ОВЕРДРАЙВ-44

□ □ □ □ □ □ □ □ □ □

Время летит стремительно быстро, когда ты взрослый и занятой молодой человек, потому ничего удивительного, что стоит Гону моргнуть — и настает пора аукциона. Он даже не удивляется этому факту: привыкает, что теперь время не напоминает резину, а бесконечно бежит куда-то вперед, и за ним не угнаться. Но аукцион — это не просто мероприятие, на которое может прийти любой желающий. Существует этикет, какие-то нормы, списки гостей… Этот уж тем более пройдет только для знатных особ, как-то отметившихся в Гойсане, и пусть Гон является мельтешащим ярким пятном на общей периферии, он все еще не в высших кругах, даже несмотря на старания Демиана и какой-никакой захват Лунцзю. Из зверя не сделать человека, вся такая риторика. В обычное время Гону было бы плевать, он мог бы и без приглашения пробраться, но сейчас ему нужно поступать по закону — тому воровскому закону, каким живет подполье — потому приходится прибегнуть к помощи со стороны. К счастью, совершенно неожиданно у него находится странный доброжелатель, который так и горит очутиться рядом, и Гон до сих пор не может понять — почему. Может, это какая-то магия, как с Палм?.. Почему на него вечно заглядываются женщины постарше?! Речь, разумеется, идет о Камилле, Втором Принце Какина, дамочке с огромным эго и очень инфантильным поведением, даром, что выглядит вечно цветущей двадцатилетней. Это смешно, потому что Фугецу ее намного младше, но выглядят они не то, чтобы особо далекими сестрами. Возможно, размышляет Гон, Камилле просто нравится, когда с ней себя ведут честно. Кто знает, как переклинивает мозги у монарших особ. Бенджамин — тронутый, пусть и солдафон. Церредрих — богема и тоже поехавший. Халкенбург делает вид, что с ним все в порядке, но тоже ясно, что катится куда-то вниз. А Фугецу чокнулась после смерти сестры, просто она хорошо имитирует адекватность, чему, наверное, сполна учится у Хисоки. Смешно, что из всех людей именно он сказал ей не поступать также, а в итоге… Но эти материи уже не слишком интересуют Гона. У него есть дела. Камилла, естественно, приглашена на аукцион, на который ей не особо надо, но она с радостью соглашается выступить сопровождающим — благо, может провести подчиненных, которым Гона и называет. К делу она подходит решительно: отметает все предложения прийти в любимой одежке и читает долгую лекцию о том, что стиль — это не прихоть, а простое проявление уважения. Потому из зеркала в холле на Гона смотрит не слишком знакомый ему человек: в строгом черном костюме, с зализанными назад волосами, отчего шрамы на лице кажутся еще более явными. Гон смотрит на себя… но видит совершенно незнакомого человека. Он редко смотрится в зеркало. Это Киллуа любит пощеголять новыми модными одежками, Аллука — заплетать косы. Гону свойственно жить моментом, без размышлений о том, хорошо ли он выглядит, главное — чтобы устрашающе, а его деятельность обычно оставляет после себя кровь и разруху, отчего особо стараться и не нужно. Даже шрамы Джайро пригождаются. Но сейчас… Он уже совершенно другой человек, не тот, что в начале пути. Нет больше того Гона, что уверенно смотрит в будущее и хочет найти отца. Есть только он. Конечно, тот Гон и он — один и тот же человек, но как же разительно все меняется. Интересно, что о нем нынешнем сказал бы он прошлый. Проще всего оценить реакцию по Леорио: тот ведь помнит Гона еще совсем ребенком, хотя их последняя встреча и омрачается последствиями охоты на муравьев. Даже тот Гон — уже недостижимый чистый идеал, хотя он уже убивает разумное существо. Он еще несколько секунд смотрит в отражение, потом проводит рукой по волосам назад, вскидывает голову и чуть щурит глаза — из зеркала