Любить Барда

— Нелепо. Геральт хмыкает. — Абсолютно нелепо. Если бы мне давали монету каждый раз, когда случается что-то подобное… — Ты был бы богат, да. Если бы мне давали по монете каждый раз, когда ты сегодня говорил слово "нелепо", мне бы больше не пришлось работать. Лютик бросает обиженный взгляд на Ведьмака рядом с ним. Ухмылки Геральта почти не видно, но Лютику на удивление легко удаётся её заметить. — В такие моменты тебе запрещается шутить, — обвиняюще говорит Лютик. — Это моя работа! Геральт слегка пожимает плечами. Его веселье — это легкий изгиб уголка рта, едва-едва различимый, но имеющий место. — Тогда лучше старайся, — в тишине говорит Геральт низким, хриплым и мягким тоном. Его голос делает с Лютиком вещи, которые он не может описать словами, если только ему не нравится быть уличённым в чем-то, поэтому вместо этого он извивается, каждая его конечность действует против него, пока он доблестно пытается стоять на месте. Лютик не может сдержаться. Что ж, он может, и он определенно будет, потому что тоска по своему лучшему другу — это то, что он теперь свел к науке. Он не может позволить себе раскрыться, когда ему фактически некуда идти в обозримом будущем до конца ночи. Еще один человек марширует по центру зала, одетый в лучшую одежду, которая у него, вероятно, есть — она на самом деле не так уж и хороша, но кто такой Лютик, чтобы судить? — руки сжимают края потрепанного жилета, и голова наклонена в почтении к дворянину, перед которым он преклоняет колени. Дворянину, который нанял Геральта и к которому Лютик относится всё хуже, видя, как тот одного за другим увольняет бедных горожан. — Но наши посевы, — заикаясь, произносит коленопреклоненный мужчина. — У нас едва хватает зерна, чтобы прокормить себя в этом сезоне… — Тогда тебе стоит лучше работать, а? — огрызается дворянин. Лютик уже забыл его имя, но он толстый, старый и уродливый, и это все, что он успел заметить, прежде чем отключиться во время его представления. Ну, пока он не начал оскорблять Геральта, а ему пришлось изо всех сил сдерживаться, чтобы не прыгнуть на него и не разбить лютню о лысеющую, потную голову. — У меня не хватает терпения на твою болтовню. Твои недостатки - не моя проблема. Вы платите так же, как и каждый год, или тарифные условия были недостаточно ясны? Мужчина опускает подбородок. Он дрожит, но очень явно пытается бороться с этим, его костяшки пальцев побелели, когда он сжимает рубашку, чтобы не шевелиться. Он неправильно кланяется и отступает назад. — Милорд, — говорит он. Он отворачивается, когда смех Лорда и его рыцарей разносится по залу, и Лютику хочется кричать. — Видите? — говорит Лорд. Тыльной стороной инкрустированной драгоценными камнями руки он шлепает Геральта рядом с собой по бронированной груди, но Ведьмак и не шелохнется. Он даже почти не моргает. — Все они трусы. Не смогли бы поднять меч, даже если бы я заплатил им. — Но вы нам заплатили, — отрезает Лютик. — Итак, если бы мы могли… — Я нанял Ведьмака, — огрызается Лорд. Лютик затыкается, только потому что единственное, что может вырваться из него, это крик разочарования, а не страха. Он не боится человека, который унижает фермеров, чтобы повысить свое отвратительно большое эго. — Не тебя, бард. Почему он держит тебя рядом, мне не понятно. — У барда есть имя, — говорит Геральт. Его тон, как всегда, ровный, не отражающий никаких скрытых эмоций для нетренированного уха, но Лютик слышит разочарование в его грубом голосе. — И куда бы я ни пошел, он идет за мной. — Тогда, полагаю, я должен терпеть его, пока мы ждем. Я заплатил тебе, Ведьмак, так что ты останешься, пока я не прикажу тебе иного. Повеление хранить молчание остается невысказанным, однако взгляда на лицо Лорда достаточно, чтобы передать его смысл. Он хочет, чтобы Геральт был здесь как демонстрация силы, и ничего больше — не говоря уже о том, что нанять Ведьмака не так уж и дорого. Они были разборчивы, да, и требовали предоплату (обычно), но любой непрофессионал мог собрать монет, чтобы привлечь внимание Ведьмака. К несчастью для очень тонкого, иссякающего терпения Лютика, у этого Лорда было достаточно запасов. Пятьсот крон за присутствие Ведьмака при дворе, и вот они, легкие деньги за потраченное время. Он ненавидит это. Он мог быть в хорошей таверне в Новиграде или по дороге в какое-нибудь далекое место, место назначения которого знал только Геральт. В последнее время у них была полоса успеха, они колебались между легкими и сносными контрактами в течение нескольких недель — он хочет двигаться, хочет вернуться в легкий ритм, который, как он знает, они оба слишком хорошо помнят. Не здесь, в окружении охранников, ощетинившихся мечами и древковым оружием, слишком нервных и внимательных к потному человеку, командующему всем этим испытанием. Вместо этого они застряли здесь, и его желудок сжимается от ощущения похожего на то, когда он случайно пропускает ступеньку на лестнице. Геральт, к счастью, разделяет его чувства. Если бы Ведьмаки могли выглядеть скучающими, Геральт был бы идеальной демонстрацией этого. И если бы они были одни, Лютику потребовалось бы гораздо больше усилий, чтобы не рассмеяться над ним, чем обычно. К возвышению подходит еще один дрожащий мужчина, нервный, испуганный и шумно кланяющийся. Он не может позволить себе приданое, чтобы его сын женился на дворянке — печальное испытание, и в любом другом месте мог бы быть достигнут компромисс. Очевидно, он все еще слишком сильно верит в человечество. Лорд смеется и взмахом руки жестом предлагает Геральту сделать шаг вперед. — Ведьмак! — говорит он, и его голос разносится по залу. Кровь Лютика стынет в жилах от этого звука. Он знает этот тон, слышал его бесчисленное количество раз от бесчисленного количества мужчин. Это голос человека, который получает то, что хочет, и тогда, когда он этого хочет, зная, что командование Ведьмаком обошлось ему самому недорого. Геральт, к его огромной чести, не двигается. Он стоит в шаге от резного деревянного трона Лорда, и все же он мог бы быть всего лишь статуей, безукоризненно вылепленной из лика луны. Терпение Лорда лопается. — Ведьмак! — снова командует он. Все мужчины в зале вздрагивают от раздражения, слышного в этом уродливом голосе. Он протягивает раскрытую ладонь трясущемуся, перепуганному мужчине перед ним, приказывая своему объекту встать на колени, а Ведьмаку, о котором идет речь, двигаться. — Покажи этому человеку, что делают с теми, кто не может заплатить приданое. Наконец статуя двигается, и Лютик, затаив