Прости меня, моя мечта

      Дилану откровенно неуютно оставаться одному, но что он может возразить и кто его будет слушать. Хотя в теории Райан и мог бы прислушаться, и все планы отменить и перевернуть — но в тот момент вещи, о которых он говорит с Лорой, звучат такими правильными и нужными, что попросту неловко вмешаться и начать тянуть одеяло на себя, требуя защиты вперёд всех остальных. Дилан так и не решается раскрыть рот для возражений.       Технически, конечно, он не один. Рядом есть Эби, которая хоть и дрожит, как осиновый лист, но улыбается непослушными губами и уверяет, что всё будет хорошо. Возглавляет их маленький отряд Кейтлин, вооружённая и предположительно опасная для любого, кто посягнёт. Рядом с ней, наверное, должно быть спокойнее — но Дилану не спокойно вообще. Оказавшись оторванным от своего альфы, он чувствует себя ужасно нервно. Чувствует себя беззащитным, выставленным напоказ, и изо всех сил гонит от себя слово «брошенный». Это слово неправильное, оно насквозь лживое. Райан не бросал, он ушёл не поэтому, он просто выбрал защищать, нападая, — но из-за того, что рядом нет надёжной руки, в которую можно было бы вцепиться, крепкой спины, за которую можно было бы скользнуть, тревога грызёт изнутри, не оставляя ни на минуту. Теоретически, эту роль могла бы сыграть и Кейтлин, но… Дилану сложно объяснить вскипающее внутри чувство, но оттого, что в его кожу теперь впечатана метка Райана, Кейтлин как будто бы становится меньше альфой.       Ладно. Как бы там ни было. Ему нужно просто больше дышать и меньше паниковать. И ни в коем случае не транслировать панику Райану — ему наверняка и своих нервов хватает.       — Мы здесь не останемся, — решает Кейтлин вскоре после того, как Райан и Лора уходит. То ли чувствует, что Дилану и Эби тревожно в заляпанной кровью пристройке к бассейну, то ли сама держится того же мнения. — Это не убежище, а дыра. В нашем случае, после того, как Ник выбил окно, даже не фигурально. Если к нам решит кто-то полезть, мы будем, как на ладони.       — Куда тогда? — робко подаёт голос Эби. — Домики вожатых заперты, а ключей у нас нет.       — А радиорубка после того, как оборотень туда наведался, — дыра ещё хуже, — добавляет Дилан. И загибает пальцы, вспоминая карту лагеря: — К домику на дереве мы рискуем не добраться, да ещё и Эмма с Джейкобом с острова не вернулись. Звучит совсем печально. Лодочная станция, хмм… дыра ещё хуже радиорубки, там и стен-то толком нет. Можем попробовать пересидеть в бассейне или в озере, раз уж оборотни вроде как боятся воды…       — Ага. И загнуться от холода, — возражает Кейтлин. — Или дождаться, когда припрутся эти чёртовы охотники и выловят нас, как самых тупых в мире рыб. Нет уж, эта идея тоже не катит.       Дилан не спорит. Он опускает руки и кротко спрашивает: — Какая тогда катит?       Кейтлин хмурится.       — Какая, какая… — бормочет она. — В идеале, покатило бы завести машину и укатить отсюда к чёртовой матери. Но не знаю, получится ли. Машина как будто бы сломалась качественно. Не думаю, что она заведётся, если плюнуть ей под капот.       — Давайте попробуем? — просит Эби и зябко передёргивает плечами. — Раз уж у нас нет вариантов лучше. У нас ведь пока нет?       Кейтлин продолжает хмуриться.       — В главном корпусе, помнится, мы очень бездарно нарвались на охотников. Вполне можем вляпаться так же ещё раз, — замечает она. Но всё-таки взмахивает рукой: — А может, и обойдётся. Ладно, рискнём. Потопали.       