□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Над Йоркшином до сих пор висит черное облако дыма. Даже с объездного шоссе слышно, как орут сирены. ИТЦ, как и предсказывают специалисты, разваливается на куски примерно через два часа; не пафосно рушится пополам, падая на соседние здания, никаких киношных приемов. Все гораздо скучнее: балки не выдерживают температур и проламливаются под своим весом, отчего ИТЦ складывается внутрь, подобно карточному домику. Белоснежное облако асбеста, пыли и грязи накрывает соседние районы словно пустынная буря. Красиво. Ужасающее зрелище. Гон успевает выбраться к тому времени и даже помогает местным полицейским и пожарным — делать все равно нечего — и наблюдает за зрелищем со стороны. В сердце ничего не откликается, пустота. Как и говорит Джайро, как и говорит Морена. Лишь неприятно что-то сжимается, когда репортер рядом растерянным голосом говорит на камеру короткое тоскливое: — ИТЦ… больше нет. Уходит история. Обломки империалистической системы полыхают даже ночью. Они покидают Йоркшин вечером и направляются на машине обратно домой. Цеппелины сейчас не летают; все боятся. Мало ли, найдется очередной псих, что решит повторить подвиг Джайро и устроить самоубийственную атаку на другие небоскребы. О нем — о Джайро — трубят все телеканалы, но никто не знает, как он выглядит, мафиозные доны дают лишь общую информацию, расплывчатую, скромную. Но Гон знает. И помнит это лицо — то, что лишило его один раз весьма важного человека. Он сидит у окна, подперев голову рукой; скучающим взглядом провожает черное облако взглядом. Раны на лице ему спешно латает Линч, орет, называет дебилом, но помогает. Они жутко чешутся… Она же сейчас за рулем: рядом Фугецу. Автомобиль одалживают у Зепайла, тот позволяет забрать себе, говоря, что сейчас от тачки все равно никакого проку, да и он легко заработает на новую: из-за произошедшего подпольные рынки словно взбесились, какие-то акции взлетают в цене, что-то падает. Зепайл уверен, что наварится на этом похлеще, чем за несколько лет работы с аукционами, и с ухмылкой замечает: — Да ладно уж. Судьба не бросит тех, кто вложит деньги в расчистку завалов. Ну… судьба или доны. Крепко пожимает руку Линч. Целует ладошку Фугецу, а Гону подмигивает: — Ты заскакивай, если что. Только, чур, без разборок с бомбами, окей? Гентру называет его придурком и даже не хочет прощаться; говорит, что Гон как чума — разносит проблемы. Впрочем, телефончик оставляет. Последней из списка странных знакомств в этой истории оказывается Морена, которая, как и любой уважающий себя член подполья, намеревается слинять по старым подземным катакомбам куда-то настолько далеко, что ни выходцы из Метеора, ни мафия ее не найдут. На прощание она окидывает Гона критичным взглядом, щурит глаза. Наклоняет голову набок, с ухмылкой. От этого веет Хисокой. Наверное, они подружатся… если когда-нибудь встретятся. Не то, что Гон этого хочет; такой дуэт явно принесет больше бед, чем пользы. Даже друг другу. — Я отправляюсь на Темный Континент. Надо закончить пару делишек с умниками, которые не смыслят в равновесии дел. Ну, знаешь, — ведет плечом, — Церредрих, Джайро… Если очень хочешь, можем продолжить наше чудесное плодотворное сотрудничество и там и устроить небольшое сафари на психопатов. Гон жмет плечами. Почему бы и нет? — Скоро там быть не обещаю. Дела. — Не торопись… — подмигивает, а потом, словно тень, исчезает в катакомбах. Йоркшин постепенно удаляется. Странно. Даже не верится, что все это действительно происходит. Еще утром он пытается найти Морену, думает о теоретической бомбе, а сейчас переживает взрыв над головой, падение небоскреба и настоящий хаос в городе. В сравнении с этим резня