⟣┈┈┈┈┈┉┉⊏•⊐┉┉┈┈┈┈┈⟢
Всё из-за Джейкоба. Он — или Дилан? — в любом случае, кто-то из них двоих, чёртовых тусовщиков, предложил последнюю вечеринку у костра в честь закрытия сезона в лагере Хэкеттс Куори. Сейчас уже сложно вспомнить, кто начал всё это; Эмма не особенно и прислушивалась к ребятам. Мыслями она была уже дома, отмокала в ванне, полной пушистой белой пены, и наслаждалась всеми преимуществами социальной жизни. Только вот одна беда — машина, на которой они должны были уехать, сломалась, а мистер Х, взяв лагерный джип, уехал один — вот зараза! — и бросил их, напоследок промыв мозги бедняге Райану, чтоб все заперлись в коттедже и носу наружу не казали. Теперь этот совет казался Эмме благоразумным. Но Райан… этот симпатичный темнокожий парень с серьёзным не по годам взглядом, он и без того слишком дёрганый и подозрительный, слушает свои депрессивные подкасты, делает из себя волка-одиночку. Несчастный парень, который так и не удосужился за целый месяц бок о бок с Диланом обнаружить, что нравится ему. Так нравится, что Дилан не прочь бы сунуть ему в рот язык. Идиотизм… Почему некоторые люди бывают столь слепы?.. Так, о чём это она … точно, вечеринка! Эмма сбилась с мысли и нахмурилась. Они проголосовали все — единогласно — «за», ну потому что, Бога ради, кто будет сидеть в доме запершись, как мистер Х велел, когда есть костёр и лодочная станция, и ещё куча всего интересного? Так что винить кого-то одного нельзя… хотя это именно Джейкоб виноват, что она застряла в этой дыре, одна в лесу, ночью, так ещё и улепётывала без него от чудовища с острова. Собрались, значит, они — пухляшка Эбби, стеснительная художница, до смерти влюблённая в экзальтированного романтика и молчуна Ника (такие обычно и становятся потом чьими-то безнадёжными объектами томных вздохов: в них самый сок). Дилан, шутник и музыкальный эксперт лагеря Хэкеттс Куори, мистер-пубертатная-язва (за что чертовски нравился Эмме). Странный парень Райан, у которого с подкастами разговаривать выходит лучше, чем с живыми людьми. Заноза в заднице, азиатка Кейтлин с вечно удивленным лицом и вскинутыми бровями («Я, конечно, извиняюсь, может, лезу не в свои дела, но вы, ребята, полные дебилы…», о да, в этом она вся). Качок Джейкоб, пытающийся вернуть Эмме былые чувства — хотя как возвращать то, чего не было?! Ну и она сама, конечно. Она сама — Эмма. Как она описала бы себя со стороны? Подумай, Эм, всё равно ты сидишь пока в кустах без дела. Чем мандражировать, лучше займи мозг чем угодно. Уверенная в себе модная девчонка и блогер, красотка с мозгами и ценитель искусства — в отличие от них всех, и Джейкоба в частности, она хотя бы сумеет отличить Хичкока от Кубрика. Чёрт, вот мысль и закольцевалась на этом придурке… Эм поёрзала и села удобнее на колено. И вот, значит, лагерь. Костёр. День клонится к вечеру, золотой закат выстилает небо над карьером и лесом. Вокруг так красиво, что даже Эмме не кажется такой уж плохой идея застрять здесь ещё на денёк. Это место слишком живописно. И пусть оно раздражает её; пусть ей хотелось домой, обратно — к нормальному душу и туалету, к свободному времени без сопровождения оравы детишек… … к качественному сексу… … но всё равно, идея устроить вечеринку не кажется столь ужасной. И она поддаётся этому очарованию. Смотрит с презрительной улыбкой, как Ник и Джейкоб спорят из-за хрустиков… или хрустинок? — ой, да неважно, какая нахрен разница! Короче, из-за пачки тупых кукурузных снэков… В какой момент вся их компашка оказалась по разные стороны лагеря? Ну, это отследить просто. Эмма снова ёрзает; у неё затекают ноги. Ехидна Дилан придумал сыграть в «Правду или Желание», а что ещё от него можно ждать?! Сначала была всякая ерунда, как и полагается в обычной игре. Джейкоб едва не прыгнул голым в костёр — Эмма посмотрела бы на это с таким удовольствием! Только вот идиота, сбросившего штаны через пол-минуты после оглашённого «действия», пришлось бы тушить не кому-нибудь там, а ей, как и спасать его обгорелую задницу. Так что Джейкоба едва-едва остановили, и он разобиженным сел обратно на бревно. Эбби промямлила что-то в духе «даже не знаю, что кому загадать». Какого чёрта играешь, если так стесняешься? Райан, тухло ответивший на свою «правду» так скучно и размыто, что повеситься можно, тоже притих. Не вечеринка, а отстой. Эмму уже душило понимание, что с этими лузерами ей предстоит провести всю ночь. Чёрт, они ведут себя, как дети. С ними так тоскливо, что впору напиться в одиночку — и то веселее будет! А потом Кейтлин, узкоглазая сучка, устроила шоу-феерию. Но хотя бы это было весело. Знала же, что Джейкоб совсем засох по Эмме, а Эбби — по Нику; и что, думаете, она сделала? Правильно. Эмма даже чертыхнулась себе под нос. Загадала Эмме поцелуй, но на выбор… Давай, Эм, подумай. Или Ник, или Джейкоб. Давай, детка, только