На другой стороне

А умирать оказывается совсем не больно. Гораздо больнее было упасть с мотоцикла или сломать руку. Черт, да по правде говоря, даже на отдельных тренировках в Главной Семье было больнее… Просто ниже груди все начинает как-то странно неметь и становится трудно фокусировать взгляд. Фигура Тавана с нацеленным на них пистолетом неприятно троится. Порш, помятый и грязный, но в целом живой и невредимый, испуганно дышит куда-то в спину, и Биг неприязненно морщится. Подставиться, защищая одного любовника Кинна от другого - что за ирония. В голове мутится, и на мгновение ему хочется просто закрыть глаза, чтобы все закончилось и ему больше не пришлось видеть никого из них, но нельзя. Ему нужно сказать. Нужно убедиться, что Порш позаботится о господине Кинне теперь, когда похоже, что он сам больше не сможет этого делать. Кажется, кто-то зовет его по имени. Порш, или может быть даже…. Это же просто трюки угасающего подсознания? Это раздражает, потому что … хей, ему и так тут непросто. Странное онемение расползается от пояса все выше и выше, и умирать вообще-то не больно, но очень страшно. И ему нужно успеть сказать до того, как язык окончательно перестанет его слушаться, но сложно сосредоточиться, особенно когда кто-то зовет его по имени. Он говорит, пока внезапно у него больше нет голоса. И сил больше нет. Ему совсем-совсем не больно, правда - просто тяжело. Тяжело поймать ускользающую мысль. Тяжело держать глаза открытыми. Он знает, что ему осталось не больше пары мгновений. Но до самой последней секунды, все отпущенное ему время, он будет пытаться… *** Умирать больно. И страшно. И невыносимо, чертовски обидно. Так обидно, что Кен просто не хочет верить, что все действительно закончится вот здесь и вот так. Нож входит под ребра с отвратительным чавкающим звуком. Выходит. И снова вгрызается в плоть, чтобы внизу живота все обожгло кипятком. Господин Кан отдает своим мордоворотам короткий приказ, но Кен скорее читает по губам, чем слышит его, прежде чем тела касается лезвие. В ушах звенит. Он кричит и сам не знает от чего сильнее - от боли или от отчаяния. Он же сделал все идеально. Выполнил свою часть сделки. Никто ничего не заподозрил вплоть до самого конца, так почему господин Кан смотрит так, будто видит перед собой что-то гадкое? Страшно. И больно. Как же ужасно больно! Он не заслужил этого. Сдохнуть, как собака, в подвале от рук головорезов Второй Семьи - и это награда за все его старания? Вегас, подлый двуличный ты сукин сын. Вегас, и господин Кан, и Кинн - все они ничем не лучше один одного, проклятая семейка. Кен чувствует такую ненависть, что на мгновение та даже заглушает боль. Она заставляет скорчившееся в агонии тело сделать еще один дикий безнадежный рывок. И тогда нож входит в шею. *** Открывая глаза, Биг думает, что перерождения - чушь, а у судьбы на редкость паршивое чувство юмора - на нем снова форма телохранителя. Пальцы осторожно пробираются под рубашку, только чтобы нащупать на теле дырки от пуль. Они все еще здесь, хоть и совершенно не беспокоят. Биг гадает, стоит ли ждать пока они затянутся сами собой, или оставить все как есть, раз уж они все равно очевидно никак ему не помешают. Над головой шумит, сплетается во что-то равномерное-пестрое бескрайний зеленый купол. Деревьев вокруг столько, что шелест листьев походит на морской прибой, точно так же то нарастает вместе с ветром, то постепенно затихает почти на грани слуха. Расслабленно и спокойно, почти усыпляюще. Хорошо. Он мог бы пролежать так целую вечность, разглядывая повисшую над головой беспокойную зеленую рябь. Пушистые кроны выглядят знакомо, но ему приходится напрячься, прежде чем он складывает два и