***
Как так выходит, что она вечно опережает тебя буквально на полшага? Ну как?.. До восьми утра пролежал с закрытыми глазами, а так и не срубило. Срубит тут, конечно… С такими откровениями прямо посреди ночи. Поди усни, когда твоя женщина признается, что хочет детей. И на секундочку, не просто когда-нибудь. Не просто абстрактных карапузов а-ля «кто получится, тот получится». Детей она хочет, по ходу, уже сейчас. От тебя. Похожих на тебя. И чтобы улыбались той же кривой улыбкой, что и ты, и были такими же упёртыми баранами, как ты. И рассказывает об этом с такой жаркой убежденностью, что волей-неволей внимаешь каждому слетевшему с её губ слову. И каждому веришь, как своему. Она уверяет, что сложности ее не пугают. А ты жадно вслушиваешься и борешься с собой не на жизнь, а насмерть, пытаясь образумиться и не позволить себе наплевать на свои же Непреложные Принципы. И сходишь, сходишь с ума, чуть не умирая на месте от разрыва сердца или чему там положено в груди рваться. А потом в предрассветном сумраке тебе мерещатся пяточки. За какую-то минуту из достижимой мечты без чётких временных рамок пяточки превращаются в самую что ни на есть не замутненную неопределённостью реальность. Буквально всё вокруг шепчет о том, что в Прекрасном Недалёком ты будешь их щекотать. И смотреть на чье-то розовощекое «солнечное лицо». За пару утренних часов пяточки стали ближе, чем казалось весь уходящий год. Чем даже казалось буквально накануне вечером, когда, доведя до предынфарктного состояния очередного консультанта в очередном бутике – наверное, пятидесятом по счету за прошедшие месяцы, – ты вышел на мороз пьяным от эмоций и вдохнул полной грудью. И в душе теперь не то что ураган… Там шторм, тайфун, цунами, наводнение, землетрясение, извержение, сход лавины. Там – Армагеддон. И в ближайшее время затишья не предвидится..
.
Свернувшись калачиком под рукой, Ульяна мирно спала, а Егор, как и обещал, сторожил её сон. За минувшие часы поднялся с постели единожды, через минуту вернулся обратно и лежал теперь без движения, внимательно прислушиваясь к глубокому дыханию. Недопиленная песня, февральский тур, новогодний корпоратив, сумасбродная Самойлова с ее свербящим в жопе шилом – всё размылось где-то далеко на заднем плане, а в фокусе остались они и их будущее. Будущее, проступившее перед мысленным взором как никогда отчетливо. Вставшее на пороге и уже занёсшее призрачный кулачок, чтобы постучать в дверь и заявить о том, что явилось. Может, и впрямь к лучшему, что разговор о детях зашел сегодня, а то ведь он ещё полгода мог бы один за одним браковать намётанные сценарии, с него станется. Не случись этого разговора, «будущему», вероятно, пришлось бы терпеливо ждать на входном коврике – то ли снизошедшего на него озарения, то ли «идеального» момента, то ли парада планет. И дверь наверняка была бы уже другой. Но прямо сейчас Егор чувствовал уверенную готовность распахнуть эту. И взглянуть, наконец, дорогому гостю в лицо. Да, догоревшей ночью все до единого его «сценарии» повылетали в печную трубу. Ну и пусть. Все они в любом случае были недостаточно хороши, чтобы он мог разрешить себе всерьез задуматься над их реализацией. С тем фактом, что в нем, не успев родиться, повесился романтик, Егор примирился примерно на десятом запоротом варианте. Конечно, повесился. Предварительно выпив яда. А может, это внутренний скептик таки придушил слабака в бою. Ясно же, что силы этих двоих изначально были неравны. Например, естественной реакцией на мысли об усеянной лепестками роз квартире и горящих свечах или о пафосном ресторане и сладкоголосых речах становились беспокойство и короткий приступ тошноты: это скептик, восседая на надёжно заколоченном гробике своей жертвы, язвил, что попахивает предсказуемостью, шаблонами и излишней театральностью. А интуиция подвывала аргументам «победителя», подсказывая, что от Ули свое истинное отношение к подобному формату утаить не удастся. Все более или менее годные варианты сводились к желанию застать её врасплох. Полудохлый романтик на последнем издыхании хрипел: «Можно, например, махнуть вместе в Питер и где-нибудь там, на одном из