дыхание, наблюдает, как Геральт выгибает бровь, смотря на Лорда рядом с ним. Если бы взгляды могли калечить, этот разорвал бы Лорда на тщательно нарубленные куски. — Невыплата приданого не лишает человека жизни, — коротко говорит Геральт. Лорд вдруг улыбается, словно заманил Ведьмака в игру. Холод оседает в животе Лютика, как огромная зияющая яма. — Я не требую его жизнь, — говорит он. — Только палец или два — он хочет жениться, в конце концов, сделать лучшее состояние для своей семьи. Неспособность предоставить выкуп за невесту заставляет сомневаться в нём, ведь он все еще просит, чтобы брак имел место, не так ли? — Мне просто нужно еще немного времени… — мужчина запинается. — Уходи, — рявкает Геральт, но не повышает голоса. Теперь, после горы, это случается редко. Лютик немного расслабляется рядом с ним. Остальная часть зала, однако, пахнет кислым напряжением, каждый вздох в комнате зависит от того, что Ведьмак сделает дальше. Мужчина удирает. Лорд и Геральт смотрят друг на друга, но Геральт к таким вещам привык. Лорд первым отводит взгляд, запуганный непритязательным мутантом. И странные взгляды, которые охранники бросают в его сторону, согреют Лютика на долгие месяцы, если ему не захочется сбежать отсюда. Вместо этого он остается на месте, пока машет следующему человеку, а Геральт снова усаживается на место рядом с ним, вздыхая через нос, как будто присутствие здесь оскорбило его лично. — Приказывает тебе, как собаке, — бормочет Лютик. Его гнев настолько силен, что кипит прямо под кожей, присутствие Геральта рядом с ним — единственная причина, по которой он не огрызается. Невысказанное заткнись, иначе я сверну тебе шею, исходит от Геральта достаточно хорошо, и он не так сильно желает смерти, чтобы продолжать болтать. И дело не в том, что мало платят. Все, что нужно сделать Геральту, — это стоять и выглядеть устрашающе, что в любой день требует меньше энергии, чем попытка не выглядеть устрашающе. Этот Лорд хочет выставить напоказ, что он может позволить себе Ведьмака, и если все, что Геральту будет это стоить, это немного гордости, Лютик полагает, что он тоже сможет пострадать от этого. Предыдущая ссора забывается — или игнорируется — в течение дня. Лорд пускает праздную болтовню, которая для любого из его знатных домов была бы интересна, только потому что их жизнь зависела от того, чтобы угодить ему. Но для Лютика это звучит, как дешевая болтовня кого-то отчаянно пытающегося напустить пафоса. Он понимает, что этот человек пытается угодить Геральту странным, извращенным способом, как будто угодить такому человеку, как Геральт, можно одной лишь грубой силой. Теперь он задается вопросом, был ли их контракт всего лишь фарсом, чтобы заманить сюда Геральта, используя немалую сумму, и заставить выполнять работу, которая на первый взгляд требовала от него минимальных затрат энергии. Он чешется от этой мысли, как от комариного укуса, но вместо того, чтобы прихлопнуть этого комара, он вынужден это терпеть. Лорд не говорит об этом явно, развлекая Ведьмака рассказами об охоте, зверях и женщинах, как это делают все мужчины, подобные ему, хвастаясь, как будто кровопролитие имеет большое значение для того, кто живет этим каждый день. Это злит Лютика больше, чем насмешки, больше, чем пренебрежение его существованием и существованием подданных этого человека — это Геральта рассматривали как игрушку, если только этот Лорд сможет достать его своими грязными руками. Борьба с неприятными взглядами и оскорблениями, которые люди обычно бросали на Геральта, теперь была обычным делом, такой же частью дня Лютика, как пробуждение и одевание. Но бороться с этим? Деньги, власть, пусть даже небольшая, и человек, не боящийся посмотреть Ведьмаку в глаза и приказать ему встать на колени, одновременно требуя неблаговидной услуги? Терпения Лютика хватает ровно на то, чтобы в зале воцарилась тишина. Геральт невозмутим, как всегда, но Лютик может видеть, какое внимание Ведьмак уделяет комнате, его янтарные глаза блуждают и исследуют то, что Лютик хотел бы видеть. Люди отфильтровываются, приходя все реже и реже выражать свое жалостливое недовольство. Лорд машет рукой, и стражники разворачиваются и уходят, громкий лязг доспехов и кольчуг следует за ними, пока Геральт, Лютик и этот Лорд не остаются совсем-совсем одни. Лорд улыбается Геральту, и хотя Лютик очень уверен, что Ведьмак может быстро покончить с этим, если все станет плохо, его кожа становится липкой, а сердце все равно подпрыгивает в горле при виде чего-то противного в глазах Лорда. — Не хочешь присоединиться ко мне за выпивкой? — спрашивает он. Терпеливо, если такой человек, как он, когда-либо мог быть терпеливым, и Лютик знает, что это фарс. Геральт не показывает никаких внешних признаков того, что ему некомфортно. Лютик лучше знает. — Вы наняли меня для своего суда — суд окончен. Если это необязательно, то я заберу свои монеты и уйду. — Я угощаю, — говорит Лорд, и это тоже не вопрос. Требование Геральту следовать приказу. Он уже и так ослушался, отказавшись обнажить клинок, и терпение этого человека уже тонко, как паутина. Геральт не напуган. Он так же упрям, как всегда, и смотрит в ответ, как если бы он не смотрел в двойные черные дыры, лишенные всех эмоций и страха перед последствиями. — Мои деньги, — просто говорит он. Он тянется назад, ровно настолько, чтобы схватить Лютика за рукав и притянуть его ближе. — И мой уход. Это происходит так быстро, что Лютик едва успевает заметить, что происходит. Рука Лорда вырывается, сверкая драгоценностями и золотом, хватая Геральта за воротник куртки и дергая его вперед. — Не думаю, что я спрашивал, — рычит Лорд. — А я не думаю, что ты хочешь меня испытывать, — рычит в ответ Геральт. Краем глаза Лютик замечает какое-то движение. Рука Геральта на полпути к формированию аарда, его запястье согнуто внутрь, а пальцы растопырены. Ведьмак опасен даже без клинка, а Лютик ближе всего к тому, чтобы стать свидетелем жестокости, на которую Геральт способен в любой момент. Он обнаруживает, что совсем не боится. Он кладет руку на спину Геральта между его плечами под доспехами, то ли успокаивая, то ли просто подтверждая своё присутствие, и Геральт чуть-чуть откидывается назад в ответ. Ни один из них не говорит, они понимают друг друга, и даже когда Геральт готовится к бою, линии его тела напрягаются в предвкушении, Лютик чувствует себя в большей безопасности, чем если бы он был далеко-далеко. Лорд тянет Геральта еще ниже — или пытается, поскольку Ведьмак не