□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Точка зрения Каффки разительно различается от точки зрения Хисоки. Факт. Поначалу Гону кажется, что они во многом похожи, в том числе во взглядах на некоторые вещи: Каффка любит яркие броские образы (Хисока ему вторит), он довольно жесток (аналогично), использует фарс, как оружие. Яблоко от яблони, во всех смыслах. Но если Хисока довольно крепко держится за эту маску, Каффка использует его лишь для обмана, безобидной лжи другим. Перед собой он предельно честен, тогда как Хисока закрывает глаза на то, что его не устраивает, предпочитая просто не видеть. Ничего удивительного. Вся разница в том, что Каффка ведет себя соответствующе возрасту, а Хисока так и остается где-то глубоко в душе на одном месте, замирая в этом нелепом промежуточном состоянии где-то между юностью и сознательностью. Это интересно. Так думает Гон. Хисока, на самом деле, умеет вести себя нормально. Ему сколько, за тридцать, да? Сто процентов что-то да понимает. Фугецу пусть и рассказывает о нем нелепости, которыми тот отшучивается, но он же выполняет свою работу, отменно, не то слово. Проявления адекватности в общем море сумятицы мелькают тут и там. Хисока все прекрасно умеет, просто не хочет. Гон уверен: такая его сторона открыта только им с Фуу-тян. Скорее всего, пока они вдвоем кукуют с Куроро в поисках экзорциста, Хисока все же ведет себя адекватно и приближенно к тому далекому холодному образу Серьезного Скучного Взрослого, потому что на иное Куроро, в общем-то, глубоко наплевать. Не человек. Загадка. Смешно, что Каффка при этом не такой же, хотя явно хранит ничуть не менее страшных скелетов в шкафу. Кто те таинственные покровители? Почему с ним не хочет связываться Куроро? И так далее, так далее… Но истина — причина конфликта Каффки с Хисокой — становится чуть более ясной. Весь корень в жалости. Каффка ведет себя нормально, поэтому жалеет Хисоку, как нерадивого сына. Он не хочет его унизить, о, нет, отнюдь, это искренние эмоции, жажда помочь, успокоить. Проблема в том, что, видимо, Хисока еще до этого висит на волоске от окончательного срыва (связано ли это со смертью Хоши Морро, семьей, братом, тем похищением… неизвестно), и все происходящее просто окончательно срывает ему крышу. Как убрать тормоза и наблюдать за крушением. И потому он видит жалость неверно, видя ее как упрек собственной слабости. Хорошо, что сейчас это постепенно сходит на нет… Когда они встретятся вновь («если», хочется поправить себя Гону, но он закусывает язык), будет намного проще. И не только из-за закрытых гештальтов: просто потому, что теперь Гон знает о Хило. Хисока — довольно скрытный человек. Его воспоминания похожи на кино, исключительно взгляд со стороны с редкими вкраплениями эмоций. Каффка отдает воспоминания целиком. С тем, что чувствовал. С мыслями, эмоциями. Поэтому, когда новая сцена начинается с очередного похода по коридору уже знакомого местечка, Гон буквально ощущает то, что вертится у него на голове. Сомнения. Это не четкая речь в голову, скорее расплывчатые образы, которые Гон способен понять. Каффка четко видит, что после произошедшего Хисока окончательно запирается в себе и, словно змея после линьки, сбрасывает приветливый наглый образ, упиваясь агрессией. Это не вызывает удивления, скорее печальная закономерность, и от этого у Каффки невероятно противно на душе. О, Гон его понимает, не только из-за влияния эмоций; потому что это ровно то же чувство, какое настигает его с осознанием, что нет ничего, что способно остановить Хисоку от глупого самоубийственного броска на Куроро. Беспомощность, верно. Вот, что это такое. Каффка потерян и не знает, что ему делать. Ну да, если подумать, он не детский психолог. Гон понимает, почему тот мечется: с одной стороны, стоит обратиться к нормальному специалисту, помочь чем угодно, но, с другой, как объяснить тому все произошедшее? Над ним дамокловым мечом висят приказы таинственных руководителей, каких совсем не устроит внезапное вскрытие информации каким-то там мозгоправом. Ну еще бы, цыкает Гон. Этот идиотизм со скрытностью становится причиной гибели Нетеро, а все потому, что тот ни с кем не делится секретом наличия бомбы в сердце. Хотя там скорее не приказы, а собственный идиотизм… Но понять легко. Долг или чувства. Кажется, Каффка все же выбирает