□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Перед Каффкой стоит Хило. Тот самый Хило, который постоянно прячется за спиной брата. Тот самый Хило, который легко плачет и считается слабаком. Тот самый Хило, которого легко избивает Нико, отчего Хисоке приходится вступиться. Тот Хило, что слишком робок, а потому отходит на задний план в собственном же воспоминании, падая ниц перед образом собственного же брата, восхваляя его до такой степени, что… Каффка говорит Гону, что тот жутко напоминает ему Хисоку. Но, выходит, Хисока уже давно мертв. Гон напоминает Каффке умершего мальчика, который погибает в бессмысленном акте мести пятнадцать лет назад; он боится, что эта схожесть доведет «Хисоку», которого знает Гон, до той же точки невозврата, что происходит сейчас, и, в итоге, именно так и происходит. В итоге тот вновь попадается на удочку прошлого драгоценного образа и впадает в ярость, что приводит к спешной трагичной кончине. Это и видит Куроро; поэтому жалеет «Хисоку» и дает сбежать, понимая, что под маской идеального хищника все это время скрывается совершенно другой человек, лишь тянущийся к лику брата. … все это время Гон знает отнюдь не Хисоку — но Хило, который играет роль собственного брата. Пятнадцать лет никакого Хисоки уже не было. Это знал Каффка. Знал, а потому невзлюбил Гона, что тянул «Хисоку» обратно на сторону лжи, и именно этим именем — Хило — называл он его все это время, что сам Гон воспринимал, как домашнюю кличку. Отсюда и все его странное поведение под маской самоуверенного опасного убийцы: странная натянутая неловкость в общении, нежелание заводить отношения с Реданом, действие в одиночестве, молча… Потому что, как ни крути, но свою природу не изменить. Хисока был центром компании, настоящий Хисока бы мгновенно влился бы в ряды «Пауков», но Хило всегда был одиночкой, забитым скромным ребенком, и пусть он переделал себя, но ядро осталось. А смерть от рук Куроро, последующее воскрешение и жажда отомстить просто сорвали и так еле-еле держащийся в целостности рассудок. Некоторое время Гон сидит молча, стараясь это осознать. Затем вспоминает слова в письме, обращенные не ему, но Фугецу. Там говорится про повторение ошибок. Ну конечно. Вся та ситуация на корабле теперь видится совершенно иной: «Хисока» помогает Фугецу не потому, что та напоминает ему умершего любимого близнеца, а потому что он был на ее месте и знает, каково это — терять кого-то столь важного, свою вторую половину, и потом пытаться под него мимикрировать. Поэтому он пытался ее отвлечь всякими глупостями, не из жалости, а из понимания. И поэтому он оставляет это воспоминание и ей тоже — как назидание, как поступать нельзя. Выходит, не только Каффка видит в Гоне настоящего Хисоку — это замечает и Хило, и потому говорит об этом в своих небольших откровениях. Ну да, так даже логично. Если подумать, само сравнение с Хило по своей природе нелепо — между ним и Гоном нет ничего общего, но вот с настоящим Хисокой… И этот драгоценный секрет «Хисока» все же доверяет ему, переступает внутренние ограничения, делится самым сокровенным, потому что с Гоном переживает давно забытое, знакомое, столь желанное… И хочет отблагодарить. Куроро дает «Хисоке» ускользнуть, потому что надеется, что Гон ему поможет?.. Восполнит старый гештальт и не даст кровопролитию произойти вновь? Это ужасающая тайна. Гону известно, как тяжело ломать себя, но у него есть друзья — и те не позволяют ему скатиться до самодеструктивных наклонностей окончательно. Киллуа, Кайто, все остальные… Они жертвуют ради него многим, и Гон искренне им благодарен. Но он — другой человек, не «Хисока». Его не тяготит страшное прошлое, нет больных ран, которые не заживают десятилетиями. «Хисока» полностью