Редана даже меркнет. Но он разобрался: дал «Паукам» повод устроить зачистку, пока Джайро не было, «прогнал» Морену прочь. Редан будет доволен. Хисока все ближе… Невольно он вслушивается в болтовню впереди, где Фугецу сетует о чем-то Линч (та выглядит не шибко заинтересованной, но все равно слушает): — … и, смотря на это, я думаю… Имеет ли смысл мстить дальше? По кругу. Допустим, я заберу что-то важное у Церредриха, он убьет меня, потом его убьет кто-то другой… Но это бесполезно. Ни к чему не приведет. В конечном итоге мы все забудем, почему убиваем друг друга, и будем делать это исключительно по инерции. Значит, надо остановиться раньше?.. Слышится треск ткани. Значит, крепко сжимает подол юбки. — Но затем я думаю: почему останавливаться должна именно я? Бенджамин и Церредрих живы, пока Качо, Момозе и остальные мертвы. Почему я должна проявлять благоразумие, если совершенно этого не хочу? Нам упорно твердят о бессмысленности мести, но мне плевать на циклы, я просто хочу взглянуть этим ублюдкам в глаза, пока они стоят на коленях, и спросить их — ну что, стоило? И если увижу хоть каплю искреннего сожаления, то, так уж и быть, заберу обиды назад. — Вау, — искренне поражается Линч. — А мне говорили, что Вы тихоня. — Если это был Кен’И, то он ни черта не смыслит. — Эй! Он весьма умный парень, пока не играет в мамкиного интригана. Линч лающе смеется, и Гон резко отводит взгляд в сторону, обратно на Йоркшин. Месть — хорошее слово. Приятное. Но Хисока уже домстился. Умные люди, как говорят, предпочитают наблюдать за чужими граблями, а не натыкаться на собственные; к самому Гону это уже, к его великому сожалению, не применимо, но у Фугецу еще есть шанс поступить более мудро, чем они оба. Но она права — почему именно они должны выбирать разумный вариант? Все это так глупо. Так… бессмысленно. Рана на лице продолжает чесаться со страшной силой, и Гон крепче сжимает зубы. Плевать. На месть и остальное. Его цель впереди, совсем близко. Он сжимает кулак, чувствуя, как пульсирует аура — останется ли она навсегда? Или же он обречен быть без нее? Какая разница. В самом деле, это совершенно не важно. Закрыв глаза, он отворачивается от окна.□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В Метеоре все спокойно; это место не меняется даже после того, как Нобунага с Финксом устраивают массовую зачистку и уничтожают любые следы присутствия Сян. Можно пожалеть несчастных, что становятся жертвами ее запутанных интриг, но Гону настолько все равно, что он не удостаивает радостную весть от Вельфина даже кивком — просто идет наверх. Дорога выматывает намного сильнее, чем должна, и дома (точнее, в каморке на чердаке у Бизеффа, которую «домом» называет Фугецу) просто заваливается на кровать и лежит несколько минут лицом в подушку, обдумывая все происходящее. Он и правда надеется, что «роза» Джайро была чистой, иначе… Ну, последствия он уже видел в Восточном Горуто. Кто-то будет рад, но Метеор быстренько с этим разберется. Как и со всем, что идет против его воли. Вздрагивает лишь в ту секунду, когда кровать рядом прогибается от дополнительного веса. Рядом мгновенно материализуется чужое ехидное лицо, и голосом требующим всех самых сочных подробностей Киллуа издает простое и краткое: — Ну? — Баранку гну. — Скажи мне, ты случайно не замешан во взрыве сраной бомбы прямо в Йоркшине, м-м-м? Все-то понимает, дурила. Некоторое время Гон продолжает дышать в подушку, но затем поднимает глаза. Киллуа выглядит выжидающе. Явно интересно, ну конечно. Некоторое время они смотрят друг на друга, пока приятель рассматривает свежие бинты на его лице, а Гон наконец не вспоминает Слово — весьма умное Слово, на самом деле — и не пожимает плечами с самым