.
.
Душ и впрямь отрезвил, по крайней мере, мозг выплыл из марева, в котором пребывал с момента пробуждения. Наложив свежий бинт на порезанное плечо, Егор пристально оценил в зеркале отметины, появившиеся на теле за минувшие сутки. В местах ударов проступили синяки, боль в рёбрах наводила на мысли о возможных трещинах, и в идеале бы сделать рентген, но в ближайшее время ему точно не до того. Не сейчас. Боль терпимая, при глубоких вдохах искры из глаз не сыплются, и ладно. И не такое проходили. Пройдет. Располосованный кастетом висок запекся тонкой корочкой, ссадина на скуле припухла, а уголок рта саднит. Костяшки пальцев в плачевном состоянии, возможно, перебинтовать всё же стоило. И в таком виде ему завтра выступать. Плевать. Всё перечисленное – полная херня на фоне характерных отметин на шее: вот к чему то и дело норовил вернуться взгляд. Две с одной стороны, три с другой – дорожками к ключицам. Нет, это не галлюцинации, не белая горячка и не сон, пусть сейчас, когда он вновь один, мозг отчаянно пытается его в этом уверить. Пусть свершившееся непостижимо умом и кажется чем-то нереальным и абсолютно невозможным. Но при мыслях о ней воспоминания прорываются в голову пёстрыми, объёмными, живыми картинками. Нутро вновь и вновь сотрясает: оно больше не успокоится, Ульяна поставила его мир с ног на голову и в этом положении ему теперь вечность стоять. Душа в раздрае: возможно, Ульяне это и показалось неправильным, но ему сердце подсказывает, что тут правильно совсем всё. По-другому просто не могло быть: оно может и хочет любить – но одну. Ту, которую хорошо знает, которой доверяет и готово открыться, к которой всю жизнь приковано цепями. Ту, которая несет с собой свет и надежду. Ту, к которой стремится. Другой не будет. «На хрен!» На хрен всё! Сейчас оденется и пойдёт выяснять у Ули, что у них за утро успело случиться! Что успело взбрести в её светлую головушку? С этими мыслями Егор резко распахнул дверь ванной и даже успел несколько шагов в сторону собственной спальни сделать, как вдруг со стороны кухни раздалось растерянное цоканье. Замерев на полушаге, поднял голову и застыл. Эту картину он уже видел... Солнечный свет, струясь через жалюзи и заливая собой пространство, рисовал на полу кухни полоски и падал на изящную фигуру. Босоногая девушка озадаченно склонилась над кофеваркой, размышляя, в какую кнопку ткнуть своим аккуратным пальчиком, чтобы машина заработала. Шелковистые длинные волосы занавесили её от чужих жадных глаз, полы свободной рубашки доставали хорошо если до середины бедра. Где-то там, под объёмной хлопковой тканью, спряталась попа. Взгляд, ощупывая, скользил по голым ногам, цепляясь за точёные коленки. Подумалось, что воротник наверняка расстегнут на три пуговицы, являя взору крылья ключиц и аккуратную ложбинку. Вернулась? Он стоял в коридоре, не уверенный, что эти острые коленки – теперь его. И изумительно ровные длинные ноги – его. И атласный водопад волос. Стоял и смотрел, не уверенный абсолютно ни в чем. Душа пустилась в безумную пляску. Она здесь. Она манит. Всё, чего хотелось – подойти сзади, обнять и прижать к себе. Осторожно собрать волосы пальцами, добраться до шеи, коснуться губами бархатной горячей кожи под мочкой уха, какую-нибудь глупость прошептать… Убедиться! Потому что она выглядит видением на этой кухне. Видением… Но он не спит – адская ломота во всем теле тому свидетельство. Имя звучит в голове, рвётся с языка, и что-то вновь мешает вымолвить единственное слово… Страх. Страх, из-за которого вчера он чуть не лишился её на веки вечные. — Ульяна… Шумно выдохнув, вскинула голову… Она… И на её лице что угодно: смущение, растерянность, непонимание, как себя вести. Ему даже вуаль паники в глазах чудилась – кажется, кто-то не знал, чего от него ждать. Егор и сам точно не знал, наверняка он знал лишь одно: из этой квартиры Улю он больше не выпустит.***
Это, извините, какой-то писец! Ей надо нервишки подлечить! И головушку. И вообще! Час назад Уля в ужасе распахнула глаза, сквозь сон осознав, что оставила открытой квартиру. Вчера, вылетая оттуда с пакетом бинтов, пластырей и дезинфицирующих средств, о двери не думала вообще – захлопнула бедром и всё. Не успела вспомнить про дверь, как коршуном атаковало понимание, что ей как воздух необходимы душ, зубная щетка и свежее белье. И сразу следом – мысль, что в холодильнике у Егора наверняка по традиции пусто, завтрак приготовить не из чего, и надо бы залезть в свой. Следом еще одна – что она никуда не хочет уходить! Не хочет, и все тут! Следом – что, может, лучше бы и в самом деле уйти? Ведь… а как же душ и зубы почистить? Это был кошмар. Душа заметалась, и зудящее беспокойство мелкими иглами впилось под кожу: она не могла понять, что ей делать. Лёжа у него под боком и прислушиваясь к мерному дыханию, двадцать минут кряду решалась на стремительный спринт до квартиры. Решилась. Если бы она только знала, как прихлопнет дома, как в разы усугубится состояние, она бы зубы эти пальцем в его ванной чистила. Оказавшись за собственной дверью, Уля поддалась панике. В дýше вдруг вдарило осознанием, что пока она тут пытается наскоро привести себя в более или менее божеский вид, Егор мог уже и проснуться. И обнаружить её отсутствие. Мог даже выдохнуть в облегчении – кто знает, как он посмотрит на ситуацию, придя в себя окончательно? Эта мысль, дождавшись момента, когда хозяйка головы останется в гордом одиночестве, вновь прокралась в мозг и с упоением вгрызлась в душу. И это несмотря на рассветные нежности. Маразм… Психичка! А добило понимание, что вот теперь-то, когда уже ушла… теперь вернуться без приглашения, наверное, будет совсем не комильфо. Что теперь по-хорошему правильнее подождать, появится сам или нет. Взметнувшееся цунами тревоги волокло Ульяну по каменистому дну сомнений. Голова требовала оставаться дома и ждать. Требовала его реакции. А сердце протестовало: оно хотело назад, близко, под бок. Сердце категорично предъявляло собственные требования: не дурить, не трусить и не вести себя как десятилетний ребенок. Требовало его реакции. Победило сердце. Тихой сапой возвращаясь в соседнюю квартиру, Уля уповала лишь на то, что Егор еще спит. Тогда она сделает вид, что за эти жалкие полчаса ровным счетом ничегошеньки не случилось, что никто не успел вынести себе весь мозг. Совсем никто, да-да. Однако шум воды в ванной дал понять уже с порога – поздно! Поздно пить боржоми, когда... Ну не дура?.. Ульяна попыталась воззвать себя к разуму, но оказалось, что это не так уж и легко. Держаться на плаву помогала только возня с завтраком, однако когда дверь в ванную распахнулась, коленки предательски подогнулись, а сердце в захлестывающей панике заметалось в грудной клетке. Что сейчас будет? Скажет, что они совершили ошибку? Не скажет? Не нужно было никуда отсюда уходить! А если он за это время уже успел прийти к выводу, что она передумала? Что не нужен ей спутник с таким прошлым. Точно дура, ну! Какая же дура! Зачем оставила его один на один с собой? Обещала же себе не оставлять! Егор замер там, посреди коридора. Уля загривком ощущала, как он стоит и в немом недоумении смотрит прямо на неё, в упор. Окутавшая квартиру гулкая тишина лишала воли, способности соображать, опоры и самообладания, и глухой стук собственного сердца отдавался в этой тишине эхом. «Господи…» — Ульяна… За прошедшую ночь своё срывающееся с его губ имя она слышала десятки раз и десятки же раз погибала, снова и снова трогаясь рассудком. Ночью оно звучало пьяно и безотчетно, а сейчас – осознанно и… напряженно. Ноги мгновенно налились чугуном, сердце с разгона влупило по рёбрам, а в ушах, оглушая, зашумела кровь. Уле казалось, что ещё секунда, и она хлопнется в обморок прямо на холодный кафель. Но нет, просто чудом каким-то держалась на