ломает себя после всего, что представлено тут, выворачивает наизнанку, намеренно отсекая от себя все, что делало его когда-то Хило — создает новый удачный образ, полностью фальшивый, но, вместе с этим, работающий. Его «Хисока» продолжает жить, словно с братом ничего не происходит. Словно в тот роковой день умирает именно Хило, предложивший атаковать грузовик, а не Хисока… Хило гнетет вина за гибель своего брата. Это грех, который, как он думает, он не сумеет искупить никогда. И где-то внутри желая повернуть время вспять и умереть вместо брата, он бросается в бой раз за разом, доказывая себе, что он — самый сильный, и точно заслуживает жить. Может, если так подумать, он не злится на Куроро за то, что тот не заканчивает убийство, как и Каффка. Может, это потаенная ненависть к себе, не способному остановиться и идущему до конца. «Хисока» ведь не глупый. Прекрасно понимает, что не идеален, что весь его образ состоит из проблем для других чуть более, чем целиком. Там же, в воспоминании, Хило улыбается кривой улыбкой, в которой уже проступают знакомые пугающие нотки. Затем неторопливо поднимает палец — ногти обломаны — и указывает на Каффку, и крайне разочарованным тоном тянет: — Вы все только и можете, что врать. Любовь, все это — просто чушь, — он ведет плечом и обрывисто хрипло смеется. Затем резко обводит пространство вокруг рукой, и во взгляде его загорается что-то нехорошее, темное, что схоже со всей той обманчивой мантрой, что слышит Гон в их разговорах на крыше. — Но это нормально! Я понимаю! Связи делают тебя слабее, тяготят!.. Я понял это, когда умер брат — и теперь меня ничто не держит! Теперь я — сам по себе! Его пробивает на нервный дикий смех, сотрясает, и Каффка смотрит на него с полным ужасом во взгляде. О, как же Гон его понимает… — Мама была слаба! Поэтому она умерла! Но я сделаю это, стану сильнее! Ради нее, ради брата! Ради себя! Я докажу всем, что я — самый сильный, и никто не смеет мне указывать! — Хило… — Заткнись! — рявкает тот, отчего Каффку передергивает. Затем, крепко сцепляет зубы, и в эту секунду он, разъяренный, окончательно трансформируется из ласкового робкого Хило в тот образ, что терроризирует Редан, страшит бойцов Небесной Арены, тяготит Гона… — Что ты понимаешь?! Ты — сильный, тебе легко говорить! Но я тоже стану таким, я… — Хило, послушай… Внезапно, взгляд Хило стекленеет. Он даже не слушает Каффку, это понятно; витает где-то в своем воображаемом сознании… Видимо, перерастая горе, «Хисока» все же понимает, насколько это глупо. Поэтому это воспоминание дано лишь со стороны Каффки, человека более зрелого и спокойного в тот самый момент… Поразительная двойственность. Но если «Хисока» все это признает, то, выходит… Все еще не потеряно окончательно. И можно что-то сделать. Хорошо. Это вселяет уверенность. В том будущем, где Гон все же доберется до темного Континента и вернет его обратно к жизни, шанс на восстановление высок. И он сможет протянуть руку — в этот раз вовремя — и дать Хило то, что тот так сильно желает. Но так говорить… Обесценивать все старания Каффки. Тот ведь не виноват, что в тот момент его слова не доходят. Просто Гон находит более удобную точку давления. Голос Хило звучит хрипло, отстраненно. — В старых мифах говорится, что близнецы — это одна душа, разделенная на два тела. И когда умирает один, то второй становится полноценной личностью… Сглатывает. — Но когда умирает Хисока, я ничего не чувствую. Лишь опустошение. После смерти брата в нем что-то окончательно умирает, и жажда жизни просыпается лишь в тот момент, когда адреналин бьет в кровь; на ее грани, гарцуя по краю. Поэтому он бросается в месть, ту, что дает эмоции, что дает повод жить, то чувство наслаждения, что забывается после