на него лисьим взглядом смотрит человек, в котором он ни за что бы не узнал себя. Так смотрел бы Хисока. Так смотрят люди, которые решают все в этом мире. Он отворачивается, молча, и бредет обратно к ложу на балконе, где находятся места. У входа дежурит Тройка в пышной белой рубашке, Гон несколько секунд пялится на высокие сапоги на тонком каблуке, гадая, почему этого двойника потянуло на такое, после чего опускается в кресло рядом с Камиллой. Несмотря на значительную разницу в возрасте (она старше Мито-сан), он не чувствует к ней никакого трепещущего уважения, будто они просто коллеги. Сама Камилла сейчас в роскошном алом платье с огромным декольте, куда так и тянется взгляд, на плечах — меховая накидка. Меж пальцев она держит мелкий бинокль, что для Гона тоже еще одна неясная деталь богатого мира — отсюда и так все прекрасно видно, зачем? — Какая же это скука… — тянет она со вздохом и откидывается назад. Запрокидывает голову и щурится. — О боже. Какой ты неряха. Подойди сюда. У тебя съехал бант. Тройка послушно подходит к ней, и Камилла начинает перевязывать ему ленту на шею, все бормоча и бормоча что-то под нос, отчего Гону это напоминает сюсюканье с любимой собачкой, только вот псина — человек, пусть и не говорящий. Или нет, может, как родитель с ребенком… Несмотря на видимость, что Камилла держит вокруг себя симпатичных молодых юношей (Гон помнит, что по факту это скорее про другого Принца, на которого работал учитель Курапики), она до сих пор не переходит черту, когда взаимодействия реально настораживают или пугают. С Тройкой тем более. Он с подозрением смотрит на то, как Тройка жмурится, стоит ее ногтям прикоснуться к ее коже, запрокидывает голову, а Камилла все возится и возится… Двойнику ведь явно в кайф все это, заметно по тому, как слегка краснеют кончики ушей, как бегает взгляд, когда он не жмурится, и невольно в голову всплывают последние слова Второго, сказанные в Кер-Исе. Он ведь тоже зовет мать, хотя так таковой матери у него нет — ее не существует, ведь что Второй, что Тройка, что сам Гон — просто генетические копии Джина. Он оттягивает галстук и торопливо отводит взгляд в сторону, смотря с ложи вниз. Там — толпа. Публика не столь примечательная сидит в самом низу, побогаче — как и они, на балконах. Вряд ли тут присутствует Бенджамин, хотя, казалось бы, ему тут самое место, но Гон подозревает, что тот просто не хочет марать руки о столь грязное пиршество капитализма. Наверное, Бизефф тоже тут?.. Было бы логично с его стороны хотя бы посетить это мероприятие или направить сюда Велфина или Хину. — Что, нашел что-то интересное? Камилла смотрит на него из-пол полуопущенных ресниц, и Гон жмет плечами, следом за чем откидывается в кресле. — Не особо. Просто думал о старых знакомых. В последнее время только и верчусь в кругах, которые наверняка тут засветятся, полный отстой. Как я до жизни такой докатился, а? Он разводит руки в стороны с судорожным вздохом. — И кого же ты боишься увидеть тут из своих знакомых? — Камилла улыбается краешком губ. — Фугецу, например. Ты ее вообще помнишь? Она вроде как твоя младшая сестра. — Разумеется Камми помнит Фугецу, — Камилла неожиданно хмурится. — Как и ее сестру, Качо, что так глупо гибнет из-за нарушений правил отбора. Значит, это про тебя ходили слухи? Я слышала, что моя младшая сестра навела шороху в Метеоре с каким-то дикарем, но не подумала бы, что с тобой. — Удивительно. По-моему, все сплетни обычно говорят только про меня, а не про Фугецу. — Потому что ты слышишь только такие, — парирует Камилла и легкомысленно отмахивается. — Я слежу за своей семьей, потому получаю картину чуть полней. — Ага, следишь? И зачем? Ты же их всех