***
— Ты всё равно останешься прекрасным человеком, а он — жирным вонючим уродом. — Чанбин скупо улыбнулся и подложил ему ещё пару отлично поджаренных свиных шкурок. — И твой талант обязательно принесёт тебе успех, вот увидишь. Хёнджин благодарно посмотрел на друга, прихлебнул холодного пива и с наслаждением откинулся на спинку стула, наконец-то впервые за этот проклятый день расслабляясь. — Спасибо, Бин, — доверительно сказал он и слабо улыбнулся, прикрывая глаза. — Ты настоящий друг, а не это... как там... — Поросячий хвостик, — коротко усмехнулся Чанбин. — Не адай так пиво, Джинни. Горло заболит. — Похер, — горько усмехнулся Хёнджин и снова глотнул ледяной освежающий напиток. — Хуже разве может быть? Понимаешь, Бин, это я сейчас на третьем курсе, меня обеспечивают родители. Да, они из последних сил терпят мою независимость и попытки отстоять себя и своё право быть самодостаточным человеком, а не обслугой для жирного богатого самца, к которому под бок они хотят меня пристроить, как диковинку, как игрушку, отдав подороже! Не спорю: из лучших побуждений! Но это мне не помогает! И делают они это ничтоже сумняшеся! А как иначе: я ведь омежка, нежный персиковый птенчик, по ошибке снабжённый членом, мускулами и — уж конечно — мозгами! А ведь столько толковых девчонок есть вокруг! И все они не люди: они — омеги! И все — в ту же степь с теми же стереотипами! Омега — обслуга в койке и на кухне! А я — ещё и повод похвастаться! Как домашней игуаной: гля, чё у меня есть! — Чанбин зло фыркнул и мотнул головой, но Хёнджин не дал себя перебить: — Да, да, да! Не спорь! Я вижу, как на меня смотрят! Я знаю, чего от меня ждут! Я пытаюсь преодолеть это всё и — как и сегодня — безуспешно! Но что ещё хуже, каждая моя такая неудача делает меня на шаг ближе к тому исходу, что предрекают мне родители! Они у меня умные, понимаешь? Они не пытаются пробить мне башку, чтобы вложить свои убеждения. Они дали мне свободу — чтобы я убедился сам, что эти убеждения — единственно возможный вариант мировоззрения! И я, сука, убеждаюсь! Каждый раз, глядя вот в такие вот похотливые и мерзко трахающие меня глаза, как были у этого урода, — убеждаюсь! Хёнджин прикрыл глаза и попытался избавиться от горечи в горле, груди и душе... Чанбин тяжело вздохнул и положил ему ещё шкурку. Омега благодарно посмотрел на него и молча сжевал несколько вкусных кусочков. Это придало ему сил, и он продолжил тише и отчаяннее: — Так вот! Это я на третьем курсе мог позволить себе фыркнуть в лицо мудаку, который меня унижает, нахамить ему — и смыться, зная, что на карточку мне в конце месяца капнет от сердобольной мамы, даже если отец обозлится на мой отказ от очередной партии с очередным уродом из его деловых партнёров. А что дальше будет? Как я дальше буду жить? Беда не в том, что мне сейчас отказывают. Беда в том — почему! Ты думаешь, хоть кто-то сказал мне: "Э, нет, кроха, подрасти, твои работы сырые, ты не дотягиваешь"? Нихера, Бин. Никто даже не сказал мне, что я рожей не вышел для секретарской должности или что я бездарен и слишком много о себе возомнил, являясь по сути нулём в том, что делаю! Нет! Все — все, как один, сука, — запинаются только на одном пункте моей анкеты: омега! Течки, беременность, дети — и это с такой мордой и при члене! И все так боятся, что я внесу раздор в слаженный альфий коллектив! Все так берегут мораль и нравственность своих драгоценных альф, которые из-за меня сразу раздерутся и — куды бечь! А прихожу туда, где омежья реклама, — там все тоже в непонятках: а как меня пускать в коллектив, если я — мужик? И что? Я же омега! Ну... член-то всё же есть! А вдруг чего удумаю! От местных немногочисленных альф уже все готовы ожидать подвоха, они все как на ладони со своими загонами и инстинктами, а я что за фрукт — а хер меня знает! И все трусят, все мнутся и — ну, нет, нет. — Хёнджин допил бокал и с громким стуком поставил на стол. — А меня тянет только блевать от этого всего, а не флиртовать с кем бы то ни было! Он горестно усмехнулся и кинул взгляд на Чанбина. Тот смотрел в стол, сжав руки в замок. Он слушал. Внимательно и сочувственно, судя по нахмуренным густым бровям и сжатым губам. И Хёнджину стало немного легче, как и всегда рядом с этим часто хмурым и таким спокойным человеком. Оно и понятно: Чанбин — бета. Ни запаха, ни нервов, ни лишних эмоций. Сочувствует, переживает, поддерживает. И всё без фанатизма, без всякого там предтечного или предгонного синдрома. Просто невероятно повезло Хван Хёнджину с другом. И он благодарно сжал пальцы Чанбина. — Эй, — ласково позвал он. — Ты почему ничего не говоришь? А где же это: все пидорасы, а ты один — д'Артаньян, Джинни? Чанбин скупо улыбнулся и мягко вынул руки из-под пальцев Хёнджина, чтобы расслабить галстук. — Мне так жаль, Джин. Поверь, ты не должен обращать на них всех внимания. И... Я же тебе советовал: обрати внимание на молодые компании. Там нужны спецы, и настолько, что, возможно, им будет наплевать на... — Нет! — упрямо мотнул головой Хёнджин и гордо поднял свою прекрасную голову (он точно знал, что очень красив, потому что никогда не обманывался, глядя в зеркало и порой невольно желая себе быть не красивым, а... альфой!) — Нет и нет! У меня в списке есть ещё четыре компании! И я лоб расшибу — но добьюсь! Вот только... Дверь сульчиба открылась, и на пороге появился Джинхо. Хёнджин прервался на полуслове и радостно махнул ему рукой: — Эй, сюда! Хён, сюда! Джинхо, ловко маневрируя между тесно поставленными стульями, подошёл к ним и, пожав обоим руки, сел рядом с Бином. — Чё хаваете? Жрать зверски хочу! — Его тёмно-шоколадные глаза блестели и красиво очерченные губы улыбались, когда он смотрел, как ловко Хёнджин накладывает ему шкурки, невольно выбирая позажаристее, так как знал, что хён любит именно такие. — Как твой контракт? — спросил Чанбин, косясь на него, пока он ухватывал большой пучок зелени. — Подписали? — А куда они от нас денутся? — хохотнул Джинхо. — Догнали и нагнули, это ж мы. Он победительно улыбнулся Хёнджину и кивнул на жаровню: — Добавь-ка вон те, с краю, малыш. — Хён, — обиженно возмутился Хёнджин. — Ты опять? Я же просил! Джинхо покровительственно похлопал его по плечу, потянувшись над столом и чуть не опрокинув его бокал с пивом, который осторожно придержал Чанбин. — Ты просто очаровательно сегодня выглядишь, Хёндж, — сказал Джинхо, понижая тон и окидывая его вдруг потемневшим взглядом. — Ну, и потом ты всё же на три года младше, так что всё законно: ты для меня пока ещё малыш. Хёнджин закатил глаза и недовольно цокнул. А потом внимательно слушал, как Джинхо рассказывает о своих трудностях с контрактом, ругаясь при этом родимым трёхэтажным. От этого у омеги, который и сам не брезговал похабным словцом, загорались уши, но он смущённо смеялся. Однако Чанбин на очередной беззастенчивый пассаж альфы поморщился и не негромко сказал: — Джинхо, базар хоть немного фильтруй, а? Всё-таки Хёнджин... — Он запнулся и под взглядом мгновенно сощурившегося Хвана закончил немного неловко: — ...