старинных пешеходных мостов – пешеходных, конечно, ну разводные нафиг! – под ветрами с Фонтанки…» «Питер хорош в летнюю пору, — надавливая мыском на горло поверженного, нетерпеливо перебивал скептик. — Чё, до июня, что ли, ждать будешь? Забьемся, что к марту на стену полезешь? Не, к середине января». «Или назначить свидание в центре Москвы, провести от Китай-Города по Маросейке и Покровке, мимо Покровских ворот, вдоль по Чистопрудному бульвару. Дойти до Сретенского и свернуть на Мясницкую, запутать след у Усадьбы Барышникова, внезапно свернуть в проулки и выйти аккурат к Грибоедовскому. Который ЗАГС. И вот там…» «Опять двадцать пять, — закатывая глаза, фыркал убивец, — Какова красота – слякоть месить. Вернись к идее в мае. Хотя… Вангую, до мая ты не дотянешь». Да, промозглой зимой в этом городе только выживать. Без понятия, как с погодой и отсутствием солнца справлялись остальные, а их с Ульяной не спасали ни рождественские базары, ни новогодняя иллюминация, ни горячий глинтвейн. Или вот ещё отметённый вариант: набренчать Уле серенаду собственного сочинения. «На акустике. Под окном, как полагается. А Коржа с Тимом в немые свидетели…» «А чё не на бэк-вокал? Где ты и где серенады». Титры. Directed by Robert B. Weide Все-таки иммунитет против розовых соплей у него сформировался еще в детстве – судя по всему, пожизненный. Романтик не имел ни единого шанса на выживание. Поймать подходящий момент, настроение, попутный ветер или действовать в сиюминутном порыве – вот чего просила душа. А подобные желания предполагали отказ от любых сценариев и даже намёков на них. Намёков на намёки. Вот как вчера: стечение обстоятельств, повиновение неясному шепоту интуиции и голосу в голове – и вдруг на руки, ознаменовав конец охоты длиною в осень, пришел не фул-хаус, не стрит, не две пары, а флеш-рояль. А ведь ничего не предвещало. И не случилось бы, не поддайся он порывам. Генеральный прогон сетлиста обещал затянуться до глубокой ночи, и Егор предложил группе сделать часовой перерыв. Вымелся на свежий воздух и внезапно для себя самого двинул не в расположенную у метро кофейню, а ровнехонько в обратном направлении. За годы работы на базе в ту сторону гулять ему не доводилось, а тут ноги сами понесли. Давно стемнело, он пересекал незнакомый сквер, задрав голову к расчерченному черными ветвями небу и наблюдая за вальсом снежинок в желтых пятнах фонарей. Под подошвами приятно похрустывало и поскрипывало, а размышлял он, в общем-то, всё о том же: как, с учетом происходящего с Ульяной, порознь пережить грядущий февраль. Честное слово, Егор пока не понимал, как. Думал предложить ей ехать вместе, но осознал вдруг, что отъезд на целый месяц негативно скажется и на ее учебе, и на ее работе. Что постоянные переезды из города в город, с учетом уже легшей на ее плечи нагрузки, измотают, что дорожный экстрим встанет поперек горла сутки на десятые, и что от отелей в пунктах назначения не стоит ожидать ни устойчивого wi-fi, ни достойного уровня комфорта. В общем, брел он, можно сказать, куда глаза глядят, безуспешно перебирая в голове варианты решения нерешаемой проблемы, как вдруг громом среди ясного неба раздалось: «Егорушка!». Звучало так чётко и громко, будто баб Нюра сидела сейчас на лавочке, только что оставшейся за его спиной. Пораженный, Егор замер на месте, обернулся и растерянно заозирался по сторонам, однако кроме себя самого, истуканом застывшего посреди пустынной площади, никого не обнаружил. И все же, пока он озирался, в поле зрения попала светящаяся в отдалении вывеска ювелирного. Егор несказанно удивился: за минувшую осень он облазил десятки и десятки столичных ювелирных, всякий раз выходя оттуда с пустыми руками, а до одного из ближайших к репбазе почему-то не дошел. Беглый взгляд на часы дал понять, что натикало без пяти минут девять, и всё же он решил испытать удачу. Разумеется, консультант, узрев на пороге клиента за пару минут до закрытия, в бешеный восторг не пришел, о чем сообщила характерная мимика. Но Егор не отреагировал на красноречивый посыл: за время поисков он успел привыкнуть к самым разным взглядам – от заинтересованных, заискивающих и