поверхности. Пальцы вцепились в край столешницы, понимала она лишь одно: нужно пытаться делать вид, что ничего из ряда вон выходящего у них сейчас не происходит. Совсем ничего, сущая ерунда – просто после безумной ночи в постели с человеком, которого знает всю жизнь, который приматывал оторванные головы её пупсов на скотч, она готовит завтрак на двоих. Всё в полном порядке. Можно сказать, в ажуре. Да. «Всё нормально…» Уля глубже вдохнула, вскинула подбородок и повернула голову. Егор стоял в дверном проеме в обмотанном вокруг бёдер полотенце, душа на прощание отсалютовала и ухнула в пятки, а глаза не видели ни красоты, ни синяков, ничего… Только выражение лица. Губы пересохли, горло тоже: кажется, за эти секунды она целиком иссохла изнутри. «Истеричка… Ещё не случилось ничего…» — Как заставить её работать? — севшим голосом пробормотала Ульяна себе под нос, вновь разворачиваясь к кофеварке. Эта чудо-машина расплывалась, превращаясь в темно-серое, поблескивающее хромом пятно. Смятенное молчание уничтожало. Он дыру в ней прожигал. Стоя в дверном проеме. В одном полотенце. — Просто, — спустя, казалось, вечность подал голос Егор. Прошёл на кухню и, вставая за спиной, потянулся к круглой кнопке с каким-то схематичным изображением. Может, это облачко пара? Мозг отказывался обрабатывать поступающую информацию: жалобно скрипнув старым проржавевшим механизмом, встал и сломался. — Нажимаешь сюда, она включается и начинает прогреваться. Уля перестала дышать. Буквально: напряжение в ней зашкаливало, и грудная клетка не двигалась. Там, прямо за спиной, стоял Егор, а она пыталась считать его настроение. И если для того, чтобы услышать его мысли, ей нужно перестать глушить их собственным дыханием, значит, так тому и быть. Пальцы осторожно собрали волосы и откинули их за плечо. Прохладный кончик носа уткнулся в шею, сухие губы коснулись чувствительной кожи под мочкой уха. Тёплая ладонь пробралась под подол рубашки, и уже в следующую секунду Ульяна нашла себя в надежных крепких объятьях: прижатой к нему и парящей в космосе. Безграничное, неимоверное облегчение наслоилось на мгновенное помутнение рассудка, каждая клеточка в ней только что погибла, чтобы родиться вновь – обновленной. До сих пор невозможно поверить до конца, но, кажется, это ответ на вопрос, с самого утра сводящий её с ума. Извилины в мозгу и не думали подавать признаков жизни. — В душ можно было и здесь сходить… — неспешно покрывая невесомыми поцелуями шею, выдохнул Егор. Он мурлыкал. Как кот. Пальцы, скользнув по животу, вспорхнули к груди и деликатно сжали, вторая рука опустилась на бёдра, обвилась кольцом и захватила в плен. Она чувствовала его целиком: вдоль по позвонкам, от макушки и вниз, лопатками, рёбрами и поясницей, каждой мышцей. Снаружи и внутри – пока лишь полыхающим огнём, но… Легкие срочно требовали мало-мальски адекватной дозы воздуха, отяжелевшую голову повело назад, за долю секунды перестала ощущать ноги. — Я… постеснялась… — выронила Уля. Силы утекли. Её уносило, одурманивало, она вновь забывалась – как вечером, как ночью, как рано утром, – раз за разом одно и то же: сознание хмелеет и её покидает. Раз за разом она не может уверовать в реальность происходящего и ждёт подвоха, его «прозрения», посыпания головы пеплом. Но подвоха всё не видно и не видно, и, кажется, не планируется. — Напрасно… — раздался приглушенный хрип. Пальцы левой руки теперь неторопливо, даже лениво расправлялись с пуговицами рубашки, в то время как правая вполне вольготно чувствовала себя на талии: ладонь нырнула под пояс шорт, немного «подумала», вынырнула и переместилась на попу, сжимая ягодицу далеко не так тактично, как только что грудь. «Боже…» — А еще там одежда, еда и зубная щетка… — теряя остатки самообладания, простонала Ульяна. — Мы тебя переселим, — шёпот стал еле различим, его мокрые, падающие на лоб волосы и горячее дыхание щекотали тонкую кожу шеи. — Вместе со щеткой. У тебя тут синяк, — мягко оттянув ворот рубашки, Егор коснулся губами ушибленного на последнем занятии плеча, — беспредел… М-м-м, смотри, ещё один… — коснулся крыла ключицы в месте оставленного ночью привета, — и вот… «Переселим...» — Да?.. — смысл сказанного от неё ускользал, и только интуиция шелестела, что сейчас всё вовсе не кофе кончится. Пусть кончится, причем как можно скорее! Он снова её пытал, обрывки неуловимых мыслей разлетались, а мир вновь кружился и плыл. — Вот так, значит?.. — Угу… Вот так… Мир шипел и растворялся. Все тело стремилось к Егору, в него впечатывалось, дыхание сбивалось, становясь поверхностным. Он творил что хотел, а она позволяла. Шорты давно покоились на полу, а её руки наощупь цеплялись за чертово полотенце, пытаясь сорвать. Но Егор будто специально ей мешал, перехватывая кисти, изводил её. Еще чуть-чуть, и звёзды из глаз посыплются, она растает лужицей раскаленного воска, а он всё медлил. Пальцы сжали внутреннюю поверхность бедра, ребро ладони скользнуло выше, тяжелый выдох опалил шею, и где-то там вместе с миром поплыл шепот: — Вот так, да… Ты меня с ума сведёшь… Руки, ложась на плечи, развернули к себе. Увидеть глаза не успела, тёплые губы не дали сказать, подушечки его пальцев заблудились в волосах, и коленки всё-таки подогнулись. А ещё через несколько мгновений она обнаружила себя на столешнице, а его бёдра – в кольце собственных ног. Полы рубашки держались на единственной пуговице, обжигающие поцелуи покрывали шею, ключицы, грудь, живот, ниже. Пожар! Где-то в прихожей всё же потерялось чертово полотенце, она захлебывалась и падала, падала, падала, понимая, что не поднимется со дна.***
Кажется, завтрак плавно перетечёт в обед... Время стоит. Обессилен, не хочется двигаться, не хочется ничего делать и говорить не хочется тоже. Оружие сложено, белые флаги выброшены, а воздух наполнен запахом победы. Всё, чего требует воспарившая ликующая душа – лежать, не шевелясь, и слушать ровное дыхание и биение соседнего сердца. Ощущать её в собственных руках и прислушиваться к удивительному, умиротворяющему, ранее неведомому чувству обретения. Она – невероятная: шальная и нежная. Кто бы мог подумать, что в этой тихоне, затаившись, сидит и ждёт своего часа маленький дьяволёнок. Вот Егор не мог. Как до сих пор не мог поверить, что всё это происходит не с кем-нибудь, а с ним. Жизнь словно задалась какой-то высшей целью предъявить истинные смыслы и убедить в беспочвенности страхов. Показать, что тут бывает и по-другому, что её есть за что ценить, что есть причины, по которым он захочет за неё держаться, и их миллион, но весь миллион сконцентрирован в одном человеке. Жизнь красуется перед ним и будто говорит: «Смотри, какой я могу быть. Смотри, какая она. Твоя. Хватай и беги». Потрясающе... И по-прежнему кажется невероятным, сказочным, чересчур щедрым подарком, посланным небесами непонятно за какие заслуги. В глазах-озерах – тишь да гладь, ни намека на рябь, что он заметил, обнаружив Ульяну на кухне. Но где-то там, в самой их глубине, вспыхивают огоньки, он видит свет. На щеках румянец, а волны волос укрывают плечи. Пальцы сами к ней тянутся – снова и снова убедиться, что не спит, что прямо перед ним не видение, а сотканный из плоти и крови человек. Сами тянутся касаться – шёлка шоколадных локонов, фарфоровой кожи, полных мягких губ и маленьких, тут и там выпирающих косточек. Прямо перед ним – совершенство, а в душе безмятежность, внутри полная гармония, такая, какой он и не чувствовал никогда. Новые состояния продолжают ошеломлять. Как он жил все эти годы? Это же совсем иначе, это же – смысл. Он на неё не насмотрится. Искорки под пушистыми ресницами медленно, но верно разгораются, становясь всё ярче и ярче, прямо-таки провоцируя зайти на очередной круг. И, может, он зашел бы, но сначала придется дойти до аптеки: запасы иссякли. И как бы