младше. Ты же сам говорил. Джинхо насмешливо посмотрел на Хвана, окинул откровенно восхищённым взглядом его румяное лицо (а Хёнджин прямо чувствовал, что после пива и мата он румян, что тебе русская красавица на открытках) и хохотнул: — Я тебя смущаю, малой? — Нет! — тут же возмущённо ответил младший, кидая недовольный взгляд на опустившего голову Чанбина. — Я и сам так... могу. — Слышал, Бини, — Джинхо крепко похлопал бету по плечу, — зря ты кипешуешь, всё у твоего драгоценного омежки в порядке с матом. Хёнджина неприятно царапнуло слово "омежка", на которое у него явно была аллергия, но он через силу улыбнулся и независимо пожал плечами. Всё в порядке. Он такой же, как они. Младше — но такой же. Нет, он никогда не чувствовал себя слабым или уязвимым в этой странной компании из альфы, беты и омеги, которая сложилась самым фантастическим образом из трёх студентов Сеульского национального. Они познакомились, если, конечно, это можно было так назвать, на студенческой вечеринке в честь окончания первого семестра, когда Хёнджин был на первом курсе. Собственно, он и был одним из главных героев этой самой вечеринки, а Джинхо и Чанбин, дружившие ещё со школы, пришли в дом к однокурснику Хвана, где все собрались, как специально приглашённые гости: крутые ребята с выпускного курса. То, что они почтили своим присутствием это спорное мероприятие, должно было придать ему статусности. Ну, что-то типа того. А потом Чанбин выдрал полупьяного, но старательно сопротивляющегося Хёнджина из лап какого-то мерзкого вида альфы-третьекурсника, решившего воспользоваться состоянием Хвана и попробовать эту диковинку — секс с омегой-парнем — на вкус. А подоспевший вовремя Джинхо раскидал друзей мерзавца, кинувшихся на помощь своему товарищу, который, видимо, пообещал поделиться невинным лапочкой-первокуром, если они постоят на стрёме. Чанбин и Джинхо оттащили рыдающего от переживаний Хёнджина в общежитие, проследили, чтобы он не захлебнулся слезами, соплями и остальным, чем там делится организм после поганой выпивки с белым другом. Умыли, успокоили и, уложив спать, ушли, закрыв за собой аккуратно дверь в комнату и заслужив право на открытую дверь в душу Хёнджина. Постепенно, с редких, смущавших сначала омегу встреч, с их ласковых и невинных шуток, с их совместных посиделок и пошла эта дружба. И все, очевидно, ею дорожили. И весёлый, буйный и горячий Джинхо, и степенный, чуть зажатый и постоянно в своих делах и мыслях пребывающий, но надёжный и верный Чанбин. И Хёнджин... Конечно, Хёнджин. Ведь у него, кроме этих двоих, никого и не было, чтобы делиться своими бедами. А их в жизни того, кого мать-природа сделала таким вот странным и явно не совсем правильным существом — и при этом дала до ужаса смазливую рожу и идеальную фигуру — было ожидаемо дохера. Джинхо продолжал разглагольствовать о своих проблемах, о мудаке-шефе, о том, что в этой компании он вообще-то не последний человек и всего добился сам. Он и впрямь работал в большой фирме своего отца, но прошёл путь от простого работника до заместителя начальника отдела. И довольно быстро прошёл! Однако совершенно точно никаких поблажек не просил, был вспыльчивым, гордым и очень... милым. Хёнджин ласково кивал на его пылкие речи и задавал ему вопросы, сочувственно цокал и смеялся грубоватым шуткам, потому что знал, что Джинхо очень нужно, чтобы его слушали и над шутками смеялись. Он обожал внимание и уважение — Джинхо. И Хёнджин с Чанбином баловали его ими, а он в ответ дарил им своё обаяние и прекрасную ауру сильного альфы, который отпугивал нежелательных мужиков, расчувствовавших, паче чаяния, сквозь блокаторы нежный, невероятно вкусный аромат горячей, только из печи, шарлотки, — запах Хёнджина. С кислинкой печёных яблок. С лёгким налётом ванили и корицы. — Тебе бы не в рекламщики, а в пекаренку какую, Хёндж, — говорил ему не раз Джинхо, с наслаждением внюхиваясь в аромат друга и смущающе склоняясь прямо к его шее, — тебя бы там, честное слово, приняли с распростёртыми объятиями. — С такими талантами что бы он делал в пекарне? — тихо спрашивал Чанбин и отводил глаза. Бедному бете было никак не почуять этот запах, так что слова Джинхо его, очевидно, раздражали. Как и Хёнджина, честно говоря. Но он прощал: Джинхо был непосредственным и честным в своих чувствах, как щенок. И таким же добродушным. Так что Хёнджин только немного уязвлённо смеялся и пытался отодвинуться от Джинхо, а Чанбин отвлекал альфу от шеи Хёнджина своими рассказами. Джинхо, правда, за глаза эти рассказы называл нудноватыми, хотя и очень познавательными. А Хёнджину они нравились. И голос Чанбина — чуть в нос, но выразительный, богатый на интонации. И ещё, когда он увлекался, то начинал немного стеснительно, но совершенно очаровательно улыбаться, что для беты было редкостью. Оно и понятно: беты — это беты. Холодные и спокойные. Крепкие и непробиваемые, как камни. В смысле — такие же надёжные. Бин, например, был очень надёжным. Это точно.***
Спорить с родителями — дело неблагодарное. По крайней мере, пока ты от них зависишь. И Хёнджин это понимал. Так что он работал в двух направлениях: с одной стороны, старался нивелировать эту зависимость, с другой — не нарываться, чтобы её не усугублять. И пока проигрывал по всем фронтам. — Послушай, у сына Мин Човона столько выгодных партий! И он просто пока не знает, кого выбрать! Но ведь слишком долго ждать тебя он не будет! — Мама ласково перебирала его волосы, недавно ставшие чёрными, чтобы приобрести более взрослый и строгий вид. — Я знаю, что мы с отцом уже не раз к тебе обращались с этим вопросом, но ведь ты понимаешь: с твоим будущим, по традиции всех приличных семей нашего круга, надо определиться до окончания вуза! — Но я на третьем курсе, мама, — стараясь оставаться спокойным, ответил Хёнджин. — И не понимаю этого странного папиного дедлайна совсем! Мин Хивон меня не интересует совершенно, я его видел на приёме у посла! Это высокомерный и глупый козёл, который сразу мне сказал, что ищет кого-то милого и послушного, а потом облапал мне зад и сказал, что я бы подошёл! Мама смущённо хихикнула и покачала головой: — Эти молодые альфы... У Хёнджина глаза на лоб полезли, он отстранился от неё и заглянул ей в глаза: — Серьёзно? Мам, серьёзно? Я тебе сказал, что меня облапал вонючий урод, а ты хихикаешь? — Джинни, — нахмурилась она, — не преувеличивай. Он не вонючий и далеко не урод. Он молод и горяч, а тебе уже двадцать три, так что — и что? Она помолчала, пока Хёнджин пытался осознать, что теперь подобные его жалобы ни разу не находят нужного отклика даже в сердце самого родного по идее для него человека. Это... Ну, да, это надо было осознать. — Мам... — Хёнджин почесал бровь. —А отец... Он насколько серьёзно настроен? — Вот об этом я и говорю, — вздохнула женщина. — Ты понимаешь, да? У него с семьёй Мин сейчас самый пик переговоров, он может заключить сделку века, если ты... — Она замялась и снова погладила пышные, чуть вьющиеся волосы сына. — Если я стану бесплатным приложением к этой сделке, да? — с горечью спросил Хёнджин. — Но ведь я человек, мам, а не мягкая игрушка в подарок! Неужели это так трудно понять? — Джинни, не драматизируй, — нахмурилась мама. — Для нашего круга это в порядке вещей, и ты это знал! Отец долго терпел твои выкрутасы! Он достал тебе отличные и между прочим запрещённые для таких, как ты, биоблокаторы, чтобы ты мог попробовать найти что-то, что будет обеспечивать тебя без его помощи! Но ваша сделка с ним подходит к концу, сдашь сессию — и в следующем месяце их уже не получишь! И тогда к твоему прекрасному личику и фигурке прибавится и твой волшебный запах! Подумай, что тебя ждёт! Хёнджин прикрыл глаза и закусил до боли губу. Это было ужасно. То есть, это было ужасной правдой. По мнению государства, он не имел права скрывать свой запах, чтобы поскорее на его задницу нашёлся самец, который покроет его, и они принесут этому херову государству приплод — новых граждан. Омег рождалось гораздо меньше, на всех альф их не хватало, а если омега ещё и выделывалась и не желала, сразу войдя в половозрелый возраст, иметь детей, это наносило государству