КРИВИЦКИЙ — ПАВЛОВА: СОЛНЦЕ, ИРА И БЛИНЫ
***
— Ир… опять каша, — занудел я с самого утра, ковыряясь в скользком месиве ложкой. — Чем не доволен? — Доволен, — буркнул я, уткнулся в тарелку, но при этом не преминул напомнить о неделе, которая символизировала окончание зимы и наступление весны. — Кто-то мне блинчики обещал. Масленица же. Пятый день пошёл. — Ген, какая Масленица? Ты же еврей! - Супруга вздёрнула бровь в непонимании. — И что, евреи блины не едят? — Так всё! Или ешь, или ходи голодным. Ира попыталась выхватить мою тарелку, но я предусмотрительно прикрыл её рукой, давая понять, что голод не тётка. И одним кофе его не уймёшь. Минуту помолчав, она сделала ход конём: «Давно бы уже сам приготовил. Совсем обленился». — Мать! Я Восьмого марта целый день на кухне проторчал. — И не надо было. Говорила: «Пойдём в ресторан». Нет же, «хочу тебя удивить». Твоя же идея была с фаршированной уткой. — Но птица же тебе понравилась? — поинтересовался я, глотая овсянку. — Ну, понравилась. И десерт понравился. Моя ложка зависла в воздухе. На подобные комплименты я не рассчитывал. Восьмого марта получил их с избытком. Но слышать милые слова спустя почти неделю мне было приятно. — Стесняюсь уточнить, какой из них. — Сказанного показалось маловато, и я наглым образом продолжил выклянчивать комплименты. — Оба, обольститель. — Понял, не дурак. Моя Егорова не умела рассыпаться в похвалах. Я это прекрасно знал, но не переставал вытягивать из неё приятные моему уху слова и эмоции, которые ублажали мой взор. Когда у меня получалось, я радовался, понимая, что в очередной раз она вылезла из панциря и, пусть даже так по-дурацки, призналась мне в своих чувствах. — И блины твои мне нравятся больше, чем мои. — Соскочить хочешь? — поддел я. — Вот везде подвох ищешь. Ген, ну правда у тебя вкуснее выходит. У тебя края не сухие. — Так кто из нас обленился? — Даже ненавистная каша не могла испортить мне поднимающийся градус хорошего настроения. — Давай-ка ешь кашу и на работу. Потом будешь выяснять, кто из нас ленивый. — А блины? Она цокнула языком и, закатив глаза, потрясла кулаками. После чего чмокнула меня в макушку, взъерошила мои пряди и милостиво изрекла: — Угомонись, будут тебе блины. Я поймал руку жены и преподнёс к своим губам: — Спасибо, милая. — Нежное касание губ сделало своё дело. Моя королева блеснула глазами и улыбнулась, после чего скрылась чистить пёрышки. Я же на максимальных оборотах начал поглощать овсянку, понимая, что мы безнадёжно опаздываем. Главное, разговор о блинах не должен перейти на дальнейшие препирательства в течение дня. Нужно было как можно быстрее покончить с любимым блюдом английской аристократии и полностью реабилитировать себя на работе. Во-первых, помочь жене во всех бумажных вопросах. Во-вторых, помалкивать, когда она будет в очередной раз отчитывать провинившихся в моём присутствии. И, в-третьих, исчезнуть в операционных до состояния растворения, пока она сама не придёт и не выволочет меня из хирургических застенок. А там, быть может, и блинчики подоспеют. Так думал я, пока одевался на ходу и мчался вниз по лестнице к такси, в котором уже сидела Ира. Нервно поправляя воротник пальто, она лишь спросила: — Всё в порядке? Я почувствовал, что Егорова не завершила фразу, но слово вертелось у неё на языке, и лишь присутствие водителя транспортного средства, который уже начал своё движение по заданному маршруту, помешало ей произнести «милый». Вместо прилагательного, которое последнее время ласкало мой слух всё чаще и чаще, она взяла в свои ладони мою руку и заглянула в глаза. — Ты позавтракал? — Да, да, конечно, - поспешил уверить я, и мои пальцы выскользнули из её ладони, нежно сжав её кисть. — Не переживай, всё хорошо. Я просто задумался. Извини. — О чём? — О работе, конечно. У меня сегодня субтотальная паротидэктомия. — Опять? — Ир…. — Что, Ир. Я тебе сколько раз говорила, что онкология - не наш профиль. — Ну, говорила, — я кивнул в согласии, но тут же попытался настоять на своём, — но это наш пациент, и ты об этом прекрасно знаешь. У него травма ушной раковины. Поражение околоушной слюнной железы случайно выскочило. Не футболить же человека. Или ты