ни зудело рискнуть без резинок, мозг, оказывается, до сих пор на месте и подсказывает образумиться. А ещё там, в морях Улиных бездонных, плещутся вопросы, но пока она молчит. Миллион вопросов и огоньки – и это выше его сил. Её взгляд бродит по лицу, то и дело возвращаясь к глазам. И так уже минут десять. И понимаешь – точно твоя. И что это, если не рай? — Что? — не выдержал. — Нет, ничего… — в подтверждение сказанному она мотнула головой, но взгляд сообщал об обратном. — Так и не скажешь… Уля стушевалась и опустила ресницы. Вот она, которая весь вечер, всю ночь и всё утро доходчиво объясняла ему истинный смысл фразы «Небо в алмазах», лежит и вдруг смущается. Трансформация из фурии в ангелочка случилась в считанные минуты. — Если ты будешь продолжать так смотреть, мы с тобой рискуем остаться здесь на веки вечные, — притягивая её к себе, пробормотал Егор уже в макушку. Стрелки показывали два часа дня. — А там жизнь, вообще-то… кипит. Да, там кипит жизнь, и хочешь не хочешь, нужно брать это обстоятельство в расчёт. Завтра нужно быть в пятидесяти километрах отсюда – выступать в каком-то понтовом эко-отеле на каком-то долбаном тимбилдинге. Нужно собраться самому, добраться до базы и помочь загрузить инструменты. Хорошо, хоть сет-лист разок прогнать успели. Кто вообще проводит тимбилдинги в будни?! Ещё каких-то пару дней назад лишними вопросами Егор не задавался и в принципе был рад вылазке до чёртиков, надеясь, что этот выезд хотя бы на сутки отвлечет его от Ульяны. А теперь ровно по той же причине заказчика проклинает. — Я не против остаться… Но тебя не держу. Особенно если у тебя там… кипит, — усмехнулась Уля в грудь, однако давление на лопатки усилилось: прижалась крепче. — Правда… Невероятно. Ведь и правда не хочется никуда. Замереть, остановить время, греться в руках, не разрывать объятий. Веки сами смыкаются: лишив себя всяких визуальных раздражителей, Егор попытался в полной мере прочувствовать момент. Кажется, у людей это состояние называется умиротворением. Так вот как оно, оказывается, ощущается… Вот так… Заботы уплывают куда-то… Они вообще остались, хоть какие-то? Не похоже. — Ты… Откуда ты такая, а? Само вырвалось. И предназначено было вовсе не Ульяне, а Кому-то там, наверху. Ему просто интересно, у него к этому Кому-то наверху вопросы. Потому как выходит, что этот Кто-то разработал сложный план, и разработал его давным-давно. Получается, тщательно, на двадцать с лишним лет вперед, продумал последовательность ходов. Этот Кто-то изящно и без суеты вёл собственную партию, непринуждённо обводя вокруг носа могучую чёрную армию страхов, аргументов и убеждений. Загнал в угол и уложил на лопатки чёрного короля, а после поздравил чёрных с оглушительной победой. Конечно, с победой, ведь сдавшийся увидел вдруг краски и смыслы. Сдавшийся выиграл. Он там, наверху, наверное, всё-таки есть – по крайней мере, уверенность в Его отсутствии постепенно куда-то испаряется. И наверное, Он там сейчас смеется. — Какая «такая»?.. — пробормотала Ульяна растерянно, чуть отстраняясь. — Удивительная. — Ты правда так думаешь? Кажется, кто-то изумлён. И напрасно, потому что он всегда так думал. — Угу… — Егор, я и правда тебя не держу, только мне бы хотелось знать, что ты и где ты, самые банальные на свете вещи. А то, если честно, иногда я волнуюсь, — нахмурившись, Уля прикусила губу и опустила взгляд. — За ту неделю чуть с ума не сошла. И вообще… «Удивительная…» — Ну, номерами, оказывается, мы уже давно обменялись, — хмыкнул Егор. Бывает же… В Чьей-то шахматной партии очерёдность ходов оказалась продумана досконально. — Хоть объясни, как тебя туда занесло. — Ну… Как-как… — слегка смутилась Ульяна. — Форум же известный. Искала отзывы на прочитанные книги. Попалось несколько мнений, с которыми в корне не согласилась, ну и… В общем, бомбануло, быстренько зарегистрировалась – и понеслась. Но это еще с год назад было. Напоролась на неадеквата и сбежала. А потом мне на почту упало уведомление об ответе: коротком, но приятном… Раздался немного нервный смешок, и Егор усмехнулся следом. Он даже помнит содержание своего первого сообщения в той ветке комментариев. Предназначалось оно вовсе не «Алисе», а тому самому неадеквату: за неимением аргументов в защиту собственной позиции, понимая, что останется безнаказанным, этот мудень позволил себе довольно оскорбительный выпад в адрес «пустого женского мозга». Мнение «Алисы» Егор прокомментировал уже после. Озвученные ею тезисы подкрепил собственными соображениями, и совместными усилиями они того токсичного гения человеческой мысли убедили более публично не позориться. А потом она предложила пообсуждать книги в более спокойной обстановке – в личном общении, а не на площадке, а Егор и согласился. То ли от скуки, то ли из праздного любопытства, то ли из желания поставить эксперимент. А скорее всего, всё вместе и сыграло. И поначалу ведь даже прямо активно обсуждали… — А тебя как занесло? — помолчав пару секунд, поинтересовалась Уля. — Ну, я тоже искал, правда, добрые руки: пытался понять, кому классиков сбагрить. Не выбрасывать же, — пробормотал Егор, без особой охоты погружаясь в воспоминания. Избавиться от доброй сотни книг на деле оказалось не так просто, как представлялось. — Пока искал, набрёл на обсуждения и подвис. Там такие нешуточные баталии велись… Не удержался и влез... М-м-м… Вылез не сразу. — Погоди… — Уля вопросительно уставилась на него, даже на локте приподнялась. — Это что, тот самый шкаф, который, по твоим словам, в ближайшую библиотеку переехал? — Угу… Он. На форуме и посоветовали. Она упала на подушку, спрятала лицо в ладонях, а спустя секунду раздался приглушенный беспомощный стон: — До сих пор в голове не укладывается. Вообще ничего в ней не укладывается… — «В моей тоже». — Я тогда решила, что с чтением ты завязал. Правда, когда ты мне сходу Бакмана процитировал, засомневалась, но всё равно… Вот этого всего, — Уля махнула рукой в сторону выжившей коллекции книг, — я ведь не видела. Всё спрашивала себя: «Где?». — Сейчас я в основном с экрана читаю и гораздо реже, — отозвался Егор, вспоминая, когда последний раз держал в руках настоящую книгу. Месяц назад, наверное, а то и все два. — Ни времени нет, ни особого желания. Года три назад передоз случился, я тогда, кажется, на десять лет вперёд начитался. Ну да: от ликующего беспечного солнца он тогда спасался в книгах, а от меланхоличной луны, на которую еженощно хотелось выть, – устраивая попойки и шабаши. Держа дверь открытой для половины города. Продолжавшаяся за окном жизнь воспринималась не иначе как глумливое напоминание об оборвавшихся жизнях близких, и за порог его тогда могло выгнать только понимание, что пора бы проведать баб Нюру. Вот и перечитал половину ассортимента книжного магазина, что еще оставалось? Не в запой же уходить. — А «Дом» бросил из-за ассоциаций? — вспорхнув пальцем по ключице, полушёпотом выдохнула Уля. «Чёрт…» — Да. Ассоциации оказались чересчур яркими, вдарив по психике с первых страниц. Первая глава, первый абзац, и Курильщик флегматично сообщает читателю о том, что личных вещей в его окружении нет ни у кого, а бельё, полотенца и носки так вообще одинаковые, чтобы никому не было обидно. Егор как сейчас помнит скрип собственной зубной эмали. На семидесятой странице понял: нет, это выше его сил: «Дом» бросил его в пекло, в жерло. Даже «Уве», и тот пошёл легче, пусть в главном герое Егор отчасти узнавал себя. Но к финалу «Уве» оказалось продраться гораздо проще – всё-таки довольно быстро стало понятно, что старик не останется один на один с собой. А «Дом» – это… Нет, туда он не вернётся. Будет считать, что они друг друга не приняли. Тихий голос заставил вынырнуть из собственных мыслей. — Егор? — М-м-м?.. — Расскажи про этот шрам, — робко попросила Ульяна. — Откуда