что ни на есть невинным видом: — Это был манифест парня из НЗЖ. Типа, объявление войны всему миру… Пафосная чушь. — Джайро, да? — Он самый, — Гон рассеянно поджимает губы и трет затылок. — Не знаю. Что-то мне… это не нравится. Я дрался с ним прямо в том самом небоскребе, и, знаешь? Все, что он говорил… Что мы похожи в чем-то… Это же правда! Я серьезно так похожу на какого-то психопата? Когда его смеряют весьма выразительным взглядом, Гон давится воздухом. Киллуа критично поджимает губы. Кривит рот и легкомысленно бросает: — Ты поехавший. Это факт. — Киллуа-а-а-а! — Не «киллуакай» мне тут! Во-вторых, — зажимает палец, — я даже не хочу припоминать все то, что ты устроил на Острове Жадности с охотой на Гентру. Кто добровольно даст оторвать собственную руку? Ради плана, тоже мне! Или то, что ты устроил из-за смерти Кайто… Морау не зря тебя опасался, ты реально тронутый, и, по-хорошему так, мне надо бы послушать Иллуми и свалить от тебя как можно дальше, потому что только с тобой я влипал в особо опасные для жизни ситуации. В-третьих… Ну, мне продолжать? Напомнить про клятву, да? Чем дальше он продолжает, тем сильнее у Гона предательски загораются уши. Он так и знал, так и знал! Объективная критика от Киллуа — это что-то нереальное! Он всегда ведет себя как самый настоящий дурила, особенно если надо подметить гоновы недостатки. Нет, вы взгляните на эту самодовольную ухмылку, вот уж точно самый огромный в мире засранец. А можно его как-то… стукнуть? Чтобы мигом вылечить от безответственности и наглости? А? — Но! — Киллуа важно поднимает палец, и мстительные мыслишки мигом испаряются. Это то самое «но», когда перечеркиваются все плохие вещи, Гон чувствует по тону. — Тебе нет смысла волноваться, потому что ты хоть и дурила, но все еще способен учиться на ошибках. И охота на муравьев была тем самым экзаменом, который ты пусть и провалил, но кое-что все-таки вынес. Так что по граблям ты гарцевать точно не станешь, я уверен. Он подпирает голову рукой и самодовольно смотрит на Гона. Тот сопит, когда чужая рука властно ерошит ему волосы. А ну пошел к черту, умник. — Значит, ты в меня веришь? — С чего бы мне не верить? — Я рад, — Гон слабо улыбается. Но совсем недолго, спустя какое-то время улыбка у него меркнет. — Прямо перед боем я вернул ауру, но… Мне неспокойно. Не знаю. Типа, это как-то легко? Хина говорит, что если я продолжу думать в таком ключе, то она опять уйдет, а ты что думаешь? — Я думаю, что ты огромный дурила. Нет, опять начинает! — Ты слишком переживаешь из-за фигни, — фыркает Киллуа с видом, будто это самая очевидная вещь в мире. Склоняется настолько близко, что Гон способен учуять запах клубничной жвачки, которую этот умник успел где-то достать. — Если ты сумел пробудить ее во второй раз, пусть и вынуждено, и получил граблей по роже из-за каких-то мысленных сомнений, то я даже не боюсь, что ты вытворишь такое и в третий раз. Да ладно тебе, Гон. Ты самый настоящий псих. И дурила. А для дурил, как известно, все двери открыты. — Что-то я не припомню такой поговорки, — ворчит Гон и тут же ловит крепкий подзатыльник. — Конечно, — подмигивает ему Киллуа, — ты же самый настоящий дурила! А теперь, будь уж любезен, раз разобрался с Мореной и прочей чушью, начни выполнять свой план. А то уже даже я начинаю переживать. Он откидывается назад, на подушку, и теснит Гона боком; тот же не двигается. Да, правда. Пора начинать. Бизефф и он получили достаточно очков доверия от «Пауков», теперь добраться до Хисоки будет элементарно, даже если Куроро вновь что-то заподозрит. От одного только предвкушения волоски на руках встают дыбом. Так скоро. Невозможно поверить. Он вновь встретит его, вновь взглянет в эти золотистые глаза и увидит в них насмешку, незлую. Интересно, что подумает о нем Хисока сейчас?.. Они не виделись около пары лет с Острова Жадности. Довольно солидный срок для Гона, и незначительный — для такого элемента душевной стабильности (при общем хаосе во всем остальном), как Хисока. Да. Пора. Но для этого ему придется совершить огромную ошибку.