два. Точно так же выглядел лес, в котором они когда-то искали господина Кинна. Биг усмехается. Что за издевка - умереть лишь для того, чтобы опять вернуться в место величайшего своего позора. Вокруг никого. Тихо и спокойно. Если так выглядит его персональный ад, то, пожалуй, он вполне готов его принять. В шелестящей колыбельной есть что-то умиротворенное. Биг слушает листья до тех пор, пока от долгого лежания на земле не начинает ныть спина, и затекшие от неподвижности мышцы не принимаются жаловаться на неровную поверхность. Забавно, но в остальном привыкшее к активному образу жизни тело вполне сносно переносит вынужденное безделье. Более того, даже несмотря на неудобство, подниматься на ноги откровенно лень. - Пи'Биг? Приобретенные инстинкты срабатывают быстрее головы. Он вскакивает в боевую стойку раньше, чем соображает, что в руках нет пистолета, а окликнувший его голос ему в общем-то хорошо знаком. А то, что раньше было Кеном, радостно улыбается и делает шаг ему навстречу. - Ты … тоже? - по-идиотски спрашивает Биг так, будто ответ на его вопрос не очевиден. Его рубашка когда-то наверняка была светлой, но сейчас она грязно бурая от крови. Она вся изрезана, и в прорехи видно уродливые глубокие порезы. Шею пересекает узкая красная полоса, окольцовывая ее словно безумный ошейник. Он пугает. И в то же время от него невозможно отвести глаз. - Да, Пи. Кен виновато разводит руками, мол, так уж вышло, и Биг отчетливо чувствует тошноту. На самом деле ему очень хочется спросить почему. Это… это ведь было задание, верно? О чем вообще думал Пи’Чан, когда отправлял Кена туда, куда бы от его не отправил, без нужной защиты? Биг думает, что с Нонгом никогда бы не случилось подобного, если бы рядом был он сам, чтобы прикрыть ему спину, и эта мысль злит его настолько, что он даже забывает о том, что сам первый по-дурацки подставился под пули, в спешке наплевав на бронежилет. Кен смотрит на него глазами побитой собаки. Широкие брови страдальчески хмурятся над переносицей, и при взгляде на это умоляющее лицо любые слова застревают в горле, так что Биг милосердно держит свои вопросы при себе. Вместо этого он зачем-то говорит сам. Приподнимает рубашку, чтобы на животе видно было дырки от пуль, и признается, хотя Кен его ни о чем не спрашивал: - Это был Таван. Он целился в Порша, но попал в меня. Лицо Кена мгновенно становится жестким и угрюмым. - Жаль, я не убил его раньше, - злобно выплевывает он, словно действительно имеет в виду каждое произнесенное слово. Бигу даже не хочется уточнять, кого именно. По правде говоря, без них обоих его жизнь была бы гораздо приятнее и вряд ли закончилась бы так скоро и так нелепо. От этой мысли хочется засмеяться, и он и в самом деле смеется. В начале пытаясь сдерживаться, но глядя на суровое лицо Нонга сдерживаться не получается, и вскоре он хохочет в голос, утирая невольные слезы из глаз. Господин Кинн был бы в ярости, тронь он хотя бы пальцем Тавана или его драгоценного Порша. Но господина Кинна здесь нет, а есть Кен и его дурацкое надутое лицо, и от этого хочется смеяться еще сильнее, хотя от смеха и так уже болит живот. Вот же умора - взять и в самом деле пристрелить Порша, а не умирать за него. И как он сам до этого не додумался? Глядя на него, Кен тоже несмело улыбается. Поначалу робкая улыбка на его лице расползается все сильнее, и в конце концов от мрачного выражения, которое, по правде говоря, ему совсем не идет, не остается и следа. - Что в этом такого смешного? Биг едва ли сможет объяснить бездумную вакханалию мыслей в своей голове и не сойти при этом за сумасшедшего. Он даже не хочет пытаться. - Ничего, - ухмыляется он. - Просто я рад, что ты здесь со мной.