***
Если остаться в лесу, не сходить с главной тропы, то можно пройти ещё так километров тридцать точно. Очевидно, что раньше тут работала группа дровосеков. Тропа осталась, просто поросла кустами с ягодами, невысокой травой, ибо дом был покинут не так давно. Чтобы добраться до её нынешнего места жительства, нужно было пройти километров семь по лесу. Эту тропу Оля расчищала, катаясь на снегоходе «Буран». Однажды летом она гуляла по лесу и наткнулась на дом. Двухэтажный, с мансардной крышей, с симпатичным крыльцом. В этом месте уже никто не жил, но тут была небольшая баня, обустроенный санузел, каменная печка, хорошая кухня, обустроенная гостиная и спальня на четырнадцать человек. Очевидно, это место было покинуто, но всё осталось в хорошем виде. Дом был подготовлен к зимним условиям, ещё работала система аудит-отопления. Вокруг был невероятно красивый лес. Когда Оля вошла в дом, температура была едва-едва теплее, чем на улице, но лишь для того, чтобы вода в трубах не замёрзла. Около дома она нашла дровяник, полный дров. Его по бокам оплетали лозы девичьего винограда. В тех застыли сосульки. Место было невероятно красивое. Оля обошла дом, и он ей приглянулся. Идеальное место для того, чтобы тут жить и не быть найденной. За лето и осень она перетащила сюда часть необходимых ей вещей, о которых Олег не знал почти, а потому все и подумали, что Оля исчезла, не прихватив с собой ничего. То, что Оля устроила всем сильную нервную встряску, её не волновало. В этом месте плохо работала связь, а ещё лучше было то, что дом этот не было видно на карте в Интернете. Для всемирной сети этот дом был сравнён с болотами, что повсюду находились здесь. Она прошлась по дому, не снимая с себя мужской куртки. Ярко-красная куртка с катафотами, чёрными вставкми. Мужская, тёплая куртка. Для мужских ботинок пришлось приложить усилия, чтобы создать слепки, удобные для ног. Когда дом отогреется полностью, она сможет их снять. Для того, чтобы о её направлении никто не догадался, она срубила дерево по дороге к дому, чтобы другие не могли до неё добраться. Ещё давным давно. Навалила кучу мусора, а за время её прибывания в психушке, место стало таким, как будто всё так и было. И теперь она была в своём углу, села в кресло и взяла в руки книгу, после того, как дом был подготовлен к жилью окончательно. Разогретая печь, каша, поставленная вариться. Оля устала, и случай с собакой мешал ей читать. — Я бы никогда такого не сделала, — сказала она самой себе и пожалела, что не взяла с собой Латука. В доме было холодно и одиноко, а так её душу успокаивали бы не голоса из далёкого телевидения, и не безликие слова радио, а родной стук когтей Латука по полу, звук бьющего по полу хвоста и ласковое тявканье щенка. Книга казалась ей скучной, а в этом Богом забытом месте, мир сходился на ней одном, рассматривал её как под лупой. По дороге она не видела засыпанной снегом собаки. Кровавых проявлений на снегу. Всё уже замёрзло, и труп собаки превратился в тот же лёд. Оля прикрыла глаза, вспомнив невольно жуткий хруст костей, как глаза собаки стали жалостливыми. Оля не хотела её убивать, она боялась. Олю удивило и напугало саму всё это, но она и виду не подала, что ей страшно и плохо от этого. Нет, ещё как подала… Она убила собаку и поспешила уйти, неужели этого недостаточно? Но какую силу может дать страх человеку, если он способен сделать невозможное, когда боится… Оля выбросила книгу в угол, ощутила испарину на спине, стянула с себя куртку и стала расхаживать по дому, взволнованная, трепещущая, как языки пламени за заслонкой, живая. И весь мир с его невзгодами, собрался у неё в груди, болезненно шипел и скрипел там. — Я ведь живая… Живая! — успокаивала Оля себя, щипала за руки, царапала их до крови, не жалея. Кричала от боли и плакала от счастья, что умеет чувствовать боль. Из рук на штанины текла кровь тонкими и ленивыми ручейками. Некоторые капли падали на пол. Оля смотрела на руки минут десять, шипела от боли, а потом побежала мыть раны. Когда Оля открыла кран, в нём что-то заскрипело, кран задёргался, как живой, издавая те же неприятные звуки, Оля даже попятилась