не иди на попятную! И Эмма решилась. Шагнула к Нику. Села ему на колени. Запустила пальцы в каштановые волнистые волосы… Как итог — разобиженная Эбби сбежала в лес, а Джейкоб — к лодочной станции, перед этим устроив концерт. Словно маленькие дети… И ведь главное — что?! Эмма встала с колена и осмотрелась. Ночной лес перешёптывался шуршанием листвы, полночь смотрела с неба круглой как десять центов, серебряной Луной. Главное — она дала шанс этому придурку Джейкобу, когда побежала за ним, как дура, чтоб утешить. Предложила искупаться наедине, чтобы забыть всё это, забить на дерьмовый вечер, расслабиться, попрощаться как следует. Но он, конечно, умудрился свой шанс просрать, грёбаный маменькин сынок. Напугался крика поодаль, когда Эмма уже прыгнула в воду, чтобы освежиться — в такую-то нежаркую ночь! Напугался — и убежал в лес. Зачем? Куда? Бросил её одну… урод… Эмма сердито отвела ещё влажные волосы от лица. Ну попадись только, Джейкоб Кустос! Тебе и без чудовищ не поздоровится. Лунный свет бликовал по листьям, неподвижно застывшим в воздухе, кажущемся густым и вязким. Лес, чужой и пугающе тихий, всем своим существом словно наблюдал за Эммой, одиноко крадущейся между деревьев. Дыхание казалось здесь самым громким звуком. Стук сердца оглушал. Даже когда ты забралась в домик на острове, окружённом водой — и когда открыла люк, откуда вывалилось на дощатый пол жуткое огромное нечто, не то пёс, не то волк, и вместе с тем — человек… Мозг не сразу сообразил, что это, а внутренний голос уже шептал — беги. И Эмма побежала, перед тем сделав быстрый снимок влажной хищной морды, чертами отдалённо мужскими, с жёлтыми сверкающими глазами, с разверстой пастью, с частоколом острых зубов. Беги, Эмма, беги, если хочешь жить. Даже когда ты, испугавшись, машинально выбросила вперёд руку с шокером и ударила тварь током, ты была не так загнана, как сейчас. Что же изменилось? Эмма заозиралась. Вобрав ноздрями воздух, поморщилась. Пахло чем-то… странным. Сладковато-приторным, душным, дымным. Рука непроизвольно сжала крепче флакон со спреем. Эмма остановилась на миг, чтобы понять, откуда доносится запах. Пахло… палёным мясом? За спиной — что-то бесшумное. Она знала, затылком чуяла, что там кто-то есть. И прежде, чем мелькнула огромная тень, Эмма взметнула волосами, завязанными в хвост, и бросилась вбок, приняв единственно верное решение. Бежать что есть сил. Бежать — и не оглядываться. Земля пролетала под ногами, всё по бокам размылось в полосы от скорости. Под удары собственного сердца Эмма, не разбирая дороги, но стараясь вовремя уворачиваться от веток и обегать кочки, петляла между деревьев, слыша, как сопит и ворочается за плечами зверь. Тот, что был на острове, или другой? По ощущениям и дыханию, опалившему спину, этот — выше и крупнее. Эмма бросила отчаянный взгляд вбок. Там непролазная чаща и густые заросли дикого тёрна. Ей и подумать больно, каково это — нырнуть туда. Но какой у неё есть выход?! Воздух за спиной не просто шевелился: нагнетаемый, как в турбине, исходил горячечным паром вместе со звериным дыханием, сипло вырывающимся из пасти. Ещё миг — и Эмма услышала очень близко от себя чьё-то ворчание. Будто бы порыкивает громадный злой пёс… Сейчас или никогда! Собравшись с духом, она бросилась, не мешкая, в терновые заросли. Колючие ветви, воздеваемые в тёмное небо, приняли недобро. Кожу обожгло плетьми, вспороло дикой болью, разодрало и расцарапало, и Эмма взвыла, но рванулась вперёд, руками защищая грудь и лицо. Она неловко упала на колени и отползла дальше, в лесную балку, всю заросшую тёрном. Позади неё треснули ветки, на землю посыпались обломленные колючки. Эмма перевернулась на спину, загнанно дыша, и посмотрела наверх. Ей почудилось, что там, в переплетении узловатых терновых рук, на неё взглянуло что-то дикое и страшное — вытаращилось двумя полулуниями. Выдохнуло горячим паром в стылый воздух — прямо из зубастой пасти. Что-то в темноте блеснуло. Клыки, острые, как ножи. Эмма полулежала на локтях на сырой холодной земле, стараясь не шевелиться. Как бы ни было страшно, она набрала воздуха в лёгкие и задержала дыхание — пока не минует опасность и это не уйдёт. Взгляд монстра, кажется, застыл на её лице, и Эмме почудилось, он смотрит ей прямо в глаза. Ждёт, когда она сделает любое, даже малейшее движение. Бросится или нет? Он пялился ей прямо в лицо, и Эмма с ужасом поняла, что она не провела его. Ещё рывок — и он погребёт её под собой, растерзает, убьёт, небыстро и страшно. Эмма сжала в руке спрей, готовясь нажать на кнопку в любой момент, а существо на расстоянии двух вытянутых рук завозилось на земле, будто готовясь к прыжку. Но прежде чем, превозмогая боль от шипов и колючек, впившихся в тело, метнуться вперёд и сомкнуть страшные челюсти на девичьем горле, чудовище резко повернуло вбок голову. Кожа