Любить Барда

— Лютик! Его голос разносится по полю, эхом отдается в тумане и рассеивается через пару долгих мгновений. Мужчины стонут и плачут, печальный, фальшивый хор голосов и медленных, умирающих ударов сердец. Лошадь кричит вдалеке, воя, как привидение. Её крик пронзает туман, посылая копья первобытного страха по его спине. Значит, битва только что закончилась, если лошади еще не мертвы. Он наткнулся на него, когда спускался с голубых гор, чтобы возобновить работу после долгих трех месяцев в Каэр Морхене, въезжая в периферийный фермерский городок, которому каким-то образом едва удалось избежать бойни. Это было не очень большое место, но достаточно большое, чтобы постоялый двор и таверна могли существовать отдельно. Рядом с ветряной мельницей стояла приземистая новая конюшня, а вокруг главной площади города располагались крошечные домики. У них были дерновые крыши и пространство между ними, чтобы иметь сады, полные урожая. У некоторых больших домов стояли сушильные стеллажи для свежей добычи, почти все они были увешаны распростертыми трупами оленей или кабанов, и почти все они были брошены рано утром. Но то, что привлекало горожан, было не приятным днем или каким-то местным праздником. Это был дым от битвы далеко внизу по холму, она давно было окончена, став теперь рутиной для скорбящих местных жителей. — Что случилось? — спросил он. На окраине города собралась толпа, чтобы посмотреть вниз с холма на клубящийся дым угасающих пожаров и увядающее древковое оружие, прикрепленное к военным повозкам. Он подумал, что это была битва, как и любая другая, с горсткой свидетелей, которым повезло, что они выжили. Это заставило его вздохнуть. Люди не изменятся ни сейчас, ни в ближайшее время. Война была слишком большой частью их жизни, затмевая любую другую, пусть даже добрую, честную или полную заботы. Между монстрами было больше честности, и Геральт начал замечать, как он все больше и больше начинает переступать эту тонкую, как волосок, грань. — Нильфгаард, — сказала женщина. Она стояла на краю толпы, сжимая в руках носовой платок — бело-голубой. Она ждала кого-то, а они не вернулись. Геральт не думал, что уже когда-нибудь вернутся. — Когда? — Он примерно представлял. Поля только что вспыхнули от угольков догорающих факелов и пылающих стрел, и предсмертные крики лошадей говорили более чем достаточно. Но он хотел знать, по крайней мере, чтобы спланировать, как избежать этого, если в пути появится подкрепление. — Они пришли ночью, — сказала женщина. Ее голос дрожал. Дым клубился вверх по холму, где загорелось пшеничное поле, дуя в ее немигающие глаза. Когда она, наконец, повернулась, чтобы посмотреть на него, грязь на ее лице была покрыта слезами. А потом она остановилась. Всмотрелась. Она смотрела на него так, будто только что увидела кого-то, кого давно не видела, и все же узнавание в ее слезящихся зеленых глазах было безошибочным. — Ты — Белый Волк, — прошептала она. Тревога сжала его желудок. — Да, — сказал он. Люди узнавали его только за плохие и худшие вещи. Он был Белым Волком, но он также был Мясником, и обычно он был и тем, и другим, а не кем-то одним. — Я Геральт из Ривии. — Бард, — быстро сказала она. Она дернула за рукав другую женщину рядом с собой, отвлекая ее внимание от умирающих тварей под ними. — Эли, разве ты не видела его прошлой ночью? Вторая женщина — Али — кивнула. — Он остановился всего на несколько минут, чтобы отдохнуть, а затем по дороге спустился с холма. Но потом — — ...пришла армия, — отчаянно сказала первая женщина. Она повернулась к Геральту. — Он высокий, с каштановыми волосами и голубыми глазами. Он пел о тебе — он же твой бард, да? Его бард. Его бард был здесь всего несколько часов назад, путешествуя бог знает куда. Он останавливался в этом городе, играл и пел, вероятно, очаровывая всех, кого мог, за пятачок монеты. Он остановился здесь, а затем пошел прямо вниз по холму, в суматоху мечей и криков — Он пришпорил Плотву прежде, чем дать надлежащий ответ женщинам, кричащим ему вслед. Он направил ее вниз по склону, мимо выжженных полей и разбросанных трупов. Некоторые мужчины пытались взбежать на холм, чтобы избежать конфликта, но не смогли. Из их шей и колен торчали стрелы, мечи разбросаны по выжженной траве, проблескивая солнечным светом сквозь дым и туман. Их вонь становится только хуже, чем ближе он подходит к полю боя, грохот копыт Плотвы резко контрастирует с его медленным сердцебиением. Лютик был здесь. Лютик был здесь, он прошел через город, спустился с холма и был раздавлен наступающей армией. Мастер Лютик теперь был не более чем собственной легендой с наследием, не