□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда он спускается вниз, там, как и ожидается, происходят Умные Политические Разговоры, от которых мгновенно начинает трещать голова. Слышен звон стекла — значит, празднуют. Бизефф, Кенни и Нобунага с Финксом выпивают, улыбаются друг другу как люди, что только что смогли обвести дьявола вокруг пальца, и Гон абсолютно точно уверен, что не хочет знать причины — конкретней расплывчатого представления об уничтожении ячейки Сян. Ему все равно неприятно. Там наверняка были хорошие люди, а он уже в который раз стал невольной причиной их смерти… Зрелища, увиденные им на граунд-зиро на месте бывшего ИТЦ все еще стоят перед глазами, и ему по-настоящему тошно. — Рад, что нам вновь удалось поработать вместе, — с улыбкой произносит Кенни и чокается с Финксом. Они залпом выпивают. — Приятно знать, что в этом городе все еще можно найти людей чести… Не примите как оскорбление, я и сам не из самых благополучных районов. — Было бы на что обижаться, — хмыкает Финкс и болтает рюмкой. — Главный крысятник мы накрыли, остальное дело времени. — Вряд ли это затянется. Но, в конечном итоге, Гона замечают. Бизефф улыбается ему кривой широкой улыбкой человека, который ожидал таких результатов и оказался полностью доволен. Ему явно все равно на трагедию в Йоркшине, но разве может Гон его судить? Нет смысла горевать, если ты ничего не мог сделать. Если уж совсем придираться, то если бы не Бизефф, то Гона бы не было в Йоркшине, и лишь боги знают, что было бы, не помоги он местным на месте взрыва. Стоящий рядом Кенни одаривает его более дежурным и вежливым кивком; Финкс просто машет, а Нобунага сразу подлетает и хлопает его по плечу с таким счастливым видом, что на секунду Гону становится искренне стыдно за все планируемое. Он ведь просто их грязно использует, и все — ради Хисоки. — О-о-о, герой нашей помойки! Ну, че, расправился с Мореной? — не дослушивая даже, Нобунага кивает Финксу. — Я ж говорил клевый поц! А вы мне заливали, данчо то, данчо се. Схуяли мне ждать одобрения от данчо, если я и сам вижу потенциал! — Ебучку захлопни, — очень вежливо фыркает Финкс. В ответ ему — комбинация из плотно сжатого кулака с оттопыренным средним пальцем. В руках у Нобу неожиданно материализуется бутылка с выпивкой, и он уже предлагает ее Гону, ну так, по дружбе, но тот неловко улыбается и стучит пальцем по повязкам на лице. — Я пока на обезболе, не стоит. — Скукотень, — закатывает глаза Нобунага. Пора начинать план. Все просто: кривая улыбка присутствующим, задержать взгляд на бутылке, чуть-чуть, потом сразу — вверх, на Нобу. И шепотом, едва слышным, чтобы не звучало слишком уж глупо для остальных: — Эм-м-м, можем? Поболтать? Наедине? — Хочешь посекретничать? Нобунага смеется, но, конечно же, соглашается: потому что ему нравится Гон (опять ностальгия — по ушедшему Увогину), а еще потому что он зарекомендовал себя надежным контактом. Они вываливаются на улицу, свежий воздух мгновенно бодрит, и пару минут Гон следует… куда-то, не слишком конкретно, просто лишь бы подальше. Нобунага послушно идет следом. Останавливаются они ближе к одной из оживленных улиц, мимо носятся ворованные брендированные автомобили (что через неделю будут доставлены в мелкие страны в качестве контрабанды). Некоторое время Гон молчит. Ждет. Знает, чего. Потому что Нобунага это точно увидит. — У