назад, а потом выплюнул брызг воды, и из его отверстия потекла вода, неровно и рвано. Оля подставила руки и заорала от боли по-страшному. На исцарапанные запястья, сочащиеся горячей кровью полилась ледяная вода. В какой-то момент Оле показалось, что она чувствует кусочки льда в ней, нет, вода просто была ледяной и неприятной. Она выравнивалась и била по коже, кровь капала в чашу раковины, вода разбавляла её, и теперь кровь не выглядела так жутко. Оля увидела, что кое-где нежная кожа порвалась вовсе, воду выключать не стала, покрутила вентиль с красным кружочком, чтобы вода постепенно нагрелась. Оля заметила в зеркале бледность своего лица, губы её посинели, а руки покраснели и побелели. Она спешно направилась на кухню, стала искать жгуты и бинты, закончив с лечением себя, она села на кресло и тихо и хрипло застонала, прикрыв глаза. Боль не отпускала её. Руки пульсировали после ледяной воды и использования жгутов, казалось, будто тысячи игл впиваются в руки каждую секунду. Оля спустилась вниз, дрожащими руками убрала заслонку и достала ухватом горшочек и поставила его на стол. Для этого нужны были силы, у Оли их не намечалось. Каша едва не отправилась на свидание с полом от телесной слабости и усталости. Во всё тело будто положили вату. Каша ароматно и вкусно пахла. Готовка в печке занимала больше времени, но была более необычной, чем готовка на плите. Камень печи нагрелся, и по дому распространилось тепло. Оля положила себе немного каши, пуская слюни уже в горшок, а потом стала есть. Ей вспомнился Олег Сергеевич, как Оля кормила его и плакала. Сейчас было хуже. Сейчас она одна, и лишь деревья за окном и ветер, и сумерки слышат её крики от боли. Руки потеряли всякую чувствительность, Оля сняла жгуты и проверила: идет ли кровь. — Вампир прав, меня нельзя показывать людям, — тихо сказала она самой себе, когда каша была съедена. Посуду она вымыла, выпила стакан сладкого и горячего чая. По всему домику висели венички различных засушенных трав, которые Оля хорошо знала. Чай получился вкусным, согревающим, успокаивающим. Оля прочла ещё несколько страниц книги и уснула в кресле. Ночью ей снились кошмары, приходилось вставать и включать везде свет. Лампочка в туалете перегорела. А в постель было лень идти, ибо дом ещё не весь прогрелся, и постель будет холодной. А когда человек мёрзнет, кошмары беспокоят его всё больше и чаще. Ей снилось, что не собака пострадала, а она сама. Что именно в этом кресле её убили точно так же: наткнули на ухват. Как оказалось, дом в лесу, в темноте не имеет никакого освещения, в нём кромешная темнота, за исключением тёмно-фиолетовых бликов за полу, которые двигались. Оля включила свет, подошла к окну, увидела в нём своё перепуганное отражение, капельки пота на лбу. Ветер свистел и шумел за окнами, бил по стёклам. Вокруг было страшно пусто и невероятно одиноко. Оля чувствовала, что хочет сойти с ума, или она уже сошла с ума. Тысячу раз она спросила себя, зачем пришла в этот дом, тысячу раз пожалела, что этот дом не видно на карте и что здесь нет связи. Она упала на кресло и расплакалась, ощущая себя беспомощной. Пришлось включить телевизор и какое-то время смотреть его, включить радио и электрический чайник. Включать всё это, чтобы дом жил. На следующий день Оля вышла из дома со своими вещами и осмотрелась. Как прекрасен был лес, и какой ужас он вызывал теперь. Невероятно чёрный ночью, невероятно белый днём. Она оглянулась, взвалила вещи на «Буран», ещё раз всё проверила, завела снегоход, села на него. Дом неожиданно вспыхнул. Из окон кухни стал валить дым, а потом огонь. Оля быстро тронулась и поехала вперёд, сердце её бешено билось в груди. А выйди она из дома на пять минут позже. Пламя быстро съедало дом, он трещал громко, шипел, взорвалась микроволновка, вместе с ней фасадная стена. Из окна вылетели со звоном стёкла. Оля ехала не оборачивалась, выехала к дому, остановилась тяжело дыша от ужаса и страха. Её колотило, руками она вцепилась в рукоятки снегохода и не могла слезть, стоя около ворот своего дома. Из дома вышел Макс, сонный, в спортивных вещах, он хотел совершить пробежку, но застыл перед