принадлежащим ему, чтобы жить ради него. Геральт не мог соответствовать этому наследию, не мог компенсировать то невероятное количество места, которое Лютик занимал в этом мрачном, темном мире, не мог быть маяком света, которым всегда был его друг — — Лютик! До сих пор звучит его имя. Плотва пробирается сквозь мертвых, ее копыта погружаются в мокрую, пропитанную кровью землю. Вонь от тел слишком сильна, но он не может заставить себя прикрыть рот и нос — ему нужно искать барда. Он так сладко пахнет лавандой и медом, аромат, который он никогда не забудет, даже за все свои бесчисленные годы. Он ведёт Плотву по кругу, пытаясь разглядеть сквозь мерцание латных доспехов в рассеивающемся тумане, чтобы найти то, что Лютик мог носить в таком маленьком, отдаленном месте. В конце концов, он же только недавно прошел здесь. Надел бы он шелковый камзол? Неужели он путешествовал так далеко, чтобы быть настолько удаленным от удобств цивилизации? Неужели он собирался найти Геральта здесь, на краю гор, блуждающего так далеко от городских удобств, потому что у него не хватило терпения ждать? Эта мысль преследует его гораздо дольше, чем следовало бы. Он следит за красочной тканью или безошибочно узнаваемой формой лютни. Он попытался бы найти Лютика по запаху, но запах смерти слишком густ, чтобы найти что-то более сладкое, чем одеколон Лютика. Он даже не чувствует запаха Плотвы, и она ощущается под ним так же ровно и верно, как всегда. Кажется, она чувствует его растущую тревогу. Она фыркает и бредет дальше, стараясь избегать мертвых. Некоторые тела переплелись друг с другом, застыв в агонии битвы даже после смерти. Других пронзили алебардами и дротиками, а еще больше умерло от мечей, и их кровь почернела на стали. Повозки с оружием лежат опрокинутыми, а в тылу обеих армий — если их можно теперь считать армиями, мертвыми и уже забытыми такими, какие они есть, — лежат обгоревшие тела фронтовиков, солдаты, мертвые еще до того, как бой мог начаться должным образом, замершие на полпути, разбросанные по грязи. Ему удается найти дорогу, ведущую к городу, в котором он только что был, среди грязи и копоти битвы. Она затоптана, но именно так Лютик и пошел бы, чтобы не прятаться далеко. Деревьев поблизости нет, но есть опрокинутые телеги и неповоротливые тела мертвых лошадей. Если Лютик жив, он прячется. Если нет, то он все равно скоро его найдет. Первобытный страх при этой мысли почти вызывает у него тошноту. Он соскальзывает с Плотвы и берет поводья, чтобы она не испугалась и не сбежала. Земля здесь плотная, утрамбованная из-за того, что так много людей используют дорогу, спускающуюся с холма, чтобы добраться до Новиграда и Оксенфурта. Возможно, это торговый путь, ведущий из этих охотничьих деревень в города на побережье. Но всё равно грязь слишком мягкая, и с каждым шагом доносится металлический запах крови. — Лютик, — снова окликает он. Кричит другая лошадь, далеко, но ближе кто-то стонет. Геральт переступает через несколько покалеченных трупов, разорванных собаками в клочья, и находит перевернутую телегу. — Это Геральт, — мягко говорит он. Телега частично обгорела, но цела. Лошадь лежит мертвая между оглоблями спереди, пробитая снарядом из баллисты. Из расколотой шеи торчит меч, рот открыт в протяжном безмолвном крике. — Лютик, если ты там— Еще один стон. Он обходит телегу, находя место, где колесо с правой стороны оторвалось и застряло под ее верхом. Ему удается просунуть под него руки, и он дергает, напрягаясь ровно настолько, чтобы отклеить её от пропитанной кровью земли. Она разбивается, когда падает, и под ней оказывается свернувшееся тело, сжимающее знакомый инструмент. — Лютик, — выдыхает Геральт. Он приседает и проводит руками по спине и бокам, зажав одну за шеей Лютика. Лютик вздрагивает, вскарабкиваясь на четвереньки и крутя головой, пока его безумный взгляд не встречается с взглядом Геральта. — О, боги, — запинается Лютик. — О боги, ты здесь, т-ты здесь— — Что случилось? Он встает, таща за собой Лютика. Лютик стоит на дрожащих ногах, и Геральт впервые может увидеть размах битвы на потрясенном барде. — Я их не слышал, — выдавливает Лютик. Его одежда порвана и грязна, а волосы с правой стороны покрыты коркой крови. Он не вздрагивает, когда Геральт поднимает руку, чтобы нащупать узел под кровью, но наклоняется в сторону, как будто теряет равновесие. Геральт подводит его ближе, чтобы он мог опереться на его грудь, что он и делает без комментариев. То, что он рядом и живой, ослабляет охватившую его панику, но ненадолго. Он чувствует запах одеколона Лютика под острым, кислым страхом, охватившим их обоих, и ему хочется утонуть