□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда все начинается, Гон думает — вот и финал. Эта же мысль посещает его в ту секунду, когда его приветствует Нобу на пустой разрушенной стройке. Он лишь смутно догадывается о том, как проходит бой с Фейтаном, но этаж после их с Хисокой стычки выглядит… ну, как и должен выглядеть после столкновения двух настолько сильных людей. Труп они не находят, лишь голову, и Нобунагу, конечно же — с выбитым глазом и раной на спине, крайне озлобленного. С его хацу творится что-то странное, аура мигает, как рождественская гирлянда, и, видимо, это приводит к тому, что в итоге его отключает. Его, сейчас бесполезного, конечно же сплавляют самым младшим, пока Финкс, Мачи и Куроро отправляются на охоту. Некоторое время они с Каллуто сидят рядом с дрелью, молча. Нобунага рядом, но он в глубоком обмороке, поэтому можно считать, что тут лишь они. Предыдущие недовольства друг другом никуда не уходят, разумеется, Каллуто все еще ненавидит его из-за Киллуа, но сейчас с этим намного спокойней: в конце концов, сейчас все и решится. Выясниться ли факт предательства или нет. Гону думается, что брат Киллуа зря беспокоится — его предательство прозрачно, на грани, и если только Куроро не захватит Хисоку живьем вновь, если только не прочтет воспоминания, то никто ничего и не заподозрит. Но вряд ли: даже если Куроро захочет, ему не дадут остальные. А если хацу работает лишь на живых… то и думать не о чем. Да и «Пауки» не такие дураки, чтобы убивать Золдика; иначе сюда мигом явятся патриархи семьи с крайне недобрыми намерениями. Другое дело — сам Гон. Но… — Скажи, — вдруг раздается голос, отвлекая его от размышлений. Когда Гон поднимает голову, на него смотрят. Пристально. — Тебе он нравится, да? — Кто? — удивляется Гон. — Хисока? Каллуто поджимает тонкие губы, чуть прикрывается веером, косится вниз. Но подтверждает, едва заметным кивком. Интересно. Зачем это все? Каллуто же его терпеть не может, а тут вдруг сам — невероятно — начинает диалог, да еще и на такую щепетильную тему. Но смысла секретничать нет, поэтому Гон просто пожимает плечами и кивает. Это не особо-то и тайна, особенно для того, кто участвовал в первом побеге Хисоки. Тем более-то для Золдиков. Если Иллуми, это невыразительная вобла, его сразу раскусывает, то про Каллуто можно вообще не говорить — он мальчик куда более человечный. Некоторое время они молчат вновь, смотря на гипнотизирующее бурение двери сейфа дрелью. Интересно, думается Гону, почему Редан выбирает именно этот вариант, могут же просто взломать нэн. Может, тут какое-то ограничение? План составляет Куроро, но он-то в воровстве самый настоящий мастак. Наверняка готовит все не просто так. Внизу чувствуется чужая аура, бурлящая, словно вулкан. Даже на таком высоком этаже. Скорее всего, размышляет Гон, Куроро уже находит Хисоку, и они вступают в конфронтацию. Финальный бой, конец всей этой безумной истории… с крайне очевидным результатом. Да, шанс на спасение есть, мизерный до невозможности — Хисока может его вырвать, он привыкает к такому, но Гон не уверен, что если он одолеет Куроро, то сумеет справиться с Мачи и Финксом. Помнит его после одного лишь Фейтана, а Куроро намного-намного страшнее. Он нервно отбивает неопределенный ритм по коленям. Тишина давит. — Он тебе дорог. И вновь кивок. — Дорог… как Киллуа? На некоторое время Гон задумывается, настолько ли, но потом кивает вновь. Наверное, как-то так и есть. Как очень близкий друг. Это разная близость, конечно же. С Киллуа она на вкус как апельсин и корица, теплая и бодрящая, которая вместе с ним уже множество лет. Но Хисока? Чем-то их отношения напоминают мятный чай, казалось бы, будоражащий, сначала колющий язык. Но