урон. Поэтому омегам и запрещено было принимать по-настоящему эффективные блокаторы, если они не были замужем — чтобы их проще было учуять и повязать. Ведь без препаратов и сами омеги становились более зависимыми от запахов, особенно сильных альф. Нет, не до того, чтобы вешаться на первого встречного с предложениями, но сопротивляться было на самом деле труднее. Хёнджин испытал это на себе, и, честно говоря, это было ужасно. С его ароматом на него облизывались постоянно, пытались облапать и соблазнить порой достаточно грубыми способами, не желая считаться ни с чем. Его аромат пленял. А вот он сам... Хёнджин с трудом выносил большинство резких и властных альфьих запахов. Ну, не нравились они ему в большинстве своём. Именно на это и упирал он, уговаривая отца пойти против закона и достать ему этих блокаторов. Вообще родители не имели права это делать (хотя почти все делали: кому хотелось потом разгребать последствия с изнасилованными омегами и абортами, которые тоже были полулегальными), но Хёнджин слёзно умолял отца, говоря, что в его случае насилие неизбежно: его мало кто привлекает в принципе! Отец скривил губы и сказал: — Тогда тем более тебе просто надо быстрее замуж! Именно чтобы избежать этой проблемы, многие туда и бегут. А потом — разрешение от мужа на блокаторы — и дело с концом! — Но ведь это ужасно, пап! — нервно выкрикнул Хёнджин. — Я, может, хочу по любви! Почему я должен ради дозы, как наркоман, отдавать себя в полностью зависимое положение какому-то... кто мне даже не нравится! — Не в твоём и без того спорном положении выделываться! Не мы законы выдумываем, — холодно ответил отец. — Такова политика государства, которое столько для тебя сделало! — Это не государство! Это вы с мамой для меня сделали! А государство единственное, что хочет для меня сделать, — это отдать в руки насильника, которые церемониться не будет, ведомый своим тупым инстинктом! И ладно, если он будет один! И замуж потом возьмёт! — Не драматизируй! — возмутился отец. — Вечно вы, омеги, жертвами себя выставляете, приводя факты столетней давности! Альфы, все по тому же закону, блокаторы принимают! И не надо равнять нас с животными! Абсолютное большинство держит себя в руках! Да и в школах, как ты знаешь, ещё и разбрызгивают блоки через вентиляцию! А вам, сверхчувствительным омежкам, не дают их в руки с заботой о вас же: меры в этом возрасте вы не знаете, а от химии потом могут быть проблемы с детьми! А государству — да, и что: осудишь? — нужны здоровые дети, иначе вымрем все! А то, что это вас таким образом под насильников суют — так это вы сами себе придумали! — Хёнджин в бешенстве вскинулся, но отец безапелляционно выставил палец вперёд: — Я сказал — всё! Не выделывайся, веди себя скромно — и всё будет хорошо. Но блокаторы Хёнджину он всё-таки достал: знал, что упрямства красавцу-сыну не занимать, и если упрётся он рогом — можно будет просто сдать его в монастырь: всё равно толку не будет. Так что он дал возможность Хёнджину попытаться себя реализовать. Правда, отмерил срок: до конца третьего курса. И главное условие: все течки дома, под присмотром, так как после блоков этот жуткий процесс был непредсказуемым, если у омеги не было альфы. — А ещё лучше — альфу и замуж, —тяжело вздыхая, сказал старший Хван, отдавая сыну пакет с заветными блистерами. — Но только за нормального. И идеально — за того, кто принесёт твоей семье выгоду, Джинни. Это было три года назад, и вот срок подходил к концу, а у Джинни не было по-прежнему в жизни ничего обнадёживающего, кроме отличного портфолио, на которое облизывались почти все работодатели, и проклятой метки в личной карточке, что он — долбаное чудо природы. И эти факты взаимоисключали успех в любой из сфер жизни: он знал, что талантлив, и не хотел смиряться с участью бесплатного приложения к чьему-то члену, но он был омегой — и его талант не имел, сука, значения. Мама и отец хотели добра. Они хотели пристроить его шикарную, но суетливую задницу в тепло и безопасность. Они хотели внуков, чёрт возьми, и это было тоже понятно. Да, у них было уже двое от старшей дочери, любимой сестрички Хёнджина Хёрин, маминой гордости — папиной радости. Вот за неё семья никогда и не беспокоилась: она была просто образцовой омежкой, серьёзной, но послушной и очень разумной. А вот Хёнджин... Хёнджин хотел признания, настоящей любви и — сдохнуть, если не выйдет. И на первые две хотелки у него почти уже не было времени, а на третью была вся оставшаяся несчастная жизнь.***
План созрел быстро, не без участия отчаяния и полбутылки соджу, которой он решил отпраздновать отличное окончание третьего курса. С однокурсниками в какой-то там шикарный клуб он не пошёл, так как подобные пьяные вечеринки, как он убедился на собственном печальном опыте раз и навсегда, ничем хорошим для него не заканчивались. Так что — один, дома, с дверью на замке. И, конечно, всё становится легко и просто решаемо, если у тебя в душе отчаяние, а в желудке соджу. Идея пришла при просмотре галереи в телефоне — от нечего делать. Ему нужно было время и блокаторы. И то, и другое мог ему дать только альфа. То есть — муж. Пусть и фиктивный. Всё же просто, Джинни! И он позвонил Джинхо. Ну, а кому? Тот трубку взял почти сразу, голос у него был странно весёлым и бодрым для человека, который, как он рассказывал, так уматывается на работе, что приходит домой и валится на пороге спать без задних ног. Он был отличным другом — Джинхо — и приехать к Хёнджину, в его небольшую и уютную съёмную квартирку, согласился сразу. Альфа тоже явно был слегка навеселе, но состояние Хёнджина оценил цоканьем и насмешливо пожурил: — Что же ты, Джинни, как заправский алкаш, пьёшь в одно рыльце? Хоть меня позвал бы что ли, а? Он сел на диван, и Хёнджин, обиженно закатив глаза, с размаху приземлился рядом: — Слушай, Джи, у меня к тебе дело на миллион. Сказал — и остановился, так как на лице Джинхо было странное выражение, крылья его носа трепетали, а в глазах появился незнакомый, глубокий, манящий блеск. — Ты так пахнешь сегодня... Хёндж... — Альфа ловко переместился, как-то неожиданно оказался совсем рядом и снова, как любил, склонился к шее Хвана. Хёнджину было немного стрёмно и щекотно, но он не отстранился, потому что обижать друга сейчас ему было невыгодно: всё же его дело к Джинхо было весьма деликатным и важным. Он просто положил руку на ладонь парня, которая почему-то оказалась у Хёнджина на бедре, и начал мягко, но решительно: — Слушай, говорю тебе, эй! Отлипни от меня. У меня к тебе очень большая просьба! Только сразу "нет" не говори, сначала подумай! Ладно? Эй, ты меня слышишь? — Я слушаю, ты говори... говори... — невнятно пробормотал Джинхо, продолжая сладко дышать у его шеи и чуть сжимать пальцы под его рукой. Хёнджин резко выдохнул и решился: — Ты нам часто говорил, Джи, что не собираешься в ближайшие года три замуж никого звать. То есть планов у тебя и у твоей семьи на тебя нет. Так вот... — Он замялся, так как почувствовал уже не только нос, но и губы Джинхо на своей шее, но продолжил, хотя и чуть дрогнувшим голосом: — Предлагаю тебе заключить со мной фиктивный брак. Мне очень надо! Иначе мне пиздец, понимаешь? Мои блоки у меня отберут, а без них долго на своём курсе, где почти одни альфы, я не продержусь: сам на кого-нибудь да полезу! Хёнджин постарался сделать голос убедительным и твёрдым, хотя это было не так просто, ведь, замерев на секунду, Джинхо вдруг мягко повёл носом по его коже и остановился за ухом, а рука альфы, скользнув назад, обвила талию Хвана. Таким образом Джинхо оказался совсем близко. Хёнджин смущённо