калиткой, глядя на Олю: — Надо же, не до конца проснулся, — сказал он себе, подошёл к Оле, потрогал её. — Настоящая вроде бы. Ты откуда? Мы тебя все потеряли, в курсе? Оля ничего не ответила, губы её тряслись, глаза выкатились орбит как у висельника. Из дома вышел Саша, увидев их: — Ну что же ты не помогаешь ей? — сказал он, аккуратно разжал пальцы Оли, один за другим, потом они вместе с Максом сняли её и все её вещи: — Кто-то говорил, что она ничего не брала с собой, — проговорил Саша, осматривая её багаж. — Что стряслось, Оля? Куда ты пропала? — их вопросы терроризировали Олю, она не могла идти. — Срочно звони Олегу, говори, что мы нашли её, — сказал Максим, унося Олю в дом. Она сложилась в комочек на его руках, казалась пушинкой из-за напряжения в мышцах. — Ты дома, Оля, всё хорошо, — Макс внёс её в дом, и вся толпа посыпалась на лестницу, загораживая ему проход: — Где ты нашёл её? - Где? - Как? — Она сама пришла? — сыпались вопросы. — Разойдитесь все, — рявкнул Максим. — Нашли, где толпиться. Лестница сейчас под вами навернётся. Он растолкал всех локтями, толпа рассыпалась по гостиной, кто-то вышел на улицу. Олю уложили на диван, увидевший её Дима, погладил её по голове: — Привет, — сказал он ей мягко. Оля кивнула, глядя на него. Глаза у неё слезились. — Не уходи так больше, хорошо? Она вновь послушно кивнула, закрыла глаза, перебралась поближе, примостив голову на его ногах, и уснула.Глава 44. Внутренний фюрер.
17 марта 2016 г. в 09:15
Собрание продолжалось до трёх часов ночи, без двадцати час, количество людей уменьшилось — сошлись на том, что встретятся они на этом же месте, когда станет светло. Оставшиеся прошли в дом. Саша сварил большую кастрюлю чая, Олег Сергеевич и ещё некоторые соорудили бутерброды, нарезали фрукты, Влад и Макс вынесли коробки печенья. Теперь гостиная комната напоминала пристанище для тех, кто потерпел крушение в зимнюю бурю. Лица у всех были угрюмыми:
— Почему мы не нашли её? — тихо спросил себя Олег Сергеевич, делая ещё бутербродов, первая партия разлетелась на ура, и нужно было сделать ещё.
— В лесу холодно, наверное, — отметила неуверенным и поникшим голосом Вероника, укутавшись в клетчатый флисовый плед, он же любимый плед Оли.
— Нам всем необходимо отдохнуть, а завтра продолжить поиски, — спокойно сказал Максим.
Он был бледен, но радовался внутри тому, что собак оставили ночевать в холле. Шмультинберг растянулся в лестничном пролёте между первым и вторым этажами. Его косматая морда слегка искривилась от касания с полом, пёс спал и храпел, как и Кайсар.
— Как же отдохнёшь с такими тягостными мыслями? — спросил Паша.
— Подумать о чём-нибудь другом, — задумчиво ответил Валерий Михайлович, сидящий в кресле Оли. Этот человек был прекрасным гостем, но при этом ощущение создавалось, словно он здесь хозяин. Хотя помещение и интерьер не подходили к его характеру и лицу. Валерий Михайлович был женат, имел двух очаровательных дочерей и одного сына, которого воспитывал именно Валерий Михайлович. И сын вырос замечательным парнем, а после уехал учиться в другой город. Это было единственной причиной, почему симпатичного Святослава не оказалось рядом. Он был помладше Олега Сергеевича, но это не мешало быть ему лучше.
— Я не могу думать ни о чём другом, — вставил резким и напряжённым голосом Паша, возглас больше походил на вопль, взвизгнувший под потолком.
Дима читал спортивную газету, сидя на углу дивана. Новость о том, что Оля сбежала, не удивила качка ни капли. Поэтому все подозрения упали на Диму. Он сидел, будучи беспокойным, руки его дрожали. Валерий Михайлович оценил взглядом нескольких парней, сидящих здесь, больше всех внимание Валерия Михайловича привлёк Дима.
— Ты можешь думать о чём-нибудь другом, — сказал Валерий Михайлович твёрдым голосом, чётко расставляющим интонации, глядя на Пашу. Руки, с проступившими под кожей венами, дрожали. — Просто не хочешь. Тебе хочется выглядеть жалким, чтобы на тебя смотрели, поэтому ты так привлекаешь внимание. Этикет горя у людей отвратительный. Взгляни на этого молодого человека. У него горе, вот это я понимаю, а не твои наигранности. Люблю театр, но не сейчас.