чем лучше он узнал его, чем сильнее понял, какой Хисока на самом деле — что скрывается под маской опасного улыбчивого фокусника — то распробовал и другую сторону, такую же теплоту, но все еще иную. Это сложно объяснить. На самом деле, Гон сам не до конца понимает, как делит Киллуа и Хисоку, но точно видит их иначе. Но сейчас это приятные ощущения. Жаль, конечно, что Хисока такой упертый. Его можно понять, да и сам Гон далеко не тот человек, который может осуждать жажду мести, куда ему, но как же хочется верить, что в какой-то момент он и правда согласится отвернуться от старого образа, от вечных боев, поймет, что вкус жизни можно искать и в других вещах. Может, помочь ему?.. Да, он будет злиться поначалу, но поймет — что нет ничего страшного в том, чтобы просить помощи. Он же не полный дурак. Хотя… — Жаль, я не смогу понять брата, как ты, — голос Каллуто звучит сухо. — Но ты хотя бы о нем беспокоишься. Это хорошо. Мама все думает, что из-за тебя Киллуа покинул семью и ведет себя… так, как сейчас, но я думаю, это бред. Если он дорог тебе, ты готов… на что? — На все? Ну да, ради Киллуа Гон знакомится с кулаками Канарии. Не самое приятное воспоминание, честно говоря, но он хотя бы заводит нового друга и спасает старого. А еще знакомится с Гото, да. С Гото… которого убивает Хисока из прихоти Иллуми. — Разве это не нормально? — фыркает он. — Он тоже ради меня готов на все. Вон, вся шумиха с Аллукой из-за этого. — Значит, это и есть… — Друзья, да. Каллуто замолкает, задумываясь. Ненадолго, но затем вновь поднимает взгляд, более пристальный. И голос, слегка надменным, как в первые дни их (повторного) знакомства, уже в Редане, произносит: — Так и что же ты ждешь? Гон так и вылупляется на него. Это что еще за претензии?! — Ты разве не говорил? Что ради друзей готов на все. Но тебе нравится Хисока, — Каллуто загибает палец, — а сейчас данчо внизу собирается его убить. Он плохо выглядел. Не думаю, что он сумеет. Но ты все еще тут, просто сидишь и ничего не делаешь. Разве так и должно быть? Или, если Киллуа перейдет дорогу кому-то же настолько влиятельному, ты продолжишь стоять как истукан и ждать знака свыше? По спине ползет странный холодок, когда Каллуто поднимает на Гона взгляд светлых глаз и странным, ранее незнакомым ему тоном, произносит: — Думаю, тебе пора идти.□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Гон никогда так быстро не бегает. Он за секунду пролетает несколько этажей, затем — прыгает в окно, где-то на пятом. Для обычного человека — самоубийство, но для него — сущий пустяк. Да, думается, для нормальных обывателей любой охотник — девиант, чудовище, кто угодно, но только не брат по крови. Понятно, почему политики так боятся умельцев с нэн. И хорошо ясно, почему этим решает воспользоваться Какин: что Халкенбург, контролирующий Фугецу и убеждающий ее в необходимости принять участие в политической жизни страны, что Бенджамин и Камилла, давно практикующие. Если Ассоциация захочет, то сможет подчинить весь мир за считанные дни. Может, этого и боится Чидль, когда Паристон становится председателем. Но тому все равно; а сама она будет хранить мир и дальше, опираясь на принципы благоразумия. Он стрелой несется вперед туда, где схлестываются две ауры, тяжелые, страшные, отчего кожа под курткой мгновенно покрывается мурашками. Все внутри кричит ему: не ходи туда, это опасно, но он не останавливается ни на секунду, потому что каждая может дорого стоить. Как тогда, с Кайто. Может, сейчас у него получится. Может, в этот раз он вытащит удачную карту. Хисока раз за разом обманывал судьбу, заставлял ту играть по своим правилам, почему бы не повторить!.. За один прыжок он ныряет в узкую вентиляцию и проносится через