перочинный ножик, что звучит как порванная струна гитары.

Спустя год Минхо стоял под воротами ненавистного здания и ждал. Определённо знал, кого; в душе не ебал, зачем. Дождь промочил обувь, и холодные капли затекали под воротник, но Ли только чертыхался и продолжал ждать, пока ворота распахнутся и к нему выйдет парень с блестящими глазами, успевший оставить след на душе и на теле. Последний останется с ним до конца жизни, вполне возможно очень короткой. За время отсидки Хана многое изменилось. Нет, на районе танцоров всё ещё не любили, но после случая с ножиком банда Бан Чана неплохо спелась с ребятами Чанбина. Зависали часто вместе, и теперь район держался в страхе перед этими психами. Хёнджину перепалок с Джисоном не хватало чертовски. Нервное напряжение он снимал только, когда в конец переставал фильтровать базар и получал от кого-то из банды. И так по кругу. Минхо он бесил этим знатно: так и хотелось запихнуть что-нибудь в рот — заткнуть наконец. Чонин стал смелее и разговорчивее. Умудрялся подбодрить в хуёвых ситуациях и отлично латал раны. Сынмин и Феликс улаживали конфликты в два раза результативнее. Поэтому попытки Хёнджина найти приключения на задницу зачастую заканчивались исключительно Феликсом. Или кулаком Минхо. Бан Чан стал тренером в клубе Чанбина. Вместе они учили мелких сосунков защищаться и растили детей постарше для боёв на улицах.  Минхо было тоскливо. Тоскливо осознавать свою нездоровую зависимость от идиота, что случайно пырнул его. И пусть он никогда бы не признался, что считал дни до выхода Джисона, цифры в голове всё равно отнимались. Зла он не держал, просто жизненно необходимо было увидеть. Проверить, настолько ли парень важен ему в действительности, как пытается убедить его в этом больной разум.  За год Хан стал казаться Минхо чем-то нереальным. Если бы не друзья с периодическими новостями, Минхо бы точно решил, что двинулся кукухой. И начался сдвиг крыши ещё в момент, когда к нему в больницу приехали органы. — Ранение нанесено с близкого расстояния. Вы действительно ничего не видели? — Ничего. — Нападавший находился прямо перед вами. — Я никого не видел. Как бы не провоцировали правоохранители, Минхо молчал. Джисон молчать не стал. С чувством искуплённой вины уехал в колонию на два года. За примерное поведение вышел через год. Так Минхо и оказался в этот дождливый день под воротами тюрьмы, встречая того, кто вероятнее всего о нём забыл. Ворота открылись со скрипом: тощая темноволосая фигура выскользнула на улицу – поравнялась с Минхо, взяла его за руку и плотно переплела пальцы. Здравый смысл вышел на резком выдохе. — Пошли. И они пошли: под рассказы Джисона о приключениях в террариуме с острозубыми тварями и ахуй Минхо от того, как идеально сплелись их ладони. Каким всё ещё нереальным и ярким казался Хан с этой блядской улыбкой на фоне серой улицы. Краски опять заплясали под веками. — Как сам? — прошло сквозь вакуум. — Хуёво. От внимательного взгляда Минхо поёжился, по руке вверх побежали мурашки – Джисон мягко погладил его ладонь. Ли подумал, что наверное выглядит, как перед эпилептическим приступом. Иначе не объяснить, почему Джисон закусил щёку и спешно потащил дальше. — Сперва еда. Уже в кафе, когда официантка унесла в своём блокноте половину блюд из меню, до Джисона дошло, что денег по нулям. — Минхо? — Чего тебе? — Как насчёт того, чтоб накормить меня? — Надеюсь, ты не про счёт? То ли Минхо в край ебанулся, то ли Джисон так на него влияет, но искры, вспыхнувшие в глазах Хана, снесли