покашлял и осторожно упёрся руками ему в плечи. — Эй, бро... ты... Эй? — Что там насчёт брака, сладкий? — промурлыкал ему в ухо Джинхо, горячо выдохнув и пустив мурашки по его коже. Хёнджин не был наивным маленьким омежкой. Да, он был невинен, но жил в нормальном мире, где есть Интернет и сайты с определённым содержанием. У него уже было несколько течек, так что он многое знал и прекрасно понял, к чему всё идёт. Но был уверен, что перед ним друг, Джинхо — друг. Не будет же он бояться друга? Так что он просто чуть сильнее упёрся руками в мощные плечи альфы и сказал дрогнувшим голосом чуть суровее: — Джинхо! Я о серьёзных вещах говорю. Отлипни уже от меня и послушай! — Ты так пахнешь, — донеслось до него невнятное. — Ты всегда так пах, да? Просто не мог уловить, но сейчас... И Хёнджин почувствовал, как Джинхо мягко и нежно поцеловал мочку его уха, а потом ещё раз — ниже, и ещё раз — ещё ниже. И снова замер у основания его шеи. — Послушай, — умоляюще начал Хёнджин, сжимая крепкие мускулы пальцами, — у меня ситуация херовая донельзя! Меня собираются отдать замуж за жуткого зануду, чопорного и злобного болвана Мина! Я знаю отца: его терпение на исходе. А без блоков, боюсь, да с таким напором родных я совсем пропаду, меня и этот болван сможет... А не сможет он — они не мытьём так катаньем, но отдадут меня ему! Понимаешь? И вдруг он услышал рычание — самое настоящее альфье рычание. Рука Джинхо на талии стала твёрже, а потом он лизнул кожу над запаховой железой Хёнджина и... присосался к ней с явным желанием оставить след. Хёнджин дёрнулся в его руках, но Джинхо навалился на него, вынуждая опрокинуться спиной на спинку дивана. Хёнджин, у которого всё внутри замерло от недоверчивого страха, затрепетал в его руках, а альфа, наконец, поднял лицо — и Хван увидел мутный, полный страсти и желания взгляд своего... друга. — Джин... хо... — прошептал он. — Ты... — Как же я хочу тебя, Джинни, не могу больше... — глухо и гулко проговорил альфа, и Хёнджин вдруг почувствовал, как слабеют его руки и внутри всё как будто отпускает, срывая какие-то неведомые доселе затворы. А Джинхо смотрел прямо в его глаза, которые он хотел, но не мог отвести, и продолжал: — Самый красивый... такой гордый... такой сильный... — Альфа склонился к его губам, и Хёнджин невольно выдохнул, приоткрывая их в попытке остановить... наверно... но... Но альфа снова проурчал: — Самый лучший и такой... со мной такой послушный, да, ом... Да, Джинни? Да, малыш... Вот так... И он жарко напал на губы Хёнджина, у которого закружилась голова от обилия ощущений, от желания немедленно вырваться, оттолкнуть альфу, который уже ощупывал его торс, забравшись под футболку, — и другого желания, тут же, рядом, — выгнуться, откидывая голову и обнажая шею, чтобы — о, да! — вот там, в шею, сильно и зубами, чтобы не отпускал, чтобы... Задыхаясь, он всё же попытался оттолкнуть альфу и вынуть его ладонь из-под своей одежды, но в это время Джинхо горячими руками повёл по его бокам, задирая, а после и снимая чёртову футболку, и тут же снова навалился на ахнувшего Хёнджина и приник губами к его соску, придавливая за горло к подушке дивана. Альфа всасывал, поглаживал языком, покусывал — и Хёнджин невольно начал задыхаться, так как побороть накатывающее возбуждение и острое удовольствие, от которого он уже стонал, — сам не понимая, как и когда начал, — было выше его сил. А Джинхо не останавливался ни на секунду, не давал очнуться — нет! Он почти вдавил голову Хёнджина в угол дивана, подложив под его затылок свою руку, вертел ею, целуя лицо омеги, а второй рукой опустился на его пах и ласкал там беззастенчиво, нагло, откровенно возбуждая и не оставляя и шанса продохнуть и осознать, что происходит. У Хвана встал быстро, и уже через несколько минут он поверженно стонал в объятиях полуобнажённого альфы, словно в забытье, проводя пальцами по его крепкому торсу и закатывая глаза от удовольствия, а потом царапал его спину, когда Джинхо склонился над ним внизу и взял в рот сразу почти до основания. Долго ему не нужно было: альфа сосал умело и хорошо знал, чего хочет. Кончившего со слабым криком, разнеженного и покорного, полностью нагого, Джинхо перевернул его на живот, заставив опереться руками о подлокотник дивана и уложить на них голову, а сам стал жадно вылизывать омегу, вздёрнув его за бёдра и проводя по ним и между половинками горячим языком, постанывая и порыкивая от удовольствия. Хёнджин... Хёнджину было хорошо так, как никогда в жизни. Это было ужасно пошло, но до судороги приятно! Это растекалось внутри патокой и туманило мозги почище дорогого вина или травки. И когда, что-то прорычав, Джинхо вошёл в него — мокрого и готового — пальцами, это тоже было не больно, а... немного некомфортно. Но Джинхо так целовал ему спину, прикусывал и посасывал кожу шелковистых половинок, что Хёнджин готов был всё простить ему за какой-то странный внутренний пожар, сжигающий его сомнения и дарящий уверенность, что вот теперь всё так, как должно быть. Альфа стал двигать внутри Хёнджина больше и активнее, присосался к шее омеги и пальцами другой руки стал ласкать его сосок — и Хёнджин выстонал жалобно и нежно: — Джинхо... альфа... Мой Джи... И после этого, счастливо выдохнув, Джинхо вошёл в Хёнджина — сразу на всю длину, ударившись о его задницу пахом. Омегу выгнуло от боли: видимо, было много... слишком много. И Хёнджин застонал, умоляя остановиться или хотя бы двигаться не так быстро, но Джинхо его уже не слышал. Придавив его собой и вцепившись в его бедро, он вбивался в тугое нутро яростно, жёстко и жестоко. Хёнджин, с которого сразу слетел весь флёр удовольствия, задыхался и почти кричал, а потом, когда понял, что бесполезно, что альфа потерял себя и его не слышит, стал захлёбываться воздухом, резко выдыхать, пытаясь расслабиться и ожидая, что вот-вот... сейчас... везде же сказано, что будет легче, что будет приятно... Боль и впрямь притупилась, но альфа так долбил, как будто мстил за что-то — не останавливаясь, зажав его в своих руках, кусая плечи и шею и всё повторяя хриплым, будто не своим, голосом, как ему охуенно, какой омега тугой, как пахнет... Хёнджин вжался лицом в его руки, прикусил его кисть, осознавая, что его начинает мутить от заполнявшего всю комнату сладковатого запаха дыни и бергамота. Ему всегда нравился этот свежий запах Джинхо, ему всегда нравился и сам Джинхо, но сейчас... Одна мысль стучала в виски спятившим дятлом: должно, должно, должно стать легче. Должно понравиться. Должно! Почему же... Почему же нет?.. А когда альфа задвигался яростнее и быстрее, явно подходя к пику, Хёнджин не выдержал: он застонал отчаянно и умоляюще, прекрасно понимая, что Джинхо его по-прежнему не слышит. Надо потерпеть. Это так наверняка только в первый раз, это... потом ему понравится, обязательно понравится! Скорей бы, боже... Скорее! Лишь бы не порвал! Лишь бы не до крови... Джинхо кончил бурно, счастливо упиваясь своим рыком, дотрахивал в погоне за остатками удовольствия уже медленнее, но входя при этом глубоко, долгими толчками. И вот тут измученному Хёнджину вдруг стало... болезненно-приятно. Нет, горело всё адским огнём, ныло и противно скручивало, но в то же время... То, как отзывался на каждый толчок альфа, как постанывал он, вторгаясь в Хёнджина, — неспешно, глубоко — вот это... В следующий раз он обязательно скажет парню, чтобы тот был... — Я всё-таки сделал это, да, малыш? — Голос Джинхо разморенный, грубоватый и ужасно довольный. — Если бы не чёртов Бин, ты бы получил меня ещё тогда, на той вечеринке... Мм... Ты бы видел себя, Джинни... такой сладкий, когда затраханный... Мм... Губки такие... Будем считать, это твой мне свадебный подарочек. Моего отца всё же доконали, и я женюсь на этой дуре из семейки Кан. Дура, но сиськи при ней, так что будет весело. Джинни... Почему ты... Что? Ну, ну, чего ты? Реветь надумал? Ты что — девка что ли? Эй, бро! Ну, потрахались и потрахались! Говорю же: свадебный подарок, да? Ну, мир?***