нее едва ли не за считанные мгновения. Едва не выскакивает прочь, но успевает замереть, в ту самую секунду, когда Хисока срывается с места, когда заключает клятву — а следом за ним бросается Нобунага. Когда только успевает. Хотя, думается, для него нет ничего сложного в том, чтобы сигануть вниз прямо с того этажа, где Каллуто. Гон замирает… Затаивает дыхание. Сердце бьется, как бешеное. Он видит Хисоку, слышит его реплику, каким огнем горят его глаза — и как он стремится к Куроро. Видит и Нобунагу позади, щелчком разделяющего ножны и меч. Клинок раскрывается, словно в замедленной съемке, но на деле проходят считанные миллисекунды, которые сейчас Гону кажутся невероятно долгими — словно вечность. Еще немного — и Хисоку убьют. В этот раз ничто не сработает: никакой обман Каффки, никакая клятва, отрубленная голова — это финальный приговор, такой необходимый Редану, и столь нежеланный — для Гона. Тело невольно собирается, напрягаются руки и ноги. Сейчас Гон — напряжен, натянут подобно тетиве, и если он сорвется с места прямо сейчас, то сможет сбить Хисоку и не дать Нобунаге его обезглавить. Так будет правильно, для него. Так он убережет его от смерти, не даст вновь коснуться той стороны, с которой Хисока знакомится непозволительно близко. Скорее всего, он даже сможет убежать от Редана, потому что те будут заняты куда более насущными проблемами в виде спасения данчо и погребения Фейтана. Это, в отличие от мести, столь важно и столь необходимо. Да и его скорость намного выше, он все еще усилитель — где-то в основе своей сущности, и не ранен… Да, Хисока будет злиться, конечно. Скорее всего, наорет, сорвет маску окончательно, и Гон увидит его — настоящего, со всей той бурей эмоций, что скрывается за обычно равнодушным лицом. Он ведь ни черта не такой, до этого просто хорошо держит фальшивый образ, безразлично смотрящий на кошмар вокруг. Может, попытается его убить, по-настоящему, и в этом не будет той элегантности и грации, что обыкновенно присущи ему — лишь жажда крови, пугающая. Но Гон уверен, что, в конце концов, он поймет, перестанет буянить, и тогда дальше все будет хорошо. Да, будет сложно — он вновь калечит себя — но все это исправимо. Они вернутся обратно, к Фугецу, Абаки и Каффке. Каффка тоже на него наорет, но на его лице проступит та самая улыбка, как тогда, сразу после фальшивой смерти — с тоской и капелькой облегчения, они поцапаются, но все же договорятся. И все будет хорошо. Каллуто прав — это будет правильно. Верно. Логично. Так думает Гон в ту секунду. Стрелка часов, самая крошечная, не успевает сдвинуться до щелчка. Но если Гон так поступит — если лишит Хисоку того единственного, что сейчас держит его распавшийся образ воедино — то станет злодеем намного хуже Куроро. Не потому, что лишит его мечты или цели, они ведь глупые, отнюдь; он сорвет то единственное последнее, что Хисока выбирает сам, добровольно, в последний год, когда само его существование постоянно зависит от других. Лишит выбора даже тут. Это ведь его осознанное желание — найти Куроро, сразиться с ним и, если так случится, умереть. И ему все равно на собственное же потаенное желание где-то глубоко в душе, молящее о спасении. Хисока никому не принадлежит. Он никого не слушает, даже собственное нутро, скулящее в молитве, потому что «Хисока» — несуществующий образ, пустышка, которой нет нужды внимать подобному. Да, они начнут новую жизнь. Продолжат дружбу. Но это будет очередная клетка, в этот раз простого иная. Обманчивая свобода, иллюзия выбора, где итогом станут чужие взгляды и голоса, уговаривающие так не поступать. Глупо запирать хищника в клетке. Дикое животное невозможно приручить, и пусть Гон знает Хисоку настоящего, образ-пустышка