Чужие грехи

      Бодуэн устало прикрыл глаза, чувствуя, как от удушающего знойного воздуха и жуткого шума во внутреннем дворе начинает болеть голова. Последние недели и так выдались неспокойными из-за визита делегации принца Фландрского и его знатных европейских вассалов, так еще и давняя вражда между местными вновь дала о себе знать, и отчего-то их вопросы обязательно должны были быть вынесены на общие рыцарские советы.       Белые накидки с красными крестами. Красные накидки с белыми крестами. Рассерженный грохот мечей о каменный пол: в некоторых местах плиты даже начали уже давать трещины. Каждый рыцарский совет похож на предыдущий. Каждый заканчивается взаимной бранью между чуть ли не каждым участником совета.       Почтенный Онфруа де Торон-Старший хмурит седые, как у филина, брови. Барон Трансиорданский вновь рассыпается отборными ругательствами в сторону Тиберия, Годфри и Ричарда. Благо, хотя бы они обладают достаточным умом и честью, чтобы не отвечать агрессией на столь дешевые попытки их уязвить. Остальные бароны тоже о чем-то оживленно спорят. Бодуэн отчаянно пытался прислушаться к каждому, кто в ходе перепалки простирал к нему руки и восклицал "государь!", но вопрошающего тут же перебивали. Да и спустя столько времени Бодуэну начало казаться, что он может запросто предугадать запросы, просьбы и претензии каждого своего вассала.       Ничего, скоро все это закончится. Жаркий, неистовый день уступит место тихой, ласковой прохладе вечера. Небо окрасится пурпурным, воздух будет пропитан ароматом розы и сандала, и Каллас вновь навестит его, чтобы омыть его язвы. Каллас… Бодуэн поймал себя на мысли, что с ее появлением в его жизни он с каким-то особым нетерпением ждал наступления вечера. *** - Прошу прощения, что задержалась, государь, - виновато произнесла Каллас, хотя Бодуэн вовсе не заметил ее опоздания, - как вы чувствовали себя сегодня? - Благодарю за беспокойство, дитя, - мягко ответил он, наблюдая за приготовлениями девушки, - сегодня я даже будто чувствую себя немного бодрее, несмотря на последние встряски при дворе. - Это не может не радовать. - В голосе Каллас Бодуэн услышал искреннюю радость. Подготовив все необходимое, целительница задернула легкую занавесь, чтобы случайные посетители не стали свидетелями лечебных процедур. - Вы позволите, государь? Пальцы девушки ловкими движениями освобождали изъеденную болезнью кожу от старых повязок. Осторожно, каждый раз смачивая целебным раствором присохшую ткань, будто боясь причинить боль уже мертвой плоти. Когда кожа обнажалась и взору представало то, что осталось от некогда сильных и ловких рук, Бодуэн прикрывал глаза, не в силах смотреть на чернеющие пальцы. - …Что там, Каллас? - Из раза в раз спрашивал он, хотя знал, что ничего не изменилось. Но Каллас всегда находила для него слова утешения, и притом без всякой жалости, уже опротивевшей королю за столь долгое время его болезни. Девушка лишь осторожно гладила его руки и говорила: - Вы ещё поборетесь с этой заразой, мой государь. И отчего-то так уверенно это звучало из ее уст, что Бодуэн сам невольно верил этим словам. - Что сейчас происходит в городе, Каллас? - Произнёс Бодуэн, чем немало удивил девушку. Та слегка нахмурилась, будто вспоминая все недавно произошедшие события. - Обстановка спокойна, государь, - ответила она, - торговцы и паломники беспрепятственно проходят за городские стены, гвардейцы Тиберия не дают тамплиерам разгуляться… - Нет-нет, дитя, - мягко перебил ее король, усмехнувшись, - о подобном мне приходится слушать слишком часто за один день. Меня интересует… иное бытие Иерусалима. Его мирная жизнь, если можно так сказать. - А, поняла вас, государь, - улыбнулась девушка, задумчиво приложив палец к щеке, - хм, даже не знаю, о чем вам и рассказать… - Скажи, жив ли ещё оливковый сад, что у могилы Авессалома? - Поинтересовался Бодуэн, - помнится, отец вкладывал большие силы, чтобы сохранять его цветущим. При нем сад всегда приносил богатые урожаи, а сушёные оливки и масло продавали на центральном рынке. Мне иногда кажется, что стоит едва вспомнить его, так сразу воздух вокруг меня будто наполняется пряными ароматами благовоний и специй… Каллас чуть нахмурилась, припоминая, где это находится, но потом уверенно кивнула: - Да, государь, тот сад, о котором вы говорите, жив и благоухает. Мы с отцом недавно помогали там собирать оливки сёстрам из монастыря, что на Масличной горе. Признаться честно, я никогда не видела таких удивительных деревьев. У них такие стволы, будто сплетенные из верёвок. А листья будто из тонкого серебра сделаны, если посмотреть с обратной стороны. Слушая речи девушки, полные истинного восхищения и радости, Бодуэн улыбнулся. - Иерусалимская земля засушлива, но на удивление красива в пору цветения, - произнёс он с воодушевлением, - когда ты видишь благоухающие апельсиновые деревья среди городских камней, ты будто забываешь, что находишься почти что посреди пустыни. - Апельсиновые деревья ещё не цветут, но набирают бутоны и свежие листья, - ответила