⟣┈┈┈┈┈┉┉⊏•⊐┉┉┈┈┈┈┈⟢
Я прозрел.
Придёт дьявол, лишь солнце в тень зайдёт.
Я прозрел.
Придёт дьявол, лишь солнце в тень зайдёт.
Devil’s Gonna Come — Raphael Lake
⟣┈┈┈┈┈┉┉⊏•⊐┉┉┈┈┈┈┈⟢
Дом у Хэкеттов — настоящая загадка. Здесь продавали раньше алкоголь, который продавать было запрещено — вот и всё, что знал Бобби. Он поморщился, пытаясь вспомнить, как это называлось. В горячечном мозгу всё казалось зыбким, всё забывалось. Бал… бег… бут… точно, бутлегеры. Да. Хэкетты были бутлегерами. Хотя почему были? Да и сейчас, наверно, продают старый качественный алко тем, кто о них знает — в ледяном погребе стоят стеллажи с бутылками, сверху на них капает вода со скалистого потолка пещеры. Это, если честно, только они дома так называют — погреб. На самом деле, это здоровенный каменный мешок с достаточно глубоким водоёмом, над которым раньше зияла яма, пока Джедидайя не заколотил её досками. При мысли о воде — о таком большом количестве воды — у Бобби по спине пробежали мурашки. Он хотел пить, горло распухло и язык казался тяжёлым, ворочать им было невыносимо — даже дышать, и то трудно. Бобби не знал, что превращаться в оборотня так противно. Тело болело так, словно его сильно поколотили. Язык стукался о нёбо, слюна была вязкой. Он бы отдал если не всё, то многое за стакан воды, любой воды: можно не самой чистой, не самой свежей или даже противно-тёплой, какую Бобби ненавидит. Сейчас, прикрыв глаза, он представлял, как пьёт. Как гладкая — и в идеале прохладная — струя воды бежит по горлу, обволакивает воспалённые стенки и смачивает сухой рот. От понимания, что он не сделает и глотка, взяла такая злость, что он сжал кулаки с выступившими разбитыми костяшками пальцев. Хрустнули кости. От этого звука идущие позади него Джедидайя и Трэвис медленно переглянулись, но они знали — до клеток с проведённым по прутьям током совсем недолго осталось. Что скажет Констанс… Все трое шли с дурным предчувствием. Кейли мертва, а значит, им придётся худо. Констанс они боялись люто, больше чем всех оборотней Хэкеттс Куори вместе взятых. Они шли с повинной, понурив головы, потому что ещё и Бобби просрали — мягче вряд ли скажешь, потому что так выразилась бы сама Констанс. Трэвис чуял: ему придётся очень худо, потому что он должен был следить за тем, чтобы Кейли и Калеба не тронули. Но сейчас об этом говорить поздно, так или иначе, девчонка застрелена — и что скажет Крис назавтра, неясно. Это же всё-таки его дочь. Они открыли массивную дверь, окованную железом, и убрали связку с ключами на прежнее место — почти под потолок. Затем прошли в полутёмное большое помещение, раньше служившее складом, а теперь — всё заставленное сплошной стеной из клеток. Бобби с тоской посмотрел на пустующую. Во второй метался и рычал превратившийся в оборотня вожатый — совсем ещё мальчишка, кажется, его звали… — Иди, — толкнул сына в спину Джедидайя, и тот покорно вошёл в клетку. Красный свет падал сбоку и бил в глаза. Бобби пришлось поднять сразу обе руки, чтобы прикрыть от него лицо — ремни всё ещё больно впивались пряжками в его запястья. Трэвис вошёл следом и мягко сказал: — Давай я уберу их, здоровяк. Бобби с благодарностью взглянул на брата. Он его никогда «братом» не звал, так-то — всегда только Трэвисом, но сейчас почувствовал то, что чувствуют младшие перед старшими. И хотя Бобби был выше и мощнее, хотя даже двое Трэвисов — или все четверо — не справились бы с ним по силе, он нежно привалился смуглой, измазанной в крови щекой к его лбу, пока ремни брякали и расстёгивались. У Трэвиса в глазах было сожаление. Он смотрел на Бобби и понимал, что теперь ещё один груз — очень весомый — тяготит его сердце. У него не хватит пуль на Криса, Калеба, а теперь ещё и Бобби. Они и так доставляют ему слишком много хлопот. Семья, повисшая на леске над бездонным колодцем, отпусти руки — и