Five Stars

Она спит. Легче, когда она спит. Когда наконец наступает покой, и она в блаженном неведении о том, что происходит вокруг. Кардиомонитор спокоен и подаёт звуковой сигнал в ритме сердца. Сколько раз Чонин клал голову ей на грудь и слушал? Просто слушал этот ритмичный звук? Если что-то и было показателем того, что всё будет хорошо, так это биение сердца его матери. Его мать, возле которой детские воспоминания до сих пор ассоциируются с безопасностью. Дом, тепло и всеобъемлющее чувство, и какие бы навязчивые мысли ни вторгались в его голову, что бы Чонин ни делал, его всегда кто-то любит. Может быть, именно поэтому сейчас так тяжело. Из-за этих навязчивых мыслей Чонин не может признать реальность того, что те чувства не были настоящими. Что человек, который, как он думал, любил его больше всех и защищал, на самом деле пытался его убить. Но в настоящий момент он осознаёт всё слишком хорошо. Он смотрит правде в глаза и знает, что женщина на больничной койке перед ним, возможно, его мать, но она его не любила. Как мог тот, кто пытался его убить, утверждать, что любит? В тихой комнате ровный, навязчивый звук сердечного монитора напоминает о том, что она всё ещё жива, физически жива. Несмотря на то, что яд отключил все её жизненно важные органы, она всё ещё здесь. Но три дня назад врачи подключили её к системе жизнеобеспечения, и обширное обследование показало, что она не очнётся. Чан наблюдает, как дрожащими руками Чонин подписывает форму согласия на отключение её от аппарата жизнеобеспечения. Чонин всю неделю был не в порядке. Отец загадочным образом отсутствовал, и каждый день её навещали только Чан и Чонин. Каждый день юноша сидел рядом со своей матерью, держал её руку и смотрел, как она увядает, пока, наконец, аппарат жизнеобеспечения не стал единственным, что поддерживало жизнь в её теле. В свободное время Чан занимался другими делами. Иногда он мог оставить Чонина в больнице, пока посещал сеульский филиал «God’s Menu», чтобы проверить дела там. Он делал несколько звонков, регулярно проверял команду Пусана и даже навещал своего отца, но всегда присматривал за Чонином. Итак, наступил последний день, а отца Чонина по-прежнему нигде не было видно. Чонин был единственным родственником в комнате, и, несмотря на всё, что его мать сделала с ним, он всё ещё любил её. Даже если он был тем, кто отравил её, он всё равно любил свою мать, и никто не мог понять это лучше, чем сам Чан. Чан, который, по общему признанию, иногда думал просто не делать то, что просил его отец, но всегда делал. Почему? Потому что, в конце концов, это был его отец, и, несмотря на то, что Чан неоднократно пытался эмоционально отстраниться, всё всегда возвращалось к той безусловной любви, которую он всё ещё питал к этому человеку. В этом он понял Ян Чонина с совершенной ясностью. — Может быть, нам стоит попробовать позвонить ему ещё раз, — предлагает Чонин, одной рукой вытирая слезу со щеки и вытаскивая телефон из кармана. — Он должен быть здесь. Чан кивает, но сомневается, что отец Чонина придёт. Он ни разу не навещал её, пока она умирала, и игнорировал ту, пока она была жива. И её, и сына. Он притворялся, что они не так больны, как на самом деле, так зачем ему приходить и сейчас? Чонин пытается дозвониться. Врачи ждут, терпеливо наблюдая, как Чонин ходит по тихой палате. Чан наблюдает, как Чонин отключает голосовую почту и пытается позвонить снова, затем снова и снова, пока, наконец, Чан не выходит вперёд и не кладёт руку ему на плечо. — Йенни, — говорит он нежным и терпеливым голосом. — Он не придёт. На мгновение Чонин выглядит так, будто хочет поспорить, но затем он смотрит на свою мать на больничной койке, на врачей, ожидающих его сигнала отключить её от системы жизнеобеспечения, и Чан видит, как что-то щёлкает в его глазах. Его отец действительно не придёт, даже сейчас. Он делает глубокий дрожащий вдох, и Чан обнимает его одной рукой, словно пытаясь поддержать. Чонин наклоняется к нему и всхлипывает, его глаза беспомощно смотрят на её тело. Затем он кивает доктору и прижимается к Чану, пока оба наблюдают, как врачи молча снимают её с аппаратов. Кардиомонитор отключен, машина не издает ужасного гудения, пока она умирает. Но Чан чувствует, как всё тело Чонина дрожит, когда устойчивый подъём и падение её груди внезапно прекращается. Чонин скулит, его колени подкашиваются, и Чан – единственное, что удерживает его от полного падения. Они опускаются на пол, большая часть веса Чонина приходится на руки Чана. Чонин прячет лицо в плече Чана и плачет. Громкие, душераздирающие рыдания, которые эхом разносятся по тихой комнате. — Палец Хёнджина легко, словно перышко, проводит по переносице Чонина, нежно касается губ и стекает на подбородок. Чонин сонно бормочет, он знает, кто его трогает, и только эта мысль останавливает его от того, чтобы перевернуться на другой бок. Что-то в Чонине мурлычет от удовлетворения, снова находясь так близко к Хёнджину. Чувствуя тепло тела рядом с собой, одна рука под ним, другая покоится на груди, а его палец скользит по горлу к ключице. Эти самые пальцы убивали людей, и действительно, на руках, лице, шее и груди Хёнджина до сих пор засыхают пятна крови с прошлой ночи. Но эти пальцы такие легкие, почти любящие, когда его ладонь нежно лежит на груди Чонина и чувствует ровное биение сердца. — Открой глаза, Йенни. Чонин подчиняется, как будто это его вторая натура. Его взгляд всё ещё расплывчатый на секунду, прежде чем он проясняется перед видом красивого лица Хёнджина, слегка склонившегося над ним. Он не может прочитать выражение лица Хёнджина, да и обычно ему это никогда не удается. Он никогда не встречал