бессовестно хищных до надменных, холодных и откровенно равнодушных. Все зависело от уровня бутика, в который его заносило, а еще от терпения и самомнения этих самых консультантов. Все они довольно быстро просекали, что у них нет того, что посетитель ищет. А дальше линии их поведения разветвлялись. Одни тут же теряли к нему первоначальный интерес, однако любезно отвечали на вопросы, если те возникали. Другие считали, что стелиться перед клиентом – ниже их достоинства, наверняка идентифицируя во взлохмаченном парне, с ног до головы одетом в масс-маркет, элемент, неспособный заплатить за их драгоценные побрякушки. Что ж, им глаз еще тренировать и тренировать. Третьи же, не сходя с места, перевоплощались в торгашей из «Магазина на диване», пытаясь впарить невыразительные бесхарактерные бирюльки или откровенный китч. «Но это же брильянт! Вы только посмотрите, какое чудо! Взгляните на эту изумительную огранку! Помолвочное кольцо должно быть с брильянтом!» Кто сказал? Случались и нестандартные случаи. Однажды девочка-продавец выскочила за ним на улицу с листочком и ручкой и, замявшись, попросила автограф. А получив, вопросила: «А ты что, женишься, да? Да? А на ком? На той девушке из больницы? А я знала! Я смотрела стрим!». Егор тогда пробурчал в ответ нечто вроде: «Найдешь мне цветочек аленькой, расскажу, на ком». Цветочек не нашли. И в каталогах не нашли. И в интернете, к слову, не обнаружилось того самого – аленького – цветочка. Московские курьеры – отдельная группа хмурых личностей, с которой пришлось иметь дело, – небось, уже запомнили его в лицо как покупателя-садиста, которому доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие гонять их по городу впустую. Кажется, они тихо его ненавидели, эти курьеры. Вчерашний консультант относился к тем, кто приветливостью не отличался. Ну, с другой стороны, а с чего бы ему было радоваться? Какой-то на вид чисто гопник в натянутом на глаза капюшоне и заляпанных слякотью берцах впёрся в его святую обитель за две минуты до её закрытия. Коротко кивнул, мрачно обозрел блестевший чистотой «дворец» и, оставляя за собой грязный след, молча двинулся в сторону испускающей неземное сияние закрытой витрины. Месяцы практики научили «гопника» определять нужные витрины безошибочно. С него не спускали глаз. Про себя Егор мельком отметил, как напрягся консультант, осознав, что визитер вовсе не ошибся дверью. В тот момент Егор был уверен: соверши он сейчас одно лишнее движение, например, полезь в карман куртки за телефоном, продавец вдарит по тревожной кнопочке, что наверняка расположена где-то под столешницей у кассы. И тогда следующими гостями в этом роскошном магазине станет наряд ОМОНа. Впрочем, через несколько секунд всё стало совершенно не важно. Потому что там, в царстве бутафорского блеска и переоцененной мишуры, Егор наконец нашел свою «пре-е-елесть». В те мгновения земля прекратила вращение, кто-то изъял из пространства лишние шумы и вымел из черепной коробки абсолютно все мысли. Их с кольцом разделяли лишь прозрачное стекло и кассовый аппарат, но разлучить их уже не мог никто: Егор знал наверняка, что без него отсюда не выйдет. В этом, без преувеличения, произведении искусства, исполненном в минималистичном стиле, не нашлось ни малейшего изъяна: ни щедрых россыпей фианитов, ни дурацких металлических завитушек, которые так любят все до одного ювелиры на свете. Строгое платиновое кольцо идеальной ширины венчал васильковый сапфир безупречного размера, формы, чистоты цвета и прозрачности. Огранка – кушон, закрепка на крапанах. Происхождение камня, вероятнее всего, Шри-Ланка. Не Кашмир, конечно. Говорят, легендарные кашмирские сапфиры стали реликвией, встретить которую теперь можно лишь на аукционах и в частных коллекциях. Он, блядь, стал разбираться в металлах, огранках, закрепках и месторождениях камней. Диалог с консультантом, который всё это время продолжал косить на него недоверчивым глазом, длился не больше минуты. — Семнадцатый? — не сводя пристального взгляда с кольца, уточнил Егор. Уже чувствовал, что семнадцатый, да даже если восемнадцатый, не беда: можно отнести в проверенную мастерскую, там