Всегда и навечно

— Я тебя люблю и не бубни, — Птица закатывает глаз, получая от Серëжи невесомый щелчок по лбу в ответ на это, кладет чернильные ладони на фарфор щек и притягивает к себе, прикусывая кончик холодного носа и довольно замечая вспыхнувший на скулах румянец. — Я тебя люблю, — глаза Тряпки — озëра, в которых плещется такая пробирающая до костей искренность и нежно-сладкая привязанность, что Птица целует, больше клюет, в рыжую макушку и протягивает смоляное с отливами крыло под прикосновения ласковых рук. Хтонь безумно ценит своих Птенчиков, ведь они даже не смысл его жизни и пребывания в мире материй, а сама жизнь, заполняющая из глубин. Чувства многогранны и непостоянны, перетекают друг в друга реками эмоций и ощущений, что только подчеркивает важность этого союза. Несмотря на все, константа есть: Птица любит Серëжу и Тряпку больше самого себя, идя против проросшего плющом эгоизма, — иначе в его мире не уцелеть, — и наплевательского отношения к человечеству. Все вокруг — пешки, однако не его люди, не бросившие в одиночестве после всех отвратительных поступков, окутавшего аромата смерти и других прегрешений. Сибирь поменяла все, раскрыв таившееся в трех сердцах и подарившее надежду на что-то лучшее и большее, которую Птица ранее никогда не ощущал. Прочувствовал, когда та стала их реальностью, собранной их трех осколков в единый витраж. Покой и привязанность слаще и ярче всех других эмоций, пусть он во многом и остался верен прошлым принципам и убеждениям, а характер все такой же едко-язвительный. Птице спустя столько лет и по его природе непривычны все эти нежности, ворчит под нос на неожиданные Серëжины поцелуи, отпечатывающиеся на коже и даже перьях, и на нежно-воздушные признания Тряпки, окутывающие с головы до ног. Тепло, ложащееся на плечи вуалью в такие моменты, греет сильнее солнца и остаётся с ним надолго, искрящимися нитями переплетаясь под оперением. Как бы приятно не было, телячьи нежности и мишуру не понимает особо или делает вид, но жаждет их до треска ребер и редкой потери самоконтроля. Тогда Птица по-кошачьи лезет под пробирающие до нутра касания и утаскивает своих людей на огромную постель, как дракон — принцесс, чтобы понежиться в их объятиях, топорща перышки на крыльях от лавины эмоций. Тряпочка любит обхватить его руками и ногами, горячо дыша в шею и часто засыпая так, пока Серëженька любовно перебирает огненные пряди, лежа с другой стороны и закидывая на Птицу ногу. А хтонь лучезарно улыбается, понимая, что имеет значения не просто как почти безликий защитник и фигура из ночных кошмаров, а объект обожания и любви, чего ему так и не хватало все годы. Птице важно получать подтверждение своей значимости, пусть и звучит абсурдно и в чëм-то глупо. Это не про эгоизм и недоверие, — их нет, — больше про жрущих мозг червей страха, что он может вновь сделать что-то и оттолкнуть Серëжу с Тряпкой уже бесповоротно. Без них будут не милы ни убийства, ни текущая по венам мощь, ни террор, Птица обратится пеплом, из которого фениксом уже никогда не восстать. Его сомнения и опасения Птенчики инстинктивно чувствуют, настолько велико взаимопонимание, и выражают свои чувства ярко-ярко, ненавязчиво заботясь и помогая отгонять всех прописавшихся в голове тараканов. Благодарность за дробящую на части искренность копится под сердцем, и грудную клетку грозит разорвать от такого количества эмоций. Птице мало становится своего же тела даже в полной форме, потому что к благодарности примешивается всë нарастающее страстное желание не просто показать поступками свою привязанность, а выразить еë по-иному. Глубже. Сильнее. Так, чтобы хоть наполовину отразило сплетение из