двигается. — Ну же, — требует вместо этого Лорд, явно колеблясь теперь, когда он обнаружил, что физическая ссора ни к чему его не приведет. — Позволь угостить тебя, Ведьмак. — Мои деньги, — рычит Геральт. Его рука поднимается, и он отталкивает кулак Лорда от себя, отрывая толстые пальцы от куртки. — Я могу позвать сюда своих охранников, если захочу, — угрожает Лорд. Он поднимает руку, его пальцы готовы щелкнуть. — Не заставляй меня делать это. Требование невысказанно, но никогда оно не было более ясным, чем сейчас. Другая его рука указывает вниз, приказ встать на колени, и Лютик знает, что это значит. Люди желали Геральта так же сильно, как и боялись его. Это неудачный двойной стандарт, которому он был вынужден следовать всю свою жизнь и будет продолжать, пока не умрет от клинка или зверя. Иногда он отвечал взаимностью на это желание, но никогда так — никогда, потому что угроза насилия заставляла его отвечать взаимностью. От этого Лютику становится плохо. Воочию увидеть, на что способно человечество, даже ничего не делая, — увидеть, что все, что нужно, — это достаточно мерзкая душонка, чтобы произвести такую ​​эгоистичную, необузданную жестокость, — и использовать ее против человека, который не может сделать ничего, кроме как поклониться, так как воспринимается как бесчувственная дворняжка. Его тошнит. Это злит его. Его тело вибрирует вместе с ним, сотрясая его, как будто он замерз. Это должна была быть простая работа, легкая работа. Стой рядом, да выгляди пугающе. И все же— И все еще— Рука Лорда снова дёргается. Он хватает Геральта за челюсть, прижимая его к земле, и то, что делает тело Лютика дальше, находится за гранью его понимания. В один момент он стоит рядом с Геральтом и размышляет в неуверенности, а в следующий его рука скользит вниз по спине Геральта к кинжалу, заткнутому за пояс. Ведьмак едва успевает среагировать, когда Лютик вытаскивает его и бросается вперед, вонзая кинжал в дряблую шею Лорда с быстрой вспышкой серебра. Хватка Лорда на Геральте ослабевает так же быстро, как и сжалась, и он с бульканьем откидывается назад, когда его начинают бить судороги, его руки поднимаются, чтобы зажать фонтанирующую рану прямо под челюстью. Лютик едва может дышать. Внезапно из него вышибает воздух, жестокое, отвратительное существование этого человека испаряется одним отработанным движением. Его рука скользкая от крови, и нож с грохотом падает на каменный пол, но он едва слышит его из-за учащенного пульса в ушах. Это вызывает у него благоговение. Это пугает его. Ему удается сделать вдох, когда он смотрит вниз на дергающуюся фигуру Лорда. — Геральт… Геральт хватает его и разворачивает лицом к двойным дверям зала. Едва ли ему нужно наклоняться ближе, чтобы Лютик почувствовал его дыхание ушной раковиной, рокот его голоса сквозь грудь. — Беги. Ему не нужно повторять дважды. Он быстр и проворен, даже когда пропитан холодным страхом. Подошвы его ботинок стучат по покрытому ковром камню - единственный звук, долгое время сопровождающий стук в ушах. Он не помнит, как отсюда выбраться, но неуклонный вес Геральта, следующего прямо за ним, ведет его по пустым залам и коридорам, пока они не достигают служебной двери, и Лютик распахивает ее плечом. Его сердце тяжело и громко стучит в ушах всю дорогу до конюшен прямо за воротами, ведущими в остальную часть города. Геральт пихает его в угол стойла Плотвы, чтобы он был относительно вне поля зрения — в конце дня замок пуст, его слуги и горничные заняты приготовлением ужина и комнат для Лорда, который в настоящей момент истекает кровью на полу большого зала — но Лютик использует предоставленный ему момент, чтобы перевести дыхание. Он вздрагивает при каждом вдохе, что само по себе необычно, потому что такое случается только тогда, когда он напуган, а это не так, спасибо большое, даже несмотря на то, что Геральт бросает на него встревоженные взгляды, цепляясь за Плотву. — Я в порядке, — выдавливает Лютик. Он пытается отмахнуться от Геральта, но руки у него трясутся, и Ведьмак явно на это не покупается. Он берет Лютика за одну руку и безмолвно притягивает его к себе. Сердце Лютика резко дергается по явно не испуганным причинам, когда Геральт поднимает его твердыми руками, обитыми вокруг талии, в седло Плотвы, как будто он не поднял только что взрослого мужчину, а затем забирается за ним, подталкивая Лютика вперед, так что они сцепляются. — Подожди, — говорит Геральт, но тихо и нежно, как будто он разговаривает с Плотвой. Лютик понимает, что все его тело дрожит, так что он хватается рукой за гриву Плотвы и делает, как ему говорят. Крики не начинаются, пока они не проезжают больше половины города, да и то вдалеке. Звучит колокол в наступающей вечерней тьме, и все люди, которые бродили по улицам после долгого рабочего дня, обращают внимание на приземистый замок на холме, где обитает их Лорд. Лютик прижимается к груди Геральта так тесно, как только может, чувствуя себя комфортно в его сильных руках, а также в мягком перекатывании Плотвы под ними — если Геральт еще не пустил её рысцой, значит, они пока в безопасности. — Пожалуйста, скажи мне, что на кинжале не было выгравировано что-то вроде «Геральт из Ривии, довольно страшный Ведьмак с белыми волосами и лихим компаньоном, владеет этим прекрасно сделанным серебряным кинжалом, и тебе следует поторопиться за ним», — наконец, интересуется Лютик. Его голос наполнен фальшивым юмором, но ответный смешок Геральта позади него немного успокаивает его. — Нет, — говорит Геральт. — Только часть про страшного Ведьмака. — Сейчас не время шутить. — Они еще не вышли из замка, — уверяет Геральт. Он крутится в седле, оглядываясь назад, но Лютик думает, что если он сделает то же самое, его может стошнить. Он действительно не хочет, чтобы его сегодня выследил военный отряд, большое спасибо. — Но они знают, что мы были последние, кто его видел. По крайней мере, охранники будут следовать за нами. Словно по сигналу, позади них начинаются крики, чуть дальше, но достаточно близко, чтобы заставить Геральта действовать. Он щелкает поводьями, и Плотва начинает скакать галопом, резкий стук ее ног по каменистой дороге громко аккомпанирует бьющемуся сердцу Лютика. К тому времени, когда они достигают ворот из города, Плотва едва сдерживается от бега, сдерживаемая только тем, что может поскользнуться на скользкой дороге из-за дневного дождя, а Геральт крепко держит ее. Как только они переступают порог и дорога превращается в утоптанную грязь, он позволяет ей лететь, и она