подгонят по размеру. Лишь бы не пятнадцатый. — Да, размер семнадцать, — нехотя отозвался продавец. — Это цейлонский сапфир, так называемый васильковый, изысканный и редкий цвет, полтора карата. Тепловой обработке не подвергался, он в ней, как видите, не нуждается. Можно сказать, уникальный экземпляр. К камню, разумеется, прилагается сертификат. Платина. Цена… Ну, сами понимаете. На соседней витр… — Картой. Ещё через пару минут, игнорируя ошалелый взгляд онемевшего консультанта, Егор молча вытащил бархатную коробочку из плотного брендового пакета, в который ту подрагивающими руками упаковали, с невозмутимым видом запихал её в карман куртки, поблагодарил провожающего скупой улыбкой и вымелся вон. Наверное, в глазах продавца подобные манипуляции выглядели надругательством, если не сюром: стоимость содержимого коробочки была сравнима со стоимостью навороченного компа от одного там яблочного бренда, в то время как стоимость куртёнки не дотягивала до стоимости пары поездок на такси в часы пик. Это тот несчастный ещё не догадывался, где черная коробочка будет храниться в ближайшее время. В самом что ни на есть надежном месте – в клубке черных проводов в черном-черном ящике рабочего стола. Но Егору было фиолетово, кто и что конкретно в тот момент о нем думал: он ликовал. Эту победу он выгрыз в затянувшемся упорном бою. Ульяна Владимировна Чернова. Звучит. За спиной погасла вывеска. В желтых пятнах фонарей медленно кружился снег. То было вчера вечером, а сегодня ночью пробудившаяся интуиция с шепота перешла на ультразвук, призывая перестать витать в облаках и отказаться от среднесрочного планирования. Чем дольше Егор размышлял о том, чем Уле – им обоим – аукнулись его прошлые поступки и грозит аукнуться февраль, тем ядрёнее становился запах неясной, но неотвратимой опасности, которую он чуял сразу печенкой, сердцем и спинным мозгом. Инстинкты резко обострились и требовали немедленных действий. Прямо сейчас совершенно точно он мог одно – дать ей Обещание. И дать его не на словах. Да, оно всё ещё не гарантировало ни ей, ни ему крепких снов, но – в его представлении – могло подарить обоим необходимую уверенность, а вместе с уверенностью и толику успокоения. Светало, новый день неумолимо наставал, и перегруженный мозг сдавался, по порядку выключая органы чувств: зрение, тактильные ощущения, обоняние и наконец слух. Спустя час или два мозг включит их в обратном порядке, вновь запустит хоровод мыслей, замкнет эмоциональные цепи. Неизбежно ускорит ход сердца и утопит под девятым валом переживаний. Всё, на что теперь оставалось надеяться – что она уверует в его намерения. Перестанет жить в смутном ожидании очередного подвоха. И согласится..
.
«Проснулась...» Сигнал, что Уля проснулась, мозг, кажется, подал прежде сигнала о том, что проснулся он сам. Под рукой шевельнулись, и снова, и опять, движение вытянуло из тревожной тяжелой дрёмы, и ладонь, привычно лежащая на её прохладном бедре, соскользнула на спину. Еще пара мгновений – прижалась крепче, носом в грудь. Ресницы вспорхнули, уши уловили долгий вдох, кожу защекотал выдох, а кисть, сонно пройдясь по предплечью, плечу и загривку, замерла в волосах. Не видел своими глазами, но чувствовал – улыбнулась. Подавила зевок. Собственные извилины со скрежетом запускались. Еще минута – ощутил на губах невесомое касание сомкнутых губ, и уголок рта, ослушавшись команды, пополз вверх. Притвориться спящим не вышло. — Доброе утро… Я в душ. «Ничего не меняется…» Так и остался лежать с закрытыми глазами, пытаясь сообразить, что теперь. А теперь – что угодно, как угодно, в любую минуту. Нет, конечно, не в любую, не в этот раз: если Уля плохо спит ночью, то поутру смахивает на коалу-лунатика. Врезается в углы и мебель, спотыкается о пороги, плывет по дому, как призрак, вроде бодрствует, но на самом деле на ходу дремлет. Продолжает досматривать свои сны под струями льющейся на голову воды, с зубной щеткой в руке и над кофе. Вывод о том, что сегодня в реальность она включится в лучшем случае к обеду, напрашивался сам собой. Напряжение в паху донимало, принося ощущения, граничащие с болезненными. Однако желание последовать