они полетят вниз, чтобы разбиться о воду и с воем утонуть. И он один, Трэвис Хэкетт, едва держит всех, хотя леска уже взрезала руки до крови, а кожа вспухла. И вся эта адская свора, там, над колодцем, чует его кровь, рычит и щёлкает клыками, карабкаясь один по другому наверх. — Ладно, Бобби, — пробормотал он и хлопнул младшего по мускулистому плечу. «Он больше не зовёт меня Робертом, а значит, перестал злиться. Я все сделал правильно» — вымученно подумал тот и с тоской посмотрел на Трэвиса. — Тебе придётся непросто в эту ночь, малыш, — тихо сказал Трэвис и вздохнул. — Как бы я хотел, чтобы с тобой этого не приключалось. Бобби был всё равно что ребёнок своим несчастным неопытным эмоциональным скудоумием. Хороший охотник, помощник по хозяйству, очень значимый член семьи — он был по характеру тихим и боялся боли, хотя никому бы в этом не сознался. Здесь же его ждала адская агония, и Трэвис заранее сочувствовал Бобби. Он знал, что тот будет терпеть, жалобно ляжет клубком на пол и станет почти неслышно стонать и скулить. Так уже было однажды, когда ему лет в двадцать ножом брюхо пропороли какие-то приезжие гады. Бобби припёрся домой, лёг прямо на голые доски, чтобы не измазать кровью ковёр или постель, и тихо, незаметно для всех издыхал. Если бы не Джедидайя, невовремя вернувшийся с обхода, он бы так и околел. Хлопнув его по плечу ещё раз, Трэвис попятился назад и вышел из клетки. Бобби смотрел на него, тоскуя. В глазах была мольба. Не бросайте меня здесь. Мне страшно. Я даже не могу сказать, что именно пугает — но я видел сотни раз, как превращаются люди, и не хочу, чтобы моё тело разорвало на шматы, потому что тогда я сойду с ума от боли… Трэвис закрыл дверь и запер её ключом. Затем кивнул Джедидайе, и тот подключил к ней ток. Бобби услышал, как низко загудели прутья, как завибрировал металл. Горестно вздохнув, он сел у стены, пряча голову на коленях и обхватив её руками. Теперь он тоже проклят. И это ничем не изменить.⟣┈┈┈┈┈┉┉⊏•⊐┉┉┈┈┈┈┈⟢
Боль пришла вместе с тем, как голову охватило пламенем. Стало душно. Ему показалось, что здесь совсем нет воздуха — и что в ушах бьёт набатом чей-то голос, чей-то очень недовольный скрипучий голос: — Как же так… как ты мог… — Это было случайностью. — Заткнись! Придурок. О, Кейли, моя Кейли… моя единственная внучка. Всё понятно. Это Констанс. Бабуля больше всех из этой семейки любила свою драгоценную Кейли Хэкетт, потому что она была — без преувеличения — действительно лучше всех. Тихая, молчаливая. Себе на уме. Недобрая девчонка с ухмылкой во взгляде. Бобби она никогда не обижала, и Бобби её любил — зато, если хотела задеть кого-то, брала его всюду с собой, потому что знала, дядька вздует за неё любого. Хотя в этой глуши никого не было, из-за Кейли Бобби дважды побывал в Норт-Килле без деда, куда они с Калебом — её родным братом — ездили в школу. Так вот, как-то раз у Кейли был спор с ребятами, что её кузен Роберт (признаваться, что он был ей дядей, как-то стыдно) так силён, что столкнёт в карьерный обрыв гружёную железками старую машину. Там была автосвалка; молодёжь часто тусовалась среди груды искорёженных машин на пустыре, старых и новых, наваленных друг на друга и оставленных на железном кладбище, дожидавшихся своей невесёлой участи. Кейли поспорила не просто так, а на деньги, которых у неё не было. Ребята начали скидываться кто по сколько. Затем подключился ещё ЛеРой, он продавал местным лёгкую наркоту, у него всегда водились «зелёные». Он поставил сразу штуку, потому что умел трезво оценивать ситуацию и, глядя на старый железный вишнёвый «бьюик», подумал, что, если доверху навалить туда железок и покрышек, вряд ли кто-то из местных это свезёт. В любом случае, тут нужна тогда не просто сила, но ещё и сноровка, и грамотный подход. С появлением ЛеРоя сделка приобрела опасный оттенок, но