хочешь, чтобы я ухо ему восстановил и отправил по этапу? Это моя операция, и я её сделаю. — Вечно ищешь на задницу приключений. — Ир, ну какие приключения? - Я попытался отбиться, настаивая на своём. — Да ну тебя! - Ирине Алексеевне на правах заведующей отделением хотелось выдать мне по первое число, но любящая жена наступила на горло стальной леди. — А хочешь, вместе пойдём? Мне сосудистый не помешает. — Я тоже попытался сгладить ситуацию, понимая, что моя любимая начальница может припоминать мне этого пациента до самой Пасхи. — Ну да, конечно. Уже иду. С ума сошёл? Ты же не со мной собирался. Хотел с Шейманом. Так, вперёд. А то я не знаю, что операция сложной будет. - В любимой боролись две дамы и наблюдать за этим противоборством было более чем любопытно. — Ну, не злись. — Я не злюсь. Удивляюсь просто. Как ты умудряешься всё дерьмо на себя тащить. Вечно у тебя как операция, так с вывертом. — Так интересно же. — Очень интересно! Блокбастер настоящий. - Я хихикнул. — И не смейся. Буду теперь за тебя дёргаться. Моя улыбка растянулась от уха до уха. Жена побеждала с большим преимуществом. — А ты не дёргайся. Блинчики лучше напеки, - посоветовал я. — О Господи! Кривицкий! Замолчи уже. Будут тебе блинчики, я же сказала. Доволен? — Ещё бы. За мной икра, — подразнил я супругу морским деликатесом. — Обалдел? Мы на ремонт копим или деньги транжирим? — А я её не покупал. Мне в презент принесли. Я не соврал, лососёвая икорка досталась мне от родственников пациента, приехавшего с Владивостока и умудрившегося сломать скуловую кость на свадьбе дочери. Своими подозрениями я, конечно же, ни с кем не поделился, но всё указывало на то, что свадьба была «весёлой». Если бы я донёс обо всём Ирине Алексеевне, начались бы хождения следователей и прочая волокита. После разговора с дочерью пациента всё встало на свои места. Новоиспеченный муж действительно мог оказаться под статьёй за нанесение увечий. Горе-отец корил себя за идиотизм и эгоизм, но дело было сделано. Получил Владимир Сергеевич урок на всю жизнь, сломанную скуловую кость и её репозицию, которую я провёл две недели назад. — Еврей! — И я даже не обиделся.***
К счастью, мы подъехали туда, где нас ждали великие дела, и, выскочив из такси, насколько было возможно, быстро направились в святая святых экстренной хирургии. Весенняя гололедица портила жизнь. Днём припекало солнце, подтаивающие сугробы ручьями стекали по тротуарам, а утром заморозки давали понять, зима не отступила, она ещё упорствует и сопротивляется. Дорога, покрытая тонкой коркой льда, не способствовала быстрому передвижению. Поэтому моя начальница уцепилась за руку мужа, наплевав на всякую субординацию, о которой она так беспокоилась, особенно поначалу нашей совместной жизни. Спешащие на смену коллеги бросали нам слова приветствия и попутно проклинали нестабильность температуры. Я же, напротив, шёл на работу счастливый. Впереди маячила интересная операция, которая сегодня избавит меня от рутины. И в данный момент моя жена крепко держалась за мою руку и несла какую-то ерунду, от которой мне было так хорошо и радостно, как и от лучей пригревающего весеннего солнца. Наверное, я устал от зимы, от наших мелочных цепляний друг к другу и сейчас был готов к весне, к переменам и обновлённым чувствам. Я замедлил шаг, и любовь всей моей жизни тут же среагировала на моё торможение: — Ген, ты чего? Тебе плохо? — Нет. Мне хорошо, Ириш, очень хорошо. Ты даже не представляешь, до какой степени хорошо! Кривицкая покосилась на меня с недоверием и переспросила: — Мне начинать бояться? — Глупенькая! Не бояться, а любить! — Произнёс я, кажется, слишком громко, потому что перегнавший нас Михалыч обернулся и недоуменно уставился на меня. Заметив реакцию своего друга, Ирина Алексеевна дёрнула меня за рукав и едва слышно произнесла: — Геннадий Ильич, ты что, как мартовский кот, разорался? Я же сказала, будут тебе блины. — При чём здесь блины? — Не сразу сообразил я, но задержавшийся разговор за завтраком всплыл в моей голове, и я добродушно рассмеялся. — Ирина Алексеевна, я же не про блины. Брагин хмыкнул в усы и поспешил уйти от нас в отрыв, понимая, что сейчас он в нашем хороводе лишний.