первое, как бы ни хотелось. Когда он входит в комнату, то там — пустая кровать и сидящий рядом с ней БиБи уже со знакомой приставкой. Взгляд Каффки лишь на секунду замирает на смятом постельном белье, затем он с тяжелым вздохом ставит крайне подозрительные пакеты на стоящий рядом столик и деловым будничным тоном роняет: — А где Хисока? Отошел? — Сбежал, — бурчит тот. Несколько секунд висит молчание. Следом Каффка раздраженно фыркает. — Не смешно. — Я не шучу. Вновь молчание, уже покороче. Но потом, осознавая, Каффка резко поворачивается: во взгляде так и пляшет бешенство, о-о-о-о, знакомо-знакомо. — Что. — Слинял, говорю. Взял и сиганул в окно у меня на глазах. БиБи не отрывается от приставки, словно в сказанных им словосочетаниях нет ничего странного. Гон же… Сидит некоторое время на месте ровно, барабанит пальцами по подлокотнику. Потом глупо хихикает. Ну конечно. Коне-е-ечно. Совершенно не меняется, тупоголовый кретин. Ну ладно еще тут, обстоятельства и возраст позволяют вести себя глупо, будто моча в голову ударяет, но когда тебе за тридцать… Нет уж, извольте не повторять свои идиотские подвиги юности! Но Хисока верен старым привычкам. Хотя, если отбросить шуточки, все дело в том, что ему почти год мозги трахают в подвале, может, скатывание до инфантильных привычек тут что-то вроде механизма защиты сознания от еще больших потрясений. Гон не разбирается. У него нет диплома мозгоправа, так-то. Беспомощно смотря на открытое окно, Каффка резко рявкает: — И ты просто сидел?! — А что я, по-твоему, должен был сделать? — БиБи на секунду отрывается от приставки, чтобы смерить Каффку взглядом. — Все равно это бесполезно. Забей, Ма. Он чокнулся. Он и до этого-то тронутым был, а сейчас и подавно. — Он твой друг!.. Настолько слабо звучит, сразу видно — даже сам Каффка не верит в силу этого аргумента. БиБи лишь жмет плечами, не особо тронутый столь важным фактом. — Товарищ. Да. Приятель. Но я все еще не в ответе за его жизнь. На твоем месте я бы сосредоточился на том, чтобы найти новую команду курьеров, а потом уже думать о нем… — молчание настолько красноречиво, что он наконец откладывает приставку на колени. — Послушай. Я много таких видел. Хватавшихся за юбку, а потом терявших все. И каждый из них был поехавшим ебланом, которого находили с распоротой глоткой в канаве. Забей. БиБи, кажется, тут его ровесник?.. Но он не знает нэн; не видит кучи смертей на экзамене, Острове Жадности и при охоте на муравьев. У него должно быть меньше цинизма в голосе, в повадках, не как у Гона, который медленно отдаляется от заложенного обществом верного компаса морали… Но он все равно произносит такие жестокие вещи. Словно ему и правда плевать. Это довольно странно… но Гон отлично его понимает. Наверное, сам БиБи глубоко в душе тоже мечется. Не может решить, что делать, поэтому хватается за суровую правду. Как Гон в секунду, когда видит позади Хисоки Нобунагу с обнаженным клинком. Он ведь мог спасти его, мог… Но понял, что ни к чему хорошему это не приведет. Каффка это понимает. Тоже. Но он — ответственный взрослый, который переживает за своего ученика. Мораль в нем сильнее, как ни странно, хотя он — явно человек, которого в иной ситуации та будет заботить гораздо меньше. Растягивая губы в узком оскале, он вдруг рычит: — Как ты вообще мог подумать, что я просто возьму и плюну на него?! — Потому что ты — наемник, — резонно замечает БиБи. — И что?! — Не мне тебе объяснять. Каффка затыкается, уязвленный. Потом затравленным тоном роняет: — Не могу поверить, что в своем возрасте ты настолько жесток. Другой любой бы не дал уйти, ни за что, а ты… Откуда?.. Такой цинизм? БиБи смотрит на него, не моргая. От былого напускного равнодушия не остается следа, лишь лед во взгляде. — Ты меня, оборванца с улицы, который за каждый кусок хлеба дрался, сейчас спрашиваешь это, да? И Каффка стрелой вылетает на улицу. Следующая запись крайне обрывочна: сложно сказать, кромсает ее сам Каффка, когда вспоминает, либо же это делает Абаки в попытке чуть укоротить длительность. Но он бежит по городу, носится, ощупывая все тяжелым пронизывающим эн; обыскивает каждый угол, каждое место, которое помнит. Старое укрытие. Пещеру, где прячут грузовик. Засаду на дороге. Все, что только можно… Но нигде нет ни следа Хисоки. Он продолжает это долго, несколько недель