бежит, как будто у нее на спине нет двух взрослых мужчин и их вещей. Какое-то время за ними никто не следует. Плотва может бежать с таким весом всего несколько минут, и когда она замедляется, Геральт поворачивает ее к тропинке, спрятанной между деревьями. Лютик, наконец, может дышать, как только они исчезают между ними, уверенный, по крайней мере, что они могут найти какое-нибудь место, чтобы спрятаться ночью. Им придется быть осторожными и, возможно, придется разбить лагерь в пещере, но пройдет несколько часов, прежде чем будет отправлен охотничий отряд. Уже поздно, солнце садится, и даже с ведьмачьими глазами Геральта они не посмеют уйти далеко в ночь — — с криком Лютик выталкивается из седла в колючий куст, его нога чуть не зацепилась за стремя, из-за чего он дергается вперед, пока Плотва продолжает свой путь. Затем следует свист и ворчание — звук, с которым он хорошо знаком, — стрела, попавшая в тело и находящая цель сквозь чащу деревьев. А это ворчание доносится из уст его компаньона, которое он слышал сотни раз. Что-то переворачивается внутри него, и настойчивость этой боли заставляет его бороться с острыми ветвями, хлещущими его по лицу и цепляющимися за одежду. Он борется за то, чтобы вырваться, даже когда они кусают его кожу, но затем лес наполняется криками и лязгом мечей. Всё происходит так внезапно, что он пошатывается. Он не знает, что делать. Инстинкт говорит ему бежать, но годы, проведенные в дороге, говорят ему спрятаться и оценить обстановку. Он выбирается из кустов изо всех сил, его руки, лицо и руки покрыты царапинами и проколами, но он почти не чувствует этого — он слишком сосредоточен на вспышках серебра, переплетающихся между бронированными телами, появляющимися из-за деревьев. Геральт, его меч, отражающий умирающий солнечный свет, его знакомая форма и звук — просто бальзам на душу. Он часто был свидетелем его ловкости. Он наблюдал её издалека во время трудной охоты, это скрытое деревьями и кустами молчаливое гнетущее упорство Геральта в боевой доблести. Он наблюдал её в моменты спокойной практики, когда сталь и серебро переплетаются в дымном воздухе, когда Ведьмак в конце каждого дня упражняется у костра. Лютик был бы в восторге от выступления такого танцора, если бы ему представилась возможность, но шорох тел и доспехов, навалившихся на Ведьмака, затмевает все остальное. Он понимает, что их преследовали. Преследовали всю дорогу сюда — он хочет ринуться к Геральту, но совершенно уверен, что это будет означать верную смерть, поэтому вместо этого он гонится за Плотвой, едва успевая поймать ее поводья, прежде чем она в испуге бросается прочь. — Пойдем, — говорит он ей. Сзади лязгает сталь, и сквозь шум драки он слышит чей-то крик! Его сердце снова душит его, и он пытается вскарабкаться в седло Плотвы, но шаги слишком быстро приближаются к нему, и его хватают сзади за дублет и дергают назад. — Нет! — Он извивается, пытаясь ослабить крепкую руку, держащую его. Он тянется назад и пытается вцепиться в лицо нападавшего, но другая рука обхватывает его, прижимая к жесткому стальному нагруднику. Его сердце снова подскакивает к горлу, чуть не задушив его, мир сужается, когда его тело кричит: «Беги, беги, беги», и перед его глазами только наклоняющиеся деревья над ним и звезды, смотрящие на него из-под своих куполов, дразня и смеясь. Он едва может дышать, если не считать слов, вылетающих из его пульсирующего сердца. — Отпусти меня, или я… — Твоего ведьмака нет рядом, чтобы спасти тебя, — рычит ему в ухо голос. Его желудок сжимается — лес вокруг них становится тише, тела падают на землю, и вездесущие звуки мечей, лязгающих друг о друга, становятся приглушенными, когда они находят тела, в которые можно погрузиться. Он отчаянно пытается не представлять, как они пронзают Геральта, и снова борется, отталкиваясь от земли с новой силой, сбивая с ног удерживающего его человека, рыча и ругаясь. — Перестань, блять, двигаться, или я… — Геральт! — кричит Лютик. Мужчина, удерживающий его, другой рукой хватает его за волосы и отдергивает назад, от боли на глазах у Лютика почти мгновенно появляются слезы. Но он не может, не хочет сдаваться. — Геральт! Пожалуйста, я— — Замолчи! — рычит его похититель. Он сильнее тянет за волосы, утягивая его назад, выгибая позвоночник и отрывая ноги от земли. Лютик скулит и тянется назад, возясь с запястьем человека, держащего его. — Ты гребаная шлюха— Он перестает извиваться. Он тут же вспоминает кинжал, который Геральт велел держать в ножнах, либо привязанным к поясу, либо спрятанным в ботинке, специально для того, чтобы защитить себя, если Геральта не окажется поблизости. Это был практичный подарок, который давался с короткими запинающимися предложениями и серьезностью, редко встречавшейся у Ведьмака. Принять его было все равно что принять клятву, и с этого момента Лютик бережно хранил этот простой кинжал, как свою лютню, чистя и затачивая его, пока он не стал таким же быстрым и хлестким, как его самая красивая из баллад. Во второй раз за день его тело инстинктивно реагирует. Он тянется к своему ремню, выхватывает искусно вырезанную костяную рукоятку и выдергивает ее из ножен, поднимая и вращая отработанным движением, которому научили его нежные руки и долгое терпение. Лезвие находит свое место в одно мгновение. Человек позади него кричит, отпуская Лютика, роняя его на ноги. Лютик отскакивает в тот момент, когда его ботинки касаются земли, его кулак сжимает кинжал, теплый от брызг крови, смешанной с кровью Лорда. Второй мужчина, наблюдавший, как его друг борется с бардом поблизости, поднимает свой меч, затем заносит его вверх и взмахивает им в сторону — Лютик уклоняется от удара, падая на колени, затем снова вскакивает движением, укоренившимся в его памяти с годами. Он поднимает руку с кинжалом и аккуратно просовывает его между пластинами брони прямо в подмышку мужчины. Он тоже кричит от ярости и боли, его меч падает, когда он снова переворачивается. Он пытается схватить Лютика другой рукой, но с горячим адреналином, текущим в его венах, Лютика не поймать. Рыцарь медлительный и тяжелый, раненый и разъяренный, и он снова делает выпад — Лютик пригибается и извивается, отправляя его прочь, как быка за флагом, затем гладким движением вонзает кинжал в незащищенный затылок. Рыцарь падает замертво на землю. Его друг лежит, корчась в папоротнике, медленно умирая от потери крови, задыхаясь и булькая. Лютик стоит, дрожа и тяжело дыша, изо всех сил пытаясь побороть внезапную тошноту, сворачивающую его