И они «топают» под мелким дождём. Дилан никак не может запретить себе волноваться: испытывая границы запечатления, он то и дело внутренне тянется к Райану, пытается нащупать его сквозь расстояние и убедиться, что всё в порядке. Два или три раза ему действительно это удаётся. Потом, в очередной раз потянувшись к своему альфе, Дилан вдруг чувствует жгучую боль под ребром, такую яркую и реалистичную, что он едва не оседает на землю, зажимая ладонью несуществующую рану в боку. Стоит ему перепугаться, потерять контроль над запечатлением, и хрупкая связь исчезает, и уносит с собой все ощущения. Только бок продолжает ещё какое-то время неуютно ныть, растревоженный чужой болью.       С Райаном что-то случилось. Что-то плохое. Дилан надеется только, что не смертельное. Сгоряча он суётся было к Кейтлин, пытается уговорить её всё бросить и что-то сделать — но очень быстро обнаруживает, что бессилен объяснить Кейтлин, как по-настоящему работает запечатление и почему его панические заверения, что Райана ранили — не просто подозрения, а самая что ни на есть правда. Но даже если бы ему удалось доказать, что он не просто психует и бредит — Дилан подозревает, что Кейтлин всё равно никуда бы не побежала. У неё на руках бета и омега, которых она взялась защищать; что бросать их, что тащить за собой предположительно в логово оборотней навстречу непонятно чему и в надежде непонятно на что — звучит не как защита. Дилан вынужденно понимает, что в каком-то смысле Кейтлин делает это для него, и дальше тихо тревожится про себя. Продолжает время от времени тянуться к Райану и всё так же чувствует грызущую, настойчивую боль.       Некоторая надежда Дилана заключается в том, что, может быть, машина действительно заведётся. Тогда они смогут добраться если не до людей, то хотя бы докуда-нибудь, где снова появится мобильная связь, и вызвать подмогу, и всё исправить. Поэтому, когда они добираются до главного корпуса, он с особым нервным интересом следит за тем, как Кейтлин заглядывает под капот.       — Чинить или не чинить? Вот в чём вопрос, — коряво говорит он, пытаясь одновременно и спросить, и разрядить остановку. Эби отзывчиво хихикает у него за плечом, а вот Кейтлин выныривает из-под капота с откровенно мрачным видом.       — Не вариант. Починить получится, только если я срочно рожу недостающую деталь. Но это в число моих виртуозных умений не входит. Хоть я и большая умница, но даже у моих талантов есть предел, — заявляет она.       — Совсем никак не выйдет? — с хрупкой надеждой спрашивает Эби. Дилан благодарен ей за этот вопрос: так у него появляется размытое, но всё же ценное ощущение, что они не сдаются вместе. Как команда.       — Откуда можно родить эту деталь? — подхватывает он. — Может, всё-таки есть вариант?       — Ну, например, я могла бы вытащить её из другой машины. Если вдруг у тебя есть запасная на ходу. Но, сам понимаешь, если бы у тебя была, то у нас бы не было проблемы, — мрачно говорит Кейтлин. Она напряжённо думает, и Дилан с ней, и Эби, судя по её виду, тоже — они все судорожно пытаются сообразить, откуда бы можно взять что-то, похожее на машину на ходу, мотор которой можно разобрать.       И соображают.       — Свалка! — восклицают они почти одновременно и радостно глядят друг на друга. Действительно, уже похоже на план: на свалке полно самого разного металлолома. Наверняка и машины найдутся. Возможно, целые даже в достаточной степени для того, чтобы можно было из них выцарапать нужную деталь. Но когда Дилан и Эби вызываются идти на свалку и помогать искать, Кейтлин им намертво запрещает.       — Чёрта с два, — решительно говорит она. — Вот только таскать вас по лесу из конца в конец мне и не хватало. Нет уж, дудки. Сама схожу. А вы у меня будете сидеть в штормовом убежище и не высовываться, пока я за вами не вернусь. Возражения не принимаются. Ясно?       Дилан и не планирует возражать. По лицу Кейтлин видно, что решение она приняла бесповоротное, и спорить с ней — что со стеной бодаться, только впустую время тратить. Дилан покорно позволяет загнать себя в убежище. Тяжёлая стальная дверь закрывается за ним и Эби, отсекая все звуки внешнего мира, и в убежище становится тихо. Почти как в могиле. Слышно только учащённое, испуганное дыхание, Эби и его собственное.       — Это правда? — наконец нарушает молчание Эби. — То, о чём ты говорил Кейтлин? Про запечатление? Ты и в самом деле можешь чувствовать своего альфу на расстоянии?       — Могу, — соглашается Дилан, не вдаваясь в детали. Эби вздыхает.       — Звучит прекрасно. Очень романтично, — говорит она. И признаётся: — Я, наверное, немножко тебе завидую. Всё-таки запечатление — это только для альфы и омеги. У меня никогда не будет ничего подобного. Я не пойму, как это — чувствовать любимого человека вот так, всем нутром.       — Прямо сейчас я чувствую, что у моего любимого человека дыра в боку, — отвечает Дилан, не в силах сдержать резкость, когда речь заходит о такой щекотливой теме. Он ещё раз внутренне тянется к Райану и почти с отчаянием ощущает всё ту же настойчивую, грызущую боль. — Что он истекает кровью. А я тут сижу! И ничего не могу сделать!       Ненадолго воцаряется молчание. Потом Эби осторожно, неловко касается его руки.       — Прости, — тонко говорит она. — Я не хотела тебя обидеть или что-то… Неуместно получилось, да? Извини.       — Ничего, — выдыхает Дилан. Ему самому уже стыдно за свою вспышку — у Эби беззащитные ланьи глаза, и она ведь совсем, совсем ни в чём не виновата. — Это ты меня извини. В любое другое время я бы с тобой согласился, просто сейчас ситуация такая…       — Опасная? Понимаю, — кивает Эби.       Какое-то время они неловко молчат, потом перебрасываются вымученными шутками, лишь бы развеять тяжёлую тишину. А потом слышно, как открывается дверь убежища, и они оба подскакивают.       — Как быстро вернулась Кейтлин, — удивляется Эби.       — Может, это и не Кейтлин, — возражает Дилан. Он старательно принюхивается и понять не может: чудится ему, или от входа и впрямь тянет странным гниловатым запахом, чем-то похожим на вонь оборотней. — Давай-ка спрячемся. Если будем неправы — вылезем и извинимся. — Возможно, он слишком паникует на ровном месте, но в его встревоженном мозгу эта цепочка звучит более чем логично. И Эби с ним, похоже, на одной волне: она кивает. Стараясь держаться в тени и прятаться за нагромождениями хлама, они мелкими перебежками движутся прочь от входа в убежище.       Дверь скрипит как-то очень долго, и шаги кажутся слишком гулкими, слишком тяжёлыми для Кейтлин. Но окончательно Дилан убеждается в том, что тревога не была напрасной, когда в круг света от лампочки вступает громоздкая мужская фигура.       — Это он! — едва слышно шепчет рядом Эби. — Охотник! Он пытался поймать нас в доме!       Вот же чёрт.       Эби дёргается было обойти охотника — всё так же прячась за завалами, вполне можно его обогнуть, — но Дилан успевает поймать её за рукав. Он видит, что на ступеньках лестницы маячит чья-то тень, и понимает, что там уже будет не разминуться. Эби не упирается, послушно и вопросительно вскидывает лицо, и Дилан указывает ей на другую лестницу, в дальнем конце убежища, ведущую куда-то под потолок. Их непременно заметят, как только они начнут по ней карабкаться, потому что они будут похожи на распростёртых на стене бабочек. Но если всё сделать быстро — может, получится хотя бы выскочить из убежища. Потому что здесь, внизу, их точно рано или поздно накроют и поймают. А наверху как будто есть шансы.       — Я никого не вижу, Трэвис! — басит тем временем охотник. Он поворачивается то вправо, то влево, и дуло ружья в его руках беспорядочно тычется в разные стороны. Тем временем Дилан, крепко держа Эби за руку и старательно пригибаясь, крадётся к лестнице, стараясь оставаться в как можно более густой тени. Он высокий, ему сложнее, чем Эби, прятать торчащую над грудой хлама макушку — но пока вроде получается.       — А чуешь кого-нибудь? — кричит от ступеней второй голос. От этого вопроса Дилан немедленно покрывается холодным потом; что хуже — он чувствует, как понемногу становятся влажными брачные железы, точно так же, как это происходило в радиорубке. Вот сейчас их с Эби сцапают из-за него, ох, сцапают.       Охотник с громким шумом втягивает ноздрями воздух.       — Да! Омегу чую! — восклицает он до странного радостно. И в то же мгновение Дилан бросается бежать, понимая, что прятаться больше нет смысла.       Он бесцеремонно тянет Эби за собой, почти волочит — у него ноги длиннее, он бежит быстрее, но не выпускает руки девушки, нельзя её бросать. Эби пыхтит сзади, спотыкается, старается не отставать. За спиной кричат — что-то похожее на «вот они», и это только подгоняет. Дилан добирается до лестницы и подталкивает Эби к ступенькам.       — Давай же! — его голос звенит от напряжения. Дилан даже не успевает задуматься о том, что он, омега, не имеет права так командовать бетой. Но Эби, похоже, тоже об этом не думает и послушно цепляется за перекладины лестницы, торопливо перебирает руками и ногами, пока Дилан подсаживает её и выталкивает наверх. Лестница под ней трясётся и дрожит, она вряд ли выдержит двоих.       И уж точно не выдержит, если на ней повиснет ещё и охотник. Дилан очевидно не успевает забраться наверх следом за Эби; чувствуя, что охотник летит к нему со скоростью курьерского поезда, он разжимает руки, чтобы не цепляться за лестницу. Почти тут же его сгребают за шею и швыряют на пол. От тяжёлого удара Дилана сотрясает, из него вышибает дыхание. Он слепо корчится на полу, как червяк, пытаясь отползти — его снова хватают, никуда не позволяют деться.       — Оставьте его! — кричит Эби. Её голос доносится откуда-то сверху, из-под самого потолка. Возможно, она уже в шаге от того, чтобы открыть люк и выбраться, и обвалить к чёрту лестницу, если за ней полезут, и остаться более-менее в безопасности. — Оставьте, не смейте, не трогайте!       Её крик быстро размазывается и начинает тускнеть. Охотник держит Дилана за горло, сдавливает так, что в глазах темнеет; Дилан почти повисает на его руке, пока охотник тщательно обнюхивает его, тычется носом чуть ли не в самые брачные железы.       — Этот омега альфой воняет! — жалуется он, слегка ослабляя хватку.       — Ничего. Сойдёт и так, — отвечает ему второй голос. — Ты молодчина, Бобби. Тащи его сюда.       — А девчонка? — сомневается Бобби. Наверху Эби продолжает кричать и чем-то швыряет в него.       — Чёрт с ней! Она нам ни к чему. Тащи сюда омегу.       Бобби согласно гудит и закидывает Дилана на плечо, легко, как пыльный мешок. Дилан брыкается, пытаясь вырваться, и получает локтем в челюсть: движение с виду небрежное, но удар выходит сокрушительным, таким, что в голове всё звенит и сотрясается. Ненадолго Дилан теряется, слепнет и глохнет, переставая понимать, где он и что он. Следующее, что он сознаёт — что он свисает с плеча охотника, что его уже через несколько шагов вынесут из убежища, и что второй охотник, названный Трэвисом, стоит на верхней ступени лестницы и внимательно смотрит. Холодными пальцами он берёт Дилана за подбородок.       — Веди себя прилично, омега, — звучит приказным тоном. — Не вынуждай лишний раз бить тебя. Не дёргайся, и не пострадаешь.       Дилан смотрит в жёсткие тёмные глаза и не верит Трэвису ни на секунду.       С другой стороны, что он может сделать? Он продолжит получать зуботычины, если будет бессмысленно дёргаться, и только. Охотники сильнее, в особенности здоровенный детина Бобби. Надежда только на то, что Эби сможет рассказать кому-нибудь, что произошло. Или на то, что как-нибудь удастся удрать самому — но для этого нужно подгадать момент и ни в коем случае нельзя просто бессмысленно трепыхаться, продолжая получать по шее. Вынужденно Дилан затихает.       — Вот так бы сразу, — одобряет Трэвис. Бегло похлопывает Дилана по щеке и кивает Бобби: — Давай. Идём.       Они не успевают толком углубиться в лес, окружающий лагерь, когда у Трэвиса на поясе начинает шипеть рация. А потом слышится дребезжащий женский голос: — Трэвис! Возвращайся немедленно домой! Ты мне нужен.       Трэвис вздыхает, снимая с пояса рацию.       — Мам, ты не вовремя, — говорит он. Делает знак рукой, подчиняясь которому, Бобби продолжает резво шагать дальше, и спорит: — Сейчас некогда. Омега уже у нас с Бобби, осталось только добраться до места, и всё будет готово.       Невидимая собеседница сварливо отчитывает его за что-то — дальше Дилану уже плохо слышно, потому что Бобби продолжает шагать и тащить его между деревьев. Когда Трэвис нагоняет их снова, у него красное и очень сердитое лицо.       — Дальше сам, Бобби. Ты знаешь, что и как делать, — нехотя сообщает он. Дилан делает над собой усилие, чтобы не встрепенуться радостно тут же — от одного охотника, кажется ему, сбежать будет куда проще, чем от двоих сразу. — Мама велела мне вернуться. Что-то там с детишками в подвале… Будь молодцом, делай всё, как мы обсуждали, и проблем не будет. Договорились?       Гигант послушно кивает. И продолжает целеустремлённо тащить Дилана куда-то — всё дальше в лес. Земля покачивается у Дилана перед глазами; вернее, это он сам покачивается, как маятник, в такт чужим шагам и борется с дурнотой. Если его укачает в хлам, никуда он не сбежит. Ещё и от Бобби несёт кровью, которой он почему-то перемазан, и от этого мутит ещё сильнее.       — Опусти меня. Я сам пойду. Ну честное слово, — пробует он, без особой, впрочем, надежды. И предсказуемо ничего не добивается: Бобби мотает головой.       — Трэвис сказал, не отпускать омегу, — гудит он. И всё так же шагает. Ну, было примерно понятно, что толку не будет.       — Зачем вам вообще омега? — пытается Дилан ещё раз, но опять впустую тратит слова и дыхание.       — Трэвис не разрешал это обсуждать! — упрямится гигант.       — Так что же, запрещал? Так и сказал — «не обсуждай с омегой, зачем он нужен»? — уточняет Дилан. Но его бесхитростная попытка развести гиганта, загнав в логическую ловушку, тоже проваливается.       — Трэвис не разрешал! — упёрто повторяет гигант.       На этом беседа, в целом, заходит в тупик. Дилан пытается запоминать дорогу и считать шаги. Он успевает насчитать больше четырёх сотен, когда Бобби останавливается.       — Здесь! — радостно говорит он и бесхитростно сбрасывает Дилана на землю. Дилан больно бьётся плечом и спиной, вскрикивает, пытается тут же вскочить — Бобби утыкает его лицом в холодную траву и бесцеремонно усаживается ему на спину. Замечает недовольно: — Ты пахнешь альфой. Так неправильно, — и звучно плюёт на палец, пытается оттереть что-то у Дилана за ухом.       Дилан брыкается без особой надежды — но, стоит ему осознать, что оттереть Бобби пытается оставленную Райаном метку, и он начинает вырываться яростнее прежнего. Но метку же невозможно так стереть! Она как укус, она глубоко впечатана в кожу! Но вдруг… вдруг у Бобби сейчас получится?       — Оставь меня! Отцепись! — выкрикивает Дилан. Он беспорядочно отбивается как может, закрывает голову и шею руками, тщетно трепыхается в попытках освободиться. Наконец Бобби оставляет его шею в покое. Метка ноет и пульсирует в тревоге. Но, по меньшей мере, она цела. Среди всего происходящего это похоже на единственный проблеск света — в остальном у Дилана всё по-прежнему плохо. Бобби накидывает ему на шею что-то похожее на ленту, ловко затягивает, и Дилан, дёргаясь, понимает: нет, не лента. Ошейник. Кожаный, плотный. Дилан пытается нащупать пряжку у себя под затылком, но немедленно получает по рукам.       — Трэвис сказал: если омега не будет сидеть на привязи смирно, придётся ломать ему ноги или стрелять по коленям, — информирует его Бобби. И встряхивает Дилана: — Ты будешь сидеть смирно? Или мне сломать тебе ногу?       Оба варианта звучат откровенно невесело. Но Дилан полагает, что целые ноги ему, скорее всего, сегодня ещё пригодятся.       — Я буду сидеть смирно, — вынужденно обещает он. — Даю слово. Не трогай мои ноги.       — А слово держать будешь? — подозрительно тянет гигант.       Как будто у Дилана есть выбор.       — Буду, — соглашается он нехотя. Начать упрямиться — почти наверняка будет означать остаться без ноги, а то и без двух. Паршивая перспектива. С ногами ещё можно как-то надеяться выкрутиться и удрать; без ног — очень вряд ли. Дилан по-прежнему рассчитывает, что у него ещё будет шанс сбежать, а потому заставляет себя давать эти откровенно неприятные обещания.       Он остаётся на привязи посреди небольшой полянки, пока Бобби берёт ружьё и растворяется в ночной темноте. Дилан ощущает себя нарочито выставленным напоказ. Ощущает себя приманкой — чертовски похоже на то, что так оно и есть. Он не решается лишний раз трогать ошейник, чтобы это не показалось попыткой побега, но непрерывно думает: о плотной коже, охватившей горло, о стальной цепи, перехлёстнутой вокруг крепкого дерева. Пока не выглядит так, будто можно разомкнуть хотя бы одно из этих звеньев. Но, может быть, немного удачи?..       Чем больше проходит времени, тем сильнее давит темнота. Дилан не вполне понимает, чего пытаются добиться охотники, и неизвестность пугает его едва ли не сильнее всего остального. Понятно, что пытаются кого-то приманить, но кого и как? Даже когда выставляют козу на привязи, надо заставить её орать, чтобы хищник заметил, Дилан же пока паникует молча. Только брачные железы снова набрякают и начинают болезненно ныть: Дилан бессилен успокоиться, и тело не слушается, железы работают как одержимые в тщетной попытке призвать альфу, за которого можно будет спрятаться.       Они, конечно, призывают, да только совсем не того.       Порыв ночного ветра вдруг доносит отголосок гнилостного запаха, и Дилан цепенеет: за эту ночь он прекрасно выучил, что за существа так пахнут. Хочется сжаться, спрятаться, стать как можно меньше, да только собственное тело всё равно выдаст. Запах становится всё сильнее, слышен хруст веток, потом тяжёлое звериное дыхание, и наконец на поляне появляется сгорбленная хищная фигура. Очень похожая на ту, что ломилась в радиорубку — или, может быть, именно та самая? Дилан боится шелохнуться, боится лишний раз вздохнуть, но всё это, увы, совсем не помогает ему стать невидимым. Зверь крадётся ближе, смотрит пылающими глазами, капает слюной — и припадает к траве, когда над поляной грохочет выстрел.       Оборотень распрямляется в стремительном прыжке мгновенно. Он перемахивает через Дилана и исчезает в темноте по другую сторону поляны. Из темноты слышно рычание и ещё выстрелы, крики и отвратительный хруст. Содрогаясь от кошмарных звуков, Дилан нашаривает застёжку ошейника у себя на шее, торопливо рвёт её. Очевидно: если пытаться бежать, то сейчас, лучшего шанса не будет. Тугая застёжка плохо поддаётся, Дилан царапает её дрожащими пальцами — и наконец кое-как расстёгивает. Примерно в эти же мгновения затихает шум борьбы, и на поляну, в пятна лунного света вновь ступает оборотень. Морда у него теперь в крови, а горящие глаза смотрят на Дилана всё так же жадно. Не плотоядно даже, а… грязно.       Дилан вскакивает и бросается бежать.       