ненавидишь. — Именно, — ослепительно улыбается она. — Чтобы всех убить. Но пока… — откидываясь на спинку кресла, она закидывает ногу на ногу и тоскливо вздыхает. — Скажем, это не входит в ближайшие планы. Точнее устранение всех. Некоторые люди, вроде Церредриха, так и просятся на нож в печенку. Их взгляды опускаются вниз, на толпу, и Камилла придирчиво щурит глаза. — Фугецу или ее люди наверняка тут по приказу придурка Халкенбурга. Плюс разные знатные семьи. — Как Риэн?.. — невольно вырывается у Гона, и, когда на него бросают озадаченный взгляд, он сглатывает. — Их глава предлагал мне работу на себя. — Никошинван? Удивительно. Когда мы встречались на знатных приемах, он выглядел забитым и угрюмым, а тут — позарился на наемника твоего класса. Это потому, что я отбитый, думает Гон. И только я бы согласился пойти против Редана. Но он просто пожимает плечами в ответ, решая не продолжать. — Но да, я понимаю… Скорее всего он тоже где-то тут. Выжидает в своем ложе… Люди вроде Никошинвана невероятно скучны: они всегда тяготятся чем-то, что нанесло им травму. Ты же видел его — без руки. Наверняка это здорово ударило его в голову. Да. Что самому Нико, что Хисоке. — Ах… Начинается. Камилла подается вперед, и Гон невольно повторяет за ней. В аукционах нет никакой торжественной волшебной атмосферы новых открытий, это торг ради торга — буквально то, чем занимаются Гон с Киллуа в Йоркшине, когда пытаются заработать немного деньжат. Объявленные лоты скучны, это просто наворованные с Темного Континента сокровища, и Гону зевать хочется от того, как все это невыносимо. Но даже сидя тут он не может не вспоминать Курапику, который бросился на йоркшинский аукцион ради глаз своих братьев. Может… кто-то тут тоже найдет утраченную семью. Может… Надо было спросить у него, как вести себя на подобных мероприятиях. Или у Сенрицу. Они-то точно знают — работают с мафией гораздо дольше и теснее, чем Гон. Он — так, наемник, Камилла верно говорит. Нико интересуют не связи Гона в подпольном мире, а его способность убивать. Ничего удивительного, что его сюда не зовут, для местных Гон скорее страшилка, бугимэн, но никак не весомая фигура, которая тоже может что-то купить. Скорее наоборот — продать. Пока он откровенно скучает, Камилла присматривает себе пару бесполезных покупок, вроде древних ваз или статуэток. Гон на всякий случай оценивает их издалека с помощью гьо, но ничего подозрительного не видит. Никакой ауры, в отличие от твари, что Замза показывает им в подвале одного из храмов. Просто сокровища давно умерших людей. Когда он думает смотаться выпить в бар на первом этаже, его неожиданно отвлекает вопрос Камиллы; та не смотрит на него, лишь вниз, задумчиво постукивает биноклем по губам. — А что насчет меча, о котором говорил господин Демиан? Ты ведь украл его, хотя тот был одним из лотов. — Меч?.. — на секунду Гон стопорится. — Да, лот господина Хитклифа. Ну да. Разумеется. Гон трясет головой. Он так забывает про эту безделушку, что из головы вылетает, что изначально он именно ее и крадет — чтобы взбесить этого Хитклифа. — Вообще-то его украл не я, а Редан. Но он будет выставлен. — Ты сумел его вернуть? — Нет… Просто договорился. Разговор откровенно не клеится, как вести себя с Камиллой непонятно — слишком они разные, несмотря на очевидную симпатию с ее стороны, и Гон погружается мыслями в воспоминания о том, как просит Куроро одолжить лот. Был бы жив Кортопи, было бы проще — но Хисока безжалостно убивает его, используя в качестве приманки для Шалнарка. Точно также, как и Гон убивает людей в Лунцзю. Как он вообще может его осуждать? Почему Куроро вообще соглашается ему помочь? Ведь если бы не помощь Гона, Хисока бы никогда не убил Фейтана. Остальные