мириад звезд под кожей, называемое любовью. Месяц уходит на подготовку и реализацию идеи, ведь все должно быть идеально, и Птица впервые нервничает так, что губы напоминают одну большую рану. Серëжина ругань и жгущий бальзам, наносимый им под несчастным взглядом сочувствующего Тряпки, определенно стоят всего. Сейчас хтонь ждëт их дома, застыв статуей на подлокотнике кожаного дивана, только клацанье когтей друг об друга выдает, что живой. Под каменной оболочкой кипит лава переживаний: вдруг вся затея — глупость несусветная? Может, нужно было придумать нечто другое? И что за ваниль, словно он не вековое существо, а девочка лет пятнадцати? Мысли грызут методично, изводя и так пребывающего на нервах Птицу, очень уж непривычно ему проявлять такую нежность. Хотя это больше об определенном переосмыслении их отношений, что приводит к не менее и даже более волнующему вопросу: что скажут Птенцы? Хтонь передергивает плечами, потирая подушечками пальцев занывшие от обилия дум виски, и слезает с импровизированного насеста, сложенные крылья стекают на пол чернильным каскадом, только на самых изгибах перышки топорщатся. Тишину разрушает звук открываемой двери. Первый поворот ключа — Птица жмурится на мгновения, вспоминая заготовленную и отрепетированную речь, лишь бы не сказануть лишнего. Второй — позвонки кусает щетинистая озабоченность ситуацией. «Мы дома!» — шлет куда подальше всë, потому что рациональность и контроль могут не дать быть предельно честным и выразить всë хранящееся в закутках души, куда он пустит своих Птенчиков. — Смотри, какой классный! — Тряпка, рыжий вихрь тепла, кричит еще из коридора, судя по звуку быстро скидывая обувь, и шлепает босыми ногами по полу. Улыбка скользит по изгибу тонких губ: спустя даже столько лет мелкий продолжает так радоваться любым мелочам, проявляя свою ребячливость. Серëжа ворчит про тапочки, — извечный камень преткновения между ними, — и хтонь по-доброму посмеивается под нос, пока заботы и переживания истаивают росой поутру. — Вот. — изящные ладони, которые Птица любит по-джентельменски целовать, крепко держат огромный киндер, чуть ли не с голову размером. Тряпка светится аж изнутри, сладкоежка безумный, прижимая своеобразный клад к груди и мурлыча незнакомую хтони веселую мелодию. — Только весь сразу не ешь, а то я тебя знаю. — антрацитовые когти надежно спрятаны, Птица поправляет медово-имбирные волосы, лезущие Тряпке в лицо, и гладит по шëлку кожи на щеке. Приятно и спокойно, ещë киндер оказывается убран в сторону сразу: мелкий лезет под руки, обхватывая за талию и притираясь к груди. От его волос, спадающих по плечам, не приторно-сладко пахнет лавандовым шампунем, что за прелесть. Серëжины шаги, словно ступает опасная хищная кошка, хтонь узнает из тысячи, неосознанно раскрывая крылья от радости, ведь родные для него люди дома. — Мы тебе купили леденцы. — Птица благодарно воркует в ответ, властно и одновременно аккуратно притягивая Серëжу к себе, пока Тряпка рефлекторно двигается, чтобы было удобнее. Губы Разумовского отдают свежесваренным кофе, заходили, значит, в пекарню у дома и принесли ему американо с карамелью, уже традиция. Пальцы синхронно зарываются в крылья с двух сторон, от чего по телу прокатывается низкое урчание и зыбкая, покалывающая дрожь. Птица ловит Серëжин взгляд: в сапфировых омутах чертята танцуют сальсу, даже не скрывая намерений соскучившейся рыжей бестии прямо сейчас затащить их в постель. Вон в скулу хтонь целует настойчиво, и Тряпка жмëтся все ближе; наверняка сговорились по дороге и решили залюбить его, сбивая с ног неожиданным напором и касаниями к крайне чувствительным крыльям. — Мне надо вам кое-что показать