он у тебя? Ноздри вобрали весь воздух, который только смогли вместить лёгкие, в глазах потемнело, а душа отозвалась яростным протестом. Странные ощущения: ты чувствуешь готовность доверять конкретно ей, но заставить себя говорить на табуированную тему не можешь. Те войсы писались на пьяную башку, он вообще не отдавал себе отчёта в действиях и словах. Возможно, поэтому их содержание и стёрлось из памяти к поприветствовавшему безжалостным похмельем утру. Помнит только бездонную чёрную дыру в груди, помнит, как на что угодно был готов пойти, лишь бы облегчить то состояние. Почудилось, что незнакомому человеку, который в жизни его не видел и не увидит, сможет рассказать. Но ей, сейчас, глаза в глаза… — От приятеля, — пытаясь взять себя в руки, пробормотал Егор. — В столовке засадил мне железной вилкой, а я в отместку кипятком его окатил. Мы тогда других правил не знали и были довольно жестокими. Ульяна шумно вдохнула и прижалась крепче. Он прямо ощутил, как она там зажмурилась. — А еще что-то? Что-то ещё ты можешь рассказать? Я не настаиваю, просто… Если можешь. Что угодно… — Зачем? — Хочу, чтобы ты понял, что катастрофы не случится, — переплетая ноги, прошептала она в грудь. — Мне бы хотелось знать больше. Всё, что готов. «Всё, что готов…». Смахивало на перчатку, брошенную Кем-то в лицо – на вызов на дуэль с собственным ужасом, лишившим его голоса. На кону в этой дуэли – жизнь: жизнь станет наградой за победу. Ульяна обещает, что катастрофы не случится, словно в подтверждение своим уверениям оплела руками, ногами… Но душа по-прежнему отчаянно сопротивляется. — Я точно не помню, что вообще рассказывал. От меня отказались вскоре после рождения. На первом году. По крайней мере, так мне однажды сказали. Восемь лет там провел, — уставившись в потолок, негромко произнес он. — Первые четыре – в доме малютки в Уфе, два – в уфимском детском доме, а в шесть меня перевели в Чесноковку, там в школу пошел. О подноготной моей очень быстро везде распространялось. Про родную мать ничего не знаю, говорили, что меня нашли на улице. Не искал и не хочу. День рождения ему назначили на пятнадцатое мая. А может, там, в этом свёртке, и записка была... Кто знает? Слова приходилось тщательно подбирать, строить из них законченные смысловые блоки, а себя – заставлять всё это произносить. Выталкивать наружу буква за буквой. Но с каждой следующей точкой будто бы становилось самую малость спокойнее и чуточку легче. Это как из тонны засыпавшего душу песка зачерпнуть чайную ложку. И ещё одну. И ещё. Ложка за ложкой – и вот уже огромная куча на пятьдесят грамм легче. — За месяц до восьми, в апреле, меня взяла молодая семья из того же посёлка, — прикрыв глаза, продолжил Егор, вспоминая, как директор пыталась их отговорить. Да, он, сидя под дверью в кабинет, слышал. Всё то же самое, что говорилось каждой женщине, которая останавливала на нём внимательный взгляд. — Первые месяцы мы жили в Чесноковке, а потом мои решили продать всё, что есть, квартиру маминого отца в Уфе, и уезжать в Москву. Там каждая собака друг друга знала, сплетни разлетелись со скоростью света, пошли языками чесать. Мои не хотели, чтобы в меня продолжали тыкать пальцем, коситься, шептаться... Не хотели этих взглядов, проблем в будущем. ...В общем, посчитали, что лучше начать новую жизнь в гигантском человеческом муравейнике. Ну и всё. Замолчал. Сердце шарашило о больные ребра, как подорванное, лупило на последнем издыхании. На большее сил не хватило, поднимать со дна тину нутро упорно отказывалось, и так уже… Ульяна молчала, только хват усиливался: за эту минуту или две она в него впечаталась. Накануне звучало, что ей всё равно, он и рассказал сейчас в тлеющей надежде, что это и правда так. Однако душу продолжал жрать страх. Казалось, любая её реакция его не устроит, любая заставит тут же пожалеть о сказанном. Сочувствие, соболезнования – на хуй это всё. Новые вопросы – увольте, довольно. А что происходит сейчас в её голове, только она и знает, а ему остаётся лишь гадать. — Если бы вы сюда не переехали, у меня бы тебя не было, — спустя бесконечные секунды, минуты, а может быть, часы вполголоса произнесла Уля. Егор медленно выдохнул и прикрыл веки, чувствуя, что разоружен. Минус полтонны за миг. Её слова звучали настолько искренне, что на мгновение аж дыхание спёрло: он и впрямь перестал дышать, осмысляя только что услышанное. А душу захлестнуло чувством бесконечного облегчения и благодарности за понимание. «А у меня – тебя» Сказать вслух оказалось нереально. Пусть ей язык тела говорит, потому что тот, что во рту, отнялся. Губы потянулись к макушке. Она там, в его руках, замерла, не пытаясь больше ни о чём спрашивать, а в голове, вызывая короткую остановку сердца, вдруг взорвалась мысль, что у Ульяны через несколько дней самолет. Камчатка. Полмесяца! Вечность! Это что, уже послезавтра? А завтра его тут не будет… Может, она передумает или хотя бы отложит? Счастье вновь рвётся из рук, не успев осесть в ладонях. А ему, кроме как отпустить и надеяться на возвращение, ничего больше не остаётся. Вот она, ваша привязанность, влюбленность ваша – во всей красе, всём своём великолепии. Сумасшедший дом и есть, недаром его не покидало ощущение, что путь он держит прямиком в комнату с белыми стенами… Как раньше спокойно-то было! Не хочет того спокойствия. Лучше так. Эта маленькая смерть – расплата за взлёт. «Твою мать, а…» — Седьмого у тебя вылет?.. — пытаясь звучать ровнее, уточнил Егор. — Восьмого, — раздалось в ответ приглушенное. — Хотела седьмого, но на восьмое билет почему-то дешевле вышел. «Аж день отсрочки…» Внутри штормило, обрушивая на изрезанный ветрами берег ударные волны расстройства и тревоги. Твою мать! Еще каких-нибудь полгода назад он бы её короткого отсутствия, быть может, и не заметил. — Невозвратный? «Да даже если возвратный, что?» — Почему? — Уля там, под рукой, искренне удивилась. — Возвратный, мало ли... А что? Егор призвал себя не дурить. Как уедет, так и приедет, две недели – ничто на фоне жизни. Повидать бабушку нужно: бабушки – это святое и, увы, не вечное. Ерунда. А он себе занятия легко найдет. На каждый день придумает по десять штук разных. Приезжать домой только ночевать будет. — Нет, ничего, — выдохнул он в макушку. — Поехали со мной, м-м-м? Сегодня? Под мышкой зашевелились. Ульяна слегка отстранилась и теперь заглядывала в глаза с нескрываемым любопытством. — Куда это? — чуть прищурившись, с толикой озорства в голосе поинтересовалась она. — Туда, где у тебя «кипит»? — Завтра мы должны выступать в отеле на Истре. Там какой-то тимбилдинг, неважно. Группа завтра утром приедет, а мы можем и пораньше рвануть. Соберут разок инструменты без меня. Надеюсь… Уля молчала. Тишина длилась довольно долго, и Егор уже успел десять раз пожалеть, что открыл рот, ибо за это время она все жилы из него вытянула и в тугой клубочек смотала. Он на качелях своих «солнышко» за единственное утро уже раз пять описал. И, кажется, не собирается останавливаться. «Что здесь думать, вот скажи мне? Ты же больше не работаешь…» — Хорошо, — Ульяна наконец мягко улыбнулась, — только... сделай мне одолжение, пожалуйста… «Аллилуйя…» Еле-еле просвечивающее в серьезном взгляде васильковых глаз лукавство говорило само за себя: Уля что-то замыслила. Но ему, честно говоря, к этому моменту было уже плевать, что она попросит взамен. Главное, что в ближайшие несколько дней расставаться не придётся. — Какое? Настроение в момент взлетело: перспектива провести вдвоем, вдали от суеты, больше суток окрасила мир во все возможные цвета. Пофиг, что народ скажет. Ульяна осторожно провела указательным пальцем по посиневшей гематоме, вскинула глаза и жалобно протянула: — Сходи на рентген перед отъездом. Ты хоть и говоришь, а я всё равно переживаю. Тут же десять метров… — услышав негромкое фырканье, тут же нахмурилась и негодующе ткнула пальцем в плечо: — Ну что тебе, сложно, что ли? — Уль, это фигня! Далеко не первая и наверняка не последняя. Уже прошло. «Почти» — Егор… «Пощади мои нервные клетки, а! Я и так уже их все на тебя извела!» — считалось в настороженно-напряженном взгляде, которым его сверлили из-под выразительных бровей. — Ла-а-адно... — Егор закатил глаза, а в следующую секунду притянул заулыбавшуюся Ульяну ближе. А ещё теперь можно на законных основаниях целомудренно целовать в лобик. Может, вчера он всё-таки умер и по Чьему-то дурацкому недосмотру попал в рай? Фиг знает, куда он попал, но ему здесь нравится абсолютно всё.***