желудок. Кровь пропитывает его руки, одежду, и он абстрактно понимает, что ему, вероятно, следует очень беспокоиться о возможных ранах, которые он может не чувствовать, потому что адреналин сковывает его. Но он не беспокоится. Он не может. В лесу тихо, как во время затишья перед бурей, затаившегося и выжидающего. Солнце опускается ниже, и все отбрасывается в косую тень, пурпурные и синие цвета приближаются к черному, а все овеяно золотом. Красиво, если бы не тела, валяющиеся на земле. Он отворачивается от мертвых и умирающих людей и смотрит на внезапную тишину леса позади себя, находя новых мертвецов, их серебряные доспехи блестят на закатном солнце, как блестящие панцири жуков, трупы, разбросанные в середине выпада, в середине боя, в зверинце смерти. Лютик едва замечает всё это. Он не может — он не может смотреть на них. Не может признать, что это были не кто иные, как гончие, посланные за лисами, но на этот раз лисы обернулись и укусили в ответ. Он не может остановиться, даже когда его руки начинают дрожать, а внезапный, немедленный кайф от борьбы, обжигающий его вены, спадает. Его кровь стынет в жилах, закаляя его, как сталь в масле, потому что на обочине узкой тропы, спрятанной за несколькими деревьями, стоит знакомая черная фигура. Лютик пробирается через умирающий военный отряд к этой фигуре на коленях, его колени слабы и трясутся, все его тело дрожит, хотя все закончилось. — Геральт, — как-то выговаривает он. Голос у него, на удивление, не рвется, а вот сердце рвется, ведь Геральт весь в крови. — Геральт, ты в порядке? Ведьмак хмыкает. Лютик падает перед ним на колени, протягивая и осторожно проводя руками по его груди и плечам — его доспехи выдержали всю тяжесть атаки, но в некоторых местах есть щели, куда удачно попал меч, и Геральт сгибается, как будто двигаться слишком больно. Он слишком долго находится в тени, чтобы его можно было рассмотреть должным образом, но проворные пальцы Лютика запомнили ощущение открытых ран, медленно кровоточащих и густых от уже свертывающейся крови. Он проводит ладонями по плечам Геральта, проводит мозолистыми большими пальцами под трепещущими глазами и вниз по ревущим бокам, кончиками пальцев цепляясь за раны и дыры. Геральт истерзан, изрезан, измотан в битве, которая длилась считанные мгновения, если вообще длилась. Его бока вздымаются, дыхание свистит, и когда солнце наконец исчезает, Лютик впервые видит что-то черное, протянувшееся к Геральту из-под воротника. Как будто его вены чернеют, а его мешок с зельями все еще на Плотве, далеко и бесполезно. Если бы Лютик ничего не знал, он бы подумал, что Ведьмак пришел подготовленным сражаться с альгулями вместо легкой, черной работы, связанной с ублажением эго Лорда — и невысказанным требованием, которое Геральт должен был дать выполнить, наплевав на свою гордость, если хотел уйти оттуда. Лютик пытается поднять его голову, но не двигается с места, поэтому он собирает длинные мокрые от крови серебряные пряди и скручивает их с лица. — Мы не можем остаться, — говорит Лютик. — Нам нужно идти — пожалуйста, обопрись о меня, дорогой? Геральт снова хмыкает. Он вытягивает руки, и Лютик видит порезы на его рукавах, ткань висит, тяжелая и темная от крови. Он сжимает колени, прежде чем подняться, явно тратя всю свою энергию на то, чтобы просто встать. Лютик неловко просунул руку под руку Геральта, умудряется врезаться плечом в подмышку Ведьмака в тот же момент, когда тот откидывается назад. Все его двести с лишним фунтов сразу погружаются на Лютика, и он хрипит, спотыкаясь. — Пожалуйста, скажи мне, что ты можешь добраться до Плотвы самостоятельно, — молит он. Геральт не издает ни звука. Он шагает в такт с Лютиком, тяжело ступая по траве, когда они неторопливо идут к дергающейся и взволнованной Плотве вверх по тропе. Ее фырканье и топот не скрывают отдаленного грохота копыт по утрамбованной земле между деревьями, все еще далеко, но достаточно близко, чтобы Лютик занервничал. — Давай, дорогой, — выдавливает он, наконец, подтаскивая Геральта к Плотве. Он укладывает Ведьмака на бок и, как тот всегда делает с Лютиком, приподнимает Геральта за талию. В тот же момент Геральт приподнимается, стонет и шипит, и тут Лютик видит торчащую из его спины стрелу, сломанное древко которой свисает, черное и мокрое от крови, пронзает кожу его наплечника. — Блять, — бормочет он. Геральт усаживается в седло, а Лютик забирается вслед за ним, цепляясь за поводья, стараясь не толкнуть его слишком сильно. Геральт глубоко вздыхает через нос и понимает, что ему не удалось не причинить ему вреда. — Блять, Геральт, что мне делать? — Езжай, — наконец, наконец выдавливает Геральт. Его голос напряжён от едва сдерживаемых эмоций, пронизан насмешкой от боли и чего-то ещё. — Лютик — двигайся. Он пришпоривает Плотву, и в нервном порыве она подчиняется. Она достаточно проворна на своих беспокойных ногах, чтобы преодолевать крутые повороты охотничьей тропы, прислушиваясь к рывкам Лютика только тогда, когда ей нужно поворачивать. Он хочет, чтобы она продержалась дольше, увела их далеко-далеко отсюда, прежде чем люди придут их искать — он не может допустить, чтобы она вышла из-под контроля. Он повторяет себе это снова и снова, мантру, сопровождающую стук его сердца в груди, пока он пытается удержать Геральта перед собой. В нос ударяет густой запах крови, и даже сквозь множество толстых слоев брони Ведьмака он чувствует, как тому холодно. Вид черных вен повергает его в панику — у Геральта не было времени выпить зелье в драке, — поэтому он не понимает, что это может быть. Яд? Охранники перед боем натирали клинки какой-то смесью? Может быть, маг спрятался в деревьях и наложил на Геральта какое-то проклятие? Они преследуют его на многие мили. Плотва переходит на галоп, тяжело вздымая грудь, ревет, как зверь, пробираясь в темноте по расширяющейся тропе. В конце концов они попадают на широкую грунтовоную дорогу, лишенную какого-либо движения, с обеих сторон обрамленную низкой каменной стеной, отделяющей ее от леса с одной стороны и от пшеничных полей с другой. Едва ли он что-то видит в темноте, но он как-то приспосабливается и поворачивает Плотву налево по дороге, следуя за неуклонно растущими полями к тому, что, как он надеется, является цивилизацией. Геральт все время молчит. Холод и тишина — самое опасное сочетание для Ведьмака. Но он держится прямо и дышит, и когда Лютик выпускает одну руку из повода, чтобы провести ею по поврежденному боку, стараясь не нажимать слишком сильно и не задевать слишком много влажных дыр в своей броне, липкая рука встречается с липкой от крови рукой Геральта. Это верный признак того, что Геральт в сознании. — Еще немного, — бормочет Лютик. Он точно не знает, сколько времени — могут пройти часы, прежде чем они доберутся до города. Но пока это все, что у него есть, и ночь тихая, без стука копыт и лязга доспехов. — Потерпи еще немного. Геральт мычит. Он откидывается назад, немного выравнивая свой вес, впервые с тех пор, как сел в седло, становясь гибким, все еще слишком осторожным со стрелой, торчащей из его плеча. Лютик принимает его вес, смирившись с тем, что выбросит этот камзол, когда все это закончится. Тонкий шелк может выдержать много крови, прежде чем он испортится. Первые признаки жизни появляются ближе к рассвету. Небо становится темно-бирюзовым у горизонта, но все еще черным, когда Лютик смотрит прямо вверх. Оно усеяно звездами в знакомых узорах.