тебя, по-моему, не было нэн. Бинго. — Вернул. Во время йоркшинского… — не договаривает, лишь ведет плечом. Позади задумчивый чмок. — Что, вынудил ту девку, Морену? И еще и покончил с ней. Да ты сраный Цезарь, все успевать как ты — надо уметь. Признавайся, на самом деле ты какой-то скрытый гений, и все время нашего первого знакомства просто умело притворялся дурачком. — Я не… — Гон хочет сказать «не дурила», но понимает, что сейчас это сыграет скорее против него, а потому максимально обреченным голосом признает самую страшную правду, которую никак не мог признать, — … не притворялся. — То есть, ты и правда бестолочь. — Не важно! — бубнит он, и Нобунага смеется громче. — Так и знал. Вы бы с Уво друг другу понравились. Есть что-то такое… в вас, общее. Грозные кулаки и ветер в башке. — Ты до сих пор вспоминаешь Уво? — А как же иначе? Он мой дражайший друг. Был. — Извини, — Гон резко отводит взгляд, и Нобунага рассеянно отмахивается, вновь прикладываясь к бутылке: — Тебе-то не за что. Если и озвучивать претензии, то к Курапике, но… — раздосадовано причмокивает. — Даже с ним мы все уже порешали. Ну, на «Ките». Ты небось слышал, — когда видит легкое недоумение (Гон знает все слишком расплывчато и из рассказов Фугецу), фыркает: — Ну, мы пробрались на верхний ярус, к принцам, планировали кое-что своровать. Что стоило нам жизни Шизуку из-за этого гандона Церредриха… Ну не важно. И там мы встретили Курапику. Но у него, как выяснилось, были заботы поважнее, спасение королевы, все такое, милая дамочка. Он явно метался между тем, чтобы убить нас и броситься за Церредрихом, ну, у того были оставшиеся глаза, но в конце концов выбрал женщину и ребенка. И пошел против своих же принципов, потому что ему надо было спасать еще чужие шкуры, а времени не было. — И он попросил вас, — заключает Гон. Нобу чуть кивает. — Да. Мы заключили перемирие, потом мир. Стоило лишь назвать имя старого заказчика на глаза. Заказчика… Стоп. Курапика говорил иное при первой встрече. — Разве вы не писали, что они у вас что-то забрали? — Ну, да? — их взгляды резко пересекаются. — Но кто-то же слил эти данные. Ну, доложил нам. Все такое. Думаю, ты просек фишку. Значит, кто-то заказал клан Курута «Паукам», слив тем фальшивые данные о каком-то воровстве. Намеренно. На это явно намекает Нобунага. Но зачем? Все ради глаз? Зная Куроро, тот мог устроить резню просто так, но у Гона нет повода сомневаться в словах Нобу, потому что тот лично присутствовал при той резне. Да и сам Редан не славится особой кровожадностью в сторону детей, тем более без весомого повода, они и их с Киллуа мурыжили скорее ради приличия. Но Курапика сейчас с Ойто. Не ищет виновника. И правда решил завязать? Стоит ли лезть в эту клоаку, или спросить у того? Сам Курапика явно подустал от мести, по сплетням от Биски его хацу здорово сократило ему остаток жизни; поэтому сейчас он с Ойто, вдали от тревог. Хм-м-м… — Если ты с Фуу-тян, думаю, часть она тебе рассказала. Про цепь… и на кого мы охотились попутно. — Хисока. — Ебаный урод прибил Франклина и Боно. Не могу поверить, — цокает Нобу и вновь прикладывается к бутылке. Затем косится вниз, как бы между прочим. — А ты его откуда знаешь? Или Фуу-тян рассказала тебе какие-то душещипательные истории об их совместном времяпрепровождении в тесной кабинке? — Вообще-то да, но я знал его раньше. Как бы так сказать, чтобы не вызвать подозрений? Гон невинно улыбается и трет затылок. Думай, думай! — У меня с ним… типа… личные счеты? С экзамена на охотника. — О-о-о, долгая вражда? Понимаю! Звиняй, — Нобунага пожимает плечами с таким видом, что становится кристально ясно: ему ничуть не жаль. — Но тебе мы его не отдадим. Разный уровень преступлений, сечешь? «Не