погибшие члены Редана были бы отомщены. … они с Курапикой говорили, что переступили свою ненависть. Нашли точки соприкосновения. Скорее всего они видят в Гоне пользу. И только лишь ее. А меч — мелкая подачка, вклад в нечто большее. Как только Гон найдет источник воскрешения, Куроро он больше будет не нужен, и тогда его скорее всего попытаются устранить. Но как вернуть Хисоку, чтобы они на него не бросились? Согласится ли он отступить от желания убить Куроро? С учетом, каким был его последний момент… Миссия кажется невероятно сложной. Гон так сильно задумывается, что невольно закусывает губу до крови, а когда поднимает голову, то вместо экзотичных украшений на сцену начинают выкатывать оружие. Не только старые образцы, найденные в руинах, но и новые экземпляры на их основе. Когда на тележке выкатывают небольшую бомбу, ведущий радостно объявляет ее образцом старой эпохи, а Гон видит лишь ту же дрянь, над какой когда-то работала Ибараки. Он чувствует, как сердце начинает биться так громко, что он перестает слышать все окружающее, и может лишь неотрывно смотреть на бомбу, на надписи на неизвестном языке. Бам, бам, бам — так бились люди об землю. Джайро оборачивается, но у него лицо Неферпито. Кайто мертв только по твоей вине. Те люди — тоже, и все потому, что во время охоты на муравьев ты совершаешь ошибку, зазнаешься. Твой грех — эта бомба. Он так сильно сжимает подлокотник, что тот начинает жалобно скрипеть. От транса его будит Камилла: трясет за плечо и заглядывает в глаза. От обычного беспокойства друзей тут лишь легкая настороженность. Ну да, хмыкает про себя Гон, ей никто не говорил, что ее спутник будет подвержен легким психозам. Чертов Джайро. — Все в порядке? — Скажи, — вдруг проговаривает он, уходя от ответа, — что ты думаешь о всех тех, кто умер при путешествии сюда на «Ките»? Я говорил с ребятами Бенджамина, и они рассказали мне, что ты убила их товарища, Муссе. Что ты думаешь… Что ты… О них всех? О Муссе? — Гон… Камилла хмурит тонкие брови и затем склоняет голову набок. В ярком свете прожекторов ее рубиновые серьги сверкают багряным светом. — Мне все равно. На Муссе, на убитых. На всех них. Или ты ждешь от меня покаяния? Почему ты вообще решил это спросить? — Не знаю, — бормочет он, облизывая внезапно высохшие губы. — Просто пришло в голову. Я не собираюсь тебя обвинять. Чем я лучше? Просто… Наверное… — он поднимает голову к потолку и кривит рот. — Это просто зависть. Я так уже давно не могу. Вроде иногда забываю… А потом как придет в голову. Обо всех невинных жертвах. Знаешь, мне плевать на тех, кто пошел против меня лично, но все, кого это не касалось, но кто пострадал… Не знаю. Это глупо, я понимаю. Почему его это вообще заботит? Он совершал зло во имя лучшего, но иногда одна мысль, что кто-то вроде Мито-сан мог оказаться втянутым в передрягу… Живо вспоминается Леорио из Кер-Иса, когда они его только находят: его сознание держалось лишь за тонкую нить надежды, и опоздай Гон с Дюллахан хотя бы на пару дней, их могло ждать совершенно иное зрелище. В отчаянии люди способны себе даже глотку разодрать, а плен Джайро — кошмар наяву. Леорио… до сих пор не оправился от полученной травмы. На фоне этого страх Гона перед взрывчаткой — так, пустяк. Леорио пострадал из-за него. Взгляд Камиллы смягчается. — Это пройдет, Гон. Она зажимает в зубы тонкую сигарету и предлагает Гону; сначала тот хочет отказаться, но потом берет ее двумя пальцами, и они закуривают от одной зажигалки. На вкус — синтетический ментол, не очень приятный вкус, слишком резкий. Смотря на очередные торги внизу, Камилла вынимает сигарету изо рта и выдыхает облако дыма. — Когда я была юной, то тоже ссалась и потела от мысли, что