никого, кто бы так сильно контролировал свои мышцы лица, но Хёнджин полностью контролирует всё, что делает его тело. Только Чонин помнит, что это не так. В длинном списке всё более жестоких сообщений на панели уведомлений не было абсолютно ничего контролируемого и спокойного. Пока младший был в Сеуле, Хёнджин здесь сходил с ума, и Чонин солгал бы, если бы сказал, что отчаяние блондина, не заставило его хоть немного почувствовать власть. Совсем немного. Он протягивает руку, чтобы коснуться лица Хёнджина, но его быстро останавливает что-то вокруг его запястья. В замешательстве Чонин поднимает взгляд и видит кусок белой ткани, обвязанный вокруг его запястья, настолько туго, что он не может из него вывернуться. Он следует взглядом за тканью до изголовья кровати и, двигая другой рукой, поднимает глаза и видит, что она тоже связана. Когда к нему приходит сознание, он смутно осознает тот факт, что обе его ноги тоже связаны. Каждая лодыжка привязана к краю кровати. Его разум всё ещё спит, пока он моргает, глядя на лицо Хёнджина. — Хёнджин..? — Да, дорогой? — Хёнджин мурлычет, а его рука скользит по лицу Чонина. Чонин кивает на свои связанные запястья и поднимает бровь. — Новый кинк? — Вообще-то, старый кинк, — говорит Хёнджин. — Но это не имеет ничего общего с кинками, детка. — Нет? — спрашивает Чонин, его голос нарочито сладкий, когда он пытается натянуть ткань, удерживающую его правое запястье. — Тогда что это? Рука Хёнджина тёплая, на левой стороне его лица. Он наклоняется и целует Чонина. Долгий, глубокий поцелуй, от которого у Чонина перехватывает дыхание. Затем он отстраняется, перелезает через Чонина и спрыгивает с кровати с необычайно пружинистым шагом. Чонин снова тянет ткань, но та не смещается. Тревожные звоночки звучат в голове Чонина, когда он понимает, что Хёнджин сейчас идёт в ванную. — Хёнджин? — он зовёт, но блондин не отвечает. Юноша слышит, как включается душ. Разум Чонина теперь полностью проснулся, и он тянет и тянет, пока его запястья не краснеют, но ни один из узлов на его руках или ногах не сдвигается с места. Он извивается на кровати изо всех сил, но ничего не меняется, и когда одеколон Хёнджина доносится в комнату, он поднимает глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как тот возвращается. Хёнджин кажется спокойным, даже напевает под нос, потирая волосы полотенцем по пути к своему комоду. Он не удостоил Чонина ни единым взглядом, хватая свою униформу и начиная одеваться. — Хёнджин, — зовёт Чонин, немного взбешённый. — Развяжи меня, я опоздаю на работу! — О, ты не выйдешь сегодня на работу, детка, — мурлычет Хёнджин. — Не волнуйся, я уже позвонил Минхо по этому поводу. Взгляд, который он бросает на Чонина, откровенно злобный. — Сказал ему, что у тебя проблемы с желудком и ты всю ночь не отходил от унитаза. Чонин снова дёргает ткань. — Развяжи меня! — Нет, не собираюсь, — пренебрежительно вздыхает Хёнджин, натягивая остальную часть униформы и собирая волосы в хвост. Чонин задыхается, уже уставший от напряжения. Ткань больно впиваются в его кожу из-за всех натягиваний, но ни в малейшей степени не ослабляются. Он уже чувствует пот на лбу, когда пытается ещё раз потянуть, но те не сдвигается с места. — Хорошо, — выдыхает он. — Хорошо, мне очень жаль. Речь идёт о том, что я не перезвонил тебе, пока был в Сеуле, верно? — Очень проницательно, Йенни, — мурлычет Хёнджин, осматривая себя в зеркале и проверяя свою форму. — Мне очень жаль, — говорит Чонин, его голос звучит немного отчаянно и умоляюще, когда он тянет за ограничители. — Хорошо? Мне очень жаль, мне очень, очень жаль. Я не мог справиться с тем, что происходило с моей мамой, я не проверял телефон все время, пока меня не было! Мне жаль! Хёнджин делает паузу. Чонин наблюдает, как блондин медленно поворачивается и пристально смотрит на него. Он вообще не может его прочитать, но на этот раз в его взгляде есть что-то более настороженное. — Ты лжешь, Йенни, — замечает Хёнджин. — Ты знаешь, я ненавижу, когда ты лжешь мне. Конечно, ты проверял свой телефон, но просто проигнорировал меня. — Я не мог… — Иметь дело и со мной, и со своей матерью одновременно, да, я понимаю, — говорит Хёнджин, взмахнув рукой, словно отмахиваясь от сути. — Я хочу знать, почему. Я не какая-то проблема, которую можно просто отодвинуть в сторону. Я думал, мы оба поняли, что мы нечто большее, так почему ты меня проигнорировал? Чонин качает головой и может придумать миллион причин, почему он игнорировал Хёнджина. Почему-то в Сеуле было легче сделать это, когда он знал, что Хёнджин физически не сможет преследовать его за это. Но дело было не только в этом, вспоминает он. Он смотрел на свою мать каждый божий день и каждый день задавался вопросом, одобрила бы она когда-нибудь Хёнджина, если бы знала его. Он знает, что она бы этого не сделала, если бы знала, кем он был на самом деле. Кем они оба были. Кроме того, Хёнджин не мог понять, почему Чонин чувствовал сожаление, когда именно он отравил ее. Он спрашивал, и на это у Чонина не было ответов, потому что даже он этого не понимал. Ему было грустно, и он не знал почему. В той больничной палате, в том пространстве Чонин не мог одновременно справиться с реальностью своей матери и Хёнджина. Поэтому он отключился. Это не тот ответ, который принял бы Хёнджин, Чонин сам едва его понимает. Он качает головой, и Хёнджин вздыхает, прежде чем скатиться с кровати. — В любом случае, — говорит он таким же нейтральным тоном, как и всегда. — Мне лучше идти, я опоздаю. — Подожди! — Чонин пищит, широко раскрыв глаза и глядя на спину Хёнджина. — Ты просто собираешься оставить меня здесь?! Ты не собираешься меня развязать?! Когда