отдадим». Значит, точно еще жив. Значит, еще можно вытащить… Отлично. На лице Гона явно начинает играть ухмылка, отчего Нобунага довольно фыркает. Если бы он только знал. Но не время раскрывать все карты. Сначала надо взглянуть на ущерб, оценить, а потом только размышлять о спасении. Будет хорошо. Да, точно. Он напомнит Хисоке, что искать наслаждение жизнью можно не только в острых ощущениях, но и в деталях более мелких, приятных. Это показал ему Киллуа, показали ему Леорио и Курапика, остальные… Те самые связи, которые так успешно игнорирует Хисока. — Я думал, — внезапно начинает он, — о том, как в Йоркшине ты предлагал нам с Киллуа вступить в ваши ряды. В глазах Нобунаги — искренний восторг. — Надумал? — Пока сомневаюсь, но… — легкий многозначительный взгляд, пауза. Надо играть осторожно, умело. Врать, как делает это Хисока. То есть, сплошная полуправда, к которой не подкопаться. — Эм-м-м, в общем, вот. Но у меня пока есть Дела, понимаешь, плюс вся эта неразбериха с хацу… Но я, если что, помню. Но не Киллуа. Он вас нахер пошлет, я сразу предупреждаю. Видимо, недавняя гибель товарищей играет свое дело — Нобунага прямо светится от лучезарной радости, словно за долгое время это первая хорошая новость. Видимо, Гон и правда ему нравится, именно он, не их с Киллуа дуэт — тогда, в далеком прошлом, он ведь предлагает вступить сначала лишь ему одному. По плечу тяжело хлопают, Нобу смеется, а потом, как бы невзначай, роняет: — Но с данчо-то обсудить это можно? — Почему нет? Курапика будет в ярости, если узнает? С другой стороны, он поймет, что это не искренне; плюс он нашел собственный внутренний покой. Если бы не он, сама мысль о вступлении далась бы Гону в тысячу раз проще, но он помнит темные рассказы об убитом клане, выдранных глазах и отрезанных головах. Помнит Йоркшин той ночью, когда происходит резня. Помнит все. Поэтому надо быть осторожнее. Не привязываться, не доверять слишком сильно. Как привязалась Мачи к Хисоке, что тот использовал против нее. Они вдвоем идут по узким переулкам вперед, прочь из города — на окраины. К тому самому месту, что разведывает Киллуа. Чувства Гона напряжены, он натянут, как тетива — готов сорваться в любой момент. Взгляд блуждает из стороны в сторону и замирает, когда Нобунага приглашает его внутрь. Добро пожаловать в логово тигра. Внутри — разруха, словно «Пауки» намеренно каждый раз выбирают места победнее, хотя есть иные. Пыль поднимается под ногами с каждым шагом, слышатся голоса: тихие. Мачи, чей-то еще, более юный… Гон тенью следует за Нобунагой и делает последний шаг вперед, прежде чем замереть. Полупустой грязный зал. Никого, кроме Куроро; Финкс все еще с Кенни, а Мачи с таинственным голосом явно не тут. Взглядом Гон пытается выцепить в тенях Фейтана, но не находит; пока он это делает, Нобунага подлетает к тому и спешно все пересказывает, довольно, после чего кивает в сторону Гона. Их взгляды пересекаются. Куроро неизменен. Стабилен в своем странном юношеском виде с глазами мертвеца. Но маска равнодушия спадает, он удивлен, пристально рассматривает Гона с головы до пят, после чего с прищуром спрашивает, и в голосе его в это мгновение скользит что-то жутко ироничное: — Разве ты не сказал, что ни за что к нам не присоединишься? Ой-й-й… Все-то он помнит. Гон неловко потирает затылок и цыкает. — Люди меняются, окей? Я тоже натворил дел… Это просто способ не возвращаться домой, где меня ждут семестровые по математике, ненавижу. Полуправда во всей ее красе. Но как вариант… Ладно, ладно! Просто шутка. Нельзя променять математику на вполне ощутимые преступления, у него еще есть совесть и прочее-прочее, это будет слишком даже для него! Ответ явно воспринимается Куроро как