— Впусти меня, Хёнджин. — Уходи, Бин. Я уже говорил тебе: мне больше не нужны ни друзья, ни дружба. — Впусти, ты же знаешь: я не отпу... не отстану. За дверью молчание. Хёнджин сидит, привалившись к ней и прикрыв глаза. Пожалуйста. Ему просто надо чтобы его оставили в покое. Он о многом просит? — Впусти меня, Хёнджин. Видимо, о многом. Он встаёт и уходит в спальню. Ложится на постель и кладёт руку на глаза. Но даже в полной черноте, которая не сразу, но воцаряется под веками, нет ему покоя. Она не надолго — эта чернота. Он точно знает, что через несколько минут в ней снова вспыхнут пьяной улыбкой красивые чуть виноватые глаза: — Пока, Джинни. Было классно! Буду вспоминать тебя в супружеской спальне и кусать локти, да? Он ведь тогда альфу даже выгнать с презрением не смог. Просто смотрел на него с дивана, не в силах подняться, измочаленный, как только что отпользованная шлюха, и с улыбкой оставляемый на растерзание своей совести и судьбе. Снова звонок. Ах, да. Ещё вот это. Со Чанбин. Ёбаный бета! Как будто Хвану этих печалей не хватает, ещё и этот осёл. Впрочем... Хёнджин усмехается криво и снова тяжело поднимается. Наверно, надо объясниться. Всё-таки три года "дружбы" пускать коту под хвост — тоже дело серьёзное и ответственное. Снова звонок. Иду я... Иду.***
Он ни о чём не спрашивал и ничего не сказал. Он сделал две тарелки рамена, поставил на стол, за которым молча пялился на него Хёнджин, и спокойно сказал: — Поешь, прошу. Должно было выйти вкусно. Судя по запаху, было действительно вкусно. Хёнджин прикрыл глаза и вдохнул глубже. Да, вкусно. А может, показалось, потому что он неделю не питался нормально. Так, только когда в желудке сворачивалось всё комом, пиццу доедал холодной и пару раз сделал себе заварную кашу. Осознанно есть не хотелось. Но вот сейчас... Он взял ложку и стал хлебать бульон. Через несколько ложек поднял глаза на Чанбина. Тот смотрел на него хмуро и, поймав его взгляд, молча подвинул ему палочки. Хёнджин медленно кивнул и взял. Вкусно. Да... вкусно. Плохо, что горячо. Потому что растопилось, видимо, что-то внутри. И вместе с бульоном он стал ощущать на языке лишнюю горечь. Слёзы капали в тарелку, но он упорно игнорировал это, не вытирая и не пытаясь скрыть их, втягивал горячую лапшу и закусывал яйцом. Вкусно. Вкусно, вкусно. Вкусно! Доволен?.. Он кинул злой взгляд на Чанбина: тот вдумчиво жевал, глядя в окно. — Чего хотел? — угрюмо спросил Хёнджин. — Тоже на свадьбу пригласишь? — Покормить хотел, — спокойно ответил Чанбин и перевёл на него взгляд. В его глазах была тревога и что-то ещё — смутное, горькое, но голос прозвучал мягко и тепло: — Вкусно? Хёнджин кивнул и стал быстро доедать. — Давай завтра ты мне просто откроешь дверь, ладно? — тихо спросил Чанбин. — Я не стану тебя доставать. Я покормлю —и уйду. Хёнджин злобно вытаращил на него глаза, а потом хмыкнул: — Чего ты от меня хочешь, Со Чанбин? Попросить прощения? Так ты ни в чём не виноват. Продолжить дружить? Я больше не хочу ни с кем дружить — и ты в этом не виноват, так что... Хрен со мной, а? — Хрен с тобой, — покладисто кивнул Чанбин. — Просто приду покормить — и хрен с тобой, ладно? — Издеваешься? — исподлобья глядя на него, враждебно спросил Хёнджин. — Ну-ну. Давай. Давай ещё и ты, чёртов бета! Конечно, ты бы в такую ситуацию не попал, да? Где уж мне до твоей разумности! Только я и сам всё про себя знаю, ясно? И я в жалости твоей сопливой не нуждаюсь! Была дружба — и нет её! Всё! Перешагнули и забыли! Думаю, тебе-то точно не составит труда всё забыть, ты же... Он захлебнулся воздухом, внезапно снесённый мраком, глянувшим на него из глубины взгляда Чанбина. — Я же — бета? — тихо спросил Со. — Бесчувственный, холодный, неспособный ни на что живое и тёплое бета? Ну, договаривай. Но Хёнджин молчал, малодушно пряча взгляд. Ему вдруг стало стыдно. Ведь человек, который сейчас так горько усмехается, сидя перед ним, на самом деле ни в чём не виноват. Надо бы перед ним... — Да, Хван Хёнджин, я бета, — сказал Чанбин. — Только это ведь ничего по сути не значит. Или только омеги могут быть разными и не соответствовать стереотипам? А беты — нет? Ты так борешься с этими стереотипами, а сам-то? Зашорен ими по самое не хочу — ведь так удобнее, да? На то и нужны стереотипы: они экономят энергию мозга и дают готовые ответы на любые вопросы. И избавляют от неизвестности, которой все так боятся. Вот только странно, что так страдающий от стереотипов человек так страстно ими увлекается в отношении других, да? Мозг — удивительно занимательная штука. Или как там говорят: с тобой — это другое? Он встал и начал собирать тарелки в мойку. Хёнджин пытался обдумать то, что сказал ему Чанбин, но цеплялся лишь за отдельные слова, а общий смысл от него ускользал. Наблюдая за ловкими движениями беты, он вдруг понял, что это делать приятно. Но разве это было правильно? — Я сам, — буркнул Хёнджин. — Оставь, я помою. — Ну, что ты, — язвительно ответил Чанбин, — не только омеги умеют мыть посуду. И, как ты только что убедился, готовить тоже. — Я никогда не думал... — вскинулся на него Хёнджин. —Правильно, — холодно оборвал его Чанбин. — Ты вообще обо мне не думал, да? Я же бета. Зачем мне твои мысли? Твои печали? Твои беды? Я же никогда не заботился о тебе и не пытался помочь. Правильно. Хёнджин прикрыл глаза ладонью и тяжело вздохнул. Он устал. Он больше не может. — Я пойду лягу, — тихо сказал он. — Будешь уходить — закрой дверь. — Закрою, — кивнул Чанбин, продолжая мыть тарелку, — а завтра открою. Я возьму запасной ключ. Я знаю, где он лежит. Хёнджин молча пожал плечами и пошёл в спальню. Упал на постель — так, как будто до этого полдня грузил вагоны, — и мгновенно уснул. И сам он укрылся одеялом или его укрыли, он не помнил.***
— Да, отец. Сказал — и стало похер. Оказывается, это так просто — согласиться. Почему он раньше не мог? Почему раньше не хотел вот так просто — согласиться и не мучить ни себя, ни их? Они хотят ему добра, они так хотят, чтобы у него было всё хорошо! Ещё бы, ведь это будет значить, что и у них всё хорошо. И можно не ловить на себе косые осуждающие взгляды соседей, которым только и есть дело, что обсуждать непокорного сыночка-омегу! Мало природа учудила — он и сам теперь чудит не хуже. А ведь сколько тех, кто мог бы угреть его при себе. А нет, хорохорится, ерепенится, выпендривается. Всё бегает, всё хочет равным альфам стать. Только где уж ему! Сам тонкий и звонкий, как былинка, личико милое, сразу видно: место такого в постели да при детишках-красавцах. А туда же... Бедные родители, вот уж действительно: наградил боженька дочкой, да подгадил чёрт с сыночком... От тоски, которая мучила его месяц, постепенно в душе остались лишь тёмные тени, как следы от грязной обуви на персиковой стене. А в целом стена осталась целой. Стоит себе. Даже отгораживает его от мира и забот о нём. Он ел, пил, смотрел тупые сериальчики, выходил вечером посидеть в ближайшем парке на лавочке, лениво листая ленту в телефоне. Только потому, что это полезно для здоровья. Об этом ему напоминал Чанбин, который приходил каждый день, чтобы почти молча приготовить ему еды, выгнать в магазин за продуктами и мусорными пакетами, напомнить о том, что лето проходит, а Хёнджин бледен, как призрак. И если уж не на пляж — пусть шурует хотя бы в парк. Омега огрызался, что не Чанбиново это дело, дулся и отказывался есть пирог, испечённый бетой, говоря, что сладкое вредно. Чанбин беззлобно усмехался, пожимал плечами и съедал половину. А когда он уходил, Хёнджин за десять минут сжирал остальное, матеря бесстыжего соблазнителя, и шёл в парк. Много спал. Много и бесцельно думал. Старательно гнал от себя образ стонущего над ним альфы и фантомную негу по всему телу. Ему не понравилось. Ничуть не понравилось. Это было унижением и насилием с самого начала! Он уступил силе! Он не виноват! Отстаньте! Хватит!.. Ни разу не сел за комп, ни разу не открыл свой блокнот для рисования. Наплевать на всех и вся. Борьба приносит боль и никакого профицита. Так что... — Да, отец.***
