***
Мужа... Это было не просто нелегко — стать этому омеге мужем. Это оказалось на редкость заморочной задачей. Чанбин мог гордо и уверенно сказать Хёнджину, что раз ему двадцать три, то родители не имеют на него прав. И вообще-то так оно и было. Но Хван Юна, а особенно Хван Сохёк были теми ещё крепкими орешками. И они старательно пытались изгадить жизнь молодой паре всеми доступными им средствами. А их было великое множество. Они не просто устроили Хёнджину мегаскандал, после того как он отказал Мин Човону прямо в ресторане, где должен был состояться ужин двух семей — Мин и Хван, — обозначивший бы собой начало большого проекта — замужество их сыновей. Они устроили настоящую травлю Хёнджину и Чанбину. Отец официально и громко выгнал Хёнджина из дома, заявив, что больше не оплатит ни единого счёта своего нелепого и заблудившегося в этой жизни сынка. Правда, Чанбину от этого было даже лучше, ведь его жених перестал зависеть от воли тех, кто смотрел на него как на выгодное вложение. И отчаянно кусающему губы Хвану, чьи глаза, когда он рассказал об этом, были полны пока не пролитых слёз, Бин так и сказал: — Останься ты с ними рядом, будь у них возможность продолжать давить на тебя, я реально усомнился бы в возможности для нас хэппи-энда. А так всё хорошо, Джинни. Ты мой жених, и я беру тебя под свою полную опеку, как и принято. — Что же, — едва слышным шёпотом ответил Хёнджин, мужественно удерживаясь от всхлипов, — теперь выбора у меня нет. И я, видимо, полностью в твоей власти сейчас. — Выбора нет, — кивнул, сосредоточенно набирая номер Чана, Чанбин. — По крайней мере пока. А власть... Если ты о деньгах и перспективах, то это мы сейчас попробуем исправить.***
Бан Чан, о котором с таким теплом отзывался Чанбин, на самом деле оказался отличным мужиком. Он отнёсся к Хёнджину не просто по-дружески — бережно. На собеседовании, видя, что омегу ведёт от волнения и он — в кои-то веки и с чего-то вдруг — чуть не сознание от волнения теряет, Чан быстро свёл деловой диалог к дружественному знакомству с будущими обязанностями, сразу сказав, что его фирма в талантливом омеге, о котором ему столько рассказывал его прекрасный друг Со Чанбин, заинтересована. А дальше стал объяснять условия, на которых они его, этого бесценного омегу, возьмут. Пока это будет для Хёнджина стажировкой, но если к концу октября в его портфолио появится хотя бы одна работа или идея, взятая креативным или дизайнерским отделом фирмы "Тriplet" в разработку, то он станет постоянным сотрудником с очень неплохой для начинающего зарплатой. А дальше — как сможет себя показать. И уже к середине разговора Хёнджин вернулся к обычному своему состоянию более-менее уверенного в себе человека, а когда Чан закончил пояснения, вынул забытую от волнения папку со своими работами и стал с удовольствием показывать их Чану. На том самом логотипе, который так заинтересовал предыдущего потенциального работодателя, Чан остановился и пристально стал его рассматривать. Хёнджин замер, боясь даже вздохнуть. Альфа же, подумав, поднял на него взгляд ясных, доброжелательных тёмно-шоколадных глаз и сказал: — Что же, Хван Хёнджин-ши, вы приняты на работу в нашу фирму на должность помощника дизайнера. Будем считать, что свою стажировку вы завершили вот этой работой. Если, конечно, вас устроит, что мы её используем в одном из наших нынешних проектов, выплатив вам положенные премии за идею, дизайн и дальнейшую работу с этим прекрасным эскизом в творческой группе этого проекта. Хван заплакал. Правда, он не хотел, он держался до последнего — даже когда уже осознал, что происходит. Но вот эти слова — слова признания его заслуг, уважительные, такие добрые и многообещающие, — они добили его, просто добили. И он долго потом не мог прямо смотреть в глаза Бан Чану, каждый раз вспоминания при встрече с ним, как ревел белугой у него на плече. А альфа мягко похлопывал его по спине, уговаривая успокоиться. Хёнджин был так благодарен Чанбину, так упоённо был счастлив, что в ту ночь у них был их первый раз. То есть то, что должно было стать их первым разом. Тогда Чанбин до конца осознал, насколько омега, которого он забрал себе, ранен в самое сердце и изломан душой. Хёнджин сам начал робкую атаку на своего жениха, вбив, видимо, себе в голову, что должен его отблагодарить, как будто Чанбин делал для него что-то с целью купить его ласку и внимание. После ужина, во время которого Хван с восторгом рассказывал Чанбину о Чане, его фирме, милых и добрых коллегах, которые приняли его с радостью, бета встал мыть посуду — как и всегда. Хёнджин подошёл к нему сзади и осторожно обнял, заставив напрячься и замереть, а потом уткнулся ему в шею тёплым носом. До этого они не просто не занимались сексом — они спали в разных комнатах небольшого, но уютного и очень красивого дома Чанбина, куда бета