сливается с ним слишком сильно, чтобы безболезненно уйти. Думается, Хисока и сам это прекрасно понимает. Поэтому просит финальный бой у Гона — чтобы самому прикончить прошлое амплуа, без чужого влияния. Он ведь, даже отказавшись от гонки за адреналином, не отпустит ее так просто. Будет улыбаться, а на деле изнывать от желания вступить в бой вновь, почувствовать вкус жизни таким, каким он его помнит. И эта агония будет долгой, как фантомная боль, все не уходящая и грызущая. Гон знает, как болят такие раны. Когда он лишается нэн, первые месяцы кажутся самым ужасным, что только может быть, хотя, по сути, ничего не происходит. Эти бои… последняя ниточка, что связывает Хисоку с той далекой тенью, за которой он гонится. Источником его пламени. Поэтому Гон не шевелится. В следующее мгновение Нобунага оказывается позади Хисоки и одним незаметным движением выхватывает клинок из ножен. Звенит сталь, и в первую секунду ничего не меняется, лишь рука Нобунаги оказывается позади. Но потом время медленно восстанавливает свой ход: кровь брызжет на пол, а голова Хисоки валится на землю с глухим стуком, как и тело. Из обрубка шеи мгновенно начинает течь кровь, густая, темного алого цвета, и в стоящем монохроме незавершенной стройки она кажется Гону невероятно страшным и ярким пятном. Дыхание спирает. Гон во все глаза смотрит на труп. Хисока мертв. Окончательно. Происходит так, как он и думает. Из оцепенения его выводит оклик Нобунаги, эхом отражающийся от пустых стен. — Йо, Гон. И он спрыгивает вниз. Шаги эхом раздаются в помещении. Взгляд неотрывно прикован к отрубленной голове — он не видит лица, лишь затылок, но пальцы неприятно скребутся, как в первую встречу с Неферпитоу, когда тот отрезает руку Кайто. Что-то неестественное, неправильное. Так не должно быть. Но вместе с этим он понимает, что история завершается именно там, где ей суждено закончиться. Злодей повержен. Хисока заходит слишком далеко… наверное, он и сам это понимает, но невозможно остановиться, если ты идешь таким путем так долго. Поэтому он выбирает логичный финал своей истории. Другое дело, что Гон не собирается ставить точку. На Темном Континенте наверняка найдется способ вернуть тебя к жизни… Оттащу твой труп… нет, многовато чести. Какую-то кроху. Он поднимает взгляд на Куроро. Тот окружен Финксом и Мачи; те что-то говорят, шепчут панически, но не понимают чего-то… Но потом он видит — как корячится данчо, как держится за глотку, словно его что-то душит. Лицо у него бледное, словно у трупа, почти с синюшным оттенком. Глаза закатываются, а изо рта течет тонкая линия крови, и ниже… На шее… Гон видит словно следы. Что-то… это сложно описать. Прозрачное? Но он видит его, искажения воздухе, когда как Мачи и Финкс словно не замечают, продолжая паниковать. Гон слышит шаги позади, оборачивается — и видит Нобунагу. Тот тяжело выдыхает, хотя взгляд его прикован к той же картине. — Проклятье, — коротко бросает он. Ну да. Конечно. Хисока же кричит что-то напоследок… Клятва смешивается с проклятьем. Хисока получит свое после смерти — и утащит Куроро за собой на тот свет. Но… нет! Конечно, Гон зол — зол, что Куроро убивает Хисоку, но он знает, почему это произошло, и понимает, насколько сейчас это несправедливо. Куроро победил, он заслужил жить, он прав!.. Но что можно сделать против неосознанной клятвы? Хисока же сделал это не намеренно, просто всплеск эмоций дал свой результат. Словно выстрел из пушки, осечка. И сейчас петля, сотканная из жажды мести, медленно убивала лидера «Пауков». — Неужели ничего нельзя сделать?.. — А как? — Нобунага звучит зло, горько, но не двигается. — Это конец, поц… Мы тут бессильны. Ладно уж. Пойдем, попрощаемся. — Если бы можно было только подцепить