блеснула в слабом свете Луны, тёмная, кроваво-влажная. Багровая плоть, увитая, точно змеями, чёрными сосудами, облекала человеческое видоизменённое лицо. Монстр показался в профиль; нос был скошен и деформирован, переносица по-волчьи расширена, ноздри трепетали, втягивая воздух. Эмма непонимающе дрогнула бровями. Воздуха уже катастрофически не хватало. Он отвлёкся, потому что… почуял кого-то? Бах. Выстрел. Бах! Бах! Ещё два. Существо даже не вздрогнуло, но тело его напряглось, под кожей — особенно заметно в свете слабой Луны — перекатывались на плечах напряжённые мышцы. У Эммы пульс застучал в горле, когда она услышала голоса: — Он где-то тут. — Мужской. — А это был второй? — Женский. Оба незнакомые. Совсем неподалёку. Но это люди. Люди с оружием! — Не знаю, может, они успели ещё куснуть кого-то до этого, но… вряд ли это Бобби. Бобби дьявольски здоровый. Из горла твари, застывшей в терновнике, вырвался ухающий рокот. Существо заинтересовалось людьми, что шли по лесу, и застыло, отвлёкшись на них от Эммы. «Ну же, давай». Оно голодно обвело лес взглядом и вывалило длинный заострённый язык, обведя ими запавшие губы. У Эммы было пунцовым лицо. Воздуха совсем не хватало. «Вали отсюда к чёрту, ты, образина». Не дышать так трудно. Она стиснула кулаки, ногтями впилась себе в ладони, чтобы не сделать предательский вздох. Люди переговаривались. Нет, не они были громкими: это лес настолько тих, словно вымер — и любое движение и звук откликались в нём тревожным звоночком, сигналом — здесь кто-то есть. Багрово-чёрный хищник, перебирая длинными руками, тихо попятился назад, стараясь не шуметь ветками. «Пора!». Эмма ожила; тихо, но жадно вздохнула, шевельнулась, поползла назад, в обратную от существа сторону, хотя и не отрывая от него взгляда. В её глазах — что странно — отсутствовал испуг. Скорее, трезвый расчёт, что делать дальше. Холодный анализ, оценка ситуации, факты и данные. Эмма сама себя пугала. Чуть отвернувшись от монстра, чтобы посмотреть, не наступит ли на ветку или сухую кочку, Эмма ползла назад. Страх был где-то там, когтями под кожей; он медленно сжимал сердце, но оно, сердце, в смысле, и голова — эти две штуки у Эммы всегда жили порознь. Бестолковую хрень в груди, гоняющую кровь по бесконечно циркулирующим кругам, она слушать разучилась, и сейчас была себе даже благодарна за это. Чёрствая? Да пожалуйста. Но я хотя бы выжи… Стало снова слишком тихо. Плохое, очень плохое у неё предчувствие. Хуже просто некуда. Гулкий глухой рокот вырвался из-под сжатых челюстей. Эмма похолодела, подняв глаза на монстра, и увидела, что он очень внимательно смотрит в ответ. На несколько секунд они замерли, не двигаясь. Оба знали — одна побежит, второй бросится следом. Вот только успеет ли она? Треск веток. Рявк. Он ломанулся к ней, Эмма вскинула руку. Не успев толком испугаться, она невозмутимо нажала на кнопку спрея — и белая прохладная дымка овеяла уродливую морду. Замешкавшись и зажмурив от неожиданности глаза, монстр налетел на Эмму грудью и передними лапами, ломая кусты. Он подмял её под себя, оглушительно рыча, завывая и мотая башкой. Кожа у него казалась латексной. Улучив момент, когда тяжёлая лапа упадёт с её ноги, Эмма завозилась и кое-как выскользнула, подтягиваясь на руках, из хватки чудовища. Упала в сторону, до крови расцарапав себе щёку и предплечья. Колючки резали как ножики, изорвали одежду, но она, загнанно дыша, всё же выползла из терновника и вскочила на ноги, не чувствуя боли. Ходу-ходу-ходу! Эмма помчалась по пролеску, заметив, что он начинает редеть. Бах, бах! Сзади слышны всё новые выстрелы. Далеко за спиной Эммы вспыхнул фонарь. А затем воздух огласил протяжный хриплый вой. Он леденил душу, он был жутким, он заставлял поверить, что монстры существуют, только руку протяни — и тебе её откусят. И вой этот заставит Эмму встрепенуться и ожить, сбросить невозмутимость и выругаться вслух на бегу. За ней мчалась тварь. Теперь уже она не сомневалась, что это был странный, чертовски странный — и ужасно большой — волк. Мелькнула глупая мысль. Настолько, что стало страшно… …это оборотень… … но Эмма её прогнала. Об этом некогда думать, она и так напугана! Вовремя заметив поваленное дерево, едва успела оттолкнуться от шершавого замшелого ствола рукой и перепрыгнуть его. Раз. Два. Три. Четыре Пять… Бревно перемахнула длинная чёрная тень, тяжело рухнув всеми четырьмя лапами о землю, словно мустанг, преодолевший препятствие. Эмма побежала по краю неглубокого оврага, боясь свалиться. Монстр нагонял. Это было неизбежно: как ни быстра Эмма, он быстрее. Ещё прыжок, и он схватит её! Как тебя угораздило оказаться здесь одной, милая девочка? Большой серый волк пришёл. И он чертовски голоден. Иди ко мне, я тебя не обижу. Я тебя просто выем изнутри, сука. Раззявив пасть и оглушительно рыча, он прыгнул. Эмма