Он едва ли успевает сделать несколько шагов — оборотень набрасывается на него сзади. Врезается жёсткой грудью в спину, опрокидывает Дилана наземь, тяжело наваливается сверху. Но не спешит кусать — обнюхивает, поскуливает от нетерпения, проходится по шее языком, размазывая слюну и кровь. Дилана колотит от отвращения и ужаса. Он извивается под зверем, пытаясь отползти и выбраться, — оборотень вцепляется в него когтями, подтаскивает к себе, раздирая бока и плечи. И вдруг рвано притирается пахом. Дилан холодеет, чувствуя, как его касается твёрдый член.       Нет! Не может такого происходить! Это бред какой-то! Но оборотень настойчиво тычется в него сквозь джинсы, бьётся бёдрами о бёдра, и все ощущения, омерзительные и пугающие одновременно, более чем реальны.       Омеги, сказала тогда Лора, это мясо для… Что она пыталась сказать? Какую фразу Райан не дал ей закончить? Мясо — для чего? Для ебли, верно?       — Помогите! — выкрикивает Дилан; его крик теряется между деревьев. Тишина, повисающая после выкрика, кажется гробовой, безнадёжно мёртвой. И в этой тишине особенно громко слышен хруст рвущейся ткани: сообразив, что мешает ему добраться до омеги, оборотень раздирает когтями одежду, царапает и ранит кожу. Дилан тщетно пытается вырваться — из-под тяжёлого звериного тела не выбраться, страшные лапы держат крепко, — и впустую срывает голос, призывая на помощь, кого угодно, хоть кого-нибудь. Его никто не слышит.       Здесь есть только тварь, которая добивается своего.       Дилана выворачивает криком, когда оборотень всё же вталкивается в него, упорно вдалбливается глубже, преодолевая сопротивление тела, раздвигает и раздирает судорожно сокращающиеся мышцы. Боль такая, словно Дилана тупым топором разрубают надвое, от боли он слепнет и даже глохнет — или это в ушах звенит от собственных истошных воплей? Дилан царапает ногтями землю, пытается отползти, увернуться, оттолкнуть тварь, но все его попытки высвободиться заканчиваются одним и тем же: рывком, с которым оборотень снова насаживает его на себя, глубоким пронизывающим толчком, безжалостно впивающимся во внутренности.       У него быстро кончаются силы, и горло начинает гореть от криков. Вскоре Дилана хватает только на то, чтобы беспомощно выть, захлёбываясь болью и унижением. Внутри постепенно становится скользко, и тошнит от мысли: скользко от крови. Кошмар наяву тянется бесконечно — оборотень как будто вообще не планирует слезать с Дилана. Он подвывает на грани повизгиваний, долбится внутрь всё чаще и под конец начинает делать это со скоростью швейной машинки. Дилану кажется, что от такой долбёжки его нутро превращается в кашу. Боль непрерывно горит внутри и как будто постепенно выжигает. Она подстёгивает, когда движения оборотня становятся особенно размашистыми и мучительными: Дилан находит в себе силы вновь начать вырываться. Но это всё так же ни к чему не приводит. Тварь наваливается на него тяжелее прежнего, прижимает к земле. И выплёскивается внутрь; его семя жжёт, словно кислота.       Дилана скручивает отчаянными рыданиями. Он надеется, что его хотя бы стошнит, но и этого не происходит: он весь омерзительно грязный, перепачканный чужой животной похотью, и вся эта грязь так и остаётся в нём. Тварь его не выпускает, продолжает конвульсивно дёргаться и толкаться внутрь. Дилан всхлипывает и подвывает, утыкаясь лицом в траву, и почти теряет надежду, что этот кошмар когда-нибудь закончится.       Как сквозь вату он слышит чей-то крик, затем два выстрела один за другим и визг твари у себя над головой. Оборотень отшатывается, выдираясь; мучительно распирающий изнутри член и тяжесть звериного тела наконец исчезают. На смену им быстро приходят тёплые руки, прикасающиеся легко, почти невесомо, и знакомый запах, обещающий нежность и защиту. Дилан с облегчением утыкается лицом в колени, ощущающиеся почти родными, всхлипывает из последних сил и только сейчас разрешает себе отключиться.       Сознание убегает от него стремительно — Дилан даже успевает обрадоваться этому перед тем, как провалиться в темноту.