Некоторые фермеры встают рано, подготавливая своих лошадей и телеги. Никто из них не обращает на Геральта и Лютика второго взгляда, когда они пересекают широкий поворот дороги, проезжая усадьбу за усадьбой, поле за полем, следуя за светом фонаря, пока грунтовая дорога не превращается в камень. Открывается широкая площадь с таверной, постоялым двором, кузницей и бакалейной лавкой, а за ними здания поменьше — ни замка, ни поместья, торчащих в ночи. Просто город. Какое-то безымянное место, которое он мог бы узнать, если бы его до сих пор не трясло от нервов и холода, когда он направляет Плотву к конюшне гостиницы и соскальзывает прежде, чем она полностью останавливается. Он удерживает Геральта на месте, кладя руку ему на бедро — замечая, что кожа здесь тоже порвана и мокрая, — пока ведет Плотву к пустому стойлу. Конюх, вероятно, еще не проснулся, и единственная лошадь внутри — это вороная кобыла, спящая в соседнем стойле. Он закрывает за собой дверь стойла и запирает ее, затем, наконец, поворачивается и протягивает руки Геральту, упираясь ногами в свежее сено, устилающее пол. — Медленно, — тихо говорит Лютик. Геральт подчиняется, двигаясь отрывистыми, напряженными движениями, его лицо хмурится, пытаясь скрыть боль. Каждый раз он терпит неудачу, но Лютик не ругает его за это, по крайней мере сейчас. Геральт принимает протянутые руки и перекидывает ногу через седло, соскальзывает с него и с тяжелым стуком приземляется на ноги, чуть не опрокидываясь. Лютик снова проскальзывает у него под мышкой и умудряется не убить их, когда тащит его из конюшни в гостиницу. Об этом городе многое говорит тот факт, что она в нём вообще есть. Это говорит о богатстве и путешествиях, которые во многих местах встречаются не так часто. Внутри тихо, главный зал пуст, свечи догорают на дальней стойке для приветствий, и немногочисленные длинные столы ведут к лестнице. Трактирщика нигде нет — на самом деле весь нижний этаж пуст — поэтому Лютик роется за прилавком в поисках ключа от комнаты, надежно закрепленного на железном колышке, вбитом в стену, прежде чем помочь Геральту осторожно подняться по лестнице. Его бок и рука полностью пропитаны липкой кровью к тому времени, когда он находит комнату, которой принадлежит ключ, и кладет Геральта, который, кстати, довольно тяжелый и становится всё тяжелеет, и все слабее и слабее, что беспокоит Лютика все больше. Ведьмак после этого даже не шевелится, древко стрелы, торчащее из его спины, словно жестокий якорь, давит на него. — Я скоро вернусь, — говорит Лютик. Его голос дрожит, но он не обращает на это внимания. — Оставайся здесь и не… не двигайся. Геральт хмыкает. Лютик воспринимает это как согласие и сбегает по лестнице так тихо, как только может, возвращаясь к Плотве, так и не споткнувшись в темноте. — Прости, девочка, — шепчет он ей, подходя. Она щелкает по нему ухом и вздыхает; она так же устала, как и он. Он проводит рукой по ее шее, затем начинает расседлать ее, начиная с уздечки и спускаясь вниз по ее телу быстрыми, отработанными движениями. Мешок с зельем Геральта — первое, что он перекидывает через плечо, принимая во внимание его тяжелый вес и звон стекла о соломинку. Далее идут их рюкзаки, а затем седельные сумки с инструментами и ценностями. Все это он закидывает на плечи и несет обратно в их комнату так быстро и тихо, как только может, шепча извинения Плотве, оставляя ее пыльной и уставшей в ее широком стойле. Он находит некоторое утешение в том, что знает, что она будет спать всю ночь, несмотря на то, что сейчас Геральт не балует её, но только лишь потому, что у него самого впереди долгая ночь. Геральт не сдвинулся с места на кровати. Тем не менее, он дышит медленно и ровно, небольшое утешение, учитывая, что хрипы слышны даже через всю комнату. Лютик запирает за собой дверь и сваливает их вещи у изножья кровати, лишь немного возясь с кремнем и кинжалом, чтобы разжечь огонь. Трут в очаге воспламеняется, и через несколько быстрых мгновений темная комната наполняется танцующими тенями и теплом. Лютик бросает кремень и кинжал в рюкзак и проводит руками по доспехам Геральта. Кончики его пальцев едва касаются древка стрелы. Геральт не двигается, его дыхание прерывистое, но медленное, как будто он дышит просто по привычке. — Геральт, — тихо говорит Лютик. Он просовывает руки под бок Геральта, кожа скользит по скользкой от крови коже доспеха. — Геральт, мне нужно, чтобы ты сел. Его голос должен звучать твердо, несмотря на бешено колотящееся сердце и сводящий живот, потому что Геральт одним движением, которое явно причиняет ему сильную боль из-за того, как медленно он это делает, поднимает левый бок настолько, чтобы просунуть под него руку. Лютик сжимает его бицепс и помогает подняться до конца, поддерживая покачивающегося Ведьмака, ожидая, пока он сядет на край кровати, прежде чем даже подумать о том, чтобы отпустить его. Глаза Геральта зажмурены, а лицо опущено, но даже в мерцающем свете камина Лютик видит темные жилистые вены, бегущие по его шее и челюсти, бледную, как никогда, кожу и мокрый от пота лоб. Гнев снова сжимает его горло, а также разбитое сердце и щемящая, мучительная печаль. — Можешь посмотреть на меня? — спрашивает он как можно тише. Он обхватывает челюсть Геральта и пытается заставить его расслабиться настолько, чтобы поднять лицо, скрывая удивление за кривой улыбкой, когда он это делает. — Вот ты где, милый. Геральт смотрит на него. Зрачки расширены, почти круглые в темноте, лишь намек на двойные точки на вершинах изгибов. Геральт моргает от света костра, но держит глаза открытыми, пытаясь