смерти брата. Жажда жизни просыпается вместе с тем, как ее пытаются отнять, и вместе с ней — любовь, наслаждение, тягу к тем, кто ее дарует. Наверное, в какой-то степени «Хисока» все же обожает Куроро — в том смысле, что тот подобно разгневанному божеству лишает его всего, но вынуждает жаждать жить сильнее, чем когда-либо. Больная искаженная любовь, смешавшаяся с ненавистью. Хило дышит, часто-часто. — Но Хисока не заслужил умереть. Он был хорошим человеком, намного лучше, чем я. Поэтому я продолжу жить ради брата, под его именем, обликом. Отдам себя всего!.. Лишь ему. Лишь ему. Так умирает Хило. И рождается «Хисока». Лишь берущий, но ничего не дающий взамен. И в этот секунд Каффка — и Гон, чувствующий его эмоции — вдруг находит точку баланса. Потому что ровно в ту самую секунду, как Хило окончательно закрывает глаза, чтобы их открыл его фальшивый образ, понимает — это безнадежно. Его не спасти. Тот Хило, что придумывает хитроумные планы, что тянется к брату, что ведет себя скромно… Ничего этого не остается. Своим неосторожным действием Нико наносит страшную рану, зажить которая не сумеет уже никогда, ломает стержень, и вместе с Хисокой убивает и Хило, порождая на свет опасную химеру, жаждущую лишь крови. И вместе с этим приходит решение. Единственный выход. Прежде чем ситуация станет хуже, надо убить Хило. Милосердно лишить его жизни. Страшный грех, но Каффка готов взять это на душу — Гон чувствует — и все ради того, чтобы тот больше не мучился. Каффка тоже слабый человек… но его Гон готов понять, потому что в такой ситуации многие бы выбрали подобное. Другое дело, кто-нибудь упертый. Но таких так мало… «Хисоке» невероятно везет, сейчас. Потому что Гон довольно упрямый! Вон, даже Каффку переубеждает! Ножны с щелчком раскрываются, падают на землю. В тишине пустого котлована звук их удара звучит оглушающе, и отдается эхом. Хило и Каффка смотрят друг на друга — в глаза, и любая иная эмоция исчезает, лишь одно остается — цель. Убить. Каффка хочет забрать жизнь Хило, потому что это милосердно. Хило хочет убить Каффку, потому что тот, окромя БиБи — последний человек, который пытается затянуть его обратно и связывает со старой жизнью. Может, до БиБи бы тоже добрался, но не успевает, ведь бой заканчивается… Да. Гон знает. Хило проигрывает. Несколько секунд они смотрят друг на друга, затем склоняются к земле — и стартуют. Тишину разбивает звон металла. Это короткий бой. Красивый, но очень быстрый. Как ни крути, но Хило — не ровня Каффке, особенно в своем состоянии. Поначалу их схватка напоминает игру в кошки-мышки, Хило в основном убегает и атакует исподтишка, его выпады удивительны и необычны — уже тогда формируется то, что позже выльется в слияние с амплуа Моритонио и финальный исход в лице «Хисоки» — фокусника, мага, невероятно пугающего арлекина. Ножи, острые предметы, что только не находит он, чтобы запустить в Каффку, но тот продвигается вперед, в темноту стройки, словно машина убийства. А может, не словно. Если Куроро не возвращается и не мстит… У него есть поводы опасаться. Да и нет больше той жалости, что сдерживает Каффку до этого. Одну из атак перенаправляет так, что пробивает Хило ладонь насквозь, и Гон вспоминает тот шрам, что видит когда-то… Это не их, собственно, с данчо, схватка. Здесь все быстро и крайне грустно. Очередной выпад из темноты заканчивается тем, что Каффка ловит Хило за руку и валит на землю, выворачивает ему руку и не дает подняться, но тот изворачивается и… Гон уже видит такое, кажется… Однако, Хило уже тогда становится Проблемой, которая не уйдет бесследно и хоть как-то, но выиграет что-то на своих условиях. Каффка уклоняется от запущенного ножа с легкостью, играючи, но Хило знает, что так будет. Знает, а потому