в нем после того, как он так долго обходился без него. — Ты не слышал, как две армии сошлись посреди этих полей? — недоверчиво говорит Геральт. Тон Лютика становится раздраженным — хороший знак. — Они не остановились передо мной ни на секунду, ты, придурок. Я увидел их слишком поздно и попытался убежать, но им было все равно. Я добрался до этого места до того, как они столкнулись. А потом я — до того, как кто-то смог меня по-настоящему увидеть— Он тяжело сглатывает. Он впервые оглядывается вокруг, замечая огромное количество следов кровавой бойни, частью которой он едва избежал стать. Геральт морщится и свистит Плотве, кладя руки на талию барда, когда она останавливается рядом с ними. — Мы возвращаемся в деревню, — говорит Геральт. — Мне нужно видеть, что ты в порядке. Лютик заикается, но не говорит ничего вразумительного. Он трясется, как лист на сильном ветру, и ему трудно усидеть на месте, даже когда Геральт поднимает его в седло. Лютик берет в руки лютню, чтобы чем-нибудь заняться, но аккорды, которые он играет, немелодичны и лишены смысла. Шок полностью овладел им, поэтому Геральт закутывается его в плащ, чтобы скрыть большую часть поля боя, и призывает Плотву вернуться на холм. Его должно беспокоить то, как легко его пугает вид Лютика в таком состоянии. Раньше он не замечал, у него не было времени изучить назревающую панику, охватившую его желудок и конечности, когда он до этого спускался вниз, чтобы обыскать поле боя. Но сейчас он чувствует себя слишком полным энергии, как обычно после приема зелья перед боем. Он чувствует себя еще более на грани, хотя его бард в безопасности в седле и относительно невредим. Но, может быть, это все. Может быть, это то, что не так. Странно кажется, что Лютик — это продолжение его самого, как будто какая-то его часть блуждает вокруг, но над которой он не властен. Он хочет защитить эту часть себя, и жаркий прилив нежности, который он внезапно испытывает к барду, чуть не сбивает его с лошади. Конечно же, он Ведьмак, так что всё не так. Он убеждает себя в этом, пусть даже это ощущение сжимает его грудь и делает это слишком сильно для того, чтобы он мог нормально дышать. Лютик здесь. Лютик в безопасности. Теперь не о чем беспокоиться. По крайней мере, он отчаянно хочет в это верить. Ему нужно. Плотва так же неспокойна, как и он. Она галопом взбирается на холм, фыркая и едва сдерживая себя, когда нервно танцует боком. Она привыкла к полям сражений и монстрам, но это, неловкость Геральта и шок Лютика с непроницаемым выражением лица, поражают ее. Геральт дергает поводья, чтобы держать ее в узде, но это едва ли срабатывает, и ему приходится крепко обнимать Лютика, чтобы тот не упал с ее спины, пока они взбираются на холм. Его тепло — это небольшое утешение, которое не способно успокоить их нервозность. Когда они возвращаются в деревню, толпа все еще собирается у края и всё так же смотрит вниз, как будто в шоке. Две женщины, с которыми говорил Геральт, первыми двигаются, когда Геральт приближается, и без слов подталкивают его по грязной улице к гостинице. — Ты нашел его? — спрашивает первая женщина. Она бежит рядом с Плотвой, стараясь не подходить слишком близко. Ее глаза безумны. — Своего барда? Геральт кивает. Он стягивает плащ, позволяя Лютику выглянуть в утренний свет. На такой высоте над полем боя туман и дым значительно уменьшились, и Геральт может видеть тонкие раны на его щеках и пальцах, когда он оглядывается, едва сдерживая панику. — Мне нужно набрать ванну, — говорит Геральт, когда они добираются до гостиницы. — И все, что у вас есть, чтобы лечить опухоль. Мои зелья убьют его, если их проглотить. Али коротко кивает и вбегает в гостиницу перед ним. Первая женщина помогает ему спустить Лютика, затем сгружает его вещи с Плотвы и следует за ним внутрь, стараясь не торопиться, пока Геральт уговаривает Лютика идти самостоятельно. Бард пытается, но кажется, что он где-то далеко. Он прижимает лютню к груди и моргает гораздо чаще, чем обычно, его взгляд расфокусирован. Геральт боится вытолкнуть его из этого состояния, поэтому двигается медленно, слегка кладя руки на плечи Лютика, чтобы направить его вслед за Али в большую комнату, вероятно, предназначенную для странствующих дворян. Она уже начала греть воду над очагом слева, поэтому Геральт подводит Лютика к кровати и усаживает его. Геральт очень медленно вынимает лютню из его дрожащих рук и ставит ее у края кровати так, чтобы до нее можно было дотянуться. Когда он становится на колени перед Лютиком, взгляд барда, наконец, останавливается на нем, и облегчение, которое он чувствует, может согреть его в самые суровые