остатки самообладания к чертям. Дожили: пошло пошутить и возбудиться от этого. Джисон сглотнул, Минхо словил взглядом подпрыгнувший кадык, неосознанно повторил. Джисон провёл языком по губам, Минхо нервно дёрнул коленом. Джисон хитро улыбнулся и опустился под стол, Минхо не успел сделать вдох. Чужие пальцы уже расстегнули ширинку и стянули штаны вниз к коленям. Ли почти уверен, что двинул кукухой, но горячий язык, скользящий по члену, слишком реалистичный. Как и губы, заставляющие задыхаться от ощущений. Язык, что минуту назад невинно скользил по губам, сейчас вывел замысловатые узоры на его уздечке. Джисон определённо знал, что делать: двигал головой плавно и глубоко, а Минхо едва держал невозмутимое лицо.  Мир сузился до размеров молекулы и цветные пятна заплясали перед глазами — горячие губы обхватили член у основания. Официантка принесла стакан газировки и кофе, вроде даже что-то говорила, но в ушах Минхо был такой вакуум, что слова через него не проходили. Зато улавливали малейшие колебания воздуха под столом: Хан выдохнул на влажный ствол и по спине Ли побежали мурашки, сделал вдох и снова взял в рот.  Джисон дышал, Минхо уже нет: мысленно выл и матерился. Остро хотелось вслух, когда на кульминации губы пропали. — Моё пойло принесли? — Блять, тебя сейчас это интересует? — Заткнись и подай стакан. Ли подал, едва сдерживая негодование – успокоило только то, что ладонь Джисона всё ещё оставалась на члене. А через секунду негодование утонуло в море других эмоций. Минхо натурально сдох. Блядский рот Джисона, полный газировки, снёс крышу напрочь. Контраст ощущений был таким убийственным, что жалкие остатки воздуха покинули легкие и тихий стон сорвался с губ. И ему было совсем не стыдно, что кто-то мог повернуться. Он бы кончил в ту же секунду, если бы Хан не зажал пальцами основание, продолжая мучительную, но пиздецки желанную пытку. Пузырьки газировки лопались и разрывали Минхо на части, перед глазами плясали искры, будто кто-то зажёг бенгальский огонёк. Слишком чувствительно, слишком горячо — слишком желанно. Джисон сжалился только когда сдерживать стоны стало практически нереально. Мир Минхо померк и вспыхнул заново, разбился на острые щекочущие осколки — похоронил его окончательно. Причина смерти — Хан Джисон. Который проглотил остатки его самоконтроля вместе с газировкой, а потом по-блядски шепнул на ухо: — Вкусно. Перед глазами снова поплыло. Ли окончательно понял, что свихнётся, если не трахнет Джисона. В ближайшее время, можно даже минут через десять. Хан заполнил собой всё пространство. Казалось, пролез под кожу Минхо, стал его венами, костями, мышцами. Желание овладеть им накрывало похлеще самой забористой наркоты. Странное чувство — вроде не влюблён, а все мысли только об одном человеке. Минхо поднял взгляд: Хан беззастенчиво наматывал спагетти на вилку, подмигнув, когда их взгляды пересеклись. Ебать вынесло, Ли даже не заметил, когда принесли еду. — Тебе есть, где переночевать? Нужно было что-то спросить, или Минхо просто очень не хотелось, чтобы Джисон исчез.  — Обижаешь, не впервые откинулся. Пересижу у Чана, потом разберусь. Улица – мой дом родной. — Можешь зависнуть у меня. Снова бесы в глазах. Ток по венам — обжигающе. — Не пожалеешь? Вопрос странный, Ли определённо не нравится, видно по изогнутой брови и приоткрытым губам. — Должен? — Если к каждому нужен подход, то меня лучше сразу обойти. — Это мне решать. — Не осознаёшь, насколько я отбитый. — Не ебёт. — Ты псих. Нахуй я тебе, трахнуть? — А нельзя? — Почему же? — секундная пауза, взгляд в глаза – тот самый, с чертями, танцующими на самом дне зрачка, только уродливо танцующими. — Вперёд. Разложи меня прямо на этом столе. Минхо не успел заметить, в какой момент разговор стал ему противен. Словно вступил в грязь в белоснежных кроссовках – неприятная липкость пошла по гортани. Дёрнул плечом, внезапно подался вперёд. — Ты что ж себя за человека не считаешь? — Не научили. — Думаешь, один такой? Все мы тут наебнулись по пути к светлому и безоблачному. Джисон откинул кусок курицы, который упрямо пытался дожевать, посмотрел на Хо так тепло, что защемило в груди: — Ты не такой, как я. Как все. У тебя шанс есть вырваться из всего этого дерьма. Танцуй, ты же делаешь это фантастически. — Постой, ты видел, как я танцую? Минхо охуел который раз за день, Джисон смущённо отвёл взгляд, уставился в одну точку. — Видел, не раз. Ты летаешь, а не танцуешь, крылья будто осязаемые становятся. То, как ты сплетаешься с музыкой, становишься ею, да у меня даже сейчас мурашки по коже. Хо, ты мир завоюешь, если вылезешь из этого болота. Смущение мурашками пробежало от пяток к макушке, резко стало жарко. Минхо нервы щекотало фактом, что Джисон видел, как он танцует. Джисон видел и ему понравилось. Что-то мягкое и нежное закрутилось в сердце — словно кот потоптался лапками прежде, чем осесть там навсегда. — Может, мне нахрен не сдался этот мир, это не приходило тебе в голову? Джисон проигнорировал, продолжил говорить. — Мы и в кафе пришли тогда по наводке, потому что по всему району искал тебя – жесть как познакомиться хотел. — Ебать, почему ты сразу ничего не сказал? Игнор. — А потом глаза твои увидел, и понял, что нам не по пути. Не хочу заземлять того, кто создан летать. Минхо задохнулся брошенной в глотку фразой, Джисон резво поднялся и двинулся к выходу. Лёгкие побуквенно закупоривались, не давая ни выплюнуть, ни откашляться. Осознание – выстрел в голову. Он догнал его за поворотом, прижался губами к горячим губам.  Чертовски сладко, хотя они не дошли до десерта. Поцелуй сперва мягкий, изучающий, быстро перерос в жаркий и влажный. Рычаг тормоза слетел от чужих укусов, настойчивого языка, губы жгло от желанных касаний. Смертельный полёт. Минхо от осознания, что нужно отстраниться, крышу рвало нехило. — Жду вечером. Сорванная крыша лечилась только в знакомых стенах. На испытывающие взгляды друзей, знающих, куда он сегодня ездил, он лишь неопределённо повёл плечами и вылез на ринг. — Мне долго ждать? — А ты всё так же ядом плюёшься. Ликс закатил глаза, скосил оценивающий взгляд на Хёнджина. — Не трогай, не то зацепит. Балерина сегодня не в духе. Бан Чан оказался понимающим и классным парнем — надежный, как скала, тихая гавань в бушующем океане жизни. Подбирал под крыло заблудшие отбитые души и тщательно оберегал. Банда танцоров Чанбина была из таких. Проникся к ним, защищал, как своих, но балеринами звать не перестал. Минхо Чана уважал так же сильно, как Бина. Только, если в случае с первым было уважение, то со вторым – ещё и невъебическая благодарность: за новую семью, за жизнь, в которой можно не извиняться за то, какой ты. Чанбин был для него как отец. Бан Чан был таким для своих. Минхо это видел — уважение и благодарность в их взглядах. — Хёнджин, пиздуй на ринг. Наподдай ему, чтобы на ближайшие дни забыл сюда дорогу. Хёнджин будто ждал сигнала: наматывал бинты уже по пути. Отсчитывал сегодня Чан. Кулаки били метко, все слабые места подсвечивались давним друзьям, как на рентгене. Бой без намёка на