Хёнджин оборачивается, его глаза становятся немного светлее. Чонин недоверчиво смотрит, как Хёнджин посылает ему воздушный поцелуй. — Считай это своим наказанием за игнорирование меня, — улыбается он. — Веди себя хорошо, не писай на мою кровать, пока меня нет. — Но… подожди! — Чонин кричит, его руки и ноги борются с тканью. Он слышит, как Хёнджин надевает обувь, и как открывается входная дверь, и кричит. — Подожди! Хёнджин! Дверь закрывается с гулким стуком, а Чонин продолжает кричать. — Учитывая, то внутреннее давление и поддержку, которые потребовались для того, чтобы поднять отца Чана до того статуса, который он имеет сейчас, неудивительно, что Чанбин, Чан и Джисон уже имели дело с ккангпэ раньше. Фактически, когда приближались выборы, именно поддержка ккангпэ в Тэгу и Сеуле действительно увеличила голоса в его пользу. Однако, это не означает, что Чанбину нравилось, и если бы он мог поступить по-своему, он бы никогда больше не имел дела с ккангпэ. Есть что-то в их мире, что кажется слишком знакомым. У них свои правила, свой подход к делу. Любой, кто не вписывается в этот мир, кто недостаточно силен, чтобы в нем выжить, скоро будет отсеян, повернут спиной и убитый в голову. Это очень напоминает Чанбину необходимость выжить в бесконечном чёрном океане общества высшего класса. Вся эта чушь «скрывай, не чувствуй», которую он вбил себе в голову миллион раз. Как будто он играл роль, для которой родился, но никогда не мог чувствовать себя комфортно. Его начищенные туфли блестят на свету, когда он идет по длинному коридору в окружении охранников, которые подошли к нему у двери. И только по приказу Сана они не стали его обыскивать – если они делали это дерьмо здесь. Штаб-квартира «Wolgang Pa» немного похожа на офис. Длинные коридоры, бесконечные тускло окрашенные стены, полированные полы и сочетание запахов пороха, крови, алкоголя и отбеливателя – все в одном. Если можно было представить себе банду оборванных наркоманов с плохой гигиеной и дешевой одеждой, то в «Wolgang Ра» полно алкоголиков среднего возраста, одетых в дорогие костюмы и блестящие туфли. Вооруженные мужчины с татуировками, жёлтыми зубами, сильным одеколоном, неспособным скрыть запах табака и алкоголя, проникали в самую кожу. В конце зала стоят ещё двое высоких мужчин средних лет в костюмах. Когда Чанбин приближается, они становятся немного более настороженными и внимательными, оглядывая его с ног до головы ещё до того, как он до них доберётся. — Сан, — говорит он, подходя вперед. Ему не нужно больше ничего говорить. Один из охранников стучит в дверь, и когда она открывается, Чанбин видит, как Сан высовывает голову и выглядит немного потрёпанным, сравнивая с остальными мужчинами. — А, Чан звонил сегодня утром и сказал, что пришлёт тебя, — Сан кивает и открывает дверь немного шире. — Входи. Чанбин кивает охранникам и направляется внутрь. Когда Сан закрывает дверь, Чанбин поворачивается и смотрит на него с ног до головы. Сан одет в белую классическую рубашку с перекошенными пуговицами. Его волосы растрёпаны, и он либо только что встал с постели, либо одевался в темноте. — Никогда нельзя позволять, чтобы тебя видели в таком состоянии, — сухо комментирует Чанбин. Сан смотрит вниз и кивает. — Я знаю, мне очень жаль. Просто сегодня утро было немного беспокойным. Ву всё ещё недоволен мной. — Эти люди нападут на тебя, как только почувствуют слабость с твоей стороны, — говорит Чанбин, указывая на дверь. — Независимо от того, насколько лояльными ты их считаешь, вы оба всё ещё мелкие засранцы, которые только что свергли отца, и все они ждут возможности ударить вас обоих на шесть футов ниже – поправь рубашку и волосы. Сан выглядит немного растерянным, но кивает и указывает на дверь слева. — У принимает душ. — И перестань называть его У. Если ты оступишься на публике и эти люди узнают, кем он для тебя является, они убьют вас обоих, — инструктирует Чанбин, и Сану не остаётся другого выбора, кроме как кивнуть, когда Чанбин направляется к двери ванной. Офис Уёна больше похож на крохотную квартирку, чем на офис. Главная комната похожа на большую гостиную с окнами от пола до потолка, с видом на город. Двери слева ведут в ванную, ещё одна в спальню и ещё одна в кладовку. Сзади есть небольшая кухонька, и на самом деле это место не предназначено для использования в качестве квартиры, но, вероятно, это самое безопасное место для Уёна, где сейчас может находиться «Wolgan Pa», всё ещё не оправившийся от смерти своих лидеров. Никто в «Wolgan Pa» не мог предсказать, что однажды все это ляжет на плечи незаконнорожденного ютубера. Но теперь, когда это произошло, у них есть меньше 24 часов, чтобы установить местонахождение Уёна или увидеть, как его подвешивают на самом высоком здании в качестве предупреждения. Чанбин наблюдает, как открывается дверь ванной и выходит сам Уён. По крайней мере, он одет намного опрятнее, чем Сан: пуговицы застёгнуты, костюм отглажен и свежий. Он всё ещё вытирает волосы полотенцем, когда его взгляд останавливается на Чанбине, и он останавливается. — Тебя послал Чан? — Меня послал Чан, — кивает Чанбин. Уён морщит нос и отбрасывает полотенце в сторону. Он подходит к Чанбину и осматривает его. — Почему Чан не может прийти сам? — Воздействие Чана на твоего папу будет гораздо более устрашающим, если его не будут видеть преследующим тебя повсюду, а поддерживающим тебя из тени, — спокойно объясняет Чанбин. Он кивает на влажные локоны Уёна. — Поправь прическу. На мгновение Уён выглядит слегка удивленным. — Ты здесь, чтобы рассказать мне, как делать прическу и ногти? — Я здесь, чтобы сохранить тебе жизнь в течение первых 24 часов твоего правления