перевёз будущего мужа почти сразу после объявления об их помолвке. И вели они себя друг с другом как добрые соседи, смущаясь и неловко хихикая, когда сталкивались в полуодетом состоянии. Нет, Чанбину очень хотелось, очень! Он любил этого омегу несколько лет, Хёнджин преследовал его во всех эротических снах, во время быстрых дрочек в ванной только он был гостем всех фантазий беты, но тот понимал, что должен был терпеливо ждать своего омегу, — и готов был ждать до бесконечности. Однако когда мягкие губы Хёнджина прошлись по его шее, подняв волосы на загривке и пустив мурашки по коже и молнию в пах, Чанбин на самом деле решил, что дождался. Он плавно развернулся и притянул Хвана к себе в долгий сладкий поцелуй. Омега отвечал охотно, немного неуверенно, так как явно особого опыта у него не было, но это лишь подстёгивало Чанбина, делая жениха особенно нежным, невинным и желанным в его глазах. Мысли о Джинхо и несчастном опыте Хёнджина у Чанбина в тот момент даже не возникло. А напрасно. Потому что когда он, подхватив омегу под ягодицы и заставив обвить свои бёдра ногами, принёс его в спальню и, уложив на постель, навис над ним, то увидел, как дрогнули губы Хвана — и это точно не было дрожью удовольствия. А в глазах омеги Чанбин увидел то, что меньше всего хотел видеть, — страх. — Что, малыш? — шепнул он ему. — Ты не... — Хочу, я... Я хочу, Бин, правда... — торопливо зашептал Хёнджин и первым потянулся за поцелуем, обхватил руками плечи Чанбина и надавил, прося лечь, требуя продолжения. Бета стал целовать ему шею, забрался пальцами под свободную футболку и почувствовал, что у него голова пошла кругом от того, каким горячим был Хёнджин. Чанбин ощутил его дрожь и, подумав, что это страсть, потянул футболку вверх, чтобы добраться, наконец, до желанного. И Хёнджин помог ему, привстав, а потом потянул футболку с него самого. С наслаждениям оглаживая стройное тело, скользя пальцами по шелковистой коже, Чанбин был занят тем, что покусывал плечи омеги, ощупывал его, ощущая, как до боли возбуждён внизу и как хочется скорее замять под себя этого прекрасного парня и взять уже, наконец, изнежить до полусмерти — и сделать своим навсегда! Закрыв глаза, он весь отдавался ощущению особого вкуса кожи своего желанного на языке и не сразу понял, что пальцы, вцепившиеся в его плечи, когда он, уже стянув с Хёнджина домашние штаны, стал настойчиво мять его половинки, делают ему больно. Именно эта боль вернула ему разум. Он замер на миг, осознавая, что Хёнджин его отталкивает, пытается вырваться, а не просто сжимает от страсти. Чанбин быстро выпрямился, склонился над лицом любимого и с ужасом увидел сверкающие серебром дорожки на его щеках. — Джинни, — растерянно выдохнул он, — любимый мой, мальчик мой... Что?.. — Прости, про... сти... — задыхаясь и мучительно жмурясь, произнёс Хёнджин. — Мне страшно, я так боюсь... этой боли... Она снова будет... А мне... страшно... Прости, Бинни, ты... ты просто возьми меня, ладно? Он убрал руки с плеч поражённого беты и тут же вцепился пальцами в простынь и зажмурился сильнее, и Чанбин успел заметить, как дрожат эти пальцы, как отчаянно блещет под веками горькая влага. Омега трясся под ним, будто смертельно замёрз, хотя и был горячим. Но не гнал, не отталкивал больше — готовый отдаться, готовый быть использованным тем, кого... кому... ну, да. — Глупенький мой, — прошептал Чанбин и мягко поцеловал его в лоб. — Какой же ты у меня глупенький, Джинни... Потом, покрывая лёгкими и очень нежными поцелуями солёные от слёз губы омеги, он переместился вбок, и Хёнджин, всхлипнув, тут же свёл ноги, будто прячась, закрываясь от опасности. Чанбин не отпустил его, по-прежнему держа омегу в своих объятиях, он целовал его щёки, висок с пульсирующей венкой и шептал: — Джинни, мой милый, никогда не бойся сказать мне "нет", слышишь? Джинни, я остановлюсь, я ни за что не сделаю тебе больно. Никогда... — Но тебе придётся, — всхлипывая и прижимаясь к его шее мокрым лицом, ответил Хёнджин, — я знаю, что это неизбежно, прости меня! Я так тебе благодарен, я так ценю то, что ты для меня делаешь! Я не хотел, чтобы ты думал, что я всё же за... — Он замялся, а потом ткнулся в шею Чанбина и пробормотал невнятно: — ...фиктивный брак. Я хотел показать, что я... хочу... — Потому что благодарен мне? — печально спросил Чанбин, поглаживая его по спине одной рукой, а второй перебирая его вьющиеся шелковистые волосы. — Нет, — обиженно вскинулся Хёнджин, — ну... не только. Я хочу... То есть я сильно хотел, не подумай, у меня встал, ты же чувствовал, да? Чувствовал? — Он попытался заглянуть в глаза Чанбину, но тот, хмыкнув, прижал его голову к своему плечу сильнее, не давая. — Ещё как чувствовал, — успокаивающе сказал он, — у моего мальчика встал на меня, разве можно такое пропустить? Весьма болезненный тычок в бок и грозