да?.. — словно не до конца доверяя услышанному, переспросила она. «Еще скажи, что скучать будешь…», — вот что было написано в её донельзя удивленном взгляде. Она там, в голове своей, взвешивала, стоит ли сейчас себя обнадеживать. И правильно. Потому что он не знает, зачем её обнадеживает, зато знает себя. И вернее было бы рот свой на замке держать – отныне и впредь, и во веки веков. Аминь. «Да пофиг… Так хоть честно» — Да, — усмехаясь, ответил Егор, глядя на медленно вытягивающееся лицо, на проступающую в глазах растерянность. Пусть считает, что это подтверждение озвученному. Пусть полагает, что не озвученному. Неважно. Он всё сказал, дальше сама. В любом случае не ошибется. — У меня их пруд пруди – вопросов… — пробормотала Ульяна нерешительно. Вот же ж неожиданность! А он уже давно понял. Вчера ночью к этому вороху явно добавилось еще штук сто примерно. А еще он давно понял, что против её вопросов не имеет ровным счетом ничего. — Не обещаю, что на все ты услышишь ответы, — предупредил Егор на всякий случай, — но на какие-то услышишь. И правда, есть темы, которые он обсуждать не готов, а еще есть подозрение, что и это она чувствует. Не успел подумать, как Уля подтвердила его догадки: — Я так и знала. Окей, ладно, — кивнула она, шумно вдыхая теплый, напитанный запахами нагретого города воздух. — Тогда давай начнем с чего попроще. Что насчет мечты? У тебя есть мечта? «Попроще?..» Вот теперь настала очередь Егора удивляться: она умудрилась застать его врасплох. Если честно, он не припомнит, чтобы кто-то еще, кроме матери, такими вещами интересовался. Ответы пришли в голову стремительно, наслоились друг на друга один за одним, но озвучить их – нет, пожалуй, ему слабо. «Стереть себе память, избавиться от кошмаров, вернуть семью... Любить…» — Это что-то на несбыточном, — ответил Егор уклончиво. Да, без конкретики, но ведь в принципе не соврал – действительно, что-то на нереальном. На некоторые вещи в собственной жизни повлиять он неспособен. Нет всесильных. И, в конце концов, мечты на то и мечты – часть из них остается недосягаемой. — Да?.. Почувствовал на себе внимательный взгляд, однако в этот раз головы не повернул. Только что ведь думал о том, что против её вопросов не имеет ничего, но, выходит, к исповедям по-прежнему не готов. И никогда не будет. И именно сейчас видеть, что она там углядела, тоже не горит желанием. Потому что это он привык прятать так, чтобы ни одна живая душа не докопалась. Это до сих пор пугает даже его, что уж о других говорить? Так что не хотелось бы, встретившись взглядами, вдруг ненароком обнаружить, что и отвечать не обязательно, что на самом деле ей с ним давным-давно всё понятно. Что видит она вообще всё. Или хотелось бы?.. Да черт знает! — Да, — выдохнул Егор. — Мне это недоступно. Так уж вышло. — Ну… Хорошо, поняла, — всё-таки чувства такта малой не занимать. Редкое качество, пусть бережет. — Ну… А из доступного? А из доступного? А все, что доступно и при этом ему нужно, у него в целом есть. Объективно – сложно желать большего. Если уж совсем честно о мечтах, то мечтать его жизнь не учила, наоборот – учила трезво смотреть на себя и на суровые реалии, держаться поближе к земле. А семья всю жизнь учила брать и делать, ставить цели и их достигать. Не знает он, что ответить – никогда всерьез не задумывался. И мама тогда адекватного ответа не получила. — Давай-ка лучше ты мне расскажи, — сдался Егор, поняв, что вопросов, на которые он не сможет Ульяне ответить, больше, чем казалось на первый взгляд. — Да легко! — с энтузиазмом воскликнула та. — Прямо сейчас я мечтаю о мороженом. — О мороженом? — растерянно переспросил он. — И всё? «Детство…» — Ну… да, — Уля искренне поразилась его удивлению. — Разве много надо для счастья? Сущий пустяк. Всякие мелочи способны принести радость, а значит – сделать чуть счастливее. Ты разве не замечал? Замечал ли он? Да, последнее время замечал. Если под таким углом взглянуть, то это довольно мудрый подход к вопросу. Егор покосился на спутницу. Как, интересно, в одном человеке способны настолько мирно сосуществовать ребенок и взрослый? Для него это останется загадкой. — Ты же сам меня учил! — округлила глаза Ульяна, отзываясь на его смятение. — Бери от жизни всё, что тебе подходит, и всё такое… Помнишь? «Хм… Это другое… Ну… Или качественно переработанное то же самое… Ну ладно… Годится» — Хорошо, я понял. Принято, — согласился Егор. — Ну а если глобальнее? — А если глобальнее… — Уля запнулась и, задумавшись, вновь уткнулась взглядом в свои кеды, занавесилась не захваченными резинкой прядями волос. — Наверное, найти… человека. Но, кажется, это тоже что-то на несбыточном. Поэтому пока остановимся на пломбире. Человека. Такое странное чувство – слышать, как кто-то говорит твоими мыслями. Теряешься. Напрягаешься. Но тема слишком интересна, чтобы соскакивать с неё на любую другую. И вообще, подобные заявления требуют уточнений. Ну не совсем же они с ней одинаковые? Так попросту не бывает. — Почему на несбыточном? — осторожно поинтересовался Егор. — Не везет, — прикусила губу Ульяна. — Вот просто не везёт! Наверное, в каком-то смысле так же, как тебе, но… По-другому. Юлька говорит, что такими темпами я… Раздавшийся звонок не дал ей выразить мысль. Вытащив из кармана телефон, Уля воскликнула: «О! А вот и Юлька. Прости!». Приняла вызов, бросила в него еще один извиняющийся взгляд и отошла на пару метров. Момент упущен. Егор вроде бы и понял, но не понял ничего и стоял теперь озадаченный в ожидании, когда она наболтается. Достал сигареты – охота перекурить. Во-первых, он бы с большим интересом послушал, что там Новицкая ей втирает про «темпы». Во-вторых, каким именно образом Ульяна пришла к поразительному в своей точности заключению, что ему не везет? Когда только успела? На основании чего? И, наконец, в-третьих: что значит «по-другому»? Очередность обозначенных пунктов никак не связана с важностью поставленных вопросов. Впрочем, они все равно уже пришли. Жаль.