над «Wolgan Pa», — холодно говорит Чанбин. — Ты лидер, но есть много людей, которые были верны твоему отцу, братьям и сестрам. Мужчины, которые собирают поддержку, пока мы говорим, и если вы не сделаете именно то, что я говорю, ты и Сан умрёте до наступления темноты. Игривая улыбка Уёна сразу же слетела с его лица. Он смотрит через плечо Чанбина на Сана, и Чанбин видит, как его глаза немного темнеют. — Я никогда не хотел быть лидером. — У… — пытается Сан, но рука Уёна тут же поднимается. — Нет, заткнись, я сейчас с тобой не разговариваю, — рявкает он, и наблюдать за переменами очень интересно. За долю секунды он превращается из пушистого спокойствия, и даже игривого, в смертельно серьёзного и даже убийственного. Чанбин наблюдает за ним и мычит, может быть, у них здесь есть шанс. — Я никогда не хотел быть лидером этого богом забытого Pa, — шипит Уён, его голос немного дрожит от эмоций. — Никогда не хотел. Я хотел нести добро в мир, я был совершенно счастлив, живя в своем мыльном пузыре, и меня не волновало, что я могу умереть следом за отцом. Меня это не волновало. — Но меня волновало! — Сан плачет. Чанбин вздыхает: он прямо в центре любовной ссоры. — Вы оба заткнитесь, — рявкает он, поворачиваясь и глядя на Сана. — Ты, перестань говорить. Ваша миссия – не разговаривать весь день. Не показывать эмоций на лице и всегда держать пистолет наготове. Понятно? Снова ошеломлённый, Сан кивает, когда Чанбин поворачивается обратно к Уёну. — А ты, нравится тебе это или нет, лидер «Wolgang Pa». То, что привело тебя сюда, уже сделано и вычищено, и если ты не хочешь умереть самым мучительным способом, который только можешь себе представить, ты поступишь так, как я скажу. Хорошо? Уён хмурится, но немного сдувается. Кажется, его гнев направлен только на Сана. Проходит мгновение, прежде чем он вздыхает. — Поправить мне волосы, говоришь? Чанбин кивает. — Как лидер, ты и твоя охрана представляете «Wolgang Pa», и ты не можешь проявить ни капли слабости. Вы оба безупречны, сдержаны, вооружены и, что самое главное, никогда не показываете своих эмоций на лице. Вы оба неприкасаемые и должны постоянно это демонстрировать. Уён возвращается в ванную и достает расчёску. Он заходит в гостиную и начинает причёсывать волосы. Пока он работает, Чанбин оборачивается и смотрит на Сана. — Я полагаю, ты знаешь более крупных игроков «Wolgang Pa», — комментирует он. — Те, кто верен его отцу, братьям и сестрам, те, кто не будет рад его восхождению на пост своего лидера? Какие-нибудь остатки еды, которые мы не получили вчера вечером? — Большая часть «Wolgang Pa», — кивает Сан. — Приведите всех этих людей, даже тех, кто хоть немного предан его отцу, и договоритесь о встрече сегодня, — инструктирует Чанбин. — Ничего им не говори, но позаботься о том, чтобы слухи о встрече распространились. Что-то о том, что старые лоялисты вознаграждаются за верность «Wolgang Pa» и его отцу, что-то, что заставит их прийти добровольно. Я хочу, чтобы максимум шесть человек на получасовой блок совещаний начинались в 12:00 и проходили каждые полчаса, пока мы не преодолеем всех лоялистов. Сан делает паузу, чтобы посчитать в уме. — Если ты будешь встречаться с шестью людьми каждые полчаса и нужно пройти через всех лоялистов, – это шесть встреч за три часа. — Именно, — кивает Чанбин. — Я буду охранять Уёна, пока ты не вернёшься. Сан уходит, а пока он уходит, Чанбин оборачивается и видит, что Уён завершает свой образ. Он выжидающе поворачивается к Чанбину и скрещивает руки на груди. — Что теперь? — У тебя встреча в полдень, — отвечает Чанбин. — Ты когда-нибудь видел, как решались расправы и наказания, когда у руля был твой отец? Уён кивает. — Только один раз, — говорит он. — Отцу не понравилось, что я увидел это, но в ту ночь это произошло прямо возле моей спальни, и я случайно вышел и увидел это. — Что случилось? Уён пожимает плечами и садится на край одного из белых кожаных диванов, язык его тела естественно расслаблен, когда он вспоминает инцидент. — Думаю, мне было около шести, — говорит он. — Я услышал крик возле своей комнаты, поэтому вышел как раз вовремя, чтобы увидеть этого мужчину на полу в окружении шести других парней. Одним из которых был папа. Мужчина был в дерьме, лицо его было разорвано на куски, всюду текла кровь, и я помню, как папа обвинял его в нелояльности. Чанбин кивает. — Что произошло дальше? — Папа приказал одному из парней разбить мужчине голову, — вспоминает Уён с небольшой дрожью. — Ботинок бил его по голове, пока череп не развалился, как яйцо. Чанбин заметил дрожь, но в остальном Уён оставался довольно расслабленным, даже вспоминая это. Он кивает сам себе и садится на один из других диванов. — Ну, сегодня ты будешь играть роль, — объявляет он. — И я собираюсь научить тебя этому. Ты будешь отсеивать людей, которые представляют для тебя угрозу, и если ты сломаешь картинку – вздрогнешь, поморщишься, проявишь хоть какой-то дискомфорт, они набросятся на тебя быстрее, чем стадо змей. Уён медленно кивает, но в его взгляде всё ещё чувствуется какая-то неловкость. Чанбин проверяет время на своем телефоне. 