метнулась вбок, под сень веток, рефлекторно прикрыв лицо руками. За спиной — грохот и рык. Не вписавшись в поворот, неуклюжий и вихляющийся длиннолапый монстр врезался в дерево и сгорбился. Он ещё совсем не привык к своему телу. Долговязый огромный зверь. Эмма выиграла себе ещё спасительных пол-минуты. Хватит ли их?! Она бросила взгляд перед собой и обомлела. Коттедж. Мать твою, вот он, крыша виднеется за кронами деревьев! В ней словно открылось второе дыхание. Давай, Эмма Маунтбэнк, «Монтана», шевелись! Сейчас или никогда! Вспомни, ты не зря в младшей школе была самой быстрой девчонкой во всей параллели. Это потом ты увлеклась театральным искусством и освоила все приёмы собственной крутости, а сейчас пришла пора вспомнить прошлое — и забыть обо всём, кроме бега и дыхания. Забыть даже о монстре у себя за спиной. Загребая воздух чудовищно длинными лапами, в локтевом суставе идущими на излом — там, где дальше вздувались мощные бицепсы и натягивались узловатые мышцы — он тяжело дышал. Нагонит. Он её нагонит и сожрёт. Он почти чувствует запах крови и плоти у себя на языке. Он почти… — Прости, сынок. Мне так жаль. — Сказал Джедидайя и отошёл от клетки. Пошёл прочь, старик! — рявкнул голос под прочным черепом. Но кто-то ещё — он сам — тихо возразил: или останься, пап… Это отвлекло на пару коротких мгновений. Лесной мир, манящий и гулкий, залитый голодным кровавым бешенством, снова стал чётким и почти привычным — только видно было всё удивительно ясно. Бобби облизнул клыки и моргнул, чтобы прогнать лес, деревья и обступившую тьму, словно жуткое видение. Теперь снова есть только он. Только голод. Только она. Только плоть, вязнущая на зубах. Его замешательство дало ей лишнее время — она рискнула и помчалась по прямой, быстрая, как ветер, в тщетной надежде спастись. Бобби резко, как вкопанный, остановился, подняв сухую пыль из-под когтистых лап. Привстал на длинных суставчатых пальцах, вытянул длинную широкую шею, изрытую венами и жилами, с толстой холкой, переходящую в широкую мускулистую спину. Его лицо — собственное лицо, кошмарно изуродованное превращением — дрогнуло в слабом оскале. Блеснули зубы. Беги. Давай, давай, беги, девочка. Попробуй спастись. Я всё равно нагоню тебя, сука. Я видел тебя близ острова. Ты держалась молодцом. Пробуй. Я и так сделал что-то плохое. Теперь меня накажут. Я сейчас сорвусь с цепи, чтобы косточки одна за другой хрустели на зубах. Он рыкнул — раз. Опустил голову на грудь, фыркнув и рявкнув на самого себя. Она бежала, это дразнило хуже запаха крови — древний инстинкт охотника, закованный в гены оборотня, заставлял тело дрожать, превращал его в литой сплав мышц и мускулов, готовых поршнями прийти в движение, запустить машину смерти. Вон она, выбежала на чистое пространство, бежит к костру. Огонь палит высоко в небо, за спиной у тебя — полная Луна. Она зовёт, раздирает грудь до рёбер, выжигает голод в животе. Так чего же ты ждёшь? Беги за ней. Бобби Хэкетт — тот, кто был им когда-то — рыкнул и сорвался с места, стрелой пластаясь вдоль земли. Заострившиеся уши прижал по бокам головы. Мир кругом размылся, чудным образом остались только он и она — прекрасная пара. Из них двоих сейчас в живых останется только один. Эмма знала, что за ней мчится смерть. Ничто не спасёт, никто не поможет. Но взгляд уже давно выхватил из темноты джип — тот самый злополучный джип, который так и не завёлся с утра. Лишь бы он был незаперт… лишь бы он был… На выдохе и негнущихся ногах, холодея и немея от ужаса, Эмма подлетела к машине и рванула дверь водителя на себя. На миг почудилось, что не поддалась… ей конец… но затем машина открылась, и девушка прыгнула туда, в салон, с грохотом захлопнув дверь и заперев её. Пальцы колотила дрожь. Руки почти не слушались. С диким воем в бок джипа влетел огромный оборотень. Теперь, в свете далёкого костра, она смогла разглялдеть его лучше. Эмма медленно отползла на пассажирское сиденье, в оцепенении уставившись на существо, похожее и непохожее на человека одновременно. Телосложение, торс, бёдра, шеи — несомненно, мужские и человеческие, и сложена тварь атлетически безупречно. Уродливая морда похожа на морду твари с острова, разве что была скуластее, с глубоко посаженными, словно угли горящими глазами и развёрстой от уха до уха, чудовищно большой пастью, полной острейших зубов. Между них изгибается спинка лаково-чёрного языка, с которого капает густая прозрачная слюна. Широкий нос на человеческий совсем не похож: он сморщен на переносице, потому что тварь бессильно рычит и поднимается на задние лапы, покачиваясь, словно медведь-шатун. Лысая голова, ровно как и остальное смугло-багровое тело, покрыта сеткой чёрных вздутых вен. Чудовищно длинные, перевитые узлами мышц и мускулов руки и ноги больше похожи на суставчатые лапы существ из фильмов ужасов. Поджарый живот