Дима читал дальше, не отрывая взгляда. Видимо, чтение его успокоило, отвлекло, и теперь он просто сидел в кресле, читая газету о спорте, даже слегка начал улыбаться. «Видимо, нашёл статью о бодибилдинге», — подумал Олег Сергеевич, глядя на него. «Бессердечный сухарь, как можно любить такого?» — он посмотрел на Валерия Михайловича, они встретились взглядом:
— Как самочувствие? — спросил Валерий Михайлович и расправил мощные плечи. Руки его, смуглые, с красивыми пальцами, с едва отошедшими мозолями после дачного сезона, лежали на подлокотниках.
— Всё так же, — тихо ответил историк, покачав головой.
— Я понимаю твои чувства, ты в смятении. С этим состоянием не стоит мириться, лучше примириться с тем, что я тебе сказал. Принять это и усвоить, чем раньше, тем лучше. Я никогда не желал тебе зла, Олег, и помог бы раньше, если не твой отец. Однажды он пришёл ко мне, не зная, как воспитывать тебя, сидел, будучи растерянным. Я рассказал ему тогда, что вижу в тебе, какие перспективы тебя ждут. Мои слова вдохновили Сергея, он слушал, внимая каждому моему слову, но так ничего и не понял. Я хотел вырастить из тебя личность, а не ходячий кошелёк. Поверь, ты бы вырос счастливым и без денег, если мы чаще разговаривали, ты не потерял бы свою сестру.
— Откуда вы знаете? — историк ощущал себя раздавленным.
Он вспомнил себя в детстве. Однажды Валерий Михайлович соорудил качели для своей беременной жены. И первым позвал их опробовать Олега. Он был маленьким, их участок ещё достраивали, Олег попросил маму пойти вместе с ним и опробовать качели тоже.
Когда они пришли, и Олег уже хотел прыгнуть на качели, Валерий Михайлович сказал:
— Сначала маме, она девочка.
Олег Сергеевич удивился, ибо многое сначала доставалось ему первым. А тут Валерий Михайлович вдруг его остановил. И целых пять минут, кажущихся ему вечными, он смотрел, как качается на качелях его мама и радуется. Было сначала досадно, что качается и радуется мама, а не он. Когда мама сошла с качелей, его снова не пустили, сказав:
— А как же спросить маму, понравились ли ей качели?
— Мама, а тебе понравились качели? — спешно проговорил мальчик, постоянно поглядывая на качели. На дощечки, прогретые солнцем, на звенящие цепочки и свежевыкрашенные балки в разные цвета и напоминающие собой разноцветный леденец.
— Очень, мой хороший, — Анна подошла к Валерию Михаловичу. А Олегу наконец-то разрешили сесть. Домашний аттракцион удался, всё было прекрасно. Олег высоко подлетал и радостно вскрикивал, свободной рукой он пытался отхватить лучик солнца. День был солнечный и тёплый, трава приятно пахла, вокруг всё цвело. Разве не прекрасно?
Когда Олег слез с качелей, то увидел, что под ним раздавленная косиножка (сенокосец). Радость увеличилась в два раза, ибо Олег страдал арахнофобией, какой страдает и по сей день. Мальчик восторженно ткнул пальцем на качель и сказал маме:
— Смотри, я убил паука!
— Ну, приятель, теперь тебе будет не везти пять лет! — покачал головой Валерий Михайлович.
— Что вы говорите, Валерий Михайлович, он же мальчик, — спешно поправила его Анна.
— Он не мальчик, Анна. Он уже мужчина и должен нести ответственность за свои поступки. Потому что мальчики пауков не убивают, да?
— Да! — радостно воскликнул Олег. — А почему же не убивают?
— Ваш ребёнок сам ответил, что он мужчина. И лучше с ним в этом не спорить. А теперь, Олег, запомни, что пауки — это такие живые существа, как и мы с тобой, да?
— Почему он тоже живой?
— Ну-ка, дай ладошку, — Валерий Михайлович сел на корточки и обнял мальчика за плечо. Олег не ощутил грузного веса наставника на плече. Лишь руку, сильную и крепкую руку, которую он всегда пожимал при встрече и прощании. Валерий Михайлович ущипнул мальчика за кожу.
— Ай! — сказал Олег.
— А мне сделай так, — попросил Валерий Михайлович, и мальчик сделал, да побольнее. - Ауч! — Валерий Михайлович отдёрнул руку, стал дуть на больное место. Олег даже не понял, что мужчина шутит, и рассмеялся от удовольствия. — Мне тоже больно. И паучку тоже больно. Смотри, Олег, у тебя есть мама и папа. Да?