кряду: видно по сменяющимся одежкам, по тому, как тает на глазах ухоженный аккуратный образ. Все мысли Каффки поглощены поиском, но Амдастер словно пожирает его глупого нерадивого ученика. Ни следа. Чужие эмоции наваливаются валом, как тяжелая волна. Удушающая паника, ярость, тоска, и, самое яркое, самое ужасающее, пробирающее до глубины души — чувство вины. О, Каффка не мог себе простить того, что не следит за Хисокой внимательно. Но теперь то, что видит Гон сам в Амдастере, намного понятней: Каффка хватается за соломинку, возможность все исправить, и действительно пытается. Но слишком много времени проходит. Слишком сильно все меняется. Он — уже не тот, что наблюдает уродливый плач своего ученика. И Хисока — давно не ребенок. Эмоции вытачивают фальшивый хищный образ. В какой-то момент Каффка просто останавливается на улице, вскидывает голову вверх… И смотрит. На далекую луну. Он все еще невероятно красив даже без толкового макияжа, аккуратное ровное лицо, и Гону вспоминается образ, который известен ему… Каффка, как и Хисока, предпочитает спрятаться за плотной маской после всего, хотя, в отличие от последнего, страдает эскапизмом не настолько сильно. Некоторое время он стоит, молча, пока сзади не доносятся торопливые шаги с тяжелым дыханием. Там к нему спешит БиБи; останавливается рядом, опираясь на колени, дышит с присвистом. Потом обвинительно фыркает: — Тебя… хер догонишь. Черт! Несколько секунд Каффка странно на него смотрит, а потом улыбается с улыбкой, словно и сам не верит. — Вот видишь. Я же говорил — плохой из меня учитель. У меня все еще есть один ученик… А я только и делаю, что ношусь за Хисокой. Совсем голову потерял. Он поджимает губы. — Прости. — Ой, завались, — стонет БиБи, выпрямляясь. Потом обвинительно тычет пальцем в Каффку. — Мне абсолютно норм. Я все понимаю. Дело даже не во мне, а в тебе. Ты вообще спишь? Ой, не надо врать. Я по лицу твоему вижу, как ты делаешь, не спишь, ага. Затем назидательно качает пальцем. — Нет смысла носиться о мертвецах. Надо бояться за живых. И уже мягче, в какой-то снисходительной манере, добавляет: — Я продолжу поиски. Иди отдохни и занимайся своими делами. Все равно курьером по городу ношусь… — затем косится в сторону, хмуро. — Я сообщу. Даже если найду труп.□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Видимо, проходит несколько месяцев. Близится зима; легкая летняя одежка сменяется на утепленную зимнюю, больше всего это заметно по БиБи, когда тот из своего крысиного легкого наряда переходит на что-то посолидней. Он в своей стандартной наглой манере пинком открывает дверь в кабинет Каффки, где тот погружен в думы и различные бумажки. Страдает, сразу видно. Бюрократия — зло… Это Гон еще по домашнему заданию по математике сказать может!.. На секунду его осеняет страшное озарение: если Хисоки больше нет, то и домашку придется делать самостоятельно. Краска от лица отливает быстрее, чем может себе представить. Спокойно. Спокойно… Он что-нибудь придумает. Или закончит школу на низшие баллы, ладно уж! Хисока через несколько лет вряд ли будет особо интересоваться, что у него там стояло, ну, во всяком случае, Гон на это искренне надеется. БиБи же тем временем на экране швыряет Каффке какой-то конверт. Кивает, мол, открывай. Там — разные фотографии. Несколько секунд Каффка — в эту пору волосы у него выкрашены в какой-то невообразимый персиковый — смотрит на предоставленное с выражением крайнего непонимания и отсутствия интереса. Затем вскидывает взгляд на БиБи и тычет пальчиком, мол, ну и что это за херня. — Мое расследование. — Я что-то не припоминал, чтобы нанимал тебя детективом, — фыркает Каффка, и БиБи выразительно закатывает глаза. — На самом деле мы — герои дека-шоу. Ты не знал? Ты — плохой коп, а я… Хотя нет, это я скорее плохой коп. — Ну так? — В Амдастере орудует маньяк. Это БиБи и произносит. Весьма сухо, будто говорит о распродаже в соседнем доме. Когда Каффка медленно вскидывает бровь, добавляет, будто намеренно выдерживает эту солидную паузу: — Нападает только на определенных жертв. Представители класса повыше, люди от знатных семей, имеющих контакты с подпольем… Убивает, потрошит трупы. Говорят зрелище то еще. Это, — он кивает на конверт, — фото жертв до того, как из них сделали отбивные. После я не фотографировал, не фанат снаффа, звиняй. Несколько