затравленно дышит, ниже — Эмма шепнула «охтыжблядь» почти неразборчиво — чёрно-багровый налитой препуций, похожий на тугой мешочек. Задрав подбородок вверх, так, что выделились связки и вены на шее и стал виден заработавший кадык, монстр сжал огромные ладони и когтистые пальцы в тяжёлые кулаки — и завыл. В этом вое было всё. И отчаяние, и ярость, и голод, и желание, горячее и неудержимое. Он истошно пел своей Луне, и Эмма, зажав ладонями уши и скорчившись от страха в пассажирском кресле, едва проглотила в горле комок, когда поняла страшное. Этот джип станет её могилой, потому что вряд ли существо отступится от своего. Вопрос времени, когда он вытащит её отсюда… Вой прекратился, и над лагерем повисла зловещая тишина. Оборотень опустился на передние лапы, тяжело дыша. Поднималась и опускалась широкая мясистая грудь. Он оскалился раз и другой, сделал широкий шаг, крадясь к джипу. Эмма нервно проверила, заперта ли дверь с другой стороны, и похолодела. Задние двери. Кажется, тварь была умна. Она метнулась именно назад, но Эмма каким-то чудом быстро перевалилась через сиденье, ударившись коленом о ручник, и заперла одну за другой двери. Руки колотил тремор. — Успокойся. Успокойся. Какой смысл трястись? Поздно бояться. Он уже здесь. Поздно бояться. Он тебя съест. Она медленно, осторожно переползла обратно, вперёд, не сводя глаз с оборотня. Он тоже наблюдал за ней. Ей почудилось, запавшие губы, натянутые на дёсны с длинными острыми зубами, растянулись в ухмылке. Складки рта стали жёстче. Хмурая складка пересекла переносицу. Он кружил вокруг машины, выгибая позвоночник дугой. Свет дрожал в голодных зрачках. Ты моя. Моя. Эмма проглотила горечь во рту. От страха затошнило. Монстр приблизился к её окну, неумолимый и жуткий, и опустил башку напротив её лица, вывалив язык между зубов и подрагивая плечами. И Эмма поняла. Это он так смеётся. Над ней. Живая или мёртвая, но моя. Эмма сперва отвернулась, всхлипнув. Это безнадёжно. Одна, здесь, в этом сраном джипе — да он её выковыряет когтем отсюда, как шпроту из консервы. Но кто-то говорил ей в этом дурацком лагере — да каждый это талдычил, что там, и слоган был нацарапан на доске информации — всё, что не убивает нас, делает сильнее. Развернув плечи и заткнув грозящий вырваться вопль, она открыла глаза и, пока не передумала, посмотрела в глаза своему страху. — Нихрена ты меня не получишь, ублюдок. Ни кусочка, — прошептала она. Он выдохнул из ноздрей и приоткрытого рта тёплый воздух, обдавший стекло паром. Словно ответил: я так не думаю. В отпотинах жуткие черты этого дьявола были размытыми, только глаза пылали в глубоких глазницах. Эмма подняла руку. Вряд ли он поймёт. Зато она вот — вполне. С удовольствием показав ему средний палец и оскалившись в ответ, она услышала глухой рокот из багровой груди. — Сукин сын. — В ответ процедила она. «Давай уже, не играй с моими нервами. Попытайся сожрать меня, а я буду выживать. Это понятнее, чем игра в гляделки. Мне от неё не по себе. Мне кажется, что ты…» — Разумный, — закончила она вслух и сама испугалась этого слова. А затем он вскинул морду и оскалился — клыки были в указательный палец длиной. Обнажив их и набычившись, посмотрел куда-то за машину, обратив взгляд к костру. Эмма боялась отводить взгляд — вдруг это ловушка? Побойся Бога, он всё же зверь. Думаешь, он хочет тебя надуть? Но звери могут быть очень хитрыми… В глазах вспыхнула злость, лютая злость, и Эмма решилась обернуться. — Ох, сука, — только и успела выдавить она, когда послышался быстрый бег, и второе гладкое тело столкнулось с машиной…⟣┈┈┈┈┈┉┉⊏•⊐┉┉┈┈┈┈┈⟢
Осколки стекла в волосах. Головокружительный удар. Джип столкнули набок, затем — на крышу. Второй оборотень бросился на шину и укусил её, затем зарычал и ощерился, глядя на собрата. Эмме было не до того. У неё в голове была карусель, совсем как в детстве. Когда мама и папа ещё не были в разводе, они вместе ходили в парк аттракционов, и там её до сладковатой тошноты на корне языка катали на каруселях. Ноздри были забиты клубничным запахом сладкой ваты и карамельным — попкорна. У Эммы было сто причин ненавидеть парки аттракционов, потому что, возможно, это были самые счастливые её детские воспоминания, которые даже подымать в себе — больно. Но она их любила, наивно и глупо, но любила. Прислонив руку к разбитому виску — при падении она, непристёгнутая, больно ударилась о приборную панель и разбила голову — Эмма кое-как в осколках битого стекла нашла грёбаный спрей. Свою единственную защиту. Это даже смешно. Теперь волков двое, а она тут бегает с освежителем воздуха… Эмма рассмеялась, сначала тихо, потом — громче. Над головой, за грудой машинного пластика и железа, она слышала, как рычат друг на друга оборотни. Уж как-нибудь поделите меня, кому-то голова, а кому-то ноги, ха-ха-ха! Смех перешёл в истерические