и сказать, потом делайте, что хотите. — выпутываться из ласковых объятий не хочется, но Птица делает это, ëроша перья и переступая с ноги на ногу. На вопросительный взгляд Серëжи, в котором сразу мелькает привычная и родная сердцу собранность, отвечает легким кивком: все хорошо, не переживай. Чужие плечи мгновенно расслабляются, а в глазах разливается теплое море, нагретое солнцем, то светится во взоре Птицы. Хтонь подходит к закрытой двери в небольшую столовую под внимательными взглядами, — обычно та не заперта, — и распахивает еë с тягостным ожиданием, скопившимся под сердцем, приглашающе взмахивая рукой. Светлая комната украшена десятками любимых Тряпкой воздушных шаров, переливающихся серебром и золотом в отсветах ламп, создающих интимную атмосферу. В воздухе витает карамельно-цитрусовый аромат с нотками корицы от аромапалочек, Серëжа давно хотел их попробовать, вот Птица и подобрал по его предпочтениям. Бокалы на белоснежной скатерти ждут, когда их наполнят искрящимся шампанским, охлаждающимся пока в ведре. С закусками Птица особо не мудрил, постарался прилично оформить орехи, сыры, мидии и устрицы, вроде неплохо даже получилось. Сердце сбивается с привычного ритма, чуть ускоряясь и сбивчиво пульсируя, отдается в ушах негромким гулом и зудом в кончиках пальцев. Самая важная часть сюрприза спрятана пока в безликих антрацитовых коробочках, чтобы невозможно было сразу понять содержимое и продлить эффект неожиданности, что пускает россыпь мурашек и вызывает шелест перьев. — Вот это да. — восхищенные писки Тряпки, хватающего шарики, вызывают горячую вспышку гордости за свои старания и первую в жизни попытку сделать сюрприз. Удачную, между прочим, Серëжа тягуче-ласково притирается щекой к плечу, — впору с котом перепутать, — и подмечает с ясной улыбкой, тоже наблюдая за скачущим от обилия эмоций мелким: — Красиво, Птиц, спасибо за сюрприз. Потрясающий, как и ты. — Да, спасибо! — Тряпка подскакивает с ошалевшим блеском в глазах, исходящую от него радость можно почти потрогать, только поцелуй и сразу почувствуешь. Птица очень за, но зуд под кожей нестерпимый, даже кости и суставы, кажется, вибрируют от него. — Я рад, что вам нравится, — выглядывающие из-за волос кончики ушей розовеют, судя по ощущениям, наверное, к благодарностям хтонь все никак не привыкнет, — тогда сядем и поговорим. Птица по очереди отодвигает стулья для своих любимых под их кокетливое хихиканье и садится сам, волнение затихает до поры до времени, залегая под рёбрами. Заметно, как Птенчиков съедает интерес, но никогда давить не станут и будут ждать сколько угодно. Взгляд Серёжи скользит по столу и застывает на коробочках, вспыхивая ещё ярче, его захватывает азарт угадать содержимое, ясно как день. — Я хотел поговорить с вами об очень важном, — Птица обожает быть в центре внимания, этакая прима, однако сейчас перья на плечах встают дыбом под взглядами от колкого напряжения, — многое из сказанного очевидно, но мне кажется правильным не просто показать это, а сказать. Небольшая пауза, чтобы собраться с мыслями и сделать вдох, успокаивая зашедшееся от волнения и переживаний сердце. — Вы мне бесконечно дороги, и никаких поступков, слов, ничего не хватит, чтобы описать мою любовь к вам. Когда после всей боли, тревог, проступков я был принят, это сбило с ног, перевернуло всех вверх дном, черно-белый мир стал цветным. До сих пор не верится никогда, словно все вокруг — дивный сон, и просыпаться не хочется вовсе, — искренность и любовь звенят колокольчиками, глаза щиплет соль, собирающаяся в уголках от хаоса эмоций, — вот. Вы показали, что во мне есть не только жажда разрушений, боли, страданий, что защищать