Наблюдать за тем, как он неспешно ходит по комнате из угла в угол, разговаривая по телефону и одновременно обшаривая взглядом пространство в попытке на ходу сообразить, что должен взять с собой, оказалось невероятно увлекательно. Уля сидела на диване, поджав под себя ноги, и как завороженная следила за перемещениями Егора в пространстве, а Коржик, решивший вновь почтить их своим присутствием, мирно вибрировал рядом. А ещё рядом, на свободной половине дивана, росли две горы: одна состояла из одежды, а вторая – из каких-то проводков и кабелей, метронома, пакетиков струн, табов, горсти медиаторов, мониторов и кучи других технических штуковин, о предназначении которых Ульяна до сих пор знать не знала. Периодически Егор останавливал взгляд на ней, самым краешком рта ухмылялся и вновь возвращался к сборам и разговору. М – многозадачность. Боги, это что, правда с ней происходит? Правда? Он не то что дверь за ней не захлопнул, а забирает с собой? Они что, правда сейчас возьмут и от всех уедут? Хотелось щипать себя до появления синяков на коже, ведь всё это по-прежнему походило на сладкий сон. Меньше суток назад была самой несчастной Ульяной на всем белом свете, а теперь за спиной крылья, и душа стремится на них ввысь, к солнцу. Даже о прошлом всё-таки что-то, да рассказал, пусть и очень отчетливо в тот момент чувствовалось, как через себя переступает. Что это, если не попытка довериться? Не будет больше на него давить. Часы показывали уже три дня, а на них напала вселенская лень – никто никуда не торопился. Возьмут сейчас и ка-а-ак от всех спрячутся! Маме придумает что сказать. Не знает пока, что именно, но время подумать ещё есть. Во всем признается по возвращении, а лучше после Камчатки, а сейчас просто что-нибудь наплетёт. Да. Остаётся Юлька. Которая до сих пор ни сном ни духом. Вообще-то, удержание подобной информации больше часа в понимании Новицкой приравнивалось к тяжкому преступлению против дружбы. И уж тем более не приходилось сомневаться в том, что если «охренеть-какие-новости!!!» попридержать на пару дней, то обида подруги будет смертельной. Но, как бы… А что говорить? И стоит ли делать это в мессенджере? 15:00: Кому: Юлёк: Привет. Как дела? 15:01: От кого: Юлёк: Привет! Прекрасно, не побоюсь этого слова! Солнышко светит, птички поют, мужик до сих пор не бесит, прикинь! А твои? 15:02: Кому: Юлёк: Тоже) Уматываю в глухие леса. Не ищи, не скучай :) 15:03: От кого: Юлёк: Отсюда поподробнее, Ильина. 15:03: Кому: Юлёк: Поподробнее хотелось бы при личной встрече, но мы уезжаем прямо сейчас. Давай послезавтра? Вылет у меня 8 числа, успеем :) 15:04: От кого: Юлёк [аудиосообщение]: В смысле послезавтра?! Кто «мы»? Хочешь сказать, стоило мне на несколько дней потерять тебя из поля зрения, как ты там уже с кем-то успела связаться? Что-то не похоже на тебя. 15:04: От кого: Юлёк [аудиосообщение]: Блин, Уль, ты уверена? В леса? Ты с каштана своего не падала ли вчера или, может, сегодня? С кем ты едешь? Координаты лесов давай в студию! Чтобы я понимала, куда полицию вести, если что. Яростное шипение Юльки в трубку Ульяну развеселило. Так подруга голосовые пишет в двух случаях: если злится или если поблизости кто-то есть, а показать настрой очень хочется. За минувшие сутки прогневать её Уля точно не успела, значит, рядом, скорее всего, уши. Настроение парило где-то под облаками, воображение рисовало феерическую реакцию подруги, а взгляд продолжал то и дело возвращаться к Егору, который маячил перед глазами с таким обыденным выражением лица, словно они уже год, как вместе засыпают и просыпаются. Эх, жаль, не увидит она сейчас физиономии Новицкой. Такой момент упускает… 15:05 Кому: Юлёк: С Том| 15:05 Кому: Юлёк: Не волнуйся, всё будет хорошо ;) С Егором :) 15:05: От кого: Юлёк [аудиосообщение]: Что, блядь?! Уля отвела трубку от уха: кажется, кто-то на том конце только что наплевал на присутствие посторонних. Возглас разнёсся, казалось, на всю квартиру, Коржик поднял морду с лап и вопрошающе уставился на хозяйку. Егор же, занятый всем одновременно, отреагировал примерно никак. 15:05 От кого: Юлёк: Ильина! 15:05 От кого: Юлёк: Не молчи! 15:05 От кого: Юлёк: Что у вас?! 15:06 От кого: Юлёк: Ты же не просто так с ним едешь? Не проветриться за компанию? Ты же не камикадзе? Правда???!!! 15:06 От кого: Юлёк: Так, подтверди мне, что ты в своем уме! Мне еще вчера неладное показалось, когда ты звонила со странными заявлениями о коте-пророке! Зачем ты едешь с Черновым? 15:06 Кому: Юлёк: Приятно провести время вдали от городской суеты :) Зачем ещё? 15:07 От кого: Юлёк [аудиосообщение]: Ильина, ты это заканчивай! Давай прямым текстом, а! А то я че-та туплю, видать. В каком смысле «приятно»?! 15:08 Кому: Юлёк: Во всех :) Прости, что сообщением. Мне нужно собираться, а я до сих пор у Егора торчу. Не знаю, что там будет со связью. Но ты ж меня прибила бы, если бы я тебе спустя три дня только сообщила, да? Ты же обиделась бы насмерть :) 15:08 От кого: Юлёк [аудиосообщение]: Ясен красен!!! Твою-ю-ю мать… Твою, блин, Ильина, мать!.. Ты... Что вообще?.. А-а-ахуеть! ...Не, ну, в смысле, я... Так, ладно, я должна это переварить... Что-о-о?! 15:08 Кому: Юлёк: Не надо мою мать :) Я рада, что ты рада :)) 15:08 От кого: Юлёк: Я в ахере!!! 15:09 От кого: Юлёк: Как ты это сделала? 15:09 От кого: Юлёк: А он что? 15:09 От кого: Юлёк: И как он, хорош? И как вы теперь? Вам не странно? Блин, Уль, я в шоке! Уши внезапно вспыхнули, хотя любопытство Новицкой по части постели было очень, очень предсказуемым: этой темы она не стеснялась и поднимала при любом подходящем случае. Но нет, на вопрос «И как он?» отвечать Ульяна не станет, сделает вид, что не заметила. Тут их и так миллион и один. 15:10 Кому: Юлёк: Точки он расставлял, я почти не при делах :) Мы нормально, вроде не странно, за исключением того, что крышу свою я за минувшие сутки потеряла, и она до сих пор не со мной. Всё в тумане. Юлька, столько всего случилось! 15:10 От кого: Юлёк: Мне уже страшно… И как теперь прикажешь два дня без информации выживать? 15:11 Кому: Юлёк: Ну, прости! Зато теперь ты в курсе)) Хорошего вам дня! Андрею привет :) 15:11 От кого: Юлёк: Да-да, с темы-то не соскакивай! — …Угу. Да, тогда до завтра. Спасибо, — Егор наконец положил трубку и торжествующе уставился на Ульяну. — Инструмент и коммутацию с базы они заберут, так что можно ехать. Не передумала? — Минуту... 