рыдания. Эмма, всегда сильная и несгибаемая, поняла, что сейчас ей придёт конец. Если только не… Она бросила взгляд на заднее сиденье, на разбитое окно вместительного багажника. Сможет она выбраться оттуда? Рык сверху стал сильнее и раскатистее. Один из оборотней басисто рявкнул. «Они ссорятся». Эмма облизнула пересохшие губы. На языке остался железистый вкус собственной крови. Разбито лицо, разбита голова, порезаны руки — и очень болит бок. Когда машина перекувыркнулась, ей пришлось несладко… Встав на локтях, Эмма поползла назад, издав тихий стон. «Кто знает, может, они не заметят меня? Сколько бежать отсюда до домика? Смогу ли я вообще бежать? Я должна… Не ждать же здесь, когда они меня растерзают». Пусть лучше в борьбе, пусть на бегу откусят башку — и дело с концом. Эмма упрямо мотнула головой. Всё, что ни убивает… мать вашу… Искорёженная дверь и так была открыта. Эмма смогла бы с лёгкостью выбраться оттуда, места хватало. Но хочет ли выбираться? Решайся. — Да будто у меня есть выбор, — шепнула она себе под нос и вдруг нашарила изрезанными пальцами сотовый. О Господи, ей пришла в голову чудесная мысль. Громадина зарычала. Наступила лапой на машину, и та качнулась от веса. Второй волк, помельче, нервно переступил с лапы на лапу — Эмма видела это в разбитое окно. Она смахнула заставку с экрана и улыбнулась. Странные сентиментальные слёзы выступили на глазах. Телефон не её, ладно, он не запаролен, цел и работает. Джекпот. У неё осталось только одно. — Всем привет, мои дорогие зрители, — сдавленно выдохнула она, включив камеру, и крепко зажмурила глаза. — Нет времени объяснять. Мои последние слова… я должна… Должна — что? Нужно что-то сказать. Что-то оставить после себя. Рык сверху стал громче и свирепей. Они оценивали один — другого. Спорили. Они не хотели делить её друг с другом. — Я не буду драматизировать перед тем, как меня съедят, и скажу только одно, — улыбнулась Эмма, качая головой. — Мам. Твой мужик — кобель. Это я с ним спала, так-то. Передавай привет Джону. — Рука задрожала. — Скажи ему, что я симулировала. Это правда. Она помолчала и горько усмехнулась: — Перед смертью не лгут. Не дав себе опомниться, Эмма выключила камеру и стиснула телефон в руке. Она выкинет его куда-нибудь в кусты, когда выберется отсюда. Полиция рано или поздно приедет сюда и прочешет каждый дюйм. Её послание обязательно найдут и передадут. Утешив себя этой мыслью, она подползла к двери. А что, если они уже поджидают её? Да и плевать, оставаться здесь тоже не вариант. Эмма высунулась наружу. Сначала показалась её рука. Затем вторая ухватилась за раму двери, и Эмма едва сдержала крик, пропоров незаметно торчащим осколком ладонь. Жгучая боль охватила руку, пронизав её до локтя по суставам и сухожилиям. — А-а-а, чёрт, — выдохнула Эмма, зажмурившись и тут же открыв глаза. Струйка крови потекла по запястью. Нет времени плакаться, давай, Маунтбэнк, мать твою! Извиваясь всем телом, она протиснулась в отверстие искорёженной двери и осторожно посмотрела наверх, на всякий случай задержав дыхание. Оба зверя рычали друг на друга, яростно ощетинившись. Один рявкнул на другого, цапнул воздух совсем близ морды. Второй заворчал. Эмма выползла уже по бёдра. Притаилась. С грохотом оборотень помельче запрыгнул на машину и угрожающе двинулся на здоровяка. От неожиданности тот попятился, присев на задние лапы и рыча. Ну надо же. Мелкий — а напугал большого. Эмма слабо улыбнулась — это уже истерика — и наконец выпала в высокую траву, осторожно опустив ноги и по-пластунски отползая в сторону, туда, где стоял высокий щит с вырезанным из дерева названием лагеря. «Чтоб ты сгорел, сраный Хэкеттс Куори». Там, у опорного столба, она и оставила телефон, проползая под щитом. Улучив секунду, оглянулась на оборотней. Здоровый припал к земле, скалясь на второго. Тот явно пытался отогнать от машины конкурента. «Подеритесь, ублюдки». Эмма, пошатываясь, поднялась на ноги. Осмотрелась. В глазах мир качался и плыл. Сил идти не было — не то что бежать. Бок нестерпимо болел; болели и саднили руки. Впереди она увидела один из небольших домиков вожатых, и в груди потеплело. Может, успеет? Сжав в руке чёртов триждыблядский спрей, поплелась как можно тише туда, надеясь, что её не заметят. Глупо так думать, на самом деле. Оборотень мастью посветлее, тот, что пришёл вторым, резко обернулся, раззявив пасть. Он услышал шаги у себя за спиной. Бобби встрепенулся и вытянул шею, тревожно раздул ноздри. Он не сразу понял, почему его недруг соскочил с машины и крадучись порысил от неё прочь. А потом прижался грудью к земле, порыскал взглядом… Пусто. Её нет. Разочарованный низкий вой огласил лагерь, и Эмма поняла: её заметили. Бесшумной тенью оборотень тёмно-алого цвета мчался прямо на неё. Он уже миновал щит, и из последних сил девушка приняла единственно верное