8:50 утра. У него есть три часа, чтобы выбить из Уёна каждую унцию человечности и заставить его сыграть роль, для которой он не был рождён. Да поможет ему Бог, он это сделает. — Три часа, а Чонин всё ещё лежит в кровати. Его запястья пульсируют от боли, когда он пытается вывернуть ноги, чтобы та ткань, что на лодыжках, сдвинулась с места. Никакого прогресса. — Пошёл ты, Хёнджин, чёртов ублюдок, — задыхается он, когда пальцы его ног шевелятся в тщетной попытке сдвинуть с места что-нибудь – что угодно. Откинувшись на кровать с усталым вздохом, Чонин смотрит в потолок. Он слышит щебетание птиц снаружи, солнечный свет теперь полностью залил спальню. Это смутно напоминает ему обо всех тех случаях, когда он оставался дома, не ходил в школу и наблюдал утренний рассвет в своей комнате. В те дни он всегда представлял себе, что он бы делал в это время в это время. В какой класс он пойдет? Кто бы там был? Кто будет скучать по нему? Он представляет себе «God’s Menu», кухню, которая никогда не спит. Сынмин приносил бы охапки завернутого мяса и кидал его на плиту. Феликс бы старался не смотреть на него, пока доставал овощи и раскладывал на своем месте. К этому времени у Чонина уже должна была быть готова вся посуда, все плиты проверены и готовы к первому заказу. Он бы поднимал голову и видел Хёнджина, стоящего возле окна между кухней и главным залом. Он всегда стоит там утром и наблюдает за обстановкой. Чонин раньше думал об этом как о чем-то близком к одержимости, но теперь, когда он думает об этом, вероятно, это не так. Несмотря на реальность ресторана, по утрам там всё бурлит. Все только наполовину проснулись, но движутся на автопилоте. Они готовы, и когда двери открываются и входят первые посетители, ресторан оживает. Это особое чувство, прямо перед тем, как они входят. Когда ресторан принадлежит только персоналу, когда они готовы и готовятся к выходу. Совсем другое ощущение в конце дня, когда они убираются, устали, ноги болят и готовы пойти домой отдохнуть. Что сказал бы Феликс о том, что в этот день уволился один сотрудник? В любом случае Чонина не было там всю прошлую неделю, но он должен был вернуться сегодня. Будет ли он разочарован? Будет ли он раздражать Хёнджина непрерывными вопросами о Чонине? Будет ли Сынмин проводить весь день, притворяясь, что его это не беспокоит, но всегда приостанавливать свои дела, когда упоминается имя Чонина? Это кажется таким странным, что когда-то мысль о том, чтобы пойти в ресторан с людьми, которые, как он был уверен, были ответственны за убийства, была ужасающей. Теперь… ну, теперь они его люди. Его люди и он один из них. Убийца. Убийца. Он убил собственную мать. При одной этой мысли его глаза снова наполняются слезами. Он фыркает и поворачивает голову, сосредоточился на ограничителе, врезающемся в его левое запястье. Его кожа вокруг этой области стала розовой от всех усилий, он чувствовал, как она пульсирует, и боли достаточно, чтобы отвлечь его от разрушительных мыслей. Он пытается ещё раз и тянет. При этом он наблюдает, как розовый цвет его кожи превращается в розово-красный. Его рука начинает пронзать болью, но он, несмотря ни на что, тянет. Ткань слишком сильно трется о его кожу, обжигая ее, чем сильнее он тянет. Когда он, наконец, останавливается, он наблюдает, как красный цвет на его запястьях плавно переходит в розовый. Он пытается ещё раз. На этот раз он задерживает дыхание и концентрирует свою энергию на том, чтобы тянуть изо всех сил. Когда он наконец отпускает, запястье начинает пульсировать сильнее, и боль пронзает его руку. Чонин наблюдает за румянцем его кожи и, несмотря на свое затруднительное положение, не может сдержать улыбку. Он чувствовал это раньше, когда много лет назад начал причинять себе вред, поэтому его не удивляет, что ему это нравится. Он поворачивает голову и тянет другой фиксатор до тех пор, пока его запястье не начинает кричать от боли. Он задыхается и откидывает голову на подушку, на его лице появляется улыбка облегчения. Как он пропустил эйфорический прилив боли, причиненной самому себе. Он забыл, как хорошо было в прошлый раз. День тянется медленно, и Чонин развлекается, натягивая все четыре ремня безопасности, пока у него не начинают болеть лодыжки и запястья. Если бы кто-нибудь увидел его привязанным к кровати, хихикающим про себя и тянущим до боли, они бы сочли его сумасшедшим. Но рядом нет никого, кто мог бы увидеть, как Чонин использует боль, чтобы заглушить свои мысли и отвлечься. Его хихиканье и тяжелое дыхание эхом разносились по стенам, но его никто не слышал. — Первые несколько встреч проходят идеально. Они рассортировали лоялистов от наименее лояльных к наиболее, поэтому первые встречи прошли легко. Примерно в 14:00 приходит Чан, чтобы наблюдать за последними встречами, и к этому моменту Уён уже в самом разгаре событий. Чанбин действительно удивляется, увидев это. Он видел видео этого мальчика на ютубе. Ни для кого не секрет, что Уён делает пожертвования на добрые дела, высказывается за борьбу с психическим заболеваниями и даже консультирует своих зрителей онлайн. Он онлайн-любимец в прямом смысле этого слова. Но там, столкнувшись с мужчинами вдвое старше него, которым не терпелось найти причину убить его, он нашел в себе силы закрыть эту часть себя и пробудить ту часть, о существовании которой Чанбин не думал. Вместе с Чанбином и Саном, стоящими за ним, Уён был неприкасаемой силой, которая без колебаний спрашивала этих людей об их намерениях относительно «Wolgang Pa» и о том, должны ли они остаться и заявить о своей преданности ему. Он был холоден и точен, и Чанбин мог поклясться, что почувствовал, как температура в комнате упала на несколько градусов, когда вошел Уён. Это было действительно впечатляюще. Чан появляется в строгом костюме с волосами, уложенными набок. Он улыбается, увидев Уёна, и кланяется в знак приветствия. Уёну требуется несколько секунд, чтобы узнать его. — Наконец-то сам Бан Чан во плоти, — говорит он, и на его лице появляется легкая улыбка, когда он берет руку Чана, чтобы пожать ее. — Я полагаю, ты здесь, чтобы присмотреть за мной до последних дней? — Судя по тому, что я слышал от Бинни, тебе вряд ли понадобится присмотр как за ребенком, но