зимы. Однако пустой взгляд Лютика почти мгновенно гасит это тепло. — Лютик, — тихо говорит Геральт. Лютик моргает. Он качает головой, словно отвечая на вопрос. — Я их не слышал, — бормочет он. — Я не слышал... — Все в порядке. — Геральт снова проводит пальцами по волосам барда, и на этот раз Лютик вздрагивает от того, что Геральт задевает рану на голове. — Дай мне взглянуть. Что тебя ранило? — Я не знаю, — говорит Лютик. Али ставит миску с теплой водой и кладёт тряпку Геральту на колено, бросив на него обеспокоенный взгляд. Геральт кивает ей в знак благодарности и наклоняется, чтобы выжать лишнюю воду из тряпки, прежде чем осторожно провести ею по волосам Лютика. — Я просто гулял. Это было вечером, после того как я остановился отдохнуть. Я пытался добраться до дороги. — Почему? Лютик виновато смотрит на него. Ему не нужно говорить, чтобы Геральт понял, что он пытался найти его. Или, по крайней мере, подкараулить его приход. Их встречи всегда были заранее спланированы ещё до того, как Ведьмак отправлялся в Каэр Морен на зиму, но в этот раз это могло непреднамеренно стать причиной близкой смерти Лютика… Геральт хмурится, убирая тряпку с головы Лютика. Она ржавая от крови, старой и свежей, поэтому он промывает её и складывает, прежде чем прижать к ране. Он не хочет об этом думать. Лютик здесь. Он в безопасности. Теперь Геральт может защитить его. — Подержи её здесь для меня, — говорит он. Удерживать голос ровным трудно из-за того, сколько эмоций пытается проскочить в его горло. Лютик медленно подчиняется, морщась от давления. Геральт слегка улыбается в знак благодарности — он не упускает из виду широко раскрытый взгляд Лютика, когда он это делает. Он встает и помогает Али налить почти кипящую воду в крошечную деревянную ванну в углу маленькой комнаты. На её поверхности вьется пар, и он пахнет арникой. Али улыбается ему, когда он нюхает его, протягивая ладонь с маленьким флаконом масла, которое пахнет гораздо сильнее, и он не может не улыбнуться в ответ. Она была достаточно предусмотрительна, чтобы позаботиться о барде без его просьбы, и именно в этот момент Геральт может, наконец, ослабить свою бдительность против этих незнакомцев в этом чужом городе. Они действительно не причиняют вреда. Она хочет помочь, и когда он поворачивается, то видит вторую женщину, стоящую в дверях со свежей стопкой полотенец и одежды в руках. Она тоже улыбается, немного неуверенно и неоднократно поглядывая на Лютика, но без колебаний входит в комнату и кладет одежду на край кровати. — Я попросила аптекаря прийти взглянуть на него, — мягко говорит она. — На его раны и шоковое состояние. Геральт кивает. На обратном пути из Каэр Морхена он и не думал раздобыть что-нибудь в помощь людям — в его рюкзаке не было ничего, что могло бы помочь кому-либо, кроме него самого. Даже разведенная Ласточка ничего не могла сделать с кровотечением и контузией Лютика. Это просто закончилось бы тем, что убило бы его. — Принесите что-нибудь горячее поесть, если можете, — говорит он. — Я вымою его и посмотрю, есть ли другие раны. Она кивает, и они с Эли выходят из комнаты, бросив через плечо встревоженные взгляды. Дверь с щелчком закрывается, создавая ощущение уединения, но Геральт слышит, как обе женщины двигаются в главной комнате гостиницы и тихо переговариваются друг с другом. Он поворачивается к Лютику, который в замешательстве моргает, и начинает его раздевать. Нос Лютика морщится, но не сопротивляется. — Я могу это сделать и сам. — У тебя голова кровоточит, — терпеливо говорит Геральт. Он стаскивает с Лютика ботинки, откладывает их в сторону и начинает расстегивать пуговицы на грязном камзоле мужчины. Кровь пропитывает нижнюю кромку, превращая светло-зеленую ткань во что-то почти черное, исходящее из тонкой прорехи в шелке. Он до сих пор не чувствовал запаха раны под ним. — И это тоже. Он стягивает дублет с плеч Лютика, обнажая под ним промокшую от крови сорочку. Он вытаскивает её из-под края брюк и находит под ней скользящую рану, оставленную мечом. Чистую, но неглубокую, всего лишь разрез через кожу и мышцы. — Лютик, — вздыхает Геральт. Запах крови слишком густой для него, чтобы дышать. Лютик выглядит внезапно больным. — Пожалуйста, просто... — говорит он и останавливается. Он зажмуривает глаза, словно у него кружится голова. Геральт без лишних слов поднимает его, снимая с него штаны и рубашку, а затем поднимает на руки. Лютик сжимает его доспехи так, будто от этого зависит его жизнь, его ногти цепляются за шипы, и Геральт делает вид, что его грудь не болит от того, как бард цепляется за него, прежде чем опустить его в воду. Вода затуманивается