ту штуку… Нобу делает шаг — но замирает. Резко оборачивается. — Что? — Ты не видишь? — Гон указывает пальцем вперед. — Та призрачная веревка вокруг его шеи. Она постепенно затягивается. Как петля. Если бы ее можно было подцепить, то… Он вздрагивает, когда его хватают за плечи и встряхивают. Глаза у Нобунаги горят огнем, азартом. Почти ужасающим, но Гон знает, что он просто воодушевлен. — Ты видишь эту хрень?! — А ты нет?! — удивленно пищит он. Потом понимает — и правда. Поэтому Мачи и Финкс так безуспешно вертятся вокруг: они просто ничего не видят. Это посмертное проклятье, не выверенное в какой-либо форме, как у Гентру. Поэтому его нельзя заметить — оно не существует по сути, это просто эмоции. Но Гон видит… по какой-то причине. Может, это последствие смены усиления на специализацию? Одно из многих. Или что-то, что пробудилось в нем из-за Аллуки… В конце концов, все его возвращение к истокам происходит крайне странным образом, нелогичным, нет ничего удивительного в том, что он начинает видеть вещи, которых не должен. Такова она, плата за присутствие на той стороне, на ее краю. Может, Хисока тоже видел что-то. Но почему удавка? — Надо ее чем-то разрезать, — чуть подумав, проговаривает он. Но что взять? Нобунага протягивает ему меч, но Гон чувствует — нет, не сработает. Это простое оружие, в нем нет… того же элемента, что и в проклятье. Он делает еще несколько шагов, размышляя, можно ли наполнить лезвие своим нэн и попытаться, но затем скашивает взгляд в сторону и замечает нечто, что вынуждает его невольно поежиться. Клинок… видимо, та штука из кейса, валяется в стороне, но даже отсюда Гон видит ауру, идущую от него черным дымом. Это тот же самый клинок, который он видит у Каффки. Тот самый, с неприятной аурой, которую он чувствует в день фальшивой охоты. Не отводя взгляда от клинка, он бросает: — Что это? — Понятия не имею, — буркает Нобунага, топчась на месте уже нетерпеливо. Ждет решения проблемы с проклятьем. — Это какая-то нездоровая дрянь. Ублюдок как ударил меня ею, так аура словно вышла из-под контроля. Не знаю, что это за мерзость, но… — Это тоже проклятье, — вдруг осознает Гон. Вспоминает бой с Каффкой, как тот протыкает Хисоку насквозь — и тот мгновенно лишается возможности двигаться, как раскрывает истинное лицо, потому что «Текстура» исчезает. Он не уверен, как именно действует эта… вещь, но она как-то влияет на ауру, раз это срабатывает уже на двоих. Может, на Фейтане тоже, отчего тот не успевает использовать свое убийственное хацу. Гон осторожно, крадучись, подходит к оружию. Берет его в руку. По ощущениям, это самая обычная заточка, но вот лезвие просто пропитано каким-то ядовитым нэн. Непонятно, посмертным или нет. Он пару раз осматривает его, затем разворачивается и торопливо направляется к данчо, который, почти даже не царапает пол — настолько все плохо. Мачи и Финкс расступаются перед ним, молча, и Гон тянет руку к невидимой петле… Пальцы проходят сквозь. А если клинком? Он, честно говоря, не особо надеется на результат. Это чисто спонтанное предположение, что если меч шалит с аурой, то может сработать и на проклятье. Но стоит учесть, что это явно не перманентный эффект: что Нобу, что Хисока смогли вновь подчинить себе ауру. Но как средство решения проблемы сейчас? Срабатывает идеально. Это понимает Гон, когда удавка растворяется, а красный след вокруг шеи начинает постепенно исчезать. Куроро делает мучительный вдох. Закашливается, откидываясь на спину. Некоторое время он лежит с закрытыми глазами, вдыхая глубоко и медленно, пока самого Гона окружает оставшаяся троица и наперебой начинает спрашивать, какого черта это сейчас было. — Ты что, экзорцист?! — Понятия не имею, — искренне отвечает