да, — кивает Чан. — Бин тоже будет с нами. На двух последних встречах присутствуют самые крайние лоялисты, так что лишние лица там не навредят. Уён мычит. — Особенно такое лицо, как твое. Даже закоренелые ккангпэ знают, что лучше не нападать на кого-то вроде тебя. Улыбка Чана заразительна, когда он занимает свое место рядом с Чанбином и следует за Уёном обратно в конференц-зал. Первые несколько встреч прошли легко. Полно мужчин средних лет, одетых в костюмы, от которых пахнет табаком и алкоголем. Мужчины, которые легко кланялись, когда видели Уёна и понимали, что даже такой парень, как он, всё ещё может обеспечить им комфортную жизнь в «Wolgang Pa», если они не сделают ничего, что могло бы его разозлить. Мужчины в этой комнате другие. Их костюмы не старые, они не куплены несколько лет назад, состаренные из-за постоянной глажки и химической чистке, пока ткань совсем не изнашивается. Нет, эти люди только сегодня утром купили новые костюмы. Они всё ещё намного старше, но и сильнее. Это те, кто до сих пор занимается спортом, пьют как рыбы, но могут выжать лежа в два раза больше веса Уёна. Все они смотрят на него как на червяка. — Джентльмены, — приветствует Уён, добравшись до стола, за которым они все сидят. — Добрый день, спасибо, что пришли. Нет ответа. Он тоже его не ожидает. Чан не спускает глаз с мужчин перед ним, и они продолжают украдкой поглядывать на него. Если бы его здесь не было, они бы бросили вызов авторитету Уёна раньше. Присутствие Чана заставляет их задуматься, но только на мгновение. — Разве ты не тот ребенок, который выкладывает видео на ютуб? — встревает один из мужчин. Крупный мужчина, похожий на лягушку-быка, с короткой стрижкой, обе руки которого покрыты татуировками дракона, а на верхней губе уродливый шрам, из-за которого она постоянно скручивается. Уён не колеблется, но переключает своё внимание на рассматриваемого мужчину. — И? Мужчина фыркает. — А твой отец никогда не делал такого дерьма, — рычит он. — Твой отец перевернулся бы в гробу, если бы узнал, что такой избалованный засранец, как ты, сидит в его кресле. Чанбин пристально смотрит на остальных, и они хихикают – просто стали немного смелее, потому что один из них заговорил. Он нежно похлопывает Уёна по спине, молчаливо показывая, что ему нужно быстро отключиться, прежде чем остальные присоединятся и одолеют его. Глаза Уёна как лёд. — У моего отца нет могилы, — холодно напоминает он мужчине. — Если вы бросаете вызов моему авторитету, встаньте. Мужчина без колебаний поднимается на ноги. Он поднимает руку и указывает на Уёна. — Мы сделаем всё по старым традициям Wolgang Pa, — требует он. — Сделаем всё правильно. Я и ты, перед Pa сегодня в 19:00. Насмерть. Победитель — новый глава Wolgang Pa. Уён кивает. — Всё могло бы быть так, — говорит он. — Будь это старый Wolgang Pa. Но теперь всё иначе. Причина, по которой никто из мужчин не предвидит этого, заключается в том, что они слишком заняты, глядя на Уёна или Чана. Они ничего не замечают, пока громкий взрыв не повалил стоящего мужчину на пол, а остальные подняли головы и увидели Сана с дымящимся пистолетом. Он выстрелил ему в ногу. Мужчина воет от боли и перекатывается на спину, держась за ногу в том месте, где Сан прострелил ему левое бедро. — Ты чертова змея! — кричит он, когда Уён подходит к нему и смотрит на его тело. — Ты даже не можешь драться со мной как мужчина, твой верный пёс пристрелит меня! — Старый Wolgang Pa представлял собой шоу мужчин среднего возраста, вновь переживающих славные дни рукопашных боев и соревнований в размерах членов, — вежливо заявляет Уён. — Первое, что я собираюсь сделать как глава Wolgang Pa, это уничтожить таких динозавров, как ты. Мужчина на полу потеет от боли, но его ненависти достаточно, чтобы заставить его говорить. — Вам не сойдет это с рук, — обещает он. — Будет восстание… — У тебя прекрасная дочь, — комментирует Уён. Мужчина делает паузу, и Чан может поклясться, что улыбка на лице Уёна ужасающая. — Ты… что ты сделал…? — Ставки на нее оказались намного выше, чем я предполагал, — продолжает Уён с той же улыбкой. — За ее мать заплатили скромную сумму, но твоя дочь… ух ты. Это потому, что она девственница? Я могу гарантировать, что она не задержится надолго, человек, который заплатил за нее, был очень нетерпелив. — Ты чертов ублюдок! — мужчина кричит, и когда он пытается дотянуться до Уёна, еще один удар попадает в его другую ногу, и он с визгом перекатывается на бок — как будто это затруднит Сану продолжать стрелять в него. Уён ставит свой ботинок на грудь мужчины, прижимая его к земле, и наклоняется, чтобы посмотреть ему в глаза. — Послушай меня сейчас, старик. Ты, твои дети, жена, мать, отец, даже твои чертовы племянницы и племянники теперь принадлежат мне. Выйди из очереди, и я заберу их всех. В комнате тишина. Чан наблюдает за всем этим. Когда они просмотрели мужчин, которые будут присутствовать на этих встречах, Сан точно выбрал, кто из них, скорее всего, бросит открытый вызов Уёну. Все, что потребовалось впоследствии — это просто найти его семью, каждого. Сан был прав. Уён медленно поднимает ногу, и мужчина остаётся лежать там, задыхаясь от боли и глядя на Уёна так, будто он всё ещё не верит, что Уён продал его дочь и жену. Уён поворачивается к остальным мужчинам и улыбается. — Кто-нибудь еще хочет бросить мне вызов? Никто не высказывается. Уён кивает и вытаскивает из-за пояса пистолет, целится в мужчину под ним и стреляет ему в голову. — Хорошо. Убирайтесь. — Чонин, должно быть, заснул, потому что, когда он просыпается, уже ночь. Комната погружена во тьму, и на мгновение ему кажется, что Хёнджин всё ещё на работе. Потом он чувствует