игру: резко и неистово, до хруста в костях и игнорирования крови. Минхо был зол, чертовски зол: на себя, на Джисона, на жизнь и обстоятельства. Кровью плевались оба. Растянулись на полу под протяжный стон Хёнджина. — Сука, ты мне ребро сломал. — Заживёт. Будешь жаловаться – добавлю. — Завались уже, пока я твои рёбра не пересчитал. Никто не понял, когда Чанбин оказался в зале, велел Феликсу тащить пострадавшего к Чонину подлататься. Не оборачиваясь, бросил Минхо: — А ты за мной, — и скрылся за дверью раздевалки. Проходя мимо Чана, Минхо бросил: — В порядке он, сказал перекантуется у тебя. — Не бери в голову. После отсидки он всегда считает себя уёбком, время нужно. У меня ушёл год. Ли кивнул и вошёл в раздевалку, опустился на скамейку, опустив голову на руки. Ждать не пришлось, подзатыльник прилетел сразу. — Хочешь въебать – выбирай того, кто не прикрывает твою спину. — Прости. — В жопу засунь своё прости, — выдохнул и опустился рядом. Минхо даже полегчало. — Совсем хуёво? На секунду. Чанбин знал обо всех попытках Минхо проститься с жизнью, и горел с них не меньше масленичного костра. Не ебали причины: либо меняешь, что не устраивает, либо заваливаешься. Нехуй с жизнью кончать на радость другим. Во многом благодаря Чанбину Хо держался так долго. Хватало лишь представить разочарование, что мелькнёт на лице, если Минхо попробует повторить ту дичь, что творил дома. Однако рядом с новой семьей желание удавиться пропало. До этого дня. Минхо точно догонял, что зол, не мог догнать, на что. Сбитые костяшки горели от желания продолжения, кулаки непроизвольно сжимались и дёргался глаз. Сначала хотел отрицательно покачать головой, поднять голову так и не решился. — Совсем. Он лелеял надежду, что чувства к Джисону выдумка, что цветные пятна под веками вовсе не от того, что эти безумные яркие глаза смотрят на него из-под чёлки. Надежда разбилась и её осколки резанули острее всех лезвий — он ошибался. Замурованный под слоями сарказма и ненависти, мальчик в голове Минхо отчаянно плакал, впервые за долгое время оставшись без защиты. Хан Джисон осторожно снял все слои и даже не встретил сопротивления. Вскрыл, открыл и вывернул. — В душе не ебу, что на самом деле чувствую. Я урод со вспоротой грудиной, и никто не в состоянии собрать меня обратно. Я был уверен в этом. До сегодня. Вцепившись пальцами в волосы, потянул и взвыл. Как зверь, что дорвался до добычи, и вдруг осознал, что убить её будет слишком жестоко. Чанбин порывисто обнял, стиснул. — Все мы уроды, и каждый по-своему. Вспороты и разворочены, на грани между выплыть и утопиться. А выплыть как? Ухватиться за протянутую руку. — Вы протянули мне руки. Ты, Ликс, Джин. — Мы дали тебе шанс и ты им воспользовался. Может, теперь твоя очередь? — Прости. — Минхо. Ещё одно «прости» и зубы с пола собирать будешь. Нет вины твоей ни в чём. Чувствовать начинаешь, жить. Так живи, мать твою. Минхо поднял на Бина растерянный взгляд — великий слепой. Был уверен, что никто не видел испуганного мальчика под слоем пыли, а Чанбин знал. Ответил на немой вопрос. — Думаешь, мы конченные? Все всё видели, потому что все проходили. Всех ломало и склеивало, ты один головы из воды не показывал, захлёбывался. Думали время нужно, а потом появился Джисон. Пришёл ко мне, познакомить очень просил. Я только шанс дал, и он им воспользовался. Потом ты знаешь. — Стой, то есть наводку, о которой он говорил, дал ты? — Да, и не ошибся. Видел бы, как глаза горят, все заметили. Я решил – может Джисон сможет дать то, что не можем мы. — Ебать кино, а я даже не в первом ряду. Всё было решено без меня. — Не заводись, никто тебя на него не вешал. Я лишь обстоятельства подогнал.  — И что мне теперь делать? — Не бить своих друзей – это раз. Собрать себя в кучу и попытать счастье – это два. Считать Минхо умел отлично, только пункты под цифрами были страшно неожиданными. Неожиданнее только звонок в дверь ближе к полуночи, за которой, сжимая в руках гриф гитары и бутылку вина, стоял Джисон. — Я подумал, что мы не романтично как-то начали. — Если бы ты ещё и цветы притащил, я бы тебя с лестницы спустил. Врёт, не спустил бы. Ему вообще трудно противостоять этим блестящим глазам, внутренности постоянно крутит от ощущений. И сейчас эти глаза, Минхо дал бы руку на отсечение, что смотрят, как он возится с этой ебучей бутылкой. — Нравится? — получается чуть резче, чем он ожидал. — Ты чертовски сексуальный. Минхо протянул бокал, скрывая за ним дрожь в руках, опустился рядом и сделал глоток.  — Джисон. — М? — Сыграй для меня. — Только, если ты станцуешь для меня.  — Идёт. Хан взял в руки гитару. Минхо пытался взять в руки себя. Жадные горящие глаза смотрели на него: впитывали, отпечатывали под веками. И Минхо существовал для этих глаз. В воздух взметнулись сначала руки, следом за ними – всё тело. Оно натянулось, как струна под пальцами Хана, и лёгкими волнами ушло двигаться. Музыка — проводник эмоций для двоих: Джисон играл так отчаянно, что Ли думал, не немеют ли его пальцы; Минхо танцевал так паряще и самоотверженно, что Хан боялся увидеть, как парень вылетает в форточку. Танец под пальцами оживал: падая и снова взмывая, ликуя и умирая от боли. В этом богом забытом месте Минхо хотелось рассказывать свою историю, и Джисон её смотрел. Глубоко. чувственно, до дрожи в пальцах важно. Мелодия оборвалась, но Минхо понял это лишь, когда ощутил руки Хана, плотно обвивающие его плечи. Здесь – в тесной комнате в объятиях Джисона – Ли впервые ощутил себя дома. Поток мыслей бил в черепушку, отталкивался от одной стенки к другой: хотелось любить его, как в последний раз, а он чтобы любил как в первый; чтобы краснел, ревновал, ругался. Боже, сколько всего хотелось бы, но пусть только с ним. Пожалуйста. Осевший голос прошёлся разрядом по коже: — Спасибо.  После дни были напитаны Джисоном. Джисон сводил с ума.  Он был везде, его было чертовски много. Минхо становилось плохо от его присутствия, но в тоже время жизнь без казалась сумасшествием. Он не мог представить себя без этого человека, и впервые за долгое время почувствовал сладкий привкус счастья на кончике языка. Пока однажды вечером ему не позвонил из участка Джисон — загребли за драку. Потом ещё раз. И ещё раз.  Минхо дёргался на любой звонок с незнакомого номера и бешено злился, но всякий раз ждал его. Ждать Джисона вошло в привычку, как и скучать по нему. Вот и на этот раз он ждал: подняв голову к небу, ловил холодные капли языком. Ловил и понимал, как сильно истосковался по Хану. Желание прикоснуться, сжать в объятиях, до головокружения поцеловать, перекрывало желание въебать за очередную отсидку.  О, дьявол, как же он хотел Джисона. И ожидание его убивало.  Заскрипели ворота, из-за них показалась тёмная макушка, затем и тело, уверенной походкой зашагало к Минхо. Первая мысль — дождался.  Вторая — это не он. Парень остановился напротив, бросил взгляд из-под чёлки – Минхо повело. — Ты случаем не за Сони? Прозвище резануло по ушам, Ли скривился, отвернул голову. — А тебя ебёт? — Зря ждёшь. Допизделся Хан. Подрезали вчера.