успокоить Лютика, покачивающего его лицом то в одну, то в другую сторону, проверяя его на наличие ран, а также отмечая, насколько потемнели его вены. — Это стрела? — спрашивает он. — Это из-за неё? Геральт кивает, коротким движением. Его губы искривляются в рычании, когда Лютик опускает руки к завязкам на доспехах. — Не делай так, — говорит Лютик. — Я не позволю тебе сидеть здесь и получить инфекцию. — Инфекции не будет. Геральту больно говорить. Его голос сдавливает горло, хриплый во всех смыслах, как будто он едва может вдохнуть достаточно глубоко прежде, чем что-то останавливает его. Лютик закусывает губу и продолжает, несмотря на горячий взгляд, расплавивший дыру в его голове, и слабую дрожащую хватку Геральта, сжимающую его плечо. — Отстань, Лютик, — отрезает Геральт. Лютик дергает за еще одну завязку, и правый наплечник Геральта соскальзывает. Он поднимает бровь, бросая вызов Геральту, и в самом коротком и тихом споре в мире Геральт уступает. Он отодвигается назад, раздвигая колени, чтобы Лютик встал между ними. Лютик принимает молчаливое приглашение и действует быстро, собирая волосы Геральта набок и осторожно, как можно нежнее, обхватывает кулаком сломанное древко стрелы. Геральт напряжённо хмыкает. Его руки поднимаются и обхватывают Лютика за талию, как будто он собирается швырнуть его через всю комнату. — Лютик… — Нужно её вытащить, — говорит Лютик. — А потом я смогу залечить другие твои раны. Он не дает Геральту шанса спорить. Хватка Ведьмака крепче сжимает его, и Лютик одновременно с этим изо всех сил тянет на себя, и с разрывом плоти и кожи и болезненным, измученным рычанием Геральта стрела вылетает. Не глядя на неё, на его противный искривленный наконечник и зазубренную сталь, Лютик бросает её в огонь. Она шипит кровью Геральта, но он слышит лишь тяжелое дыхание стоящего перед ним Ведьмака. Он спешит избавиться от остатков доспехов, сваливая все это в кучу у их ног, а затем решает стянуть с Геральта кожаную куртку со всей скоростью и осторожностью, на которые он способен. Льняной рубашке не так везёт, она лежит в лохмотьях, но его терпение истощается. Кровь стекает по спине Геральта длинной черной полосой из значительной дыры, оставленной стрелой, а также из нескольких глубоких рваных ран по бокам и вдоль рук — он выглядит так, будто столкнулся с шабашем вампиров, а не со свитой охранников. Но, в отличие от любой другой раны от меча, его вены почернели, расходясь из каждой раны, словно болезненная желчь, струящаяся под его липкой кожей. — Белый мед, — бормочет Лютик. Он приступает к работе, отступая ровно настолько, чтобы подтащить их рюкзаки к ногам. — Белый мед и вино — у тебя черная кровь, Геральт, ты ведь должен чувствовать, что… — Очень даже чувствую, — выдавливает Геральт. — Чертовски больно. — Хорошо, — успокаивает Лютик. Он достает «Белый мед» и поднимает банку, откупоривая ее с глухим стуком, прежде чем вложить в трясущуюся руку Геральта. — Всё будет хорошо. И не корчи такое лицо. Это избавит от боли. — Не хочу пить больше зелий, чем необходимо… — У нас достаточно Мёда, — настаивает Лютик. — А теперь пей. Это верный признак того, сколько боли он испытывает, раз Геральт подчиняется. Белый мёд поглощается плавно, его тошнотворно-сладкий запах пронизывает комнату, почти перекрывая густой металлический запах крови. Второе, жидкое маковое молоко с примесью мандрагоры и болиголова, поглощается не так легко. Лютик берет бутылки, пока Геральт их опорожняет. Ведьмак качается на месте, моргая, когда анестетики ударяют по нему, и Лютик протягивает руку, чтобы поддержать его теплыми руками на плечах. — Готов к самой трудной части? Рот Геральта искривляется в рычании. Но он не сопротивляется, когда Лютик загоняет его дальше на кровать, а затем на спину после того, как под ним расстелили одеяло, чтобы впитать как можно больше крови. Лютик приносит две миски с водой из умывальника на кухне внизу и несколько тряпок из стопки в туалете рядом с ней, обещая себе оставить как можно больше чаевых, прежде чем они уйдут позже. Он возвращается к Геральту и ставит свои припасы рядом с Ведьмаком, затем выкладывает бурдюк с вином, их кошелек с иголками и кетгутовой нитью и полоску кожи, которую ему никогда не приходилось использовать раньше. Он забирается на колени Геральта, лежащего ничком, стараясь не толкать его. Пальцы Геральта призрачно скользят по его бедрам, и когда Лютик откидывается назад, осторожно садясь на бедра Геральта, а не на какие-либо раны, проницательные янтарные глаза наблюдают за ним из тени, которую он отбрасывает на него. — Это ненадолго, — говорит Лютик. Он берет кожаный бумажник и бурдюк, открывая пробку. Запах сладкого вина переплетается с запахом меда и крови. — Ради меня, милый. Геральт сдается. Он откидывается на спину с покорным вздохом, и в теплом свете огня блеск его глаз пропадает. Лютик работает быстро. Это то, с чем они оба знакомы, аргумент, который у них возникает каждый раз, когда случается такая редкость. Геральт отказывается от лечения, настаивая на том, что с ним все в порядке, он делал это раньше, он пережил много лет тяжелых ран без помощи тщательного лечения Лютика. Но он всегда уступает, всегда расслабляется, всегда подпускает Лютика на шаг ближе. Он мог бы убить Геральта, если бы очень постарался, и тем не менее Ведьмак ему доверяет. Кровь сначала смывается черным, все еще очищаясь Белым медом даже через несколько минут после его употребления. Лютик тщательно, но поспешно очищает каждую рану, решив, что многим на самом деле не нужны швы. Некоторые уже начали затягиваться, несмотря на то, что яд действует в организме Геральта, поэтому он вытирает их водой вместо вина, обнажая бледную кожу Геральта и подергивающиеся мышцы под ней. Некоторые, однако, не затягиваются так быстро. Их он зашивает отработанными движениями, проводя изогнутой иглой через чистые края каждой раны, предварительно сполоснув ее вином. От этого Геральт больше всего вздрагивает, его пальцы впиваются в штаны Лютика от боли, которую он старается не показывать. Но его лицо перекошено, и когда Лютик поднимает взгляд, он может сказать, что Геральт прикусил язык. — Хорошо, — говорит он через некоторое время. Его руки больше не трясутся — он слишком к этому привык. — Перевернись. Он отходит от Геральта, чтобы позволить ему двигаться. Ведьмак так и делает, хотя и медленно, осторожно, чтобы не дернуть за нить, буквально удерживающую его. Лютик заменяет одеяло, на котором он лежал, новым, прежде чем позволить ему