шутка, и он вяло улыбается. Все это время он играется с чем-то в руке, каким-то шариком, будто антистресс, и Гон видит, как тот падает и возвращается к нему в руку, словно привязанный. Лишь веревки нет. Секундное гьо — и знакомый розовый цвет бьет в глаза, блеклый. За этим, словно из подсознания, тянется сладкий приторный запах, шлейфом следующий за Хисокой. — Забавно, — медлит Куроро. — Некоторые люди меняются быстрее, чем умирают мотыльки. — Мне потребовалось три года. — Ты понимаешь, о чем я, — на его губах все та же вялая улыбка, словно не меняется с первой встречи в Йоркшине. — Мне просто любопытно, с чем на самом деле связано такая резка перемена сердца. Не то, что я откажу тебе, — взгляд его опускается вниз, на раскрытую книгу. Хацу, точно. — Новая кровь бы не помешала. Особенно та, что мы знаем. — Проблема с кадрами, да? Когда Гон вновь обводит помещение взглядом, Куроро уставляется обратно на него. — Ты что-то знаешь? — Я тут с одиннадцатым принцем Какина. По работе, ну, слышал небось, Морена Прудо… — очередная полуправда, но Куроро, судя по кивку, заглатывает наживку. Все вполне честно, не подкопаться. Нобунага наверняка рассказывал ему об их встрече. — Она мельком упоминала вашу проблему, а потом мы выяснили, что виновник вашего… э-э-э… кризиса задолжал кое-что и мне. — Ты знаешь Хисоку. Не вопрос — утверждение. — Мы проходили экзамен в один год. Я ему понравился, и он помог мне… — Гон с упоением вспоминает испытание по воровству значков и потирает подбородок, по которому тогда пришелся мощный хук. — Облажался в одном месте, а он сказал вернуть долг потом. Потом были еще встречи… Короче, он задолжал мне хороший бой. — Ты с самого начала знал, что он работает с Курапикой. Когда взгляд Куроро темнеет, Гон недоуменно моргает. — Честно говоря, услышал лишь под конец. А вот это — уже истинная правда. Некоторое время они смотрят друг на друга, пристально, пока на фоне нервничает Нобунага — явно не предполагал, что встреча выльется в такое. Но истина есть истина, и Куроро первым сдает позиции в гляделки, вздыхает и проводит рукой по лицу. Устало. Хисока — явно его головная боль, та мигрень, что не заглушить таблетками. Истязает его одним своим существованием, как было с Питоу для Гона. О, он понимает. Слишком хорошо. Странно (страшно) думать, что прошлый он никогда бы не понял настоящего. Посчитал бы таким же лицемером и злым человеком. Но вот он тут. — Он тут, верно? — голос немного дрожит. — Фугецу говорила, что вы схватили его. Не стали убивать. — Да, он жив… Зачем? — Дай мне взглянуть. Как на шкуру диковинного животного, добытого на страшнейшем сафари. Главное дать понять Куроро, что Гон не видит в Хисоке друга, кого-то иного, нежели противника. Что он — враг. Некоторое время его внимательно изучают вглядом, прощупывают душу и выворачивают ее наизнанку, но Гон не ведет даже бровью, лишь хмурится сильнее, когда Нобу делает к нему шаг. — Не надо тебе на него смотреть. Серьезно. Он тебе никакого боя не даст. — Зачем ты хочешь взглянуть? — обрывает того Куроро. Вновь смотрят друг другу в глаза. Чтобы оценить, смогу ли я его спасти, не произносит Гон. — Я мелочный злопамятный засранец. Хочу взглянуть на поверженного врага. Ощутить катарсис... все в этом духе. — Ты ненавидишь его? — У нас не настолько тесные отношения. Я просто не люблю быть должным. Кажется, этого хватает. Возможно, Куроро просто слишком устает от происходящего, поэтому позволяет себе насладиться еще чьей-то ненавистью, пусть и фальшивой. Вялая улыбка касается его губ и он кивает, едва заметно, после чего дает знак Нобунаге. Не выслушивает даже его возражений, но напоследок, когда они идут вперед, к подвальным помещениям, тем самым, о