кровью почти сразу. Лютик не слишком ранен, но тот порез, что на его боку, достаточно глубок, чтобы сочиться, и Геральт осторожно проводит по нему тряпкой, вытирая грязь и запекшуюся кровь. Лютик держит другую тряпку прижатой к голове, лишь слегка вздрагивая, когда чувства возвращаются к его конечностям, его дрожь стихает, когда он согревается в воде. Одной рукой он свободно обнимает Геральта за плечи, почти не оставляя между ними места, но Геральт не возражает. Кожа барда начинает пахнуть маслом арники, которое Али налил в воду, убирая резкий металлический привкус крови, и вместе с этим приходит чувство безопасности. Лютик здесь. Он в безопасности. Геральт может защитить его. Он повторяет эти слова в своей голове снова и снова, поднимая Лютика из воды и вытирая его насухо полотенцем, которое оставила им Али, прежде чем помочь барду встать самостоятельно, чтобы он смог одеться. Он больше не пахнет кровью или смертью. Он больше не кровоточит. Он здесь. Он в безопасности. Геральт может защитить его. — Прости, — тихо говорит Лютик. Звук его голоса вырывает Геральта из ступора вины, заставляя его моргнуть и посмотреть на своего друга (Он же его друг? Всё ещё друг?), когда он снова садится на край кровати. Шок все еще не пропадает с обычно эмоционального лица Лютика. — Прости, Геральт. Он становится на колени перед Лютиком, устраиваясь на деревянных половицах, словно в медитации. Лютик сейчас выглядит по-настоящему подавленным, как будто само его существование было помехой — и, может быть, когда-нибудь, не так давно, Геральт поверил бы этому. — Ты не мог знать, — говорит он. Он не помеха. Не тогда и не сейчас. Никогда не помеха. Он хочет сказать это, хочет успокоить его, но выходит только — Лютик. Может быть, только это имя, это милое прозвище — все, что ему нужно сказать. С тех пор, как он нашел его под той телегой, Лютик больше всего похож на себя, даже одетый в крестьянскую одежду и с царапинами и синяками на руках и ладонях. Он улыбается кривой улыбкой, наполненной той юношеской искрой, которая, уверен Геральт, никогда не покинет его, на сколько бы лет он ни состарился. Геральт кладет ладонь на колено, изо всех сил пытаясь передать давление эмоций, которые он чувствует за зубами, но которые все еще не высказанны. Мне жаль. Не уходи. Позвольте мне защитить тебя. Я тебя люблю. Вдруг он осознаёт, что все это значит, и надеется, что однажды Лютик все поймет. Но он не может произнести это. Лютик скользит рукой по руке Геральта, и тот надеется, что бард всё поймет — мягкий взгляд, который он бросает на Геральта, возможно, является достаточным ответом, при этом ничего не говоря. Это может означать «спасибо», но Геральт надеется, что это значит больше, потому что он слишком боится пошевелиться или заговорить, чтобы спросить. Вбегает аптекарь, пахнущий свежими лечебными травами и вспаханной землей. Она, не колеблясь, отталкивает Геральта в сторону, чтобы лучше видеть раны Лютика, не боясь того, кто он и кто Геральт. Он не отходит далеко, внимательно наблюдая, как она поднимает рубашку Лютика и как следует очищает ссадину, прежде чем завернуть ее в чистую хлопчатобумажную марлю. Она нежная, ее старые руки узловатые, но уверенные в своем ремесле, ее голос хриплый и добрый. — Бедный парень, — говорит она. — Надо было остаться на ночь, глупый мальчик. — Глупый я, — говорит Лютик. Но глаза его прикованы к Геральту, а на губах кривая улыбка. Аптекарь вертит пальцами подбородок, чтобы хорошенько разглядеть. Геральт отрывает язык от нёба, чтобы наконец заговорить, а она яростно хмурится. — Он немного кровоточил, когда я его чистил, — говорит он. — Он ударился головой, но всё не так плохо, — отвечает она. Она поворачивает лицо Лютика так, что он смотрит прямо на неё. — У тебя кружится голова, мальчик? Брови Лютика хмурятся. Он качается, когда пытается встать, и аптекарь цокает. Он снова садится, быстро моргая. — Удар был довольно сильным. — Она достает еще марлю и, как и Геральт, притирает рану. Она с пятнами крови, но волноваться не о чем, она говорит ровно столько, сколько натирает его приятно пахнущей припаркой, убирая волосы Лютика от раны. — Не смывать до завтра, — говорит она и пристально смотрит на Геральта, когда встает — она маленькая, едва достает ему до середины груди, но ее присутствие все равно требует внимания, когда она грозит ему пальцем. — Присматривай за ним, Ведьмак. Он готов упасть и снова удариться головой, если его оставить одного. — Эй, — скулит Лютик. Она бросает на него острый взгляд. — Я ошибаюсь? — Нет ничего плохого в том, чтобы немного размяться, — бормочет Лютик, хотя и сжимается от ее легкого