прячет в рукаве второй, и, когда невольно Каффка следит взглядом за первым запущенным ножом, бросается вперед… Они слишком близко. На таком расстоянии, меньше метра, даже самому квалифицированному бойцу будет трудно уйти; во время работы с «Пауками» Нобунага (после выпивки, по пьяни язык у него разматывается только так) рассказывает, что когда против Куроро выходят патриархи Золдиков, он ранит Сильву ножом. Тоже, казалось бы, профессионал. Конечно, там немного другие условия, но и тут стоит учитывать, что Каффка знает, что против него выходит больной ослабленный психозом ребенок без нэн, расслабляется… Он все равно замечает выпад… Но слишком поздно. Лезвие входит в глазное яблоко, но Каффка резко отклоняется вбок, поэтому лезвие не бьет слишком глубоко, лишь лишает его глаза. Секундная заминка, они смотрят друг на друга, оба в шоке — видимо, Хило действует в тот момент исключительно на инстинктах, но чувство разумного в нем все же остается, поэтому намеренная атака своего учителя все равно пробуждает в нем благоразумие… Потом Каффка темнеет лицом. Его рука сжимается на глотке Хило, стальной хваткой, отчего тот сдавленно хрипит. И швыряет вбок, к тому самому котловану, в котором спустя десяток лет Каффка вновь «убьет» его, на глазах «Пауков». Сила рывка так сильна, что Хило катится несколько метров, не в силах остановиться, одежда рвется окончательно, но, в конце концов, с трудом тормозит — руками и ногами, сдирая на первых кожу в кровь. Тяжело дышит, когда получается, замирает на самом краю недостроенного здания, потом испуганно вскидывает голову, потому что из темноты на него пикирует Каффка. Одним пинком швыряет вниз, с третьего этажа на пол, заносит клинок. И резкий кадр на луну. Гон сглатывает. Луна — она как Хило. Как «Хисока». Она будто бы тоже светило, сияет в ночном небе, но на деле лишь отражает солнечный свет. Фальшивая светоч, и Хило — такой же, ведь он лишь имитирует, но не дает ничего сам. Затем камера медленно опускается, сначала на Каффку на коленях, зажимающего руками опущенный лезвием вниз меч. Затем еще… На растекающуюся на полу темную густую кровь, кажущуюся черной в освещении, и на Хило. Бой завершается. Клинок пробивает живот. Пригвождает к земле, словно насекомое. Вот и еще один не озвученный вопрос об одном из множеств старых шрамов. Сначала Хило смотрит на Каффку в замешательства, словно и сам не верит; тот же ужасающе мрачен, серьезен, окончательно отбрасывая всякую жалость. Пальцы тянутся к лезвию, к стекающей со стали крови, медленно опускаются вниз, туда, где клинок входит в плоть, несколько секунд обводит пальцами, пока, наконец, ощущения не догоняют сознание, и зрачки в глазах резко сужаются — и Хило взвывает. О, это дикий страшный вой. Финал агонии. Спина Хило выгибается дугой, и он запрокидывает голову назад, и все кричит, кричит… Каффка смотрит на это сначала с ледяным равнодушием, но с каждой конвульсией холодный фасад начинает медленно рассыпаться, как карточный домик, пока и вовсе не обнажает все тот же животный ужас, что и при первой встрече после всех нападений. Но он ничего не делает, не может, потому что понимает — надо дать этому свершиться, и потому лишь встает на ноги и делает пару шагов назад, наблюдает за тем, как ревет Хило, мечется из стороны в сторону, пригвожденный, пока силы медленно покидают его. Как жизнь вытекает сквозь пальцы. Мучительное зрелище. Крови под ногами становится все больше и больше. В конце концов дикий крик стихает, становится глуше, пока и вовсе не скатывается до едва слышного всхлипывания. Под блеклым светом луны кожа Хило приобретает белоснежный оттенок, на котором ярко-красная кровь кажется невероятно ярким пятном. Это ведь сцена взята из восприятия Каффки. Может, на