15:12 Кому: Юлёк: Мне пора! Целую! Передумала ли она? Никогда! Вот только свой щенячий восторг Егору показывать, наверное, сейчас не стоит: сначала обещанное надо с него стрясти. — Нет, — запихнув завибрировавший телефон в карман, Уля лукаво улыбнулась. — Но сначала рентген, да? Усмешка с родного лица схлынула в один момент: мысль о том, чтобы тратить драгоценное время на рентген, его определенно не вдохновляла. Ещё секунда, и она обнаружила себя с Егором нос к носу: уперев ладони в спинку дивана, он поймал её в ловушку и теперь над ней нависал. В синих океанах в медовую крапинку читалось: «Я тебе уже говорил, что ты зануда?». Или еще вариант: «Доколе?!». Вот уже и губы разомкнулись, но Уля его опередила: — Про зануду я и без тебя знаю, — явственно ощущая вкус одержанной победы, хмыкнула она. — Ты сейчас Америку мне не откроешь. «Читай по глазам: я скала» Мозолистая подушечка указательного пальца коснулась кончика носа. — Угу. Вижу, шансов соскочить у меня ноль. — Никаких, — в подтверждение сказанного Уля состроила трагическую физиономию, картинно поджала губы и пару раз сокрушённо покачала головой. Однако же, удержать на лице фальшивое выражение не смогла и пары секунд: улыбка от уха до уха упрямо возвращалась на место. А ещё – ещё он снова её провоцировал: глаза горели, вихры топорщились во все стороны, приглашая запустить в них пальцы и слегка пригладить, а проникающий в ноздри запах кожи, явственно ощущаемый с такого мизерного расстояния, постепенно начал затуманивать мозги. — Хорошо, твоя взяла. Тебе нравятся поезда, Ульяна? — продолжая пристально всматриваться прямо в нутро, неожиданно перевел тему Егор. — Очень… — Прекрасно. — Какой план? — просипела она, как загипнотизированная вглядываясь в чёрные дыры зрачков. — Я беру вещи и иду в травмпункт. Ты идёшь собираться. Встречаемся внизу. Можем где-то пообедать, а то тебя вот-вот ветром унесёт, я на такой расклад не согласен. Едем или на такси, или на поезде – выбор за тобой. Часам к семи будем на месте, — горящий взгляд упал на приоткрывшиеся губы. — Вот такой. План. — Огонь… — Если ты сейчас не прекратишь, он провалится, Ульяна… — вновь возвращаясь к глазам, с легкой хрипотцой в голосе уведомил её Егор. «Я?!» Он взял выразительную паузу. Ни одна мышца на его лице не дрогнула, однако танец маленького, относительно безобидного чертенка в глазах к этому моменту превратился в бешеную пляску тысячи чертей. — Уже на полпути к провалу… — прошептал Егор. Пять сантиметров между ними превратились в два. — Уже почти провалился… Мы рискуем… Сильно. С невероятным трудом вытряхнув себя из состояния оцепенения, Ульяна малость отстранилась. — Тогда… Я пошла? — Нет. Уля вообще перестала соображать, где конкретно находится и что именно происходит: сердечко трепыхалось, как у зайчонка, голову заполонили помехи, а пульс пробивал внутренний потолок. Он её обездвижил: шевелиться под пронзающим, жадным взглядом по-прежнему было затруднительно, сложенные в тончайшую полуулыбку сухие губы звали на всё забить. Казалось, тронь он её пальцем, она разлетится вдребезги, и план действительно полетит в тартарары. Причем в глазах напротив ей грезились приблизительно те же мысли и состояния. Одно неверное движение, одно неосторожное мимолётное касание, еще полсантиметра – и… Мышцы заныли, вспоминая вечер, ночь, утро; мгновение – и ошпарило лавой, всё её существо взмолилось о разрядке. Ей никогда не будет достаточно. Щеку окатило тёплым влажным дыханием. Тяжело выдохнув, Егор резко распрямился, отпрянул на безопасное расстояние и уже оттуда молчаливо транслировал: «От греха подальше…». — Погоди. Вместе выйдем, пять минут.***
Расфокусированный невидящий взгляд вперился в экран телефона. Там, за стеной, звучал беззаботный смех – её дочери. А час или два назад – по возвращении домой Надежда потерялась в ощущении времени и пространства – там, за стеной, звучали приглушенные стоны. Её дочери, надо полагать. Она сто лет не слышала звонкого, задорного, заливистого Улиного смеха – наверное, с момента ухода Володи. А стонов… что тут говорить?.. Нет, никогда, и это было… Ужасно. Как ледяной глыбой с высоты по темечку, как из пекла в прорубь, как остановка сердца, дыхания и смерть мозга. Её парализовало, в густом молочном киселе увязли мысли, и ни одна мало-мальски трезвая до сих пор не всплыла на свет. А в ушах по-прежнему стояли они – смех и стоны. Это она во всём виновата, она одна. Это она допустила. Она упрямо закрывала глаза на сближение детей. Она игнорировала встревоженный шепот интуиции, она не уследила, не предотвратила. Отвлёкшись на отношения с Витей, не смогла или не захотела разглядеть очевидное, неотвратимой кары побоялась. Испугавшись, что потеряет дочь, струсила вмешиваться. И неизбежное случилось. Не могло не случиться, она же предчувствовала! Знала! И позволила. На что вообще всё это время она уповала? На то, что Егор не разглядит в Ульяне девушку? Разглядел. На то, что у её кровинушки хватит извилин трезво оценить риски, а у него – совести не тащить её в постель? Не хватило – ни той ни другому. На то, что если не мать, так Бог убережет? Не уберёг. Куда она смотрела? Чем думала? Зачем уехала и оставила Улю одну? И главное: теперь-то что делать? Если бы не переливчатый смех этот, Надежда, очнувшись после часовой комы, соседнюю дверь, наверное, выломала бы. Двадцать четыре года, а мозгов, как у курицы! Двадцать четыре года, а по-прежнему глупа, наивна и в своей привязанности слепа на оба глаза. Неужели не понимает, дурочка, что рыдать из-за него будет? Что неизбежное неизбежно! Не сегодня, так, значит, завтра. Неужели всё забыла? Или думает, что к ней он отнесётся иначе? Как Ульяна меньше недели назад немым приведением по квартире плавала с глазами на мокром месте, Надя очень хорошо помнит. Лапшу на уши о связанном с переработками нервном срыве прекрасно помнит. Как помнит и недавнее столкновение с этим охламоном и очередной его фифой в подъезде, и дочь свою на лавке в очках на пол-лица в пасмурный день. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы увязать Улино плачевное состояние с вопиющим поведением Егора. Не нужно быть гением, чтобы очевидное узреть, однако Надя так хотела заблуждаться, что позволила лапше остаться на ушах. А теперь что? Что? Что ей делать? Попробовать разлепить своей дочери веки или всё-таки дать набить собственные шишки на граблях жизни? Раз уж она так настойчиво этих граблей ищет? За стенкой наступила тишина, но Наде всё еще слышался беспечный, безудержный смех, что не оглашал стен этой квартиры многие и многие годы. Он раздавался прямо в ушах, проникал в пространство, резонировал, отражался от мебели и стен и терзал сознание. Смех разрывал больное сердце и сковывал цепями по рукам и ногам. Голова отказывалась давать ответы и принимать решения, шум в ней нарастал вместе с внутренним давлением, а душа металась: в ней желание предотвратить грядущую катастрофу боролось с пониманием, что дочь её счастлива. Это очевидно, ведь и сама Надежда пребывала в подобном состоянии. Нет, Витя – это совсем другое. Витя во всех смыслах положительный мужчина: умный, галантный, внимательный и обходительный, с безупречной репутацией и без дурных привычек. Витя из кожи вон лез, чтобы заслужить её, Нади, доверие. А Егор, да простит её Валя, – это же горе луковое, а не парень. Так ладно бы просто безобидное горе луковое – нет! Прожигающий жизнь шалопай и ловелас, и если чего от него ждать, то лишь беды. Что делать? Из транса Надежду вывел звук поворота ключа в замке. И вместе с ним сквозь заполонившие разбухший череп помехи пробилась мутная мысль: слишком поздно вмешиваться, всё уже случилось. О том, как предотвратить страшное, думать нужно было раньше, а теперь остается лишь одно – ждать и готовиться. Завтра, край через неделю, Ульяна осознает, что не нужна ему, жестокая правда ей откроется и квартиру затопит соленой водой. Случится это совсем скоро. Тем и лучше, тем легче переживёт: не успеет влюбиться до беспамятства, не успеет себя потерять, а в душе не успеет пышным цветом расцвести надежда. Вот дверь захлопнулась, и дочь стремглав промчалась в свою комнату, даже не повернув в сторону кухни головы.