за Ульяной по пятам и устроить ей сеанс бодрящего секса прямо в душе утонуло в назойливо-беспокойном жужжании совсем иных мыслей. Грудную клетку сковало вековыми льдами многолетнего страха, и Егор решил, что оптимальным вариантом сейчас будет пойти не в ванную, а... Пойти на кухню, включить кофеварку и попробовать собраться. «А вдруг – нет…» Уля ни разу, никогда даже не заикалась, ни единого намека ему не дала. А ночью вон, разрешила себе допущение, что в случае чего сможет вырастить общего ребенка одна. С ума сошла! Не иначе как пытается морально подготовиться к тому, что в один непрекрасный миг его вновь перемкнёт. Или же хотела снять с него ответственность, избавить от ощущения давления… Чего она боится? О чем думает? Как видит их будущее? Неужели до сих пор сомневается в завтрашнем дне? Вопросы, которые он задавал себе ночью, атаковали голову с утроенной силой, а ответ на них звучал всё тот же: подсознательно Уля по-прежнему ждет, что однажды он свалит в закат – вся её неуверенность, скорее всего, отсюда. Егор еще на рассвете взял эту неприятную догадку за основу своей теории, именно она заставила его мысленно перечеркать, скомкать и поджечь в мусорном ведре все свои неутвержденные сценарии. Главное, что подтверждало такие предположения – Улины сны. Если его ночные кошмары прекратились в одночасье, вместе с её возвращением в жизнь, то Улины ровно в тот момент начались, после перекрёстка усугубившись в разы. Честно сказать, порой Егору казалось, что окажись тогда на ее месте он, лишь кошмарами не отделался бы. Если бы нечто подобное на его глазах случилось с ней, его верным спутником по жизни стали бы панические атаки. Однако Уля всё это время держалась относительно стойко. До приступов не доходило: не накатывала средь бела дня сильная тревога, в его присутствии она ни разу не теряла над собой контроль, не задыхалась от нехватки воздуха, не оказывалась в предобморочном состоянии, не жаловалась на головокружение, потерю слуха, зрения, ознобы, жар, холод. Но по ночам… По ночам она возвращалась и возвращалась на тот перекрёсток, и тогда… К сентябрю сны стали ярче, в октябре – ноябре оставили её без сил, с приходом декабря она стала спать спокойнее и крепче, и в какой-то момент Егору начало казаться, что острая фаза миновала. Он ошибся. Способен он положить им конец? Что поможет? Прислушался к звукам квартиры: шум воды прекратился, упала и покатилась баночка, громче обычного хлопнула дверца шкафчика – да, досыпает. Руки подрагивали, концентрация оставляла желать, и в результате только что помолотый кофе оказался не в кофеварке, а на столешнице. Выругавшись, Егор смел последствия собственной рассеянности в ладонь и зарядил новую порцию. Мысли в башке завихрялись в огненный торнадо, наскакивая одна на другую, выпихивая друг друга из-под луча прожектора и выжигая. Пять–десять минут – и всё определится. Что-то подсказывало ему, что если «Мамихлапинатапаю» однажды доведется выходить на сцену СК «Олимпийский», волноваться так он не будет. Наконец замок в ванной щелкнул, и пальцы бессознательно вцепились в край столешницы. Всё правильно. Они заведут ораву детей. Но не сию секунду. Он будет «оставаться» каждую ночь и каждый день, но не сейчас и не в ближайшие пару месяцев, или сколько там должно пройти от обозначения намерений до их регистрации именем закона? Не позволит он никому даже помыслить, что их семья образовалась из-за залёта. А в Улиной голове тем более никогда, ни при каких обстоятельствах не должно возникнуть сомнений или допущения, что она просто не оставила ему выбора. И в голове незабвенной Надежды Александровны тоже. За содержимое собственной головы он ручается, решение принято давно. А ночью не случилось ничего страшного, просто Уля буквально на полметра опередила его на повороте. Еще чуть-чуть – и порядок будет восстановлен. Под ногами, включив свою тарахтелку на полную мощность, путался Корж. Успокаивал... Или жрать просил. Подумалось, что первое вернее: этот удивительный кот предпочитал душевное равновесие своих хозяев набитому сухарями желудку. Да и лишь наполовину пустая миска намекала на то, что никто тут с