— Просто присмотрись к нему, — немного торопливо и встревоженно сказала мама, поглаживая по плечу. — Он... Знаешь, он не так и плох. И красавчик. А запах — ну, привыкнешь. Будет покупать вам лучшие блокаторы — так и вообще... А? — Да, мам. — Она виновато улыбнулась его покорному тону, а он добавил вежливо: — Это всё? Я могу идти? — Джинни, — через паузу спросила она, — ты... Всё в порядке? — Да, мам. Коротко и — пожалуйста, не надо изображать. Всё понятно. Всё просто и ясно. Они требуют — он подчиняется — они не пристают. Он вернулся к себе в квартиру и встал перед шкафом, намереваясь выбрать то, в чём сегодня вечером согласится стать женихом дома Мин. Званый ужин, куча гостей, дорого-богато. Отлично. Скорее всего, они будут в центре внимания, так что Мин Човон будет только надуваться от гордости и не тронет, руки не станет распускать. Нахмурившись, Хёнджин выбрал чёрный шёлк и плотный бархат с серебряной нитью. Тонкая серебряная цепочка. Просто? Да, но выглядит дорого. Строгий, но эффектный мэйк — и можно будет смело выписываться из разряда покойников. Почему-то Хёнджин чувствовал себя разбитым. Совсем. Совершенно. Да, ему было тошно от одной мысли о том, что надо будет сегодня сделать с собой и своей жизнью, — это было само собой разумеющимся. Так и задумывалось. Только... Почему-то не было сил подняться и начать собираться. У него было назначено к парикмахеру и визажисту, но он не мог даже встать с постели, на которую присел в бессилии. Внезапно раздался звук открываемой входной двери. "А вот и наш пастушок пришёл покормить больную овцу", — желчно усмехнулся Хёнджин и улёгся на спину, скрестив ноги и положив кисть правой руки на глаза. Надоело... Как же всё надоело... Мысль о том, чтобы всё закончить, снова остро воткнула иглу в сердце, но... Он уже думал. Не сможет. Потому что трус. Презренный омега. Способен лишь ныть, удовлетворять и размножаться. Он рвано вздохнул и... застыл, когда почувствовал, как рядом с ним прогибается кровать. Распахнул глаза и упёрся ими в чёрную ткань рубашки. Чанбин улёгся рядом поудобнее и забрал его, почти не сопротивляющегося от дикого изумления, в свои объятия. Осознав, что происходит, Хёнджин мгновенно сжался и вцепился в его руку в твёрдом намерении оттолкнуть. — Какого ху... Ка... Ты зачем... — забормотал он неуверенно, тыкая пальцами в плечо нагло примостившегося рядом парня. — Ты дрожал, — хрипло ответил тот. — Я просто немного согрею и пойду есть готовить. — Ты спятил? — нахмурился Хёнджин. — На улице грёбаное лето, не продохнуть. Да и здесь... Он внезапно прислушался к себе. М-да... Может, напрасно он включил кондёр. Было и впрямь прохладно. Тело Чанбина было горячим, даже через рубашку это ощущалось вполне ясно. И рука в коротком рукаве, лежащая на плече Хёнджина и обнимающая его, тоже была горячей. И пальцы другой руки, поглаживающие его волосы на затылке, — твёрдыми и тёплыми. Приятными. — Чего тебе от меня надо, Со Чанбин, — тихо и безнадёжно спросил Хёнджин. — Ты зачем сюда ходишь? Второй месяц ходишь. Неужели у тебя своих дел нет? Ты ж по командировкам был до этого, а сейчас — как часы у меня. Каждый день. — Я в отпуске, — деловито ответил Чанбин, мягко огладил его волосы, задел тёплыми пальцами шею и снова поднялся до затылка. — Два года не был, и вот — взял. Это мило, что ты беспокоишься. Спасибо. Хёнджин поднял лицо и насупился: в глазах Чанбина светилась мягкая, но явная насмешка. Омега хотел было обидеться, но... Но он был таким тёплым — Со Чанбин. А Хёнджину было так холодно... Можно было выключить кондёр или прижаться к парню рядом. До пульта надо было тянуться, а Бин — вот он. И поэтому из чистой логики Хёнджин выбрал второе. — Я сегодня ещё и по делу, — внезапно вздохнул Чанбин. — В фирме моего друга Бан Чана идёт набор в штат. Они недавно на рынке, но у них уже есть неплохая репутация. Занимаются в основном музыкальными проектами, но там тоже нужны копир... — Забудь, — оборвал его с неприязнью Хёнджин. — Точно не сейчас и не в ближайшее время? Я замуж выхожу. Бин молчал несколько минут, а потом осторожно спросил: — Это за?.. За того?.. — Да, за Мин Човона. — Мм... — Голос Чанбина по-прежнему был негромким и странно вкрадчивым. — Но ведь ты же говорил, что он вонючий урод? — Ага, — легко пожал плечами Хёнджин. — Ну и что? Не всем же быть счастливыми, верно? — И всё же, — медленно сказал Чанбин. — Зачем тебе это? Ну... муж? — Моя трепетная задница будет устроена, отец получит бонусы в сделке века, и мои родители обретут душевный покой, — ответил Хёнджин и уткнулся Чанбину в шею, по привычке потянул — и блаженно улыбнулся: — Как же ты офигенно пахнешь. Paco Rabanne? — "Dior Homme Sport" от Dior, — ответил Чанбин. — Я понял, зачем нужен этот брак твоим родителям. А зачем он тебе? — А мне — за тем же, плюс блоки. Он мне разрешит, и я буду хоть спокойно по улицам ходить, а не ловить на себе всю эту мерзость. Да и в вузе с блоками будет проще. Может, даже пойду к твоему другу после выпуска. Без выраженного запаха у меня, может, и будет шанс. Хотя, откровенно говоря... — Он вздохнул и улёгся на спину рядом с Чанбином, потянулся и, заложив руки за голову, продолжил: — ...вряд ли получится. Он не пустит. У них в доме не принято. Меня мама предупредила, и отец велел не рыпаться. Омега нужен с образованием, но это чтобы этим образованием перед тётушками да дядюшками хвастать. Да и омега-парень — тоже для бравады. Я же говорю: игуана домашняя прямоходящая двуногая. — Он нервно хохотнул. — Тогда у меня для тебя деловое предложение, — сказал Чанбин спокойным и размеренным тоном. — Выходи за меня. Я тоже хочу себе того, кем можно будет хвастаться перед родными. Но только мне образования будет мало. Хочу, чтобы ты зарабатывал. Чан, конечно, тот ещё жмот, но если будешь стараться, он перспективных ценит. И я-то точно позволю, будь уверен. Ещё и сам пендель дам волшебный на дорожку... Он говорил чуть насмешливо, но мирно, а у Хёнджина медленно ехала крыша. Это каким мудаком надо быть, чтобы вот так с ним шутить? Зная его историю (Хван был уверен, что Джинхо поделился с дружком), зная всё, что он пережил... В носу у Хёнджина защипало, и он придушенно прошипел, зажмуриваясь: — Убирайся, сук-ка... Он сжал кулаки и задышал коротко и яростно, стараясь успокоиться. Перебор. Это предательство — уже слишком. Он не выдержит. Не выдержит! — Убирайся! — сломанно крикнул он. — А то я за себя не отвечаю, шутник хуев! Чанбин завозился, но с постели не встал. Молчал. И Хёнджин открыл глаза. Бета смотрел на него, приподняв бровь, чуть удивлённым взглядом. — Шутник? — медленно переспросил он. — Это ты... Ты думаешь, что я мог бы с тобой так пошутить? — А то нет? — удушливо прошептал Хёнджин. — Урод... Какой же