деле все было не так уж и страшно, как простая смерть, но для него это было хуже любого проклятья, потому что ради глупого общего блага и желания своих господ ему пришлось убить ребенка… Того, к чьему падению он имел непосредственное отношение. — Прости меня… Прости меня, Хило… Прости… Как мантра. Эмоции Каффки накатывают оглушающим цунами. Он ненавидит себя за то, что приходится делать. Считает себя самым ужасающим человеком на свете за то, что просто исполняет приказ. О, как же сильна эта эмоция… Каффка считает, что ничуть не заслужил таких чудесных детей, что он — лишь он — виноват во всем, хотя Гону очевидно, что там вина Нико, может — деда-патриарха, стоящего за спиной у своего старшего внука. Кто знает, что за история там скрыта на самом деле? Каффка явно не расскажет; Хисоку же… Хило же подобное не интересовало настолько, что он намеренно отсек все, что связывало его с семьей, оставив лишь творческий псевдоним матери, как напоминание. Рука Каффки ложится на рукоять меча. Затем с тихим хлюпом вынимает, заставляя тело внизу дернуться в последней конвульсии. Но что-то… Словно лезвие притягивает эмоции, все накопленное, и Гон это видит — значит, видит и Каффка. Вот так рождается тот проклятый клинок, собирает в себе все самое худшее, что только может, как магнит, вбирает в себя желание стать сильней, забрать чужое — и, в итоге, действует как уничтожитель нэн. Говорят, сильные эмоции порождают проклятья. Заставляют гениев овладевать хацу, не зная, что это такое. И это… зачатки нэн. Абаки говорит, что Хисока — монстр, который овладевает аурой за две недели. Может быть, это и есть первый шаг. Каффка заносит меч, чтобы закончить начатое, добить Хило… Сжимает рукоять так крепко, что скрепит кожаная перчатка, но никак не может сдвинуться, не может заставить себя поставить точку. Смотрит вниз, на Хило, бледного, в луже крови, с мертвецки спокойным лицом… Закусывает губу так сильно, что проступает кровь. Но не может. Как ни крути, но Каффка — хороший человек. Неожиданно, Хило приоткрывает глаза — шальные, нездоровый взгляд — и с трудом фокусируется на Каффке. И произносит, одними губами, неслышно, но так, что каждый поймет: — Убей меня. Каффку одолевают сомнения. Он должен убить его. Это логично. Если Хило в таком состоянии продолжит жить — как, в итоге, и случается, какой неожиданно точный прогноз — то привнесет лишь хаос в чужие жизни, пытаясь заполнить пустоту в своем сердце. Но такая никогда не насытится. Но как он сумеет? Хило дорог ему, он не БиБи — и произошедшее ударяет по нему особенно сильно. Если бы он только сумел подобрать нужные слова, если бы только… Может, все могло бы пойти иначе. Гону думается о той вселенной, где Каффка убеждает его остановиться, находит нужные слова: как могли бы развернуться события там? Хотя, наверное, там Гон не прошел бы экзамен. Пострадал бы от Гвидо и компании на Небесной Арене. Не выиграл бы в вышибалы. И так далее, так далее… Слишком уж плотно их судьбы переплетены. И, как бы нехорошо это ни было, Гон рад. Что все так сложилось. Потому что он встретил множество интересных людей, среди которых — Хисока. «Хисока», да. — Каф… — Я не могу, — вдруг бормочет тот и отшатывается назад. Роняет клинок, в ужасе смотрит на Хило. Руки дрожат. — Я не могу… Не могу! Нет! — закрывает рот рукой. — Боги! Вот он. Момент, из-за которого «Хисока» ненавидит Каффку. За который корит себя тот, ставший причиной их окончательного раскола. Каффка медлит, не может убить доверенного ему ребенка, и так сломанного, и чувство страха вместе с виной захлебывают его, профи своего дела, настолько, что он отступает. Трусливо сбегает, надеясь, что такая кровопотеря добьет Хило быстро, и исчезает в темноте, удаляясь, удаляясь… Он