мне придется убить Бенджамина и остальных. Ты еще молод, тебя многое ждет. Наоборот хорошо, что ты воспринимаешь кровь на руках с отвращением, значит, у тебя с башкой все в порядке. Люди вроде Церри… Они видят себя богами наяву, а любое убийство — просто подношением себе. Но со временем даже самый благородный герой, окропляющий себя кровью, наконец перестанет каяться за любого убитого. Когда-нибудь и ты перестанешь воспринимать жертвы как нечто личное. Это все из-за ИТЦ, я права? — Кто рассказал? — Камми смотрит новостные хроники, я же говорила тебе, — насмешливо фыркает она и указывает на Гона сигаретой. — Тебя сложно не узнать. Что-то в твоем взгляде… Интересное. Видишь ли, ты нравишься Камми, потому что ты не сраный подлиза, а это крайне ценное явление в наше время. Просто не представляешь, сколько жополизов развелось, кошмар. Церри это тоже понравилось. Он не любит врунов и льстецов, а ты — сама прямолинейность. Высший сорт честности! А то, что ты там его мог назвать поехавшим… Поверь, этого идиота такое не волнует. Наоборот, если ты попытаешься его убить, у него колом встанет. Как с его бедной девочкой, как же ее… Тета, кажется. Господи, ты бы видел: он просто слюнями исходил по ней, а все потому, что Тета попыталась его пристрелить из геройских чувств. — И что потом стало с этой Тетой? Камилла сконфуженно закусывает губу. — Не слышала. Может, до сих пор где-то с ним. А может, убила себя, лишь бы не быть в его обществе. Но я к чему это: не задумывайся, когда к тебе начинают тянуться люди вроде него или Джайро. Они ценят искренность, такие люди редко предают и крысятничают, скорее откровенно в лицо скажут, что ты эдакий и так далее. — Все равно кажется, будто я стараюсь недостаточно. — «Старания»… А кто тебя осудит? Мораль не всегда права. Иногда лучше убить человека. Порой малая жертва может пойти во благо многим другим. Гон, не живи навязанной честью. Все это лишь методы воздействия общества на твой разум. Не забывай, — когда Камилла наклоняется к Гону, близко-близко к его уху, он ощущает ее дыхание на коже, отчего на затылке волосы встают дыбом, — именно ты диктуешь тут правила. Тебя боятся. Тебя обожают. Чидль уважает тебя, Бенджамин видит в тебе товарища. Это ты задаешь моду. А не скучная устаревшая мораль. — Но в ней есть смысл. — Только если ты так думаешь. Гон задумывается. Его взгляд скользит по толпе, агрессивно борющейся за какую-то древнюю пушку. Голодные до оружия… Оружие — смерть. Он продает пушки Бенни, зная, что они будут только лишать жизни. — Тогда я сделаю все, что в моих силах, чтобы Гойсан стал лучше. Улыбка Камиллы начинает напоминать угрожающий оскал. — Наивные слова юного бойца за справедливость. Останавливать я тебя не собираюсь, смотри. Гон — задает моду? Но ведь не только Камилла говорит об этом. Демиан хочет сделать из него замену предыдущему боссу «ЖЕМЧУГА», персоной еще более важной, заметной. Устрашающей. Если Бизефф просто пользовался его услугами, то Демиан жаждет прибрать славу к рукам, и у Гона нет поводов ему возражать — просто ему плевать. Куроро послушал Нобунагу и позволил использовать меч Хиктлифа как приманку на Джайро или Церредриха, хотя изначально они украли его, чтобы оставить себе. Все это — к лучшему. Он потирает переносицу пальцами, сжимая так сильно, что хрустит хрящ, после чего сдавленно интересуется: — Кто?.. Кто купил ту бомбу? Надо разобраться с ним, пока не стало слишком поздно, пока… — Я сижу рядом с тобой. Гон удивленно смотрит на то, как Камилла равнодушно потирает пальчиком перила балкона. — Но зачем? Ты же… Ты же сюда всякое красивое барахло пришла покупать, нет? — Гон. Когда Камилла говорит таким тоном, даже он затыкается. — Во-первых… это