Гон. Затем косится на клинок в руке. — Это все из-за этой штуки. Я думаю?.. — Что это… Мачи аккуратно подцепляет у него из рук оружие и рассматривает его со всех сторон. Она делает это аккуратно, не касаясь лезвия, и Гону думается — вот это щепетильность. Хисока вот сто процентов бы провел пальцем по клинку, чтобы что-то почувствовать. Он чувствует дрожь в спине и оборачивается назад, на отрезанную голову, и шумно сглатывает. Нет, это… Это как-то неправильно. Надо забрать голову. — Это проклятый меч, — раздается хриплое снизу, и они вместе переводят взгляд на Куроро. Тот поднимается на локтях, бледный и потный, но, хотя бы, живой. Пальцы у него превращены в кашу, и, думается Гону, потребуется много времени на их восстановление. — Думаю, там либо нэн Хисоки либо его товарища из Амдастера. — Надо убить эту тварь, — рычит вдруг Финкс. — Уебок соврал нам. Забрать труп!.. Ну конечно. Он все спланировал. — Сожжем дотла, — поддакивает Мачи. — Этот клоун живым не уйдет! Они с Финксом явно взбешены до ужаса, это чувствуется даже по ауре. Нельзя дать им добраться до Каффки. Да, тот силен, но это будет неправильно — это исключительно вина Хисоки, и если уж быть честным, то скорее даже Гона. Он уже открывает рот, чтобы озвучить это, предотвратить катастрофу, но его обгоняют, чей-то усталый хриплый голос, произносящий то, что Гон не ожидает от Куроро вообще: — Оставьте. Иначе мы войдем в цикл мести. — Но он нас предает, данчо! — Сама подумай, — качает тот головой, — он соглашается убить его. Мы не чувствовали сердцебиения, по-настоящему. И до сегодняшнего дня от Хисоки нет ни слуху, ни духу. Не думаю, будь Каффка его полноценным напарником, дал бы так просто его истязать. И вообще допустил бы этот бой. Они разделяются: если Гон его находит. — Ну или если Гон в этом деле участвует, — в шутку бросает Нобунага. Без задней мысли. Молчание. Стрелка часов щелкает, переходя на новую секунду. В эту секунду сердце у Гона пропускает удар, а «Пауки» медленно оборачиваются в его сторону. Ну, теперь это очевидно. Потому что логично. Гон появляется — и Хисока сбегает. Гон отправляется в Амдастер — и находит Хисоку, того «убивают». Каффка все время рядом, как и Абаки. И, конечно же, он соглашается на задание… и именно в этот раз Хисока и появляется. На самом деле, довольно легко раскрыть. Просто Гон играет, но не вытягивает нужную карту. У Хисоки это получалось гораздо лучше. Он чувствует на себе три пристальных хищных взгляда, ощупывающих с головы до пят, видит, как Мачи делает едва заметный шаг вперед, поворачиваясь корпусом… Видит, как темнеет лицом Финкс, и как Нобунага кривит рот, словно все это видится ему чем-то невероятно гадким: — Твою мать!.. И вы все время были заодно? Гон должен быть напуган — но он ощущает лишь невероятное спокойствие. Он не моргает даже, когда тонкие нити оплетают его глотку и сдавливают. Даже не шевелится — подобно колоссу. Мачи что-то рычит, Финкс тоже, Нобунага продолжает бормотать себе под нос, но все внимание Гона устремлено на Куроро, продолжающего смотреть на него все так же спокойно и полусонно, будто только что не выясняется страшной правды о предательстве очередного новичка. Это хорошо, проносится крамольная мысль в голове, что они еще не знают о Каллуто. И не узнают. — Почему? — бросает Нобунага, и Гон удивленно моргает. — Потому что… он мой друг? Мачи держит не настолько крепко, чтобы придушить, но кровь проступает. Но Гон продолжает смотреть на Куроро, после чего резко бросает: — Как давно ты знаешь? — С самого начала, — криво улыбается тот, и часть взглядов, уже пораженная, переходит к нему. Мачи же продолжает сверлить Гона. — Не забывай, я видел его воспоминания. И сложил два и два. С самого начала!.. И