Каллас, вспомнив небольшой сад во внутреннем дворе дома Тиберия. Но внезапная мысль заставила ее вдруг притихнуть. Она с искренним недоумением посмотрела на короля. - Скажите, государь… вы совсем не выходите посмотреть на город? Даже тайком, в сопровождении лазаритов? Тот лишь отрицательно покачал головой. - Увы. К сожалению, мое нынешнее состояние не располагает к продолжительным прогулкам вне дворцовых стен. Да и братьев-лазаритов мне совсем не хочется обременять: у них есть куда более важные заботы, чем сопровождение больного в его бесцельных и опасных хождениях по городу. Именно поэтому в тот день, когда мы с тобой встретились в храме Гроба, я бы все равно пошёл туда в одиночку. Даже если бы братья-лазариты были на месте. Каллас понимающе кивнула. - Простите мне этот вопрос, государь. Не нужно было тревожить воспоминания. - Ничего, Каллас, - ответил Бодуэн с легкой улыбкой, - разве что теперь я буду иногда просить тебя рассказывать мне о городе. О всем том, что ты встретишь и сочтешь удивительным для себя. Мне всегда было интересно узнавать, как видится Иерусалим глазами пришлых. - С удовольствием, мой король. ***       Весь следующий день Каллас не могла перестать думать о ее разговоре с Бодуэном, что произошёл прошлым вечером. Каждое его воспоминание, каждое слово о простых, земных чудесах Иерусалима - цветущие апельсиновые сады, оливковые деревья, ароматы и краски рынка - звучало из его уст с такой теплотой и с такой щемящей тоской, что этого просто нельзя было не заметить. Страшная болезнь лишила короля даже таких простых радостей жизни, как прогулка по дорогим сердцу местам, общение с природой, какой бы скудной она не была. Общение без посредников, коими для Бодуэна были братья-лазариты, а теперь стала и сама Каллас. *** - ..А ещё говорят, что Годфри, барон де Ибелин, собирается на родину, в Европу, - не переставая щебетала молоденькая прачка, отжимая очередную свежевыстиранную полоску льняной ткани. - М? В Европу? - Переспросила Каллас, которая была настолько погружена в думы о государе, что давно потеряла ниточку повествования, - прости, Залина, что-то я, наверное, заслушалась. - Говорю, барон в Европу собирается, - повторила та, явно не довольная тем, что собеседница явно пропустила все мимо ушей, - я не знаю, куда именно, но может быть, и на твои родные земли зайдёт. Не хочешь передать с ним весточку семье? - Право, неловко как-то, все же отец с ним мало знаком, а я и подавно, - пожала плечами Каллас и улыбнулась девушке, - но спасибо, Залина, я… Подумаю… Не договорив, девушка заглянула куда-то за спину собеседнице. Та с легким недоумением перевела взгляд на предмет, столь заинтересовавший Каллас. Им оказалась большая, пушистая, ослепительно белая кувшинка, изящно покачивавшаяся на водной глади. Залина не сдержала смешка, когда Каллас поднялась с колен, отставила корзину со свежевыстиранным бельём и, сняв обувь, слегка подвернула подол одежды и направилась к воде. - Я даже не буду спрашивать, на что тебе она. Все равно же не скажешь. - Она изогнула бровь, глядя, как Каллас осторожно заходит в воду, стараясь не поскользнуться на камешках. - Ведь не скажешь же? - Не скажу, - игриво отозвалась та, пытаясь дотянуться до кувшинки, - но если ты подержишь мою руку и поможешь мне, то я подумаю об этом. Хихикая, Залина поднялась следом и уцепилась за протянутую ладонь Каллас, позволяя той более твёрдо устоять на ногах и беспрепятственно дотянуться до цветка. - Так для кого тебе этот цветок, Каллас? - Не унималась девушка. В ответ Каллас лишь улыбнулась и ласково провела пальцами по влажным лепесткам. ***       Несмотря на то, что сегодняшний день проходил относительно спокойно и без встрясок вроде советов, Бодуэн чувствовал себя уставшим и разбитым. Личная аудиенция с патриархом Ираклием, вечно недовольным присутствием в городе мусульман, затем - письма от князей Эдессы и Антиохии. Даже не читая их, король и так знал, что их содержимое - сплошные кляузы друг на друга из-за давней вражды. Из раза в раз все одно и то же. Лишь только разбирая вести от своих вассалов, Бодуэн погружался в тяжкие мысли о том, на кого ему приходится оставлять страну.       Шелест полога над дверью и еле слышные, торопливые шаги заставили Бодуэна оторваться от чтения бесполезных жалоб баронов друг на друга. Опершись на золоченый посох, король вышел навстречу визитёру, но уже никого не застал. Тайная гостья, хотя и не была для короля такой уж «тайной», скрылась так же быстро, как и появилась.       На низком столике у королевского ложа стояла корзина со свежими оливками и ароматным, пряным хлебом, ещё пышущим жаром из глиняной печи. А рядом - наполненный водой стеклянный сосуд, на поверхности которого плавала ослепительно белая водяная лилия.       Сняв с правой руки перчатку, Бодуэн взял лилию в ладонь и поднёс к лицу, вдыхая аромат влаги и цветения. Юный король чуть улыбнулся, ощущая, как шелковистые лепестки коснулись его обезображенной щеки. "Наверное, столь же нежным должен быть и ее поцелуй..."