можно по-другому. И я попробовал, доверившись: на осколках старого мы вместе собрали новое. Птице странно до чёртиков говорить о своих чувствах и так подробно, раскрывая все карты без капли сожаления. Теплое облегчение крадётся между рёбер, проникая за них и оседая пыльцой в сердце. — Я люблю вас, Птенчики, драгоценные мои. Вечность с вами бесценна для меня. — замечает: Тряпка всё-таки негромко всхлипывает, не совладав с эмоциями, и Серёжа чутко накрывает его ладонь своей, поглаживая по тыльной стороне. — Не воспримите это как-то не так, но это взаимно? Я не доверяю часто тебе, вам — безоговорочно. Из-за своих надуманных страхов, тараканов мне трудно принять, что меня любят. Подтекст одной фразы понятен лишь им, понимание плещется в небесных и васильковых глаза, когда Птенчики одновременно говорят уверенное «да». Слаще любой патоки, воспаляет нейроны любовью, и Птица жестом просит их встать, сам поднимаясь из-за стола. Можно было и не садиться, однако ноги тогда бы не выдержали, подломились, несмотря на бесконечную самоуверенность, которую сейчас заменило уже приятное беспокойство. Коробочки, точнее содержимое, — бомбы замедленного действия, и зыбкая дрожь пробегает от кончиков пальцев к предплечьям, когда Птица берет пару и протягивает Птенцам. Нет нужды говорить, что пока открывать не стоит, кожу немного обжигают мажущие касания. Тахикардия запредельная, от таких ударов от грудной клетки останется скоро сыпучая мука, воздух же застывает в лёгких и будто твердеет. — Можете открыть, — холод и жар сталкиваются с хрустом, пуская мурашки по всему позвоночнику, отдающие под черепной коробкой огнями. Серёжа с Тряпкой переглядываются, — их любопытство и предвкушение Птица ощущает на языке сладкой ватой, — и открывают коробочки. Секундная тишина, выворачивающая хтонь томлением, сыпется разбитой мозаикой. — Вау! — Твою… Птица ломал голову долго, привлекал известных ювелирных мастеров, пытал их расспросами, пока не вышло идеально. Для его Птенцов только лучшее и неповторимое. Три изящные цепочки выплавлены из чистейшего серебра с небольшими вкраплениями золота на медальонах. Сзади выгравированы тончайшими линиями лис, котёнок и ворон, по олицетворяющему каждого из триумвирата животному на украшении. Именно эту сторону видят сейчас Серёжа с Тряпкой, обводя почти одинаковыми изящными пальцами контуры и начиная светиться изнутри. Птица незримо бьется в экстазе от разделённой на троих любви и вязкого ожидания, только ответственность немного тревожит, но ему не привыкать. — Погоди. — Серёжа сразу застывает от мягкого голоса и не переворачивает медальон, пальцы подрагивают от волнения и крепче сжимают украшение. А Тряпка то бледнеет, то краснеет, глаза влажные-влажные, пусть и сдерживается пока. — Говорят, что французский — язык любви, но не соглашусь. Для меня им стал итальянский, потому что в той стране ко мне пришло осознание. Об отношении к вам, своих ошибках, о том, как могу попытаться их исправить ради нас. И раз мы стоим здесь вместе, то исправил?.. — Птенчики кивают, сильнее стискивая медальоны, и Птица сглатывает ставшей вязкой слюну, окончательно собираясь с мыслями. — Я подумал, что есть один момент, который долго считал формальностью, чушью, бредом. Понял истинный смысл этого шага не так давно и решил, что… Слова проглатываются, поскольку в горле комок образуется, мешающий говорить. Голова кругом идёт, в висках колотит, словно марафон пробежал, и Птица лишь кивает, намекая, что стоит перевернуть кулоны. На лицевых сторонах высечена итальянская фраза «sempre e per sempre», — всегда и навечно, — которой признались друг другу в чувствах и решили быть друг с другом. Серёжа с