все равно подыгрывал? Поэтому он не удивляется, наверное, что «Жвачка» остается в книге. Потому что это не посмертный нэн, а самый обычный. Гон хмурится. — Почему не остановил? — Можешь считать меня сентиментальным. Сначала я думал, что, может быть, ты и правда просто хочешь реванша, но… — Куроро выдыхает, сипло, и с трудом садится на земле. Мачи оборачивается к нему, быстро, во взгляде ее обеспокоенность. — Я долго думал над увиденным. И тем, как он смотрел на тебя. Мне вспомнилось… как в детстве мы смотрели старые кассеты про героев в разноцветных костюмах… И как они глядели на мир, а спасенные ими люди — на них. Тяжело выдыхает. — И вот так смотрел на тебя Хисока. Потому что ты — такой же. Но я — не герой, хочется возразить Гону. Речь Куроро вновь запутанна, но он понимает, о чем тот: делает ставку на то, что Гон сам закончит эту историю, и если не убедит Хисоку бросить это, то хотя бы сделает так, что они больше не встретятся. Или же — реванш будет элементарным. Потому что он — калека, в тот момент о мести можно забыть. Куроро делает ставку на это… и это правильно, логично. Просто он не ожидает, что на стороне Гона окажется Аллука с силами, способными исправить все на свете. Никто не может ждать подобного. Аллука — элемент, который невозможно контролировать. В каком-то смысле, она — божество для их жалкого мира, заточенного в центре озера Мебиус. — Я пытался. Каждый день зудел над ухом. Но все тщетно, — Гон поджимает губы. — Зря ты мне поверил. Лучше бы отослал подальше, или хотя бы намекнул, что знаешь. Я бы избрал другую тактику, может, мне удалось бы. — Я не провидец. К сожалению, я не мог догадаться, что он полностью восстановится, — криво улыбается Куроро. — Так что мы оба тут облажались. Оба. Не один Гон. Куроро… теряет друзей, но все равно находит в себе сочувствие, когда лезет Хисоке в голову. Что же он видит там, если согласен на подобное? Или, все дело в сложившихся факторах: в том, что приходит Гон, что Куроро складывает два и два? Почему он это делает? Этот человек, напоминает он себе, убил множество. Мстит за убитых товарищей, но вместе с тем готов принять новых на место убитых. Идея — «Паук» — должен жить. Так думает Пакунода, когда жертвует собой. Они тоже что-то преследуют, что-то… Что Гону не узнать уже никогда. «Паук» должен жить, несмотря на жертвы. Так думает данчо. Куроро должен жить, считают остальные. Поэтому Увогин и Пакунода выбирают смерть. — Я хотел тебя использовать. И дал повод сделать тебя ближе к себе. Но неудачно. Со связями Гона по всему миру — это логичный ход. — Очень зря, — замечает он. — Будто это плохо — верить в лучшее. — Но Фейтан погиб. — И за это — я никогда тебя не прощу, — голос Куроро все столь же равнодушен. — Но я знаю, почему это происходит. И у меня уже нет желания продолжать эту месть. Мачи, отпусти его. Достаточно. Нити на шее слабеют, и Гон потирает свежие раны. Сущие царапины, на самом деле, заживет уже завтра. Он потирает глотку, неодобрительно смотря на хозяйку столь опасного хацу, но затем заставляет себя отбросить это раздражение. Все кончено. Редан имеет право злиться, еще большее, чем сам Гон — он-то прекрасно знает все это время, к чему приведет подобная стычка. Что ж… теперь он — не часть Редана. Это уж точно, никакого повторного собеседования. Наверное, так даже к лучшему. Не придется объяснять Курапике при следующей встрече столь неожиданно появившуюся на спине татуировку с цифрой. Странный меч с проклятьем все еще в руках у Мачи, и Гон кивает в его сторону: — Оставьте себе. Скорее всего, проклятье запечатано не навсегда. Я не знаю. С ее помощью его хотя бы можно будет остановить. Молчит, немного, жует губы. — Если тебе вдруг понадобится срочная