шлепка по руке. – Отдыхай, – уверенно говорит она. — Я вернусь утром, чтобы проведать тебя. Геральту приходится сдерживать смех. Она худая, как береза, и далеко не такая высокая, но повелевает так, словно один только звук ее прокуренного хриплого голоса может сдвинуть горы. Он полагает, что это не далеко от истины, когда Лютик кивает, и, по-видимому, она остаётся довольна. Аптекарь упаковывает свои скудные вещи — она пришла почти ни с чем, как будто делала это тысячи раз (а она делала) — и оставляет их в покое, тихо закрыв за собой дверь. Она идет по коридору и начинает говорить с двумя женщинами в главной комнате гостиницы на языке, которого он не понимает. Возможно, местный язык, но он не обращает на них внимания, поворачиваясь вместо этого к Лютику, когда тот начинает ерзать, его пальцы ковыряются в грубых краях рукавов рубашки, он снова оглядывает комнату, словно видя ее впервые. — Мне казалось, что я останусь там навсегда, — говорит он спустя долгое время. Геральт сидит рядом с ним, оставаясь на расстоянии нескольких дюймов из чувства приличия, которого он не испытывает. Большая часть его хочет снова закутать Лютика в свой плащ и прижать к себе. Лютик делает прерывистый вдох, который он чувствует своими костями. — Просто... звуки их смерти, Геральт... — Я знаю, — говорит Геральт. — Всё в порядке. — Я видел, как ты дрался, — продолжает Лютик. — Я видел, как ты убивал столь многих, включая людей. Так что очень странно, что подобное настолько напугало меня, не так ли? — Нет, тебя заставил врасплох. Лютик, это были две армии. — Но это не отличается... — Отличается, — настаивает Геральт. — Там были кони и люди в доспехах, и бог знает сколько лучников готовилось к бою. Ты не можешь ожидать, что будешь знать, как реагировать. Всё, что ты видел, это то, как вдалеке сражается одинокий Ведьмак. — Геральт... — Лютик. Он старается вложить в его имя как можно больше чувств, пытается передать то, что чувствует в глубине души, через вбитые в него так давно тренировки. Ведьмаки не могут чувствовать, говорят легенды, в их каменных сердцах нет эмоций. Они не питают ни злобы, ни обиды, не испытывают ни радости, ни любви. Так почему же он так себя чувствует? Как будто он легче воздуха и тяжелее свинца одновременно? Что такого в этом, в том, что ты видишь Лютика таким, находишь его таким и чувствуешь такие странные вещи внезапно и так сильно? Мне жаль. Не уходи. Позвольте мне защитить тебя. Я тебя люблю. Вот оно снова. Эти три слова. Прежде они ничего не значили, если он вообще о них думал. До сегодняшнего дня не было ни минуты, чтобы он посмотрел на Лютика и почувствовал, что летит и тонет одновременно. — Просто... — он останавливается. Что он может сказать? Он никогда не был хорош в словах. Он хотел бы вскрыть свою грудную клетку, обнажить свою мягкую сердцевину, чтобы Лютик наконец смог понять. — Не извиняйся. Я просто рад, что нашел тебя. Вот оно. Это успокаивает, и он тоже это чувствует. Он рад. Обнаружение Лютика живым было облегчением и сумасшествием. Он был счастлив, что они сидят здесь и ведут этот абсурдный разговор, а не то, что могло бы быть, если бы Лютик оказался слишком медленным. Его раны могли быть хуже, он мог истечь кровью, мог быть прострелен стрелой или затоптан лошадью. Многое могло случиться, но вместо этого они были здесь, и Геральт невероятно этому рад. Лютик берет свою лютню, и Геральт замечает, что его руки больше не трясутся. Не прошло и часа с тех пор, как Геральт заставил его дрожать в седле перед собой. Его голубые глаза смотрят на Геральта, когда он перебирает струны, образуя аккорды и гаммы, успокаивающая, бессмысленная мелодия, наполняющая тишину комнаты, чертовски лучше, чем немелодичная игра перепуганного человека, находящего небольшое утешение в мышечной памяти. — Ты прав, — говорит Лютик. — Я не должен был этого говорить. Я думаю... я думаю, это был просто шок. Геральту, наконец, удается освободить свои конечности от льда. Он поднимает руку и обхватывает Лютика за плечи, прижимая барда к груди и уткнувшись носом в его чистые влажные волосы. Запах крови резкий в его носу, но его почти не ощущается, перебиваемый сладкой арникой и естественным запахом Лютика. — Теперь ты в порядке, — бормочет Геральт. Он не может сдержаться сейчас, не с теплым Лютиком рядом с ним. Даже сквозь слой доспехов он чувствует его там, вплотную прижатого к нему. Лютик кивает. Его лютня исчезает, и он поворачивается, его пальцы сжимают изгибы кожи, закрывающие бока Геральта. Его руки полностью обвивают его после тихого колебания, и впервые они сплетаются вместе, и это кажется правильным. Это совершенно