голодухи не помирает. — Думаешь, нормально пройдет? — еле слышно поинтересовался Егор у Коржа. — Что-то как-то... — Так вкусно пахнет… Почему-то у меня так не пахнет никогда. «Так…» Ульяна материализовалась в дверном проеме. Периферийное зрение подсказало, что стояла она там в кое-как перехваченном поясом черном шелковом халатике. И Егор, пытаясь унять разгорающуюся агонию, ухмыльнулся в пустоту. Эта картина напомнила о ситуации почти полуторагодовой давности, вот разве что местами они поменялись: теперь она из душа, а он замер у кофеварки. Сердце херачило так, словно его хозяин передознулся адреналином. А Улин голос звучал хрипловато и ровно – всё указывало на то, что его ставка на зеро сыграла. Время в душе его женщина провела, досматривая сон. С закрытыми глазами. Тем лучше, определённо. — Свежий помол, вот и весь секрет, — «А кое-кто ленивая жопка – с зернами возиться не хочет» — Доброе утро. Попытка дать собственному голосу улыбки с треском провалилась. Подумалось о том, что пора заканчивать эту пытку. Если повезет, больше в жизни через подобное ему проходить не доведётся. И если не повезет, не доведётся тоже. Короче, в любом случае этот момент не повторится. По-хорошему бы попробовать им насладиться, однако на деле оказалось, что наслаждаться секундами, решающими твою дальнейшую судьбу, довольно проблематично. — Уль, слушай, насчет… М-м-м… Насчет… «Да соберись!» — Нет, давай сначала я, — приблизившись на тихих лапах, Ульяна обняла со спины и уткнулась носом в плечо, а ладони легли на грудь. — Не подумай, я не собиралась на тебя давить или… Просто… Во мне словно что-то включилось, и я теперь не могу взять это и выключить. Оно там включилось… Внутри, Егор… И жужжит, и ноет, и… Почему у тебя так сердце шарашит? Ты нормально себя чувствуешь? «Потому что “включилось и ноет”…» Не удержавшись, Егор опустил взгляд на её кисть. Сидело как влитое. Идеально. Изумительно оттеняя фарфоровую кожу. Цвета её глаз… Точь-в-точь. — Я и не думал, не переживай. Но… — не вытерпев, развернулся к ней и тут же захлебнулся во встревоженном взгляде. Руки сами сомкнулись вокруг ее талии, и где-то на границе сознания мелькнуло, что халат держится на честном слове. Вот не до «честного слова» ему в ближайшие пару минут, ей-богу. — Но мне кажется, перед тем, как делать такой ответственный шаг, нам стоит кое-что друг другу пообещать. «Мне уж точно необходимо тебе пообещать» Уля усмехнулась с той невинностью, с какой лишь она и умеет, однако в озерах её лазурно-васильковых читалось, что прямо сейчас она пытается найти ответ на его лице. И не может. — Ну, по крайней мере, ты обещал рассказать мне, что там у тебя за дела, которые нужно провернуть. Я помню, — в замешательстве вглядываясь в глаза, тихо пробормотала она. Наклонив голову, Егор думал о том, какого вообще черта он так волнуется? Ведь там, в ее глазах, больше года написано абсолютно всё, что ему требуется понимать. Сколько раз она говорила о любви, убедив его в том, что нужен. А он... Он совершенно точно уверен в том, что делает. Уверен! Он хочет всю жизнь просыпаться с ней и засыпать, хочет вновь и вновь становиться причиной ее счастливых улыбок и смеха. Он знает наверняка, что сам будет счастлив лишь рядом с ней. Что сорвал джекпот, что другой ему не надо. И что же? Что же тогда может вдруг пойти не так? Почему так сложно заставить себя успокоиться и найти те слова? — Есть такое, — ухмыльнулся Егор, отчетливо улавливая напряжение в каждом ее вдохе. — Вообще, прямо сейчас я активно этими делами занят. — Да? — удивлённо вскинула Уля брови. — Интересно… «Даже не представляешь, насколько…» Её собственный замок рук разомкнулся за его спиной, и ладошки, переместившись на торс, плавно заскользили по футболке вверх, к плечам. Но до плеч так и не добрались – замерли на груди. Как и её взгляд, вовсе не на него теперь направленный. Хотел врасплох застать? Что ж… Секунда – и у кого-то дрогнули коленки. А у кого-то сердце рухнуло, покинуло тело через пятки, пробило девять этажей, твердь земную и устремилось прямо к пылающему ядру планеты. Которая совершенно точно только что перестала вертеться и грозилась развалиться