запах. Легчайший запах сосны, и его мышцы сразу расслабляются, словно это химическая реакция. Он смутно осознает, что всё ещё связан, и когда его глаза сфокусировались в темноте, он замечает тёмную фигуру, склонившуюся над ним на кровати. — Повеселился? — спрашивает Хёнджин тихим, но весёлым голосом, тыкая Чонина в левое запястье. Чонин хнычет и концентрируется на фокусировке взгляда, пока не сможет различить линии и формы лица Хёнджина. — Сколько время? — Десять, — мурлычет Хёнджин. — У меня была дежурство в камере хранения. Сонный мозг Чонина производит подсчеты, и смотрит. — Ты привязал меня к этой кровати на 14 часов?! Если бы у него были руки, он бы его ударил. Но он этого не делает, поэтому идёт к следующему, лучшему варианту. Хёнджин вскрикивает от удивления, когда лоб Чонина врезается ему в лицо. Он откатывается назад, когда Чонин снова тянет ограничители, пытаясь каким-то образом вырваться на свободу и обхватить пальцами красивую шею Хёнджина. — Развяжи меня! — Ты бьешь меня головой и хочешь, чтобы я тебя развязал? — Хёнджин смеётся. — Где «пожалуйста»? — Прости, — рычит Чонин. — Пожалуйста, развяжи меня, чтобы я мог надрать тебе задницу! — Как будто ты справишься, крошка, — поддразнивает Хёнджин, скатываясь с кровати, как он это делал утром. — Хотя надо отдать тебе должное, у тебя твердая голова. Должно быть, потому, что твоему мозгу нужно меньше места, чем обычно. — Развяжи меня, Хёнджин! — Чонин кричит. — Я голоден, я разбит, мне нужен душ… — Преуменьшение года, — комментирует Хёнджин. Если бы Чонин мог ударить его, он бы это сделал. Но он это чувствует, что весь день не ел и слаб. Он почти дрожит от голода, и удивительно, что он так долго сдерживал мочевой пузырь. Ему ещё как минимум час до того, как он обоссыт кровать. — Ладно, полагаю, мой щеночек уже достаточно наказан, — мычит Хёнджин, а Чонин лежит неподвижно, тот наклоняется, чтобы вытащить его из пут. Сначала ноги, затем сосновый аромат Хёнджина окутывает чувства Чонина, когда он наклоняется, чтобы развязать руки. Сначала правую, потом левую. Как только Чонин освобождается, он стонет от боли, всё ещё пульсирующей в его запястьях. Хёнджин садится на край кровати и берет одно запястье в руки, нахмурив брови, рассматривая следы. — Блять, Йенни, что ты с собой сделала? Чонин хочет ударить его, но прекрасно понимает, что Хёнджин может снова связать его, если он это сделает. Он наблюдает, как глаза Хёнджина блуждают по отметинам на его коже, с которыми он уже сделал ряд действий. Он тянул весь день, кожа на месте ткани стала ярко-красной, а на прилегающих участках она покраснела. На ощупь горячо и больно. — Сначала прими душ, а потом я перевяжу это, — командует Хёнджин, и Чонин слишком голоден, чтобы спорить. Он скатывается с кровати, его колени трясутся, и он, спотыкаясь, отходит от богом забытой кровати в ванную. Это занимает несколько минут. Его мочевой пузырь благодарен за блаженное освобождение, а душ был холодным, потому что, когда он пробует горячую воду, его запястья горят сильнее, чем раньше. Когда Чонин наконец выходит, одетый в одну из рубашек и боксеров Хёнджина, тот уже ждёт на кровати с аптечкой и коробкой курицы на вынос. Шум, который издаёт Чонин, был бы более неловким, если бы он не был так отчаянно голоден. Он бросается к кровати, и когда он начинает есть, Хёнджин тихонько берет его свободную руку и начинает промокать ее холодной тканью. — Феликс спрашивал о тебе сегодня, — комментирует он мягким голосом, работая над запястьем. — На самом деле он меня немного раздражал. — Я так и знал, — хихикает Чонин с полным ртом курицы. Хёнджин морщится и протягивает руку, чтобы закрыть ему рот. Он продолжает обматывать запястье и напевает. — Да, это было твое наказание. Теперь мы квиты. Опять проигнорируешь меня, я буду держать тебя привязанным к кровати два дня вместо одного. Чонин откусывает большой кусок куриной ножки и наслаждается вкусом. Он не помнит, чтобы еда была такой вкусной, и ему даже понравилось маслянистое послевкусие. Хёнджин заканчивает работу свободной руки, и Чонин переключается на нее, чтобы вместо этого Хёнджин мог обработать другую. Он обезболивает ее, аккуратно наносит на кожу крем и накрывает ее повязкой. Чонин как раз заканчивает есть, пока Хёнджин работает над обеими его лодыжками, а когда он наконец закончил, Чонин уже с удовлетворенным вздохом убрал пустую коробку. Затем Хёнджин забирается на кровать и кладёт голову Чонину на грудь. Он сворачивается калачиком, и Чонин кладёт руку на плечо Хёнджина. Он бы его ударил, но он достаточно удовлетворён едой и уходом за собой. Добавьте к этому тот факт, что ему действительно было весело причинять себе вред, и это наказание действительно было не таким уж плохим. Тихо и темно. Хёнджин не позаботился о свете в спальне, пока свет из коридора льётся через дверь. Чонин чувствует голову Хёнджина на своей груди, твердую тяжесть, когда он проводит пальцами по длинным, светлым, мягким локонам. Нечасто Хёнджин так прижимается к нему, но всегда приятно, когда он это делает. Когда он позволяет Чонину погладить себя и быть тем, кто утешает его, а не нуждается в нем. — Ты скучал по мне? — спрашивает он тихим голосом в темноте. Хёнджин не отвечает, вместо этого он находит другую руку Чонина и переплетает их пальцы. Чонин наклоняется и целует его в затылок. Затем он откидывается назад, пока не приземляется на подушки. Хёнджин лежит на нем сверху, прижав ухо к груди, как будто слушание своего сердца помогает ему оставаться в здравом уме. В конце концов им придется двигаться. Коробку с курицей нужно выбросить в мусорку, им придётся почистить зубы и выключить свет в коридоре, потому