не может заставить себя лично прервать жизнь Хило, робеет. Это понятное чувство. Гону думалось, что он почувствует раздражение, или, например, просто не осознает причину по факту, но все оказывается гораздо проще. Поэтому он так рад, когда «Хисока» возвращается. Как шанс все исправить. Сделать то, что не делает Каффка сейчас. — Погоди!.. Стой!.. Цвета в кадре меняются на болезненно яркие с зеленоватым оттенком, и Гон понимает; все, теперь только часть Хило. Тот сжимается в клубок, держась рукой за кровоточащую рану, тянется второй в ту сторону, где скрывается Каффка… С пальцев капает кровь. Тянет, тянет, моля: — Добей меня… Не уходи… Стой… Но никто не слышит. Некоторое время он лежит ничком, не пытаясь что-либо делать. Так выглядит смерть. Постепенно окружение темнеет, а зрение сужается до узкого тоннеля, в котором окружение меняет цвета на еще что-то более дикое, ненормальное, Гон не может разобрать. Это предсмертные галлюцинации? Вряд ли Хисока конкретно помнит то, что видит тогда. Скорее додумывает… Все вокруг чернеет, и пляшут плоские цветные силуэты, словно сотканные из неоновых нитей; в них узнаются образы тех, кого убивает Нико, и вместе с ними, во главе — настоящий Хисока, неторопливо подходящий. Он тянет руку, и Хило отвечает ему, взаимно, зеркально отражая действие. Пальцы почти соприкасаются… но вместо Хисоки за запястье его хватает кто-то другой; и морок рассеивается, растворяясь вместе с кислотными красками. Напротив Хило стоит БиБи все с тем же жутко постным мрачным лицом. Крепко сжимает руку. — Опять тебя спасать, а?□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следующая сцена происходит… через какое-то время. БиБи спасает Хило. Оттаскивает к кому-то, может, знакомому. Он здесь, в Амдастере, свой, как крыса в стае, легко приживается в отличие от. Гону сложно понять, как именно много времени проходит, но, видимо, ни разу после всей той ситуации Каффка не приходит. Боится? Наверняка. Не Гону его осуждать. Иногда проще скрыться от собственных ошибок, быстрое и глупое решение, которое потом будет терзать его многие годы. Но ничего. Он лично все это исправит. И все будут счастливы. В том числе и… Хило. В кадре видно выход из какого-то мелкого грязного местечка в подозрительно знакомом переулке; скорее всего это та самая лавка лекаря, в которую Хисоку позднее притаскивает Иллуми. Разумно, руководствуется теми местами, какие помнит. На ступенях сидит БиБи с уже знакомой игровой приставкой, он даже не оборачивается, когда позади него появляется тень и спускается ниже. Следом в кадре видно Хило — с короче остриженными волосами, но ровнее, бледного, побитого, но по крайней мере живого. Он останавливается рядом и некоторое время смотрит куда-то вперед, без конкретики. Черты лица становятся острее, взгляд меняется, и, вот, рядом с БиБи уже стоит хорошо знакомый Гону Хисока, который устраивает весь смертельный гамбит с «Пауками» и помогает ему на Острове Жадности. Не человек — сплошное противоречие. БиБи продолжает залипать в игру. — Уже можешь встать? — Ну да. Категоричный смешок. — Я думал, дыра в пузе так быстро не заживет. — Будем честны, умственные задачки — не про тебя. Молчание. На Хисоку бросают быстрый подозрительный взгляд, но БиБи не выглядит тем, кто будет зачитывать праведные речи. Тоже своего рода правильная тактика поведения. Интересно, если он единственный выживает, кто он сейчас… Надо бы поинтересоваться у Каффки, наверное? Палец опускается на кнопку паузы на приставке. — И что дальше? — Что? — Хисока вскидывает бровь. — Что будешь делать? Некоторое время Хисока смотрит на него потерянным взглядом, словно и сам не знает. Не знает он… но помнит Гон. То, как Абаки рассказывает им: про найденного