— Угу, — кивнул мальчик.
— И у паука есть жена и детки, а кто к ним вернётся после смерти? Никто. Они будут волноваться и переживать, что их родной паучок исчез. Как и ты, верно?
— Да, — Олег кивнул.
— И ещё, Олег, запомни, что пауков убивать нельзя. Это очень плохая примета. Лучше дай ему проползти рядом, вот и всё. Понял?
— Да, Валерий Михайлович, — Олег кивнул, дыхание у него перехватило. Он стал убийцей, подошёл к качелям, аккуратно соскрёб паучка, положил в ладошку, морщась и спеша, попросил Валерия Михайловича похоронить насекомое где-нибудь.
— Давай вот тут, на клумбе, — мужчина помог ему. Они посидели минуту около места, где был похоронен паучок, и Валерий Михайлович заметил слёзы в уголках глаз мальчика. Он подошёл и обнял Олега, прижал к себе, потрепал по волосам.
Олег Сергеевич почувствовал себя тем пауком. Он поморщился вновь и встряхнул руками, когда вспомнил, что нёс паучка до места погребения.
— Вспомнил себя в детстве? — поинтересовался Валерий Михайлович.
— Да, вспомнил, — Олег кивнул и потёр сухие руки.
— И неужели там я сказал тебе что-то плохое или не дельное? — снова спросил Валерий Михайлович.
— Всё было так, но оно почти не пригодилось.
— Понимаю, эгоизм отца в крови сильнее въелся. Мужчина не должен быть эгоистом, такой принцип жизни пропагандируют страны, где верой является мусульманство или ислам. Знаешь, у них есть такая поговорка, которую они внушают своим женщинами. Дурацкая поговорка, на мой взгляд: «Первыми пьют верблюды, потому что у них нет рук. Вторыми пьют мужчины, потому что у них нет терпения, последними пьют воду женщины». Это скотство. Я считаю так, что сначала пьют женщины, потом пьют животные, потому что они слабые и зависят от нас. Потом уже мужчины. Если не развивать в себе терпения, не развивать в себе мужских качеств, можно всю жизнь пробыть дерьмом.
— Сколько можно его воспитывать? — спросил Максим. — Он уже не маленький, и сам знает, что ему лучше.
— Если знал, был бы счастливым, — ответил Валерий Михайлович.
— Не все должны жить так, как того хотите вы.
— Послушай, парень, я совершил ошибку. Олег мне как второй сын, даже как мой первенец. В него я вкладывал всё, что знал сам, когда мы виделись и общались. Но мои старания обходили его стороной из-за влияния его отца.
— Значит, вы не сильно-то хотели его изменить.
— Я хотел, но приложил для этого недостаточно усилий, — выдохнул тяжело Валерий Михайлович.
После этих слов возникла тишина, кто-то уже уснул. Олег Сергеевич не мог найти себе места. Открыл окно на несколько минут, чтобы проветрить комнату. Валерий Михайлович уснул в кресле, вытянув ноги.
— Эй, не слушай ты его, он специально здесь, чтобы тебе насолить, — сказал Максим, когда они стояли на улице.
— Он прав… — покачал головой Олег.
— Сейчас тебя сломили, а он воспользовался этим, — начал Макс, пытаясь удержать историка. — И решил сломить тебя ещё больше. Ты ведь нормальный, я знаю это.
— Послушай, мы не виделись долгое время, и ты мало что знаешь обо мне, моей работе, о моём бизнесе, о его создании. По сути ты не знаешь ничего. В моих руках куча ниточек, имеющих названия «связи», «инвесторы», «спонсоры» и т.д. Ты даже представить не можешь себе, сколько я зарабатываю в месяц.
— И сколько же?
— После того, как я скажу тебе это, ты запишешься в отряды Робин Гуда и пойдёшь меня грабить.
— Ладно, так и быть, не отвечай. Прав-то он почему, ты мне ответь, — попросил Максим. На улице стало теплее, на них с мутного, чёрно-красного неба, посыпались снежинки.
— Он хотел мне дать возможность жить как личности. А не быть тем, кто я есть сейчас… — Олег покачал головой. — Мне придётся многое менять, и может быть, тогда я найду Олю.
— Мы найдём её раньше.
— Ты не понимаешь, Макс. Найти человека значит найти его душу.
— Ой, я в этих философо-софистских разговорах не участвую, — ответил Максим. — Пойдём лучше спать.
— Нет. Я поехал по делам. Присмотри за ними всеми. Я вернусь через пару дней.