помощь — думаю, на меня ты выйти будешь в состоянии. За мной огромный должок. Гон отворачивается. В полном молчании он подходит к голове. Срез — ровный, ну еще бы, у Нобунаги один из лучших мечей, которые Гон только знает. Он аккуратно переворачивает голову лицом вверх и едва сдерживает дрожь в пальцах; затем, аккуратно, закрывает глаза. Спи спокойно, Хисока. Может быть, мы еще встретимся, ну а сейчас — настало тебе время хорошо отдохнуть. Затем, достает из кармана небольшую бумажку и раскрывает ее: и та, словно крепко сложенное оригами, раскладывается в относительно небольшую коробку. На самом деле, это хацу Абаки — обычно она использует его, чтобы «замораживать» отрубленные во время схваток конечности, чтобы те не испортились в ожидании врача. Время внутри такой коробки не идет до ее открытия, она называет ее просто — «ящик Шредингера». Отличная способность для владельца арены, одна из многих. Если подумать, она довольно мастерски использует собственные умения в бизнесе. Сам Гон выпрашивает у нее ящик на тот случай, если Хисоке не дай бог оторвут пальцы или руку (а такое с ним случается регулярно)… Кто бы подумал, что придется использовать ее для головы. Но, зато, она останется в том же состоянии, что и сейчас. Надолго, если… нет, пока Гон не откроет ящик в будущем, когда сумеет найти способ вернуть Хисоку в жизни. Он опускает голову в ящик и в последний раз бросает взгляд на лицо Хисоки, спокойное, словно спящее. Проводит по скуле пальцем, а затем — опускает крышку сверху. Раздается тихий щелчок — ящик запечатан, и время внутри останавливается. Когда он выпрямляется, «Пауки» уже поднимаются. Финкс и Нобунага поддерживают Куроро, едва держащегося на ногах от боли, рядом хлопочет Мачи… Забавно. Каллуто там, наверху, все еще сторожит дрель и понятия не имеет о том, что творится внизу. Вот он удивится. Глаза данчо обращены в его сторону, и Гон шумно сглатывает, чувствуя себя некомфортно от столь пристального внимания. — Что ты собираешься делать с головой? — Думаешь, скажу, что закопаю? — Гон фыркает. — Я отправлюсь на Темный Континент. Буду искать способ вернуть его к жизни. Думаю, мозга должно хватить. На лице Куроро кривая ухмылка. — Даже не скрываешь. — А смысл? Вы все равно это узнаете. Но в этот раз, — делает ударение Гон, — я сделаю все, чтобы не дать этому придурку даже глянуть в вашу сторону. Не посчитай лестью. Просто у нас был такой уговор. Он бросает быстрый взгляд в сторону тела, но отмахивается: нет, это уже рискованно. Одна голова не даст ощущения, что если Хисока и вернется, то скоро. А так… мало ли, какие умельцы найдутся. Он все еще размышляет о словах Аллуки, но делает вывод, что она права: вряд ли полноценное воскрешение под силу даже ей. Последний взгляд назад… Наверное, Куроро хочет его убить. По-настоящему. За Фейтана, за дружбу с Курапикой, за помощь всем тем, кто постепенно лишает «Паука» его лап. Но Куроро уже дважды учится на своих ошибках: сначала он не обезглавливает Хисоку на Арене, оставляя его труп на совесть Мачи, а потом решает посмотреть, как тот сумеет существовать в состоянии калеки. Потому что он знает — его будут жалеть, а Хисока ненавидит жалость. Поэтому он не действует: ведь Гон, в самом-то деле, такой же как и Хисока, и если они оба поддадутся своим заветным желаниям, то круговорот мести продолжится, затягивая все новых и новых людей. Но Куроро ему благодарен. За помощь прямо сейчас. И это молчаливое прощание — его финальная благодарность. Гон встречается взглядом с Нобунагой. Виновато улыбается. И, затем, отворачивается. Постепенно, пустая комната с лужей крови остается далеко позади, а сам он ныряет в темноту ночи. Луна молча взирает на него безразличным слепым оком.