что ни один из них не может спать с включенным светом. Хёнджин принимает душ, а Чонин максимально использует свою новообретенную свободу, убираясь, заправляя постель, чистя зубы и любуясь работой Хёнджина на своих запястьях. Когда Хёнджин выходит, пахнущий, как всегда, божественно, Чонин следует за ним в постель и прижимается к нему, когда последний свет выключается. — Могу я завтра пойти на работу? — спрашивает он, положив голову под подбородок Хёнджина и свернувшись калачиком на бок. Хёнджин кивает. — Можешь завтра пойти на работу, — говорит он, зевая. Чонин усмехается, чувствуя себя ребенком, которому только что сказали, что он достаточно хорош, чтобы заслужить конфеты. Он целует шею Хёнджина и чувствует, как тот посмеивается. — Ложись спать, — говорит Хёнджин, одной рукой гладя Чонина по голове, как кошку. Несмотря на то, что Чонин провел большую часть дня без сознания, он прижимается к нему, пока сердцебиение Хёнджина не начинает отдаваться под его ухом. Его запах поглощает его чувства, а тепло окутывает его. Он погас, как свет. — С наступлением темноты продолжение существования Уёна и Сана становится достаточным доказательством. Wolgang Pa покорён, его заставили подчиниться, что было нелегко, но сделано. — Впечатляет, — говорит Чан, когда они наконец возвращаются в номер Уёна. — Ты взял власть твёрдо и решительно. — Спасибо, — отвечает Уён, его глаза всё ещё холодны, как всегда. — Означает ли это, что ты не собираешься отправлять Чанбина завтра? — Я оставлю Чанбина с тобой на какое-то время, — говорит Чан. — В качестве меры предосторожности. Ты взял контроль в свои руки, но ещё не выбрался из леса. Когда придёт время, моя репутация поможет очистить твою на публике. Возможно, это даже проще, потому что широкая публика не знала, что твой отец был ккангпэ. И они понятия не имеют, кто ты. — Но они узнают, — обещает Чанбин с кривой улыбкой. — Я буду здесь завтра в шесть утра, постарайся не умереть раньше этого времени. Уён кивает, и Чан улыбается. — Поспи. В ближайшие дни ты не получишь многого из этого. Ещё раз поклонившись, они разворачиваются на пятках и покидают комнату. Сан провожает их, закрывает за ними дверь, а когда он оборачивается, Уён уже не там, где стоял раньше. Сан хмурится, идет дальше в квартиру и осматривается. Может быть, он пошел в ванную? В конце концов, это был долгий день, и вторую его половину он провёл в крови самых преданных друзей своего отца. Сегодня он лично убил шестерых, Сан даже не знал, что Уён способен убить кого угодно, но тот не колебался. Он хладнокровно расстрелял их всех, даже не вздрогнув. — У? — зовет он, вздрагивая, когда голос Чанбина в его голове упрекает его за это прозвище. Он проверяет спальню, гостиную и, наконец, ванную. Открыв дверь, он обнаруживает Уёна, склонившегося над унитазом. Огромные, тяжелые вздохи, когда его рвет всем, что он съел сегодня. Слезы текут по его щекам, колени дрожат, а руки цепляются за унитаз, как будто он упадет, если отпустит его. — У… Уён задыхается и смотрит вверх. Сан никогда не видел его таким, но сразу понимает. Ледяной принц, принявший власть сегодня, не был настоящим Уёном. Этот мужчина, сидящий перед унитазом, настоящий. Настоящий, сломленный, напуганный, трясущийся и травмированный Уён. Сан бросается к нему, падает на колени и крепко обнимает Уёна. Уён рыдает на груди, он плачет по отцу, он плачет из-за всего, что сделал сегодня, и продолжает умолять кого-нибудь простить его. Чем больше он плачет, тем больше Сан понимает, что он сделал с Уёном. Словно холодный лёд, стекающий по его позвоночнику, леденящий его внезапной истиной. Он уничтожил его. — Палец Чонина скользит по мягкому изгибу щеки Хёнджина. Время от времени Хёнджин чувствует, как нежные поцелуи скользят по его лицу, и если бы он когда-нибудь сказал, что не скучал по этому, это было бы ложью. Он скучал по Чонину, скучал по его сладкому запаху, скучал по его теплу, скучал по всему. Он открывает глаза и видит парня. Его улыбка яркая, как солнце, когда он наклоняется к Хёнджину и целует его в губы. — Доброе утро, — шепчет Чонин. — Хорошо спалось? Хёнджин замечает, как утреннее солнце блестит в волосах Чонина. Он тянет руку, чтобы прикоснуться к нему, когда что-то металлическое звенит о спинку кровати. Его рука не двигается, и когда он поднимает голову, он замечает серебряные наручники на своем запястье, другой конец которых надежно закреплен на изголовье кровати. Хёнджин поворачивает голову и видит, что его правое запястье тоже в наручниках, и когда он смотрит вниз, Чонин услужливо отходит в сторону, показывая лодыжки Хёнджина, привязанные к кровати. Он поднимает глаза: Чонин уже одет в форму. Он принял душ, почистил зубы и приготовился, улыбаясь Хёнджину с почти безумным выражением глаз. — Йенни… — Я опоздаю на работу, — щебечет Чонин, скатываясь с кровати и направляясь за ключами от машины. — Но не волнуйся, я сказал Минхо-хёну, что ты подхватил у меня болезнь желудка. Это очень заразно. — Йенни, сними с меня наручники, иначе, клянусь богом, я заставлю тебя страдать, — рычит Хёнджин, его руки уже пытаются натянуть наручники, но терпят неудачу. У Чонина раздражающе высокомерная походка. Он даже мычит, хватая свою сумку и перекидывая ее через плечо. — Я дежурю в камере хранения, — объявляет он с широкой улыбкой. — Увидимся сегодня вечером, папочка! — Йенни! — Хёнджин кричит. — Вернись сюда! Чонин не возвращается. Вместо этого он мычит, выбегает из двери и идет по коридору к входной двери. — Йенни! — кричит Хёнджин, металлические наручники дребезжат, когда он их натягивает. Входная дверь открывается, а затем закрывается. Шаги Чонина затихают, когда он уходит.