лечь на живот, хотя Геральт невосприимчив к инфекции — его глаза не отрываются от черных, пульсирующих вен под кожей, даже когда он осматривает их, изучая ущерб, нанесенный ему людьми Лорда. Наконец Геральт успокаивается, положив голову на скрещенные руки, и, наконец, Лютик оказывается лицом к лицу с раной от стрелы. Хуже всего здесь черные вены, расходящиеся от рваной колотой раны широким кругом, который расходится тонкими линиями по всему телу Геральта. Он закусывает губу и усаживается на поясницу Геральта, чтобы наклониться над ним, наблюдая, как из дыры все еще сочится густая черная кровь. — Боги, — выдыхает он. — Геральт… — Я знаю, — бормочет Геральт. Он все еще тяжело дышит, все еще звучит как смерть, но один золотой глаз заглядывает ему через плечо и приковывает мягкий взгляд к Лютику. Это так сильно отличается от того, как он вел себя раньше, что Лютик теряет дар речи. — Я доверяю тебе. Лютик не может дышать. Ему удается кивнуть, поднимая дрожащие руки, чтобы поднять бурдюк. Геральт доверяет ему. Он зашел слишком далеко, конечно, но видеть его таким уязвимым… Он медленно очищает рану от стрелы. Промывание занимает много времени, кровь Геральта чернеет гораздо дольше, чем в любой другой ране. Одеяла начинают приятно пахнуть вином, а когда оно заканчивает, то он переключается на воду, которая только сильнее пропитывает постельное белье. Но даже с гиперактивным метаболизмом Геральта он не останавливается, пока, наконец, через много минут по бледной коже не начинает проступать красный цвет, а тело под ним не начинает расслабляться. — Почти, — бормочет Лютик. Он берет иголку с ниткой и протыкает ею один рваный край отверстия, протягивая ее так осторожно, как только может. — Еще немного, дорогой. Геральт вздыхает через нос. Он не отвечает, но дышит свободней. Черные вены больше не ползут по его спине и по лицу, и, несмотря на то, что игла пронзает его кожу, он, кажется, расслабляется с течением времени. Зашивание занимает меньше минуты. Лютик отрезает лишнюю нить и завязывает узел на конце, чтобы она не выскользнула ночью — он совершенно уверен, что утром эти раны затянутся, оставив не более чем блестящие красные рубцы, когда взойдет солнце, — затем вытирает ее самой чистой тряпкой, которая у него есть. Когда он отходит от Геральта, Ведьмак садится, медленно и осторожно, как будто это причиняет больше боли, чем то, к чему его принуждали. — Не тяни их, — говорит Лютик. Геральт смотрит на него, но в его глазах нет тепла. Он садится на край кровати, повернувшись всем телом к Лютику, послушно отводя руки от тела. — Я думаю, — говорит он после долгой паузы, — что ты был прав. Лютик моргает, невольный смех вырывается из его горла. — В чём? Геральт машет рукой, приподняв одну бледную бровь, как бы требуя уточнения. — Ты признаешь, что я был прав насчёт чего? — Нелепо, — улыбается Геральт. Но так же быстро, он становится серьёзным, отчего Лютик замирает замертво, когда Геральт утыкается в него взглядом, тяжелым от серьезности. — Спасибо. За то, что ты сделал. Лютик сглатывает растущий ком в горле. Ему удается кивнуть. — Я бы сделал это снова, ты же знаешь. Геральт кивает. — Я знаю. Спасибо. — Пожалуйста, дорогой, — говорит Лютик. Он наклоняется, стягивает промокшие одеяла и скручивает их в руках. — А теперь позволь мне продолжать заботиться о тебе, хотя бы какое-то время, а? Будь для меня хорошим Ведьмаком. Геральт, кажется, не хочет спорить, хотя и морщится, чтобы Лютик убрал постельное белье. Он стоит, покачиваясь на ногах, а Лютик суетится вокруг него. Он сбрасывает одеяла рядом с дверью и находит запасной комплект в сундуке у изножья кровати, быстро меняя их и протягивая руки Геральту, чтобы помочь Ведьмаку снова лечь на спину. Его раны кровоточат, но только чуть-чуть, и ему удается затащить Ведьмака под простыни, не причинив больше вреда. Только когда Геральт чист, в безопасности и уже на пути к засыпанию, Лютик наконец смотрит на себя. Его одежда — прекрасный комплект из павлиньего зеленого шелка, расшитого перьями и цветами из мерцающих красных нитей — насквозь пропитана засыхающей кровью. Вся она принадлежит Геральту или солдатам, и от её запаха его тошнит. Он сбрасывает с себя одежду и швыряет ее ногой в огонь, не обращая внимания на испуганный взгляд, который Геральт бросает на него при этом. — Твоя одежда… — начинает Геральт. — У меня есть и другая, — говорит Лютик, быстро раздвигая лопатки. Он задыхается, понимает он, балансируя на грани паники, поэтому ему требуется несколько долгих мгновений, чтобы просто сосредоточиться на звуке огня и Геральта, двигающегося позади него. Он приносит еще воды, моет руки, лицо и шею Геральта. Ведьмак позволяет ему, моргая по приказу, качая подбородком то в одну, то в другую сторону под нежно тыкающими пальцами Лютика. К счастью, его сорочка и короткая одежда не пропитались кровью, поэтому, когда они оба чисты, он ерзает под одеялом рядом с Геральтом, зарываясь в них, закрываясь от мира насколько это возможно. Он не знает, как долго они пролежали там вместе. Но через некоторое время, проведенное в дремоте, он чувствует, как Геральт придвигается ближе и рука обвивает его талию, тяжелая, теплая и защищающая. Какая-то часть его заставляет возразить — Геральт должен отдыхать, а не утешать его, — но он не может заставить себя сделать это. Он расслабляется, прижимаясь к груди Геральта, сопоставляя свое дыхание с медленными взлетами и падениями прижатого к нему Ведьмака. Он чувствует дыхание Геральта, щекочущее его волосы, и его грубые, истертые мечом пальцы на пояснице, и все же он не боится того, что это может означать. Он никогда не боялся Геральта. Ни тогда, когда он сражается с монстрами, залитый кровью и кишками и воняющий гнилью и магией. И ни тогда, когда он сражался с людьми, хотя скорость, с которой он расправляется с ними, должна пугать что-то первобытное внутри него. Геральт неестественен, он — существо созданное с единственной целью, и все же никогда не было момента, когда бы он посмотрел на Ведьмака и испугался его прищуренного взгляда. Даже сейчас, когда он наиболее уязвим, а Геральтом обвивает его тело. Он никогда не мог бояться Геральта. Он никогда не мог испугаться того, что чувствует к нему, даже когда борется с этим. Он не может этого выразить, ему невыносима мысль о том, что между ними может сломаться эта хрупкая вещь, но он не боится. Он не боится. Он не. Геральт вздыхает напротив него. — Я знаю, полевой цветок, — говорит он с улыбкой в ​​голосе, и Лютик засыпает.