на части по линии экватора, параллелям и меридианам. — Но ведь еще не Новый год… Голос Улин мгновенно сел, а взор по-прежнему был прикован к правому безымянному. Егор покачал головой, язык словно к нёбу приклеился, наотрез отказываясь ему повиноваться. А мозг забыл, что он вообще-то целый человеческий мозг, а вовсе не обезьяний или дельфиний. Содержимое черепной коробки превратилось в желе, извилины заклинило, как только что заклинило земную ось. — Точно, — усмехнулся Егор. — Новогодний подарок... Он под ёлочкой. Поражался собственным ощущениям. Чувствовал себя не взрослым, видавшим жизнь мужиком, а не нюхавшим пороха, неспособным связать двух слов мальчишкой. Так чувствовал, будто прямо сейчас на ракете отправляется в неизведанный космос. И не факт, что вернется назад. Десять. Девять. Восемь. Семь… — Егор, оно… Восхитительное… Оно… — в Улиных глазах отражалось искреннее изумление, даже потрясение, будто кольца именно на этом пальце она не ожидала увидеть никогда. Шок такой глубины не сыграть, даже если очень постараешься, и впрямь только заметила подмену и теперь беспомощно хватала ртом воздух. У неё есть чем-то похожее: серебряное, вроде как с топазом, а может, просто с голубой стекляшкой. Только носит она его на правом среднем. Сейчас то колечко под его подушкой. Снять его ночью, не разбудив Ульяну, оказалось куда сложнее, чем надеть другое. — Как ты?.. Когда ты успел?.. «Главное, успел… Кажется…» …Четыре. Три. Два… — Знаешь, Уль… — глубже вздохнув, притянул ее к себе, уткнулся носом в макушку и прикрыл глаза. Пуск. — Раньше я не разрешал себе витать в облаках. Не разрешал мечтать о семье. Зачем? Семья была для меня чем-то недосягаемым. А теперь… Теперь все свои смыслы я вижу в твоих глазах. Моё несбыточное ты делаешь явью. Каждый день, каждый. И теперь я мечтаю. Свободно, потому что знаю, что возможно всё, если ты будешь рядом. Я хочу, чтобы впереди были еще десятки тысяч таких дней вместе… Сам хочу исполнять твои мечты. Я тебя не отпущу, никому не отдам. И думать не смей. «Ты – моя» С закрытыми глазами давалось будто бы легче. Уля замерла в руках, кажется, жмурилась в футболку, сердце стучало прямо в высохшем горле, а воздух вокруг искрил грозовыми разрядами. Замкнуло в мозгу, исчезли звуки, чувство времени и ощущение тела в пространстве. Вдох. Вы-ы-ы… Вдох. Земля в иллюминаторе… Нужно каким-то образом продолжать, мысль пока не завершена. Хотя, без всяких сомнений, Ульяна суть уже уловила. — Как ты там однажды говорила? Помнишь? Ты сказала: «Мне будет семьдесят, а тебе семьдесят шесть, ты выйдешь из подъезда, пощуришься на летнее солнце…». Ты рисовала картину, но не закончила. Давай тогда попробую я, — это «кино» он видел сейчас так ярко и ясно, будто наяву. Возможно, потому, что до сих пор не услышал от Ули возражений: не издавая ни звука, она застыла в руках изваянием. — Однажды тебе будет семьдесят шесть, а мне восемьдесят два, я выйду из подъезда, пощурюсь на весеннее солнце, крякну, схвачусь за поясницу, присяду около тебя на лавочку, поверну голову и задребезжу: «Знаешь, милая, давно думал тебе сказать… Вот, надумал. Слушай. Ты подарила мне смысл жизни. Каждый день из пятидесяти лет рядом с тобой я любил, чувствовал себя нужным и был счастлив. В общем… Мне кажется, это стоит отметить. Приглашаю тебя тряхнуть костями в пансионате. Только не бухти. Покутим на золотую свадьбу». — Золотую? — рвано вдохнув, сипло выдохнула Уля в грудь. Голос с потрохами выдавал её оторопь. — Свадьбу?.. «Ну да… Пятьдесят – золотая же?..» — Угу, — пробормотал Егор, едва справляясь с собственным оцепенением. — Давай распишемся? А после заведём ораву детей. «Табор…» Мог он представить себе подобную картину в прошлом беспечном мае? В недоверчивом июне? Согревающем июле или ревнивом, принёсшим прозрение августе? Безысходном, затянутом беспросветной мглой октябре?.. А теперь сердце лупит на запредельных оборотах, страшась её отказа. «Не может быть отказа… Она согласится» — Очень похоже на… предложение… — пролепетала Ульяна еле слышно. Звучало так, будто она изо всех сил старалась, но пока не могла поверить своим ушам. Не шибко уверенно. Но совершенно