ты урод... И ты тоже! Последние слова он выкрикнул в ярости и накинулся на Чанбина с кулаками. В диком бешенстве он начал было молотить по его торсу, желая попасть в живот, но не попадая, потому что Со защищался очень умело, пропустил всего несколько первых ударов, а потом ухватил его руки и крепко сжал их, не давая бить себя. Однако Хёнджина несло. Он рычал, матерился и наваливался на бету в странном и жутком желании искусать ему шею до алых кровоподтёков, сделать больно, ударить так, чтобы этот пристальный взгляд, который всё ещё изучал его даже с красного от натуги лица, исчез, чтобы появилась боль чтобы... — Тшш... — Хёнджин обнаружил себя почти полностью зажатым под Чанбином, у его бока, с его руками на своём поясе и плечах. Чанбин прижимался сзади и шептал в ухо: —Тшш... Тише, Джинни... Всё хорошо... Слышишь? Всё будет хорошо... Я никому тебя не отдам... я буду рядом, слышишь? Другом, мужем, братом, соседом... Не брошу, слышишь? Я не шучу, я не издеваюсь. Если тебе нужен был фиктивный брак, ты должен был меня позвать, меня, а не этого давно на тебе помешанного альфу! Ты ошибся, позвал не того, и я понимаю: какой же брак с бетой, да? Но я попытаюсь исправить твою ошибку. Не дам ошибиться снова, слышишь? Никакому Ховону я тебя не отдам, и не надейся. Эта тварь и не скрывает, что собирается делать с тобой. Поверь, подробностей ты не хочешь знать. И не узнаешь: я позабочусь. Если бы ты искал любви, как раньше, если бы тебе нужен был настоящий сильный брак, я бы не лез, понимаю: не вышел ни рожей, ни гендером. Но фиктивный, чтобы дать тебе то, чего ты заслуживаешь, как никто другой, — свободу и уверенность в завтрашнем дне — это я сделаю, слышишь? — Спятил, спятил, спятил! — пытаясь выкрутиться ужом из его неожиданно очень сильных рук, забормотал в страхе Хёнджин. — Ты не понимаешь, что несёшь, придурок... Пусти, пусти, слышишь? — Не пущу, пока не пообещаешь, что не сбежишь, а сядешь рядом — и мы поговорим. — Не хочу с тобой разговаривать! Не хочу! Ты сумасшедший! Тоже хочешь меня трахнуть, да? Тоже, как он, да? Негромкое злое рычание над ухом было чётким предупреждением, но Хёнджин был слишком в большом раздрае, чтобы воспринять сигнал, так что он снова задёргался, и тогда Чанбин навалился сильнее и прикусил зубами ему кожу шеи сзади. Невольно, поддаваясь инстинктам, Хёнджин застыл, широко раскрыв глаза и неосознанно внюхиваясь в воздух, где должен был быть разлит сильный и властный феромон приказывающего замереть альфы. Но ничего не было — лишь лёгкий шлейф невероятно приятного древесного аромата. Ничто не насиловало его волю, ничто не обессиливало, не заставляло. И тем не менее он не двигался, всхлипывая и боязливо прислушиваясь. Потому что был в руках у очень сильного... человека. И в этих руках было так уютно... И почему-то уже не так и страшно. Хёнджин сжался и вдруг, неожиданно даже для себя, двинулся чуть вверх, прижимаясь к крепкому и горячему телу, что нависало над ним. Прячась под него. Ища у него защиты. Нет, Чанбин не трахнуть хотел. Не заставить. Он всего лишь не давал наделать глупостей. Очередных, надо сказать. Хёнджин прикрыл глаза, вслушиваясь в свои ощущения. Хорошо... Ему просто тепло и до странности уютно в этих руках. Они не отпустят и не отдадут... И не предадут, нет. Зубы с его шеи давно пропали, но всё ещё замершим испуганным зверьком он прятался в руках Чанбина. Хотя и был почти на полголовы выше беты. — Хочу ли я тебя трахнуть, Хван Хёнджин? — тихо зажурчал над ним мягкий и ласковый голос. — Я совру, если скажу, что никогда не мечтал о тебе. Жестоко совру. Буду ли я тебя к этому принуждать? Пользоваться твоим состоянием? Твоими страхами, твоей разбитостью? Я же не альфа, Джинни. Хм-м... — Чанбин вдруг смущённо крякнул и произнёс чуть тише: — Опять это... Нет, вру. Я встречал других альф: добрых сильных и благородных, Хёнджин. Бан Чан — мой друг и твой будущий работодатель — такой альфа. Он своего омегу, Чонина, ждёт три года. Тот был пятнадцатилетним мальчишкой, когда они встретились, и Чан влюбился. Чонин — хулиган тот ещё, отпетый, небитый и отчаянный. Пытается вывести на эмоции и соблазнить — из принципа. Но Чан не поддаётся, ждёт. Вытаскивает его из всяких заварух, в которые этот дурак встревает, умывает, лечит и — не трогает. Чонин мне прибегает жаловаться и соплями умывается, но Чан сказал: до девятнадцати не тронет. И ждёт. Кажется, даже пара течек уже была, и запах почти раскрылся, но Чан держится. Так что не верь, есть альфы совсем другие, не такие, как... Хёнджин дрогнул, боясь услышать это имя, — но Чанбин умолк. Склонился к его голове и потёрся носом о волосы Хвана. — Ты безумно красив, Джинни, — сказал он печально. — Ты — звезда на небе, далёкая и неприступная. И я бы никогда к тебе не полез, поверь. Но ты в таком отчаянии и так уверенно сейчас идёшь в логово зверя, что я не могу на это смотреть. Он сломает тебя, оборвёт тебе крылья — и оставит на снегу умирать в одиночестве. Я не могу позволить этого сделать с тобой. — Чанбин вдруг содрогнулся и сжал Хвана крепче, а потом прошептал прямо в ухо поджавшемуся и покрытому острыми приятными мурашками омеге: — Ни за что не отдам! Я никогда себе не прощу, если позволю сделать с тобой такое... Я стоял бы в стороне, как и поклялся себе, но не так... Ты выйдешь за меня. Неважно: согласны или нет твои родители. Тебе двадцать три, они не имеют на тебя юридических прав. Я дам тебе разрешение на лучшие блоки, и сам тебе их куплю из своих источников. Я представлю тебя Бан Чану и познакомлю со своими друзьями — чтобы у тебя они тоже были, друзья. Чтобы ты понял, что одна ошибка не делает тебя вечным неудачником. Ты заслуживаешь л... тепла и нежной дружбы, заслуживаешь того, чтобы тебя прощали и баловали — как и любой хороший человек. Хёнджин уже давно лежал с закрытыми глазами и только сейчас понял, что сжимает пальцами руку Чанбина, вцепившись в неё, как в спасательный круг. Не каждое слово беты доходило до его сознания, но постепенно, медленно, но верно, его отпускало чувство, что он умирает. Нет... Нет, нет. Рано он сдался. Ему внезапно стало невыносимо стыдно за свои мысли и желания последнего времени. Раскис... О, боже! Раскис... — Тупой омега... Кажется, он это сказал вслух, потому что негромкая речь Чанбина вдруг прервалась. Он быстро перевернул Хёнджина и уложил его на спину, а сам навис над ним и пристально посмотрел в глаза: — Что? — Зачем тебе тупой омега, который так... — Хёнджин отвёл взгляд, так как почувствовал, что всё в глазах, затуманенных слезами, расплывается. — Ты назвал тупым омегой моего.... — Бета остановился лишь на секунду, а потом злее и жёстче продолжил: — ...