не барахло! Камми любит красивые вещи! Во-вторых, даже мне нужно иметь козырь под рукой. Бомба — хорошее средство устрашения. Да и, разве ты не хочешь, чтобы она попала к кому-нибудь не тому в руки? — ее губы растягиваются в кривой улыбке. — Кто знает, что я с ней сделаю, но скорее всего уничтожу. Мне бомбы ни к чему. Считай это мелким подарком. Подарком, значит? Взгляд Гона вновь скользит по толпе внизу… и замирает, когда он видит крайне знакомое лицо. Волосы связаны в тугой хвост на затылке, он стоит посреди не столь богатых посетителей — прячется? Но это точно Церредрих; ленная улыбочка его, только сегодня он чисто побрит, а рядом с ним, в плаще с капюшоном на голову стоит мелкая фигура, скорее всего — нужный Гону двойник. Жаль, что не удалось убить Восьмерку. Тогда можно было бы сказать, что он поставил рекорд в исполнении обещаний. Хисоке приходится все ждать и ждать, а вот клоны получают свою награду — смерть — почти сразу. Он вскидывает руку и подзывает к себе пальцем Тройку; тот недоверчиво подступает, но, когда Гон кивает ему вперед, напрягается, явно готовый к приказу. — Проследи за ними пока я не скажу обратного. Не слишком приближайся, просто наблюдай. Усек? — когда Тройка кивает и скрывается в коридорах аукционного дома, Гон достает из кармана телефон и быстро набирает знакомый номер, после чего прижимает его к уху. — Линч? Это я. Скажи ребятам, что можно выносить меч. Когда эту мерзость из костей и плоти демонстрируют публике, что-то во взгляде Церредриха жутко меняется, и Гон понимает — попался на удочку. Он резко разворачивается к Камилле. — Нужно поиграть. Скажу, когда стоп. Смысл «игры» — проверить, сколько денег готов влить Церри в покупку странного меча, который сюда собирался выставить Хитклиф. То есть, когда Церри предлагает ставку, Камилла ее перебивает, и так до той поры, пока Церредрих не начнет сомневаться. Ошибки недопустимы, но Гон знает, что он сможет забрать меч бесплатно, если вдруг ставку Камиллы не перебьют — но хотелось бы, чтобы у Церредриха не возникло сомнений, потому что продавать меч другим способом было бы проблематично. Он прикрывает лицо рукой, чтобы скрыть шрам от внезапных взглядов, после чего кивает Камилле. Что ж, пора проверить твой голод, господин Четвертый Принц. Игра идет бурно — Церредрих явно понимает, что его хочет обойти сестра, потому перебивает ставки довольно бодро. Камилла не отступает, и вот так они доходят до пятисот миллионов. Это — огромная сумма денег, слишком, и Гон хватает Камиллу за руку в тот момент, когда она уже хочет вскинуть руку. Не в целях безопасности, просто Церредрих заметно сомневается, хмурится, закусывает губу, теперь немного тянет время, прежде чем вскинуть руку. Значит, финальная ставка должна быть его. Кто бы сказал Гону, что аукционы — такая морока, он б сюда ни за что не сунулся! Сумма, которую заплатил Церредрих, была меньше той, что объявили за голову Джайро даже после всего ада, что тот устроил в Йоркшине. Было ли это связано с тем, что у Джайро тут были связи, и ему не нужен был хвост позади? Или все заключалось в том, что правительство Соединенных Штатов Сахерты не внесло свое требование о награде Гойсану? Все же, долгие годы Джайро действовал в подполье НЗЖ. До ИТЦ мало кто о нем знал. Когда звучит объявление о покупке меча, Гон тяжело выдыхает и поднимает глаза к потолку. Как все это было сложно. Он просто хотел путешествовать по миру, а не участвовать в политических интригах, выстроенных на его и Джине образе. Но что тут поделать. Поднеся к уху телефон, он — на том конце был Тройка — медленно произносит: — Наш план удался. Отступай. В мече был заложен жучок. Что ж, теперь настает черед Гона поиграть.