точно ошеломленно. — Надеюсь, что заманчивое… — выдавил он из себя. — Руки и сердца... — «Которое остановится, пока ты будешь решать…» — Или в обратном порядке. Как тебе больше нравится... — Егор… Ты ведь не ночью… за кольцом метнулся? — слегка отстраняясь, вскидывая голову и в смятении заглядывая в глаза, с надеждой спросила Ульяна. А он подумал, что Москва, конечно, никогда не спит, но не настолько никогда. А еще – что, черт возьми, прав оказался, решив не тянуть более ни дня, ни часа, ни минуты. Уле нельзя было оставлять ни одной лазейки. Ни единой возможности заподозрить, что это она «надавила». — Ты ведь находился рядом. Получается, ты… «Точно. Получается. Молодец» — Корж свидетель, — нервно фыркнув, Егор коснулся губами прохладного лба. — Он стерёг выход. Что правда. Поднимаясь под утро до рабочего стола, Егор заметил Коржа в коридоре: свернувшись калачиком на коврике перед входной дверью, кот сладко сопел, чем, собственно, и привлек к себе внимание. Не то чтобы это излюбленное место сна хвостатого. С Улиных губ сорвался прерывистый вздох, очень похожий на вздох облегчения. А вот он в ожидании ответа напрочь забыл, как дышать. Вообще забыл, кто он, что он и почему. И только разгорающиеся искорки в любимых глазах сообщали, что время не остановилось, что жизнь продолжается и что каждую секунду что-то в ней неумолимо меняется. А ещё – что он не услышит «нет». В камушке на ее кольце тоже можно заметить искорки. Это какой-то особенный камушек. Рождённый расплавленной гранитной магмой, баюканный горной цейлонской рекой, добытый и обласканный натруженными руками человека и устремившийся в Москву только за тем, чтобы составить неповторимый дуэт с её бездонными озерами. — Тогда пусть Корж засвидетельствует, что я согласна, — поднимаясь на цыпочки, обвивая руками шею и всё шире и лучезарнее улыбаясь, прошептала Ульяна в губы. — И на ораву, и на пансионат. Обещаю не бухтеть. «Согласна… Она сказала, что согласна… Согласна. Выдыхай, Чернов… Вы-ды-хай…» Пока не выдыхалось. Не вдыхалось. Не моргалось. Со скрипом осознавалось. Но чувство эйфории уже накрывало, разгораясь внутри в неукротимое, сжирающее остатки сознания пламя… Она – согласна! Жизнь вместе прожить! Наступающий год они снова встретят в новом статусе. Если продолжить двигаться вперед такими темпами, то к следующему Новому году в их маленькой семье прибудет. У него – у них! – может появиться сын. Или дочь. Почему нет? Ночью его невеста уверенно заявляла, что ее не пугают трудности. А вдруг сразу двойня? А если тройня?.. Чокнуться можно… Уже в процессе. Не успокоиться. Датчики напряжения зашкаливали. Сотни, если не тысячи нервных клеток за минувшую ночь и утро пали в жестоком бою, и всё его существо требовало разрядки в чистый ноль. Немедленно. Кофе отменяется. — Твоя мама будет в полном восторге… — поддевая пальцем поясок халатика, хрипло пробормотал Егор. Наверное, выражение его лица к этому моменту стало глуповатым: вряд ли осмысленная улыбка растягивалась от уха до уха, чувство торжества и необъятного счастья захлёстывало, топя с головой. Он упивался медленным осознанием, готовый вот-вот захлебнуться в экстазе. Ощущение невозможной лёгкости и высокого полёта, ликование – вся невообразимая еще часом ранее гамма эмоций совершенно точно проступала сейчас на его физиономии. — Ой, да ну её. Забыли поинтересоваться, — запустив горячие ладошки под футболку и подавшись вперёд всем телом, хмыкнула Уля. Этой пасмурной зимой их городу не нужны солнце и луна – оказывается, Ульяна способна в одиночку осветить собой целый мегаполис. Уже в процессе. И всё это – её свет, тепло, а порой и жар, её нежность, любовь, забота и ласка, вся необъятная масса её достоинств, её мысли, мечты, желания и переживания, её время, вера, лучистые глаза и бережные, дарящие успокоение руки, невесомые касания, нетерпеливые пальцы, её сердце, её дети – ему! Ему… Шёлковые губы обещали рай в радости и печали, богатстве и бедности, болезни и здравии, в разлуке и слиянии. Обещали рай сию секунду, до конца дней. И после. Они уже где-то на полпути. — И фамилию поменяешь?.. — Конечно! «Конечно»… И чего он переживал?