моего жениха? — Я не буду твоим женихом, Чанбин, — шмыгнув носом, ответил Хёнджин. — Ты не заслуживаешь этого кошмара. А я — заслуживаю. — Я сам решу, какого именно кошмара я заслуживаю! Чанбин сказал это ледяным тоном, и Хёнджин опасливо на него покосился. Вообще лицо беты было всегда немного отстранённым, а когда он не улыбался, то и вообще достаточно холодным, но сейчас... О, оно было просто прекрасно: блистающие едва сдерживаемым гневом глаза, раздувающиеся крылья ровного носа, чуть подёргивающийся мужественный подбородок... — Ты красивый... — сказал Хёнджин. И тут же зажмурился, осознав, насколько глупо это про... — Ты тоже, мой принц. Ну, вот, теперь придётся зажмуриваться ещё плотнее, да ещё и пережидать ненавистный румянец, который тут же услужливо заполыхал на щеках Хёнджина. — Ты выйдешь за меня? Хёнджин приоткрыл глаза. Он знал, что должен ответить "нет": с Чанбином не получится просто так. Бета, очевидно, был по уши в него. Нет, Хёнджин не был тупым, нет. Он прекрасно видел, как смотрит на него Со, как сменяется обычное мрачное равнодушие в его глазах на чуть растерянную нежность, стоило бете перевести взгляд на Хвана. Как беспомощная улыбка совершенно против его воли морщит его губы. Как смягчается лицо, как... Как он обнимает его сейчас, как водит рукой по его волосам — поглаживая, успокаивая, даря... Себя даря. А что сможет дать ему Хёнджин? И сможет ли дать хоть что-то? И нет, не потому, что Чанбин — бета. Хван принял: он ошибся в этом человеке. Как и в том, другом, — ошибся жестоко. Как мог он не замечать, не ценить его заботу? Всё это время, пока он тонул в самобичевании и тоске, как мог не увидеть его — такого прекрасного Со Чанбина? Поэтому: однозначно надо было говорить "нет", ведь бета заслуживал кого-то гораздо лучшего, чем разбитый размазня, сломавшийся оттого, что не смог распознать дрянь рядом с собой и поддался животному в себе, за что и оказался у разбитого корыта. Но... Он понимал, что безумно хочет ответить "да". Вот по всем вышеперечисленным причинам — хочет. Найдёт ли он хоть кого-то, кто будет так же к нему относиться? Кто увидит в нём человека, а не омегу? Кто поймёт его стремления и будет помогать? Кто оценит его и будет так нежен с ним — так, как нежен сейчас Бин, который водит по его шее пальцами, едва касаясь, будто боясь отвлечь от тяжёлых размышлений, но в то же время желая облегчить их. Почему он должен отказываться от того, кто так искренен с ним? Кто не просто хочет — конечно, хочет, блядь, они не дети, а Чанбин — взрослый мужик — но, кажется, готов попробовать полюбить его? Пока он боится сказать это слово, но ведь боится спугнуть Хёнджина, а не собственных чувств. Разве не благодаря его поддержке омега не остался один на один со своими печалями и отчаянием? Разве ничего не стоит для Хёнджина молчаливая забота Со, его суровые взгляды и категорические требования подумать о себе — и ни слова осуждения, ни одной попытки залезть к нему в душу и с любопытством потоптаться там? Кому, если не такому человеку, и говорить "да"? И пусть брак они оба из осторожности назовут фиктивным — так будет легче. Но о какой там фиктивности идёт речь, если уже сейчас Хёнджину — если он будет откровенен с собой до конца — хочется, чтобы Чанбин остался рядом с ним, вот так, в этой постели, навсегда? Если только рядом с этим чуть мрачноватым человеком он перестаёт видеть картины собственного падения в бездну — и ему так спокойно? — Хёнджин? Эй, ты уснул что ли? — Сильные пальцы пробежали по его щеке и потрепали подбородок. — Я задал очень важный вопрос. Ты молчишь? Это что, н... — Да, выйду, — тихо шепнул Хёнджин, разворачиваясь в руках Бина, чуть сполз и уткнулся ему в шею. — Джинни... — Вот теперь было заметно, что Чанбин немного потерялся: голос его дрогнул, стал чуть ниже и глуше. — Значит... фиктивный брак? Хёнджину стало стыдно. Чанбин как будто услышал его мысли. Омега снова ткнулся носом в сильную шею и зажмурился. — Или... Или нет? — тихо спросил Чанбин. — Ты... Ты как хочешь? — А ты? — Омега сжал ткань рубашки Со в пальцах. — Ты знаешь, — чуть помедлив, сказал Чанбин. — Но мои желания... — Я тоже, — едва слышно перебил его Хёнджин. — Что — тоже? — Всё тоже, — смутившись, пробормотал омега. — Вот пристал... Чанбин рассмеялся. И Хёнджин замер от изумления. На самом деле, он, наверно, впервые слышал, как смеётся бета Со Чанбин. Хрипловато, низко и очень искренне. Тепло. — Тогда нам надо всё обсудить, — сказал Чанбин уже решительнее. — Вообще это целое дело — такой вот брак. Я так понимаю, тебе надо отказать Мину, тебе надо выслушать убийственные речи своих родителей, выжить и представить им меня, чтобы... — И тогда убийственные речи выслушаешь ты, — злорадно вставил Хёнджин. — Не всё же мне страдать. Впрочем, есть ещё и твои родители. — Моя мама будет счастлива, что я всё же решился сделать это и позвал тебя замуж. — В голосе Чанбина Хёнджин услышал самодовольную улыбку и удивлённо поднял голову, заглядывая в его глаза. Взгляд Со, горячий и тёмный, был полон нежности. Хёнджин смущённо приподнял брови, а Чанбин кивнул: — Я говорил ей о тебе. И фотки показывал. Она сказала, что за такого принца надо бороться. И шансов мало. Но благословила. — Тебе обязательно меня смущать? — пробухтел Хёнджин, снова утыкаясь ему в плечо. — Я по фактам, — усмехнулся Чанбин и начал перебирать его волосы. — А потом надо обо всём договориться для регистрации. И я сразу сделаю разрешение на блоки. Это ведь самое... — Скажи — главное, и я откажусь от всего, — перебил его Хёнджин и угрожающе царапнул его руку . — ...нужное сейчас, — невозмутимо продолжил бета, — ведь я не чую твоего запаха и не хочу, чтобы его чуяли лишние люди. Пока ты со мной... — Пока? — Хёнджин тихо зарычал. — Ты уверен, что вообще этого хочешь? — Пока ты со мной, — всё так же спокойно повторил бета, — тебе ничего не угрожает, я борьбой занимаюсь, так что по морде дать смогу любому, если кто начнёт слишком активно принюхиваться. Но вот когда ты будешь ходить на работу... Хёнджин снова яростно зарычал и начал сердито тыкать смеющегося Чанбина в бок кулаком. Они стали с наслаждением возиться на постели, как малые дети, пытаясь побороть друг друга и опрокинуть на спину, пока не победил сильнейший. На Хёнджина сверху глядели глубокие тёмные глаза, которые постепенно затапливала тьма. И в них просто невозможно стало смотреть. Именно и только поэтому Хёнджин просто вынужден был перевести взгляд на приоткрытые губы. Почему он раньше не видел, какие у Чанбина губы? Чётко очерченные и как будто чуть надутые, небольшие и... И такие сладкие... Чанбин касался ими Хёнджина осторожно, как будто пробуя на вкус. Он медленно и мелко-мелко выцеловывал губы омеги, не пытаясь взять силой то, что и без того сейчас принадлежало ему. Потому что Хёнджин сам уже обхватил его шею и закрыл, покорно полностью отдаваясь поцелую, глаза. Чанбин не давил на него, он лишь предлагал, проводя языком по нижней губе и тут же прихватывая её в рот. Посасывал и... вдруг глухо и хрипло замычал от слишком явного удовольствия. Хёнджин приоткрыл глаза: Чанбин смотрел на него сквозь приопущенные ресницы, и взгляд у него был мутный и томный. Хёнджин расслабился совершенно и приоткрыл рот. Но Чанбин медлил, вылизывая сначала его губы, прикусывая их сочную мягкость и лишь после этого осторожно толкнулся внутрь. Поцелуй становился всё более страстным, терпким и откровенным. Когда Чанбин прикусил его губу посильнее, Хёнджин не смог удержать стон и чуть выгнулся, обвивая плечи беты и сильнее прижимая его к себе. Он чувствовал, как жарко и смело, с каким удовольствием действует Чанбин, и у него от этой смелости всё внутри поджималось и сладко замирало. Бета целовал уже не только губы, он ласкал прикосновениями скулы и подбородок Хёнджина, а потом спустился на его шею и стал нежно лизать там, посасывая чувствительную кожу и чуть прикусывая. Но вдруг он отстранился и сел на постели, отвернувшись от совершенно поплывшего Хёнджина, который даже коротко и обиженно простонал, оставшись без жара его рук и губ. — Нам... надо... остановиться... — в три приёма выговорил Со. — Я бета, но всё же... не... железный. — Кажется, нам будет трудно сохранить брак фиктивным, — чуть отдышавшись, задумчиво сказал Хёнджин. Чанбин откинул голову и засмеялся — с облегчением, медово-тепло. — Думаю, это вообще окажется провальной затеей, — ответил он и кинул острый взгляд на Хёнджина через плечо. И Хван понял, что согласен с ним. Целиком и полностью согласен.