Крепче обхватив себя руками, Надя напряженно вслушивалась в наполняющие квартиру звуки жизни: хлопанье дверец шкафа, скрежет расстёгивающейся молнии, шуршание тканей. Налитое свинцом тело прибило к стулу – силы утекли из неё, кухня кружилась. — Ты что, дома? — раздался вдруг недоумённый возглас. — Почему валокордином пахнет? С трудом оторвав взгляд от цветастой черногорской скатерти, Надежда попыталась сфокусироваться на источнике звука. Ульяна высунула голову в коридор и таращилась на неё теперь во все свои испуганные глаза. — Как видишь… — тихо отозвалась Надя. Злость, родившись, поднималась к сдавленному горлу и рвалась наружу, требовала выплеснуться на эту маленькую безмозглую головку. — Давно? — севшим голосом поинтересовалась Уля. Надя перевела взгляд на настенные часы, пытаясь вспомнить, когда попала в квартиру. Наверное, часа три уже есть. Так уж вышло: Зое позвонило вышестоящее начальство и попросило к двум часам дня быть на рабочем месте – шишка там какая-то с внеплановым визитом в её больницу решила наведаться. Пришлось собираться куда раньше оговоренного. Если бы она только знала, что её здесь ждет… — Достаточно давно… — А… почему не позвонила? — прислоняясь к косяку, прошелестела Ульяна. Всё она уже поняла, а сейчас просто-напросто пыталась убедиться, что поняла правильно. Что же… Пальцы впились в истерзанное за минувшие часы кухонное полотенце. — Не хотела отвлекать. Даже с такого расстояния было видно, как от лица дочери отлила, а потом прилила к щекам кровь. Гордо вздёрнув подбородок, Уля долго молча сверлила её вмиг ожесточившимся взглядом, а после не придумала ничего лучше, как спрятаться в собственной комнате. Снова послышалось шуршание, что-то упало, Ульяна чертыхнулась под нос. Миг – и пролетела по коридору в ванную, загремели её бутыльки. — Мы уезжаем, мам. За город. Вернусь или завтра вечером, или послезавтра днём, — послышался звенящий напряжением голос. Приплыли. «Еще чуть-чуть дашь собой попользоваться?» — Как ты могла?.. Вертевшийся на языке и всё-таки сорвавшийся с него вопрос был адресован в никуда, ответа Надежда не ждала. Могла. Голос ослабел, но Ульяна, конечно, всё услышала: перезвон стеклянных баночек прекратился. Надя не понимала, чего в ней больше: злости на дочку или на себя? Разочарования в дочке? Или в себе? Страха? Непонимания, что делать? Делать ли вообще? Или это всё чувство собственного бессилия? Что тут сделаешь? Её дочь выросла, её дочь хочет всё «сама», «сама», «сама», отказывается слушать, грозится отселиться, вот уже и квартиры смотрит. А ей, Наде, только и остается, что молча наблюдать и безостановочно молиться, уповая на лучшее. Больше ничего она не может. Спустя пять, десять или пятнадцать минут – Надежда совсем потерялась во времени – Ульяна возникла на пороге кухни со спортивной сумкой наперевес. Замерла, но лишь на мгновение, подлетела и, обвив шею теплыми руками, распухшими губами поцеловала в щеку. — Мам, я влюбилась! Ну порадуйся же за меня наконец! «Ой, дурочка… В кого?!» Спустя несколько минут входная дверь хлопнула, и Надежда вновь осталась одна. Кое-как оторвав себя от стула, прошла в Улину комнату, к окну: оттуда хорошо просматривался двор. Так и стояла, приклеившись к полу и глядя на в гордом одиночестве восседающую на лавке непутёвую свою глупышку. Ничему не смогла за эти годы её научить. Спустя какое-то время у подъезда остановилось и не уехало такси. Ещё несколько минут – и рядом с гитарой на плече, каким-то снимком в одной руке и сумкой во второй нарисовался Егор. Секунда – и Уля выхватила чёрный прямоугольник и рассмотрела на свет. Пять – обвила шею руками, как только что обвивала её, поцеловала – нет, вовсе не как только что целовала её, отнюдь не в щеку. Десять – он забрал её сумку и открыл перед ней дверь такси, отправил в багажник вещи. Еще десять – машина скрылась из вида, душа треснула, а внутри воцарилась оглушающая тишина. И в этой беспощадной ватной тишине в голове наконец окончательно разложилось по полочкам: вмешиваться и впрямь и не придется, не придется долго ждать. Егор всё сделает сам. Не сегодня, так завтра.***
Час в родных руках на заднем сиденье такси, под мерный стук соседнего сердца, в плену запаха солнца и тягучей янтарной смолы. По самому что ни на есть всамделишному. Ещё час в первой попавшейся на пути кафешке на Проспекте мира, ещё десять минут в уютном пустынном здании Рижского вокзала, и вот электричка уже несёт их куда-то в сторону Волоколамска, всё дальше от города и проблем. Вагон фактически пустой: желающих в осенний воскресный вечер выбраться загород куда меньше, чем желающих вернуться в столицу. В противоположном его конце группка тинейджеров слушает музыку через портативную колонку и гогочет. Семейная пара, несколько одиночек у окон и всё, никого больше нет. За окном мелькают леса, дороги, машины, коттеджи в полях – за окном проносится мир. Уля выбрала поезд – за дорожную романтику и стук колёс. Но стука не дождалась: ход у поезда оказался тихий, мягкий. Честно говоря, она на таких современных и не каталась никогда, воображение упорно рисовало привычные зелёные «гусеницы». Егор, видя её реакцию на чистый просторный вагон с рядами сидений, рассчитанными на двоих, а не на троих, видя её широко распахнувшиеся от удивления глаза, благодушно сообщил, что такие уже несколько лет ходят. И что ехать им полтора часа. Час из этих полутора уже пронёсся. Прислонившись к стеклу, Уля думала о маме и не только, а он сидел напротив и наблюдал за ней из-под полуприкрытых ресниц, не отвлекая от размышлений. Наверное, по её пришибленному виду обо всём уже догадался, пусть сама она об инциденте не обмолвилась ни словом. На душе Коржики скребли, но Ульяна заклинала себя не психовать раньше времени. Зачем падать до выстрела? Да и… Не будет никакого выстрела: мама поворчит, покапает на мозги, поизводит нотациями, но смирится и примет её выбор, Уля заставит её это сделать. Уверенности в собственных силах в ней откуда-то больше, чем страха перед материнским гневом. Тревожнее звучат залётные мысли о том, насколько хватит самого Егора. Ну невозможно об этом не думать! Невозможно! Больше одного раза около него ни одной девушки Ульяна никогда не видела, и собственное положение до сих пор казалось ей довольно хлипким, совершенно неустойчивым. Сама не заметила, как вновь позволила своим думам затянуть себя в зыбкие пески, как неуверенность в завтрашнем дне приземлила на поверхность, пригасила внутренний свет и захватила. Как внутри набрал силу набат тревоги. За последние полчаса оба не произнесли ни слова, но Егор, внешне расслабленный, не сводил с неё глаз. В его голове совершенно точно шёл собственный мыслительный процесс, однако густые длинные ресницы – ну преступление же такие иметь! – скрывали взгляд, и угадать, о чем он сейчас думает, возможным не представлялось. Их неосознанная игра в рассеянные гляделки длилась уже чёрт знает сколько, и он не собирался прекращать. Уля, в общем-то, тоже: теперь можно сидеть и смотреть на него вот так, сквозь образованную мыслями лёгкую дымку, не переживая за то, как это будет истолковано. Нет больше внутренних зажимов, а свобода смотреть – и не только – есть. Сколько жизнь им отвела? Где-то далеко на фоне продолжала играть музыка, но Уля, погрузившись в беспокойные мысли, перестала её воспринимать. Что-то электронное. Егор глубоко вздохнул, распахнул ресницы, поднял вдруг руку и прерывистыми, выверенными до миллиметра движениями изобразил в воздухе чёткую волну. Получилось прямо как у робота, точно по воображаемым точкам. Если он добивался того, чтобы Ульяна вернулась в реальность, то манёвр отлично удался: встрепенувшись, она неуверенно, но заулыбалась, а уши вновь начали улавливать звуки окружающей среды. Разбитый уголок рта дёрнулся вверх, а через пару секунд Егор уже стоял на ногах, протягивая ей ладонь, что пару раз согнулась в подманивающем жесте. Уля отрицательно помотала головой, заинтригованно наблюдая за развитием событий. Отказ этого человека ни капли не смутил. Понимающе усмехнувшись и небрежно пожав плечами, он запихнул руки в карманы, развернулся и