которых ранее говорил Киллуа, замечает: — Там нечего смотреть. Ты разочаруешься. Гон ему не отвечает и лишь пожимает плечами. Слегка. Чувство катарсиса действительно накрывает его с головой, пока он следует за ворчащим Нобунагой. Скоро он встретит Хисоку. Увидит, что сделали с ним «Пауки»… Странно думать, что он наконец нашел его, достиг назначенной цели. Нечто подобное, кажется, он чувствовал лишь на Острове Жадности, где все закончилось на его условиях. Экзамен не дал подобного из-за Ханзо, на Небесной Арене он так и не одолевает Хисоку (пусть и дает ему по морде, тоже неплохо), про охоту на муравьев так и вовсе вспоминать не хочется… Но сейчас ему никто не помешает. Все будет так, как хочет он. Ни Куроро. Ни Фугецу. Только он. Что подумает Хисока? Гон уже не тот пацан, с которым они виделись в последний раз. Раны на лице оставят шрамы, он меняется — и продолжит. Как ни крути, но Гону свойственны изменения, когда как Хисока стабилен в своем фальшивом амплуа. Было бы хорошо заглянуть за него, увидеть хоть капельку искренности, но это работа не из легких. Но у него будет все время мира, если он постарается. Главное — просто чуть-чуть подождать. С этими мыслями Гон входит в подвал, следом за Нобунагой. Внутри воняет пылью, затхлостью. Гнилью… Это запах смерти. Так пах Восточный Горуто, вонял, заставляя плечи дрожать. Первое, что бросается в глаза Гону — Фейтан с книгой на стуле, листающий ее настолько спокойно, словно не он дирижирует это пиршество мести. Он бросает на них беглый взгляд, слегка удивляется — брови выдают его — но затем опускает глаза в книгу вновь, равнодушный и спокойный. Второй человек даже не смотрит на него. Он привязан к стулу, нагой; ни следа одежды, что дает Гону возможность рассмотреть его намного лучше. От былого прошлого «я» не остается ни единого следа: плоть — кожа да кости, тут и там виднеются шрамы. Старые ли, ранее сокрытые хацу, или же полученные от Фейтана — как знать? Одной ноги нет, запись с Небесной Арены правдива, вместо нее — грубая культя и ожог, уже белый. Ногтей на второй нет; руки связаны за спиной, не разглядеть, но Гон легко понимает, что не найдет их и там. Фейтан оттягивается в пытках вовсю, режет все что только может — везде, и от этого по коже идет неприятный зуд. Так лишают всего человеческого. Самые страшные шрамы — ближе к лицу. На шее — словно кто-то драл когтями, пытаясь задушить. Подобно линии шарнира у кукол, месту, где ее можно открепить — но не тут. Глаза закрыты, на него не смотрят, и это позволяет Гону рассмотреть все внимательней, пристальней: отсутствие губ и носа, впалое веко, одно — этот глаз, подозревает он, выдирает ранее Фейтан. Зубы… не все, он не хочет думать, что виновато в этом: запах гнили, или чужие пытки. Редкие волосы на голове… Это не Хисока, хочет сказать Гон. Хисока — шут, волшебник, он выглядит чарующе красиво и пугающе одновременно. Но перед ним сидит кто-то иной, что-то иное, и… Он помнит это чувство. Этот ужас и нежелание верить. Как с Кайто. Когда его тело доставляют Наккл и Шут. Это не Хисока… но глупо отрицать реальность. Это он. Все еще хуже, чем он может себе вообразить. Но он здесь для того, чтобы это исправить, верно? — Эй… — роняет он, и Фейтан и Нобунага мгновенно впиваются в него взглядами. Но не только они. Веко, дрожащее, медленно приоткрывается, вяло, лениво. Во взгляде что-то нездоровое, больное, это заметно, слишком хорошо. Расплывчатое. Но следом, когда мутная пелена сползает, зрачок резко сужается — потому что натыкается взглядом на Гона. Не верит, видимо, смотрит еще, пока голова не дергается, подобно сломанной марионетке. Губы высыхают, и Гон проводит по ним языком. Выдыхает, шумно. — Ну вот я и нашел тебя, Хисока.