Кейли не отступила. Она заняла у трёх друзей деньги и ответила на ставку. Она знала, что Бобби не должен её подвести. Тогда спросилась поехать за ним, собственно, к дому. ЛеРой сказал, что едут на его машине, чтоб всё было честно. Кейли усмехнулась и спросила, что может быть нечестного, если она привезёт брата сама — но согласилась, чтоб ЛеРой не возникал, «когда придёт время платить». ЛеРой скривился. У него на голове были туго закручены дреды; тёмно-коричневая, почти чёрная кожа отливала багровым в свете уходящего дня. Он сказал ей — «о’кей, Хэкетт, тогда поехали». Бобби ничего не понял сперва. Кейли подбежала к нему, когда он проверял в пролеске у дома силки. Он был одет в клетчатую старую рубашку, которая едва застёгивалась на груди, но была самой удобной и мягкой, а потому — любимой, и в свободные штаны. Кейли запыхалась. У неё волосы налипли на скулы и шею; она вцепилась Бобби в плечо и руку и на выдохе выпалила: — Вопрос жизни и смерти, Бо, пожалуйста, идём со мной. Он нахмурился и повёл рукой на силки: — Но я ещё здесь не закончил. Дедуля просил всё сделать… — Констанс звала Джедидайю так. Это прилипло и к остальным. — Вопрос. Жизни. И. Смерти! — повторила она и схватила его за подбородок, повернув большую скуластую голову к себе. — Бо, ты меня видишь?! Я стала бы тебя отвлекать от важных дел? Он помотал головой. Не стала бы. Кейли была ему другом. А друзей не бросают, да? — Мы обернёмся мигом, — пообещала она и повела его за руку. — Бежим. — Но я… — он быстро увидел на обочине чужую машину — Форд, если так интересно — и чёрного за рулём. Там же рядом с ним сидел Калеб, странно бледный. Бобби посмотрел на Кейли и спокойно спросил, подозревая, что ему придётся кого-то бить: — Мне можно переодеться? Это моя любимая рубашка. Не хотелось бы её пачкать чьей-то кровью. — Нет-нет, некогда, — отмахнулась Кейли. В машине было тесно, пришлось наклониться. Бобби сел назад, Кейли — едва не ему на руки. Чёрт, зачем делают такие мелкие тачки… Чёрный за рулём только усмехнулся, поглядев на него, и сказал: — А побольше мужика ты, конечно, не нашла, Хэкетт? Кейли скривилась: — Пошёл ты, ЛеРой. Это мой брат. — Брат?! — хохотнул тот. — А я думал, медведь… Ехали молча, Бобби было не по себе. Он беспокойно смотрел, как въезжают в город, как минуют улицу за улицей, и наконец пересекают его, чтобы свернуть к карьеру. Там чудесный вид на закат, который торжественно гаснет в небе, уступая место ночи. Всё озарено персиковым, золотым и багряным, но ребятам, что жгут на старом пустыре костры в жестяных бочках, пьют пиво и нюхают травку, им до всего этого дела нет. Кто-то из них устроился в старых автомобилях; кто-то из деревянных палетт сделал себе что-то типа лежака, бросив сверху матрац. Бобби вышел из форда, и его встретили возгласами и улюлюканьем. Люди повалили к нему, чтобы посмотреть поближе на парня, который свезёт почти пять с половиной тысяч фунтов на себе. — Вес бьюика — четыре тысячи двести фунтов, — сказал тот, кто, собственно, и затеял спор. Затянулся косяком, поправил кепку на волнистых волосах. Тщедушный ублюдок… — Ещё нагрузили для массы кое-чего, но мы тут посчитали… Он ухмыльнулся, и Кейли заглянула в машину, поняв, что она просела на шинах, потому что вся забита доверху железом. Бобби выглядел растерянным. Он держался ближе к Кейли и внимательно смотрел на бьюик, кажется, начиная понимать, что от него хотят. Долго спорили, как будет лучше — толкать или тянуть, но в итоге решили, что тянуть всё же честнее. ЛеРой сам сделал такой вывод, сказав, что даже все профи на пауэрлифтинге так делают. — Потому что иначе у него кишки через жопу вывалятся, бро, а это нам нахер надо, — оскалился он, закуривая. Калеб подошёл к Кейли, схватив её за локоть. Сердито сказал: — Из-за тебя мы попали. Откуда возьмём столько бабок?! Констанс