решение. Нужно бежать. Багровая тварь проводила взглядом собрата. Тот вышел на охоту, на охоту — за его добычей. Нет, этому не бывать. Он первым её сожрёт. Бобби, пришла пора вспоминать. Нужно просыпаться. Приходить в себя. Заткнись, дедуль. Руки и ноги — в крови. В висках — боль. Во рту — тошнота, а в ушах — ветер свистит, потом что она не чувствует ничего, кроме бега. Мир стал ватой. Рык за спиной — далёкой погребальной музыкой. Интересно, как она умрёт? Он сразу откусит ей голову или будет потрошить наживую, глотая кишки и выгрызая плоть? А если снесёт башку, ей будет больно? Она читала, мозг работает ещё двадцать секунд после смерти. Мол, это всё сраные остаточные сигналы. То есть, оторванная голова будет валяться где-то неподалёку, и будет видеть, как пожирают тело? Она бежала так быстро, как могла, но этого было недостаточно. До домика шагов пятьдесят. Волк уже опаляет затылок дыханием. Ей ни в какую не успеть… Нельзя есть людей, сынок. Ты охотник, ты только и умеешь что делать это. Он мотнул головой. Сейчас уже нет. Он заражён и хочет только одного. Убивать. Затем алый оборотень вытягивает лапу и на бегу подсекает Эмме ногу. Коготь рвано ранит голень, вспарывает кожу — и кровь заливает лодыжку. Ну так убей. Убей, Бобби. Убей, сынок. Убей второго. Боль была адская, реальная, ощутимая и очень злая — вот она. Эмма завопила, споткнувшись и повалившись на землю. Ещё секунда — и он на неё прыгнет… Чьё-то огромное тело накрыло её сверху. Дохнуло жаром, в ноздрях отозвалось металлическим запахом крови, а больше он не пах ничем. С ужасом глядя на густую упавшую тень под собой, Эмма бессильно закрыла затылок руками и вжалась лицом почти в землю. Это же он. Тот здоровяк. Алый без промедления бросился на него и поднырнул под подбородок, чтобы впиться в горло. Эмма успела отползти назад, замерев между задних лап багрового оборотня. Он словно врос в землю, как колонна, и с рыком сбросил с себя алого. А потом настиг его в прыжке и сбил с лап, клубком покатившись по земле. Эмма бессильно села и взялась за раненую ногу. Больно, Господи Боже… ей повезло, что это только царапина. Чуть глубже, и раскроили бы икроножную мышцу. В таком состоянии бежать не удастся… но она хоть ползком отсюда уберётся, чёрта с два!!! Оборотни рвали друг друга на части. Как два сцепившихся бешеных волка, они стремились к одному точному укусу, чтобы вырвать кусок мяса из глотки и зарыться носом в поток тёплой крови. Тот, что был мельче, лучше владел собой — так показалось Эмме, и был более искушённым бойцом. Здоровяк давил массой и силой. Он толкнул плечом напористого противника и змеиным броском укусил за плечо. Алый завизжал, отскочил назад. Здоровяк угрожающе двинулся на него. Вспухла багровая холка, заблестели зубы в чужой крови. Он упал лапами на врага, стремясь прижать его к земле — но тот извернулся и впился багровому в загривок зубами, а затем вскарабкался ему на спину. Громоподобный рёв заставил Эмму вздрогнуть и остановиться. По траве за ней тянулся след крови. Она посмотрела на оборотней. Багровый исполин пытался сбросить противника с себя, крутясь волчком. Прыгнул. Упал на землю, ударив хребтом алого - но тот крепко обхватил его длинными лапами поперёк груди. В рычащем клубке послышался очень громкий хруст — Эмме почудилось, то были рёбра багрового. Цепенея от ужаса, Эмма увидела, как он падает на землю, жалобно скуля. Соскочив с него, алый оборотень по малому кругу двинулся к Эмме, облизывая пасть. Крадучись, подошёл ещё ближе… она уже видела, как поигрывают блеском острые когти на длинных пальцах. — Р-р-рар-р-х! Тень накрыла его сверху, багровый из последних сил бросился со спины. Подмял под себя, сжал, сдавил огромной лапой-рукой горло. Треск, хруст — здоровяк сломал врагу позвоночник. Рык — и вонзил клыки-кинжалы ему в грудь, погружая их глубже и лакая языком рваную рану. Поднял морду. С неё вместе с вязкой слюной ниткой стекла на лапы почти чёрная кровь. Он швырнул безвольное тело оборотня, презрительно пройдясь по нему. Огромный хищник, победивший хищника помельче и утвердившийся в своём величии. В глазах было торжество, пасть приоткрыта. И вот они снова один на один с ней. Эмма простонала, подтянув к себе раненую ногу: — Да просто, чёрт возьми, убейте уже меня… Шаг. Сынок, ты молодец. Это твой первый оборотень. Завалил его сам? Дедуля тобой доволен. Шаг. В голове так ясно, так свежо. Почему-то от крови стало легче. Он посмотрел по сторонам, не поворачивая головы — зыркнул взглядом туда-сюда. Мир перестал быть маревом, дрожащим по периферии зрения в красном тумане. Шаг. Точно-точно, он видел эту девчонку, когда они с дедулей смотрели с холма на лагерь. Это было так давно… словно в прошлой жизни. Бобби остановился и опустил взгляд себе на лапы. Какие длинные пальцы. На каждом — по ножу. Когти загнутые, но не как