Тряпкой ее узнают, конечно, только ходящие туда-сюда грудные клетки выдают, что дышат. Волнительно. Импульсы взрываются, сталкиваясь на нервных окончаниях, и полыхают похлеще петард, и Птица задаёт важнейший вопрос на одном выдохе, вкладывая в него всю упоительную привязанность, вечную значимость и бесконечную ценность: — Вы согласны пожениться? Втроём. Раз — Серёжа с Тряпкой смотрят на него такими круглым глазами, что похожи на сов, в них столько эмоций, и Птица не понимает. Два — пара секунд оборачиваются вечностью, хтонь страшится сделать вдох, напрягая плечи и кусая внутреннюю сторону щеки. Три — его сшибают, почти роняя на пол, но не задевая чувствительные крылья, оплетают руками и с двух сторон тычутся в шею. Хором протараторенное и повторяющееся «да» мешается со всхлипами и мокрыми от слез поцелуями куда придется, и вечно идущая внутри Птицы война заканчивается в это мгновение полным поражением его тревог. Ладони со втянутыми когтями сбивчиво гладят рыжие макушки, острые лопатки, притягивают ближе за талии, контакта жутко мало, они впаяны друг в друга до полного отсутствия воздуха между ними. Бледно-молочный покой разливается в венах, проникая внутрь эритроцитов, шевелит маховые перья на крыльях и ласково покусывает за позвонки, словно журит: а ты себе еще надумывал, дурачок. Птица рождается вновь, целуя своих людей и принимая поистине судьбоносное решение: больше не будет настолько тщательно прятать живущие в нем чувства и начнет пробовать выражать их и словами. И это не будет против его натуры, ведь хтонь ощущает освобождение, словно с ног сняли мешающие взлететь кандалы, и полное счастье, так громко и ярко заявив о любви. — Люблю. — не теряет свою ценность и важность от повторения, только приобретает большую силу, сносящую все преграды и поднимающую с колен. Серëжа от избытка чувств прикусывает тонкую кожу под подбородком, — привычка, — и тут же извиняюще целует под успокаивающе-мягкое урчание Птицы, зарывшегося носом в огненные пряди. Хтонь отстраняется через пару секунд и тающе-нежно касается губами лба Тряпки, в чьих аквамариновых глазах посвëркивают остатки счастливых слез. — Люблю. — мелкий шепчет, будто опасаясь спугнуть интимность мгновения. — Люблю. — уверенность течёт в словах Серëжи. Птица заметно волнуется, непослушными руками застегивая украшения на Птенчиках, и протягивает им третью коробочку, растворяя перья на шее для удобства. Тряпка аккуратно достает подвеску, обвивая металлом шею, — холодит до лëгкого покалывания, — и Разумовский щелкает застежкой, не с первого раза, но выходит. Практически невесомое украшение ощущается обещанием быть рядом, поддерживать и принимать, которое Птица сдержит, как это сделают и Птенчики. Иначе быть не может. — Завтра утром вылет, Сомервилл в штате Массачусетс. Там уже была практика заключения полиаморного брака, — конечно, Птица уже выяснил все и договорился о проведении церемонии, в его натуре разбираться сразу каждой детали и решать вопрос за один присест, — и давайте есть, вы с утра голодные, женихи. Кажется, все трое синхронно вспыхивают смущенным и предвкушающим румянцем, затапливающим и щеки, и кончики ушей, и шеи. Слово родное, точно хтонь уже так называет Птенчиков не в первый раз, и от этого такое пылкое обожание стелется вокруг, что осязаемо почти. А в голове вообще вертится «мужья», вызывающее тягучий мëд томления, однако Птица скажет его только завтра перед алтарем и через пару секунд сам растает, когда Серëжа с Тряпкой с придыханием произнесут то же самое. Идиллия среди трио вечная, пусть со своими оговорками, трудностями, но для них не было, нет и никогда не будет желаннее и любимее мира, где они рядом.