неторопливо вышел в просторный, благодаря урезанному количеству сидячих мест, проход. Огляделся по сторонам, словно бы убеждаясь, что окружающим до лампочки, однако же выражение его лица предельно ясно показывало, кому тут на самом деле до лампочки. Пружинистые, в такт разгоняющейся электронной музыке движения – это были прекрасно знакомые Уле хопы шаффла. Пока он «отпустил» лишь ноги, руки по-прежнему покоились в карманах, а взгляд изучал пол. С безмятежной улыбкой на лице непринуждённо выполнил оборот, второй, и редкие пассажиры проснулись. По вагону разнеслось: «Смотри, смотри!», группка беспечных тинейджеров загудела и вывела громкость колонки на максимум. Егор, казалось, не обращал на них ни малейшего внимания. Руки вдруг освободились, взлетели и подключились, балансируя положение торса в наклонах, уравновешивая то плавные, то стремительные движения ног. Но вот он вскинул голову и, усмехнувшись, воззрился на Ульяну лучистым взглядом. Не прекращая шаффлинг, над которым, казалось, вообще не задумывался, продолжал приглашать – одними глазами, и в них звучал смех, в них плескался единственный посыл: «Забей». Привычная ей серьезность исчезла, Егор ребячился, а Уля чувствовала, как растворяется в свете его настежь распахнутой души. И тревожащие мысли вдруг подевались куда-то, одна за другой полопавшись мыльными пузырями. Мимо ушей пролетали одобрительный свист и возгласы подростков, и она, перестав пытаться угадать стиль и уследить за техникой выполнения киков, слайдов и спинов, откинулась на спинку сиденья, уже в открытую наслаждаясь устроенным представлением. Губы сами тянулись в широкую – от уха до уха – улыбку. Настроение возвращалось, Ульяна погружалась в музыку, казалось, готова была смотреть на него вечно – так непринужденно и легко у него выходило танцевать в такт. Хоть уроки бери. А ведь буквально две минуты назад ничего не предвещало. Но нет, кто-то не собирался позволять Уле расслабляться: кончилось вступление, куплет, а по мере того, как к концу подходил проигрыш, еле заметная провокация в его глазах и на губах проступила на лице яркой краской. Егор всё еще не пытался её вытащить, не промолвил ни слова, однако каждое неспешное или резкое движение, шутливо приподнятые брови и разгоревшиеся огоньки в манящем взгляде звали присоединиться. Сколько Ульяна себя помнит, она раз за разом велась на его провокации, и сегодняшняя ситуация, кажется, не станет исключением. Да что там «кажется»? Не станет. А он уже всё увидел. Покинул условный «круг» и, сложив на груди руки, облокотился спиной о сиденье, всем своим безмятежным видом сообщая, что уступает «танцпол» ей. Вот как значит, да? Ну что же… Усмехнувшись, Уля медленно поднялась с места. Где-то на фоне, очень далеко, вновь зазвучали подбадривающие возгласы и улюлюканье парней, но ей уже было, откровенно говоря, плевать на окружающих: сейчас танцевать она будет для одного человека, как танцевала для него одного в клубе. А остальных здесь нет. Она ему покажет, что её не пугают его вызовы. Добродушная, непринужденная атмосфера изменилась в одно мгновение, отразившись вспыхнувшим в лондонском топазе пламенем. Музыка опутывала, нашёптывала и, минуя голову, просачивалась прямиком в сердце. Медленно, но верно погружала в синеву. Весь мир окрасился в синий, замкнулся на синих глазах, весь мир стал этими глазами. Честно сказать, глядя на Егора, хотелось позволить себе лишка. Огонь разгорался в ней и исходил от него: казалось, каждой клеточкой своего тела Ульяна ощущала подстегивающий действовать жар – полыхало внутри и снаружи. Энергия композиции обязывала выдерживать ритм и дистанцию, но следующий же проигрыш разрешил перейти с весьма условного шаффла к тому, чего требовала душа. Слава богам! Вся его поза, весь вид, постепенно меняющееся выражение лица – весь он притягивал к себе. И музыка наконец предоставила ей возможность себя отпустить и отдаться новой волне: оказаться близко, коснуться щекой щеки и запустить ладони в копну мягких волос. Чуть отстраниться и, не отводя взгляд, продолжать. Двигаться плавно, интуитивно, затягивать в сети, переплетать пальцы и льнуть, говорить с ним бёдрами, шептать подернутыми уголками губ и ресницами, тонуть в синем. Окончательно впасть в транс, пускать ноты по венам, вдыхать янтарную смолу и солнце. Проверять собственные пределы, заигрывать с его выдержкой и позволять с собой играть. Сдаваться в плен, предлагать ему вести, предлагать делать с собой, что вздумается. Чувствуя, как теряет контроль, поняв, что еще чуть-чуть – и вместо танца зеваки увидят куда более интимное зрелище, Уля поспешно отступила на шаг и шутливо поманила Егора пальчиком. Он лишь хмыкнул и головой покачал: вот и ответочка за первоначальный отказ прилетела. Или же это следовало понимать как: «Не рассчитывай, что будешь верёвки из меня вить, женщина. Как бы не так». Но зарница в потемневших глазах давала понять: кто-то уже пожалел, что всё это устроил именно тут, не к месту и не вовремя. Сам виноват! Пустил расплавленное железо в кровь – пожинай плоды. Ульяна не осознала, как оказалась у первых рядов вагона, у стенки, в бесконечных пяти метрах от него. Музыка продолжала звучать, с каждым мгновением становясь еще чувственнее, а руки, бёдра, голова и даже губы – жить своей жизнью. Здесь, у холодной стены, в бесконечных пяти метрах от него, она и останется. Потому что под этим сжигающим взглядом ей нужна опора. Потому что она балансирует на грани между уместным в подобной обстановке и весьма далеким от уместного, и вновь сокращать расстояние чревато ядерным взрывом. Но Егора, кажется, вопрос об уместности не беспокоил: широко распахнутые синие глаза неотрывно следили за каждым неосознанным движением, а во взгляде легко считывался сценарий грядущего вечера. Что считывалось в её взгляде, Уля боялась представлять. Соображала она уже неважно. Мелодия всё не отпускала, но тело перестало попадать в еле уловимо набирающий энергию, нарастающий ритм, а ноги – держать. Ладони выскользнули из волос, заскользили по рёбрам, лопатки поехали по стенке вниз. Вступая с Егором в невинную игру, Ульяна переоценила собственные возможности. Он её сделал. Его самообладание оказалось куда крепче её собственного, и, кажется, ей оставалось лишь сдаться в плен на милость победителя. За жалкие секунды исчезли пять метров расстояния, она вдруг обнаружила себя в прочном кольце рук, в миллиметрах от губ, утопающей в синеве. В прострации, экстазе, помрачении – прогибающейся назад в пояснице и описывающей дугу в кружащемся пространстве. Не успев опомниться, ощутила, что прижата спиной к груди. Ощутила бёдра и щекочущее шею горячее дыхание, скользящие по вскинутым рукам ладони, разряды, мелкую дрожь в коленках. Ещё секунда – и ладонь крепко сжала ладонь, Егор развернул её к себе, развернулся сам... Покорно, в тумане, не видя перед собой ничего, не слыша ничего, кроме дожимающей сознание музыки, – через двери, с глаз чужих долой, в тамбур – она следовала за ним. И стена вновь прохладная, но внутри всё плавится. Поцелуй глубокий, жаркий, настойчивый, уносящий в высоту. Они никто, они нигде, всё неважно. Шершавые подушечки на щеках, пальцы в вихрах. Сбитое танцем, частое шумное дыхание. Нога на бедре, головокружение, тёплые ладони, огненные сполохи перед внутренним взором. — …Молодые люди, ваши билетики… Молодые люди! Егор нащупал в кармане билеты и, вслепую протянув их куда-то в пространство, тут же забыл про контроллера. — Приятной поездки… «М-м-м… Очень… Приятной…» Всё-таки остановился, отстранился на сантиметры. Внимательный, тягучий, проникающий взгляд, затягивая, шептал: «Я здесь, с тобой. Перестань, не волнуйся, всё будет нормально. Живи сейчас, не думай». Мир схлопнулся и утонул в бездонной синеве в медовую крапинку. Где-то там догорала музыка.