крючья — ими удобно полосовать и цепляться при беге за землю, чтобы отталкиваться и мчаться ещё быстрее. И он теперь выше. Гораздо выше. Его захватила горечь. Потихоньку память возвращалась. Он снова вспомнил, как убил папу. Схватил его за череп. Сжал в челюстях. Кровь наполнила рот. На вкус это было… как рай. Эмма с ужасом смотрела на багрово-чёрную тварь, выросшую перед ней. Оборотень не уходил и не стремился нападать. Он смотрел на неё — и сквозь неё, и она могла бы поклясться, что в жёлтых глазах с узкими обсидиановыми зрачками-точками она видела чёртов разум. А затем вся эта громадная махина поднялась на задние лапы, оторвавшись от земли и вытянувшись к небу свечой. Оборотень бросил исполинскую тень на Эмму, застывшую в ужасе. Взглянул светящимися глазами на несчастного человека, скрючившегося перед ним в ожидании собственной смерти — и плачуще завыл. Бобби Хэкетт пришёл в себя спустя час пятнадцать после превращения, в без двадцати час ночи в лагере Хэкеттс Куори, сообразив, что сожрал Джедидайю Хэкетта и теперь, кажется, совершенно точно проклят. Испуганный вой рвался из груди. Он стиснул руки в кулаки, до крови пронзив когтями большие ладони. Всё равно заживут… Потом смолк и тяжело задышал, обвёл небо взглядом. Что же делать теперь. Что скажет Констанс. Что скажет Трэвис. Он же их не?!… Бобби вздрогнул и панически начал вспоминать. Нет, он не тронул их. Они были в лесу, они стреляли, они искали его — и он хотел побежать на их голоса, но эта девушка… Он опустил взгляд на Эмму и тяжело упал на передние лапы. Огибая её полукругом и принюхиваясь, он кружил и думал, думал, думал. Эта девушка их спасла. Она отвлекла его на себя, когда побежала по лесу — и он погнался за ней. Она спасла… Бобби приблизился к Эмме ещё на шаг и вытянул длинную гибкую шею, коснувшись скошенным носом золотисто-каштановых, с рыжиной, волос — сейчас влажных после купания. — Нет, чёрт тебя дери!!! Она нажала на кнопку своего единственного дебильного оружия, но спрей дал осечку — блядь, всё против неё! — и огромная лапа, испачканная в крови, играючи выбила флакон у неё из руки. Эмма ждала, когда Бобби откусит ей голову. Бобби запоминал её запах и знакомился с ним, пытаясь заговорить себя. Можно ведь и не есть её. Можно ведь и перетерпеть. Можно… да тут даже терпеть нечего. Она же человек. Человек, как ты, Роберт. Оборотни едят людей. Оборотни прокляты. Ты хочешь, чтобы тебя тоже прокляли, Роберт? Ты хочешь, чтобы тебя пристрелили, как бешеного? Бобби был неправильным человеком. В свои тридцать два он охотно выполнял любую физическую работу и писал с ошибками первоклашки. В свои тридцать два у него не было ни разу в жизни подружки. В свои тридцать два он любил ловить птиц и выпускать их, любуясь неровным счастливым полётом Божьей твари, побывавшей в плену и познавшей людскую милость. В нём было сколько хорошего, столько и плохого — но безобидно плохого… Бобби был неправильным человеком — и стал неправильным оборотнем. Облегчённо выдохнул, когда вспомнил наконец, что был в эту ночь не в рубашке Кейли, иначе он бы порвал её при превращении. Это его успокоило. Он посмотрел на Эмму и подумал, что не смог бы её съесть, как не съел бы и Констанс. Как не… В нём поднялась тошнота. Выросла горячим клубком из живота. Он отскочил прыжком в сторону и исторг из себя желчь — мясо Джедидайи он уже переварил. Харкая и выташнивая, что мог, он на глазах оторопевшей Эммы блевал, как кот, в кусты, содрогаясь всем вспотевшим, гладким, блестящим телом, пока не рухнул на локти и не заскулил. — Это самый неправильный оборотень из всех, что можно себе представить, — произнесла себе под нос ошеломлённая Эмма. Полегчало Бобби быстро. Пошатываясь на длинных лапах и заплетаясь в них, он встал и поплёлся к ней. Он помнил и чувствовал — вокруг ещё много тварей таких же жутких, как он сам, так что девочку нельзя бросать. Моя. Роберт, хватит!!! Снова хрипло заскулив, он упал в траву и подполз ближе, касаясь жуткой мордой раны на ноге у Эммы. Хотела бы она пнуть его… … ну а если сделает только хуже? Цепенея, она смотрела, как он вывалил язык и старательно прошёлся от косточки на щиколотке до колена, обильно обслюнявив её ногу. Чёрт возьми. Вот дьявол. Улёгся на живот, тяжело и грузно, и вытянул длиннющие лапы так, что Эмма очутилась между них. В ужасе попыталась отползти, но когтистые пальцы мягко сомкнулись на её заднице. Как кот, играющий с мышью. И снова — языком от щиколотки до колена. Зажмурился. Задышал глубже, видно по вздымающейся мускулистой спине. Хуже зрелища нельзя и представить. Эмма прижала ладонь к разбитому лбу с наливающимся синяком. Ей было плохо. Ей было страшно. И она очень не хотела, чтобы её вылизали, а потом убили. — Но ты всё-таки меня сожрёшь, так ведь, ублюдок? — проговорила она прежде, чем упасть на спину и лишиться сознания.