нас убьёт… — Мы справимся, — уверенно сказала она и посмотрела на Бобби. Тот выпрямился, широко раскрытыми глазами глядя на племянницу. Она потрепала его по плечу. — Смотри, что тебе нужно сделать, Бо… Калеб цокнул языком, упёр руки в бока, качая головой. — Это идиотизм. — Заткнись! — рявкнула на него сестра и ласково обратилась к Бобби. — Вот машина. К ней — видишь? — цепляют петлю. И правда, ребята уже прикрепили крепкий буксировочный трос. — Здесь от этой точки до обрыва — три тысячи двести восемьдесят футов. У Бобби волосы на затылке зашевелились. Он сглотнул. — Эту машину нужно дотянуть до обрыва за трос. Ты понял? — он растерялся. Кейли терпеливо продолжила. — Если да, то кивни. И он кивнул. Ребята смеялись и подначивали их. Обсуждали громко и вслух, сможет ли Бобби сделать то, что требуется, или нет. Их хохот и обрывки фраз забивали слух Бобби, и он терялся и холодел… сдвинуть с места? Да нет, он не… Кейли подошла к нему так близко, что на груди он чувствовал её дыхание. Затем попросила нагнуться. Он сделал. Кейли обхватила его обеими руками за щёки и ласково прижалась своим лбом — к его большому лбу, глядя глаза в глаза. Ужасно преданные. Чудовищно послушные. — Не подведи меня, Бо, — шепнула она и стиснула пальцы, — я поставила очень большие деньги на это. Плюнь на них и не слушай никого. Я знаю, ты всё сделаешь. И мы уедем домой. Она шептала и что-то тихо-тихо говорила ему, сняв бейсболку с большой головы. У Роберта Хэкетта были палево-русые волосы с серым пепельным отливом, странные — и светлые, и тёмные, малость взъерошенные, и ещё — загорелое, обветренное, смуглое лицо. Он слушал Кейли, легонько обняв её за талию большими тёплыми ладонями, и моргал вместо кивка, если она что-то спрашивала. Со стороны выглядело это непонятно и забавно одновременно. Но когда она коротко и смазано поцеловала его в нос с коричневыми веснушками и сказала — «давай, Бобби», он молча отошёл от неё, но сразу вернулся, снимая рубашку. Ребята ещё громче заулюлюкали. — А перед этим — стриптиз! Неплохо, неплохо. — Заткнулся бы ты, Нэд, дай поглядеть на реально крутого мужика. — Ты шалава, Трейси, вешаешься на любого качка… — Да, парень, и штаны сними тоже! Тут Калеб грянул: — Тихо всем! Бобби тоскливо обвёл пустырь глазами. Он был как забредший в чужую стаю одинокий пёс. — Это его любимая рубашка, — закончил Калеб, хмуря брови. — Давай, Бобби. Сделай это и уедем отсюда. Он обошёл бьюик дважды и почесал в затылке. Все снова начали сыпать остротами, что бы нет? — Давай ещё, лизни её. — Думаешь, с какой стороны подойти, здоровяк? — Да просто у него мозгов не хватает, как это сделать. Вот веревка, чувак, тебе надо тупо тянуть… Но он знал, что тупо не выйдет, дорога вся в кочках, её развезло после дождя. Здесь песчаный карьер, земля тяжёлая. Он даже не двинется с места. Нужно думать. Нужно думать… — Долго он будет так стоять? — лениво спросил ЛеРой. — Я не за это деньги плачу. Если сейчас не начнёт делать то что надо, возвращай бабки, Кейли. — Обожди, — огрызнулась она. Бобби внимательно посмотрел на ЛеРоя. Тот ухмыльнулся, снова затянулся дымом. «Никто не смеет так говорить с Кейли». Трос был широким, за него можно ухватиться обеими руками. Бобби так и сделал. Он схватился за петлю, перехлестнул её через грудь и встал перед бьюиком. Все стихли. Наступил момент истины. Колёса увязнут в грязи, особенно задние, потому что вес очень уж большой. Если всё сделать неправильно, Кейли проиграет. Так нельзя. — Ну же, Бо, — шепнула она, облизнув губы. Он медленно потянул трос на себя, чувствуя, как напрягаются постепенно мышцы спины и рук. Как в животе становится тяжело. Как заработали прямые мышцы бёдер; как свело сразу же широкую латеральную, потому что он ступнями врос в землю. Качнул машину чуть вправо. Она поддалась. Хорошо. Чуть влево. Тоже. Затем