секунд Каффка без особого интереса рассматривает людей на фотографиях. Все разные, кто-то выглядит самодовольным напыщенным пижоном, кто-то — самым обычным человеком. Ничего общего, кроме озвученного. Если бы не сама суть фильма-воспоминания, Гон бы усомнился, мол, и что дальше? Но это немного раскрывает секрет. Хотя, наверное, так и надо. Тут смысл не в тайне, а в событиях ее окружающих. Каффка аккуратно берет пальцами тонкую трубку с подставки и закуривает. Опускает фотографии на стол. — Когда-то давно, — произносит он в пустоту, — в местных землях, включая Метеор, ходила легенда о Мантикоре. Якобы это был крайне опасный убийца, который точно так же убивал без разбора, уродуя трупы. Это было в пору моей молодости, когда я был сопляком, как ты, — он указывает кисэру на БиБи. — Тому маньяку хорошо помогла терапия кулаками, насколько я знаю. Тут же… Медлит. — Ты думаешь, что это имеет отношение к нашему делу. Не спрашивает — утверждает. БиБи скашивает взгляд в сторону, однако, не отрицая. Хмурится. — Хисоки мы так и не видели. Совпадений мало, но эта новая Мантикора может иметь к нему дело. Но я слышал, — добавляет он, — что он довольно мелкий и юркий. Парочке ребят удалось избежать смерти, потому что они торчали в людных местах. Но он видели его тень. Ну, так сказали. Мантикора, да? Та самая легенда, о которой рассказывает Абаки. Параллелей становится слишком много. Гон, который берет себе такое прозвище, и Хисока, который заслуживает его своими юношескими похождениями. Цель вступления в Редан ради собственной цели, желания; жажда реванша за старую обиду. Каффке не нравится Гон, потому что он видит в нем Хисоку. Может, не будь рядом его… Хисока бы сдался. И не пошел бы против Куроро. Но нет покоя нечестивым. Каффка не получает прощения. А Гон — теряет друга. Киллуа прав, кажется, все же, Гон — невероятный дурила, раз продолжает носиться за такой неуловимой дикой целью. Таким, как Хисока, необходимо упокоиться… потому что таких людей не исправит ни что. Но кто знает, к чему приведет грядущее возвращение к жизни. Он ведь сам говорит — все это нужно, чтобы убить старого «Хисоку», то есть, первая смерть дает пищу для размышлений. Но сказанное БиБи явно вынуждает Каффку задуматься, начать опасаться. За этими размышлениями он проводит некоторое время: работает, как и раньше, тащится по улицам с таинственными чемоданами, в которых, вестимо, лежит дар таким богам войны, как Джайро. Лицемерно плакаться об ученике, когда ты спонсируешь убийства тысяч детей. Но Каффка наверняка это знает: понимает, что уж кто, а он — далеко не хороший человек, и заслужить прощение он не сумеет. Божество Амдастера жестоко к тем, кто лишь стремится. Грозится адскими муками. Но на Китовом Острове одно лишь желание уже дает возможность для искупления. Главное — искренность. Об искуплении Каффка размышляет, когда бредет в офис одной ночью. Слышит далекий сдавленный крик и лишь кривит рот, явно собираясь пройти дальше, не взглянуть даже… Но замирает. Вспоминает слова БиБи о таинственном Мантикоре, который убивает лишь определенных людей, тянущихся связями к знатным семьям. Внутри него борются благоразумие и страх, желание узнать хоть что-то и ужас от одной лишь мысли, что это может быть Хисока. Но Каффка сдается; и быстрым шагом направляется туда. Цокот каблуков в тишине улицы кажется почти оглушающим. Он находит место достаточно быстро. С меланхоличным лицом подходит ближе к лежащему на земле трупу. Там — мужчина грозного вида с тонким шрамом через бровь, но, в отличие от описанных БиБи ужасов, крови почти нет, только из носа и рта. Но не это интересует Каффку: он наклоняется ближе, пристально рассматривая перетянутое стальной цепью горло, которым душат бедолагу, тянет руку… Почти касается, но в последний момент отдергивает пальцы. Хмурится. Затем лезет в карман пиджака. Такое странное обдирательство трупа уж для кого, а для Каффки, кажется Гону чуждым, но, как он понимает позже, тот преследует вполне конкретную цель. Потому как легким плавным движением он достает оттуда что-то небольшое и белое, в чем Гон запросто распознает визитную карточку. Вертит ее, брезгливо, но потом подносит ближе к лицу… Камера фокусируется на аккуратных золотых буквах, складывающихся в ровную мелкую надпись:ОФИС СЕМЬИ РИЭН
На лицо Каффки падает тень.