другое чувство, чем когда Лютик был в седле, дрожащий и испуганный, раненый и находящийся мыслями далеко-далеко. Он делает это, потому что хочет — Лютик делает это, потому что хочет. Почти год назад они снова нашли друг друга после того, как Геральт сделал все возможное, чтобы оттолкнуть Лютика, и вместо того, чтобы найти его мертвым — или не найти его вообще — он здесь. Он в безопасности. Он жив. Геральт может защитить его. — Думаю, — тихо говорит Лютик, пугая Геральта. Мозолистые пальцы сильнее сжимают шероховатую поверхность доспехов Геральта, царапая и цепляясь за шипы. Геральт прижимает его крепче, поворачивая лицо за ухо Лютика, вдыхая знакомый запах. Аромат дома. — Я думаю, что люблю тебя. Он знает. Боги, он знает. Лютик гораздо более проницателен, чем его помнит Геральт, удивляя его с каждым днем все больше и больше. Вес внезапно покидает его, и сразу эмоции, которые Геральт держит закупоренными, подавленными, спрятанными в каменном ведьмачьем сердце, которых, как говорят легенды, у него нет, вырываются наружу. Лютик не боится. Теперь он тоже не боится. Не сейчас, когда Лютик храбрее его. — Ты думаешь? — говорит Геральт. Его тон дразнит, и он чувствует, как Лютик фыркает ему в щеку, когда тоже поворачивает лицо. — Или ты знаешь? — Я знаю, что это так, — говорит Лютик. — Это нормально? Геральт мычит. Он откидывается назад достаточно, чтобы бард увидел его поднятую бровь. — Это более чем нормально, — говорит Геральт. — Всё, что связано с тобой не может быть ненормальным. Сказать, что это самое мягкое, каким он с кем был, — ничего не сказать. Ему хотелось думать, что мужчина, которым он был с Йеннифэр, был каплей той мягкости — каплей тепла и заботы, но лишь каплей по отношению к тому, каким он был с Лютиком. В некотором смысле, он, вероятно, был мягок, но он знает, что они были связаны магией, а не сердцами. Он заботится о ней, он хочет, чтобы она была в его жизни, он хочет доказать ей, что он лучше, чем кажется... Но это. Это прикосновение губ такое нежное и осторожное, скорее вопрос, чем ответ. Лютик не давит, не берет больше, чем ему удобно давать. Он более угловатый, чем Йеннифэр, его щеки покрыты утренним пушком, а губы огрубели, что совершенно незнакомо, но запах и ощущение от него, от того, как его руки скользят по его бокам и обрамляют лицо, от того, что его мозолистые от лютни пальцы обводят его глаза, и его дыхание у уха ощущается так правильно. Знакомо после стольких лет совместной жизни, что у Геральта от этого кружится голова, а когда они расстаются через несколько долгих мгновений, он не может не улыбаться. Лютик моргает, его ясные глаза смотрят на него как будто впервые. Он самый нежный человек, который когда-либо был с Геральтом, обращаясь с ним как с самой тонкой шелковой паутиной. Но вместо того, чтобы заманить его в ловушку, он просто принимает то, что предлагает Геральт, и ничего больше, никакого неестественного влечения, которое он испытывал к Йеннифэр из-за магии джинна. Песня, которую стучит его глухо бьющееся сердце для Лютика, медленная, рожденная годами бессознательного взращивания чувств. Он слышит ответный ритм Лютика, видит улыбку на его лице и слова на его губах, свидетельствующие о том, что, возможно, это было неизбежно. — Думаю, ты прав, — говорит Лютик. Он все еще пахнет кровью, совсем чуть-чуть, и припаркой, и ванной, которая согрела его кожу. Но он здесь. Он в безопасности. Он жив. Геральт может защитить его. — Знаешь, тебя тоже более чем достаточно. Геральт не может говорить. Слова часто подводят его, но теперь они полностью отсутствуют, его разум рисует пустоту. Раньше он был так уверен в себе, а теперь? — Как вижу, ты онемел, — поддразнивает Лютик. — У меня есть такой эффект, знаешь ли. Это возвращает ему дар речь. — Не надумывай себе лишнего. Лютик улыбается, его щёки горят. — Что ж, не каждый день я тебя удивляю. Сегодня я сделал это дважды. Геральт прижимает их лбы друг к другу, вздыхая. Его бард будет его смертью, но он не против. Он понимает, что тот всегда ей был. — Не удивляй меня так больше, — говорит Геральт. — Я бы очень хотел в следующий раз найти тебя в таверне, а не на поле боя. — Как насчет того, чтобы в следующий раз не расставаться? Эта мысль. Она волнует его гораздо больше, чем должна, и действительно, как он мог подумать, что то, что он чувствует к Лютику, может быть чем-то меньшим, чем это? — Я думаю, что это хорошая идея, — говорит он. Лютик сияет. — Фантастика! Теперь мне не придется заманивать тебя своей возможной кончиной. Геральт морщится. Он притягивает Лютика ближе, и с довольным вздохом бард прижимается к нему. Его не беспокоят шероховатости Геральта, он не боится ни его мечей, ни своей непохожести. Он не бежит от того, что Геральт делает, чтобы выжить, — вместо этого он принимает и увековечивает это. Он понимает, что, возможно, то, что он искал, все это время было у него под носом, и эта мысль утешает его. Он здесь. Он в безопасности. Геральт может защитить его. Он все это время принадлежал Лютику, и наконец осознать это — большое облегчение. Часть его самого, наконец, встала на место, прямо в умелых руках Лютика, и он никогда не чувствовал себя лучше чем сейчас.