снова вправо. И чутка влево. Затаив дыхание, ребята окружили его, думая, что ничего не выйдет. Кейли тревожно смяла его рубашку в руках. — Давай, Бо! — крикнула она. А затем громче. — Сейчас!!! Это был как выстрел на старте. Бобби шагнул вперёд и неожиданно резко натянул трос. Так же туго натянулись и мышцы под кожей. Он выгнул шею и чуть откинул голову назад, скрипнув зубами и оскалившись. Руки стали узловатыми от проступивших, заработавших мускулов; живот свело. Он рванул бьюик на себя, но бьюик не тронулся с места. Бобби сделал её шаг. Шаг на месте. ЛеРой даже разочаровался. Он бы не пожалел денег за хорошее зрелище. Покачав головой, докуривал свой косячок, пока Бобби буксовал. А потом всё отчего-то изменилось. Ещё шаг — и послышался странный треск. Калебу почудилось, ломающихся костей и рвущихся мышц и связок, но всего лишь — треск троса. Бьюик сдвинулся на дюйм. Затем ещё на один. Бобби в гаснущем закате рванулся вперёд опять, и трос оставил на его плече багровый след — а затем, когда все от азарта заткнулись вовсе и наступила звенящая тишина, бьюик покатил следом за Хэкеттом. Что тогда началось. — Давай, Бо! Давай! — это кричала Кейли. — Ну, мать твою… — пробормотал ЛеРой. Тот, кто начал спор, прыгал возле машины и вопил: — Она всё же увязла в грязи, но он её вытянул, вон следы! Он! Её! Вытянул! У Бобби победа была вкусом крови во рту. Он больно прикусил себе язык, но не издал ни звука — это могло сбить с ритма. Он шёл и шёл, шаг за шагом тянул бьюик к карьеру, навстречу закатывающемуся солнцу, и сердце в груди колотилось как заяц, попавший в ловушку. Кейли обежала машину и встала впереди, подбадривая его криками и приманивая к себе. В глазах её было всё. И восторг, и любовь, и невыразимая нежность, и восхищение. Всё, ради чего стоило жить и делать такие вещи. Бобби стало сложнее идти. Он жутко вспотел, лямка скользила из рук и по влажному блестящему телу, но было плевать — Кейли в него очень верила, и он не мог подвести её. И когда доволок машину до края обрыва, бросил лямку, потому что уже преодолел черту, нарисованную на земле палкой. Упал локтем на капот бьюика, в паре шагов от пропасти, и прикрыл глаза, глубоко дыша. А затем на него налетели и оттащили от обрыва. И Кейли — и её ладони и губы — они были повсюду. Она всё кричала, что он смог, и, обвив за шею руками, повисла на нём, чмокая то в бровь, то в уголок губ, то в глаз, то в скулу, вне себя от радости. Это был счастливый день… Бобби моргнул, и всё пропало. И закат, и улыбки, и Кейли. Теперь её нет. Он сам достал тело из воды, вынес на руках, прижав к груди в последний раз, чувствуя, как в глазах вскипают слёзы. Поэтому и упустил момент, когда Кейли очнулась и бросилась на него, впившись зубами в самое горло… Почему она так сделала? Она его не любила?! В нём поднималась ярость. Она потихоньку заполняла Бобби — из раны на воспалённой шее, расползаясь как зараза по всему телу. Мышцы напряглись, он упрямо стиснул руки в кулаки и сжался в клубок, лёжа на полу. Глотка распухла так, что он почти не мог дышать. — Господи Боже мой, и он однажды всё-таки попался, — услышал он сказанное с отвращением почти у себя над головой. Бобби поднял на тонкую сухую фигуру Констанс, застывшую у прутьев клетки, налитые кровью глаза. И медленно, утробно зарычал, обнажив заострившиеся крупные клыки. — Ток подвели? — Да. — Джедидайя смотрел с сочувствием и неожиданно тепло сказал. — Бедный мальчик мой… — Бедный, — ухмыльнулась Констанс. — Трэвис, где тебя носит?! Поди сюда, есть разговор… Они ушли в её кабинет, за железную дверь. Джедидайя остался напротив клетки. Он смотрел на тяжело дышащего сына, который из клубка распластался по полу, вывалив язык в тяжелом дыхании. — Прости, сынок. И он шагнул назад. Бобби сразу понял, что это значит. А потом боль и судорога пронзили ему позвоночник. А-ах, невыносимо жжёт, Господи… Затылок охватило огнём, агония вывернула конечности с громким хрустом. Бобби заглотал воздух, язык запал. Он перевернулся на спину и прогнулся в пояснице, громко всхлипнул, протянул руку к потолку, к лампе, больно бьющей в глаза. Ему хотелось раздавить и уничтожить её, источник ошеломляющей рези и боли в висках. Джедидайя медленно коснулся пальцами креста на шее, не собираясь отворачиваться, когда его ребёнок выносит такое. Тошнота. Тело вывернули наизнанку. Шквал ярости обрушился многотонной тяжестью ему на плечи и пригвоздил к полу. А затем он вскочил как бешеный и тут же упал на колени, схватив себя за грудь крест-накрест — удлинившимися пальцами с бритвенными когтями. — Р-ра-р-р-ргх! Его плоть разорвало на части, кровью и мясом брызнуло в стороны. Он вырос из прежнего себя — новым, огромным, мышцастым, чёрно-багровым оборотнем, чудовищем с вытянутой ликановой пастью, с горящими жёлтыми глазами, с мощной глоткой, из которой вырвался полурёв-полувой, сотрясший клетки. Другой оборотень внезапно метнулся в угол подальше от Бобби, будто чувствуя в нём опасность, но то было секундное замешательство. Следом он наоборот зарычал на него. Бобби прыгнул грудью на прутья, и его ударило разрядом тока. Запахло палёным мясом, и Джедидайя крикнул: — Назад! Бесполезно. Он в первые секунды был в бешенстве. Воя и перебирая длинными лапами, он прыгнул снова на клетку — и ухватился за прутья пастью, дико скалясь. Тело охватила сине-фиолетовая искра. Бах. Бах. Бах. БАХ! Бобби атаковал клетку раз за разом, громыхая сталью. Бах! БАХ! — Что у вас тут происходит?! — гневно вылетела из кабинета Констанс. Трэвис был у неё за плечом. Бобби визжал и рычал так, словно был бесноватым псом, посаженным на цепь. Он бился в клетку, деформируя её, так, что одна стена опасно вспучилась. Трэвис заметил: — Он её прорвёт. — Он тупой, но не настолько, чтобы каждый раз биться током! — вскричала Констанс. — Принеси ружьё. Угостим его немного разрывны… БАМ! Стена вылетела к чёртовой матери, прутья ударились о стену, подняв тучу пыли. Джедидайя, Констанс и Трэвис оцепенели, когда из клетки вылетел осатанелый Бобби, оскалившийся, дьяволоподобный. Он налетел на Джедидайю и подмял его под себя, под огромное, могучее тело. Он был куда больше и выше всех прошлых оборотней, и вскрикнувший Джедидайя Хэкетт скрылся под ним в мгновение ока, а потом издал последний страшный вопль. Его плоть расползалась под клыками Бобби. Он жадно лизал брызнувшую на морду кровь. Он обхватил голову своего дедушки пастью и сжал челюсти, так, что череп треснул, как тыква. Он жрал и глотал мясо, кажущееся пылающим, и пока Джедидайя превращался в кучу дерьма и крови под его лапами и клыками, Констанс шепнула: — Трэвис. Бегом за дверь. Они отступили назад не сговариваясь. Две секунды — и они хлопнули дверью. Ещё бы одна — и ни один не остался бы в живых. Бобби налетел и на эту дверь с рыком, но всё же она была дьявольски прочной, хоть и встала колом из-за ударов могучего тела об обшивку. Констанс и Трэвис взялись за серебряные пули. Они не были уверены, что Бобби удастся сразу уложить одним выстрелом. Больно здоровым он был. Они вжались спинами в стену напротив, стиснули оружие в руках и похолодели, услышав душераздирающий тоскливый вой. Его вой. А затем что-то грянуло, грохнуло, рухнуло. Бобби начал метаться снаружи, и свет над головами заморгал и вдруг погас. — Щиток. — Шепнула Констанс, и Трэвис выругался. — Он сломал щиток. Ещё грохот, рычание — и всё стихло. Констанс и Трэвис стихли тоже. Мало ли что это может значить. Они выждали десять или больше минут, прежде чем выглянуть в уничтоженную тюрьму для оборотней, глядя на развороченные клетки и кроваво-мясную кучу, оставшуюся от Джедидайи. Ни Бобби, ни Ника — второго оборотня — здесь не было.