мальчишку, побитого так, что и живого места нет. Выходит, все это лишь последствия драки с Каффкой, незавершенной смерти. Но в тот самый момент, как тот опускает клинок, он убивает Хило окончательно. В ту секунду рождается Хисока, другой. Фальшивый, как и весь его образ. БиБи выжидает для уважения некоторое время, потом фыркает. Опускает взгляд вниз. — Так и думал. — У меня будет время поразмышлять над этим. — Так и продолжишь? — БиБи машет рукой, подбирая слова. — Изображать не себя? — А разве у меня есть выбор? И вновь смотрят друг на друга. В этот раз взгляд Хисоки — волчий, как в тот момент, когда Куроро дразнит его в последний момент. Тема, которой не надо касаться. Тема… болезненная, но он не атакует БиБи, не делает ничего; ведь тот не против всего этого маскарада, а просто интересуется. БиБи выбирает верную тактику. Ему просто все равно. — Это тупо, — искренне признается он. — Какая разница? Хисока тем временем начинает вскипать, но БиБи и бровью не ведет. — Оставайся. Каф себе места не находит. — Нет. Голос так резко садится, что в ответ невольный слушатель может лишь фыркнуть — вот это ярость, что-то да не меняется. Кто-то всегда так остро реагирует на больные темы? С другой стороны видно, как сильно меняет произошедшее Хисоку; от робкого и неуверенного Хило он становится карикатурой на своего брата, выкручивая все на максимум. Печальное зрелище. БиБи наверняка это понимает. — Если я останусь тут, никогда не смогу простить себе той ошибки, — Хисока отворачивается, болезненно морщась. — Все будет о ней напоминать. Как памятник моей глупости. Одному быть гораздо проще. Так и произносит. И следует этой истине долгие годы, не держась ни за кого, даже за жизнь. До той поры, пока перед ним не встает собственное отражение — Фугецу. И вот тогда вся его маска доламывается окончательно. Иронично, что именно слабая скромная девочка стала причиной падения такого монстра, а все потому, что он увидел в ней себя. В ответ БиБи критично кривит рот, но пожимает плечами. Явно не собирается переубеждать. Он вновь утыкается взглядом в приставку. Затем роняет: — В твоем состоянии я бы еще полежал. Опасно. — Если я буду ждать, то никогда не стану сильнее. А мне надо столько всего сделать… Стольких людей одолеть… И доказать самому себе, что я достоин продолжать жить, ведь я — сильнее. Но этого он не озвучивает; однако, оба они это понимают. Напоследок Хисока кивает БиБи, хлопает того по плечу, после чего тот брезгливо отряхивается. Направляется прочь, куда-то вглубь лабиринтов Амдастера, и, смотря ему вслед, БиБи вдруг не выдерживает — поднимается на ноги и окликает: — Хило! Тот оборачивается. Затем улыбается — жестко, растягивая губы в тонкой хищной улыбке, и Гон наконец видит его, свою немезиду юности, заставившую превозмочь так много. Коробка фальшивого образа захлопывается окончательно, и в эту секунду рождается новый образ. Как финальный гвоздь в крышку гроба Хилояна из семьи Риэн. — Хило больше нет. Так произносит Хисока.□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Спустя какое-то время силы все же покидают его; сказывается усталость, рана на животе. Без сил он падает на землю около дороги, прикрывает глаза, и витает где-то между сном и сознанием, вновь видя цветные нити. Но в этот раз не тянет руку, отнюдь, ведь чувствует — это дорога на тот свет. Спустя какое-то время над ним вырастает тень, и когда Хисока приоткрывает глаза, то видит человека в темных круглых очках и в высокой шляпе; из-за усов выражение его лица почти не разобрать, но четко видно глаза — внимательные, заинтересованные. Человек касается его плеча, выдергивая из теплых объятий сна, роняет: — Эй, говорить можешь? И затем более четкое: — Я — Моритонио, странствующий актер.