***

— Кто-то вполне доволен собой. Не так он представлял себе Йеннифэр, но опять же, она была силой, с которой приходилось считаться. И в одном он до сих пор не совсем уверен, поэтому, когда она сидит рядом с ним в переполненной таверне с полным бокалом вина в руке, он пропускает мимо ушей остроумный комментарий. Однако ее колкое замечание не направлено против него. Она смотрит через толпу на барда, сидящего на табурете и очаровывающего толпу сильнее, чем когда-либо, используя только свой голос и лютню. Геральт не следит за ее взглядом — он не покидал Лютика всю ночь. — Возможно, я имел к этому какое-то отношение, — говорит он в свой эль. Он не может не гордиться собой, когда она наконец бросает на него раздраженный косой взгляд. — Очень вовремя, — усмехается она. — Боги, Геральт, ты и так достаточно туп. — Честно говоря, это было не совсем запланировано. Она снова усмехается. — Вы двое совсем рехнулись? Он пожимает плечами. Он не может обвинить ее в этом. Путь непредсказуем, а Лютик тем более. Сказать, что он может контролировать одного из них, было бы откровенной ложью, и на данный момент он уже не пытается лгать Лютику или Йеннифэр. Но это также первый раз, когда он видит ее с тех событий на горе. Она ушла туда, куда он не мог пойти, и теперь, когда они здесь вместе, он чувствует себя на грани. Она, естественно, чувствует это и пренебрежительно машет ему рукой. — Думаю, у тебя есть, что сказать. Это так. Он репетировал это еще до того, как поцеловал Лютика, и сказать, что он чувствовал себя виноватым, было бы невероятным преуменьшением. — Я найду другого джинна, — говорит он. — Я развяжу наши судьбы. Связать их вместе было несправедливо с моей стороны, и я потрачу много времени, чтобы исправить это, если придется. Наконец он поворачивается, чтобы посмотреть на нее, пока она потягивает вино. Она не оглядывается, но ее внимание сосредоточено на нем, он знает. Эффект джинна, может быть, а может, дело в Йеннифэр. — Я буду настаивать на этом, — наконец говорит она. Фиолетовые глаза приковывают его к месту, когда она смотрит на него, обещая довольно болезненный конец, если он не выполнит свою часть сделки. Если она вообще есть. Он опускает подбородок в знак подтверждения. Она выглядит довольной, допивая вино грациозным наклоном головы. Она ставит стакан и встает, улыбаясь ему сверху вниз и выглядя по-настоящему удивленной впервые с тех пор, как он ее встретил. — Знаешь, я так и думала, что это произойдет, — лукаво говорит она. — Ты и бард. Если бы Ведьмаки могли краснеть, то это бы сейчас и случилось. — Вот как? — Мм, — мычит она. Она неопределенно машет рукой в воздухе, жестикулируя, как будто между Геральтом и Лютиком есть связь, скрытая от всех, кроме ее глаз. — У него есть определенный магнетизм, знаешь ли. И вы оба неплохо дополняете друг друга. Он не знает, что на это сказать. Йеннифэр, кажется, все равно жалеет его и кладет руку ему на плечо, полностью отвлекая его внимание от Лютика. Взгляд, который она устремила на него, мог бы покалечить, если бы она захотела. — Позаботься о нем, — говорит она, и в ее тоне больше предостережения, чем дружеского совета. — Я хотела бы избежать убийства одного из последних красивых ведьмаков, бродивших по Континенту. — Я не смог бы, даже если бы захотел, — говорит он, не задумываясь. Через мгновение он обнаруживает, что слова верны. Он не мог навредить Лютику, не сейчас. Он покончит с собой, даже не подумав о том, чтобы причинить вред барду. Его бард. Йеннифэр довольно улыбается. — Хороший. Значит, скоро увидимся, Геральт из Ривии. Он кланяется ей так сильно, как только может, сидя. Ее улыбка становится искренней, и она отворачивается. Она кивает Лютику, когда он замечает ее сквозь таверну, его пальцы и голос не вздрагивают, а затем она исчезает, вероятно, переносясь туда, куда бы она ни пошла, когда она не ведет себя таинственно. Удивленный взгляд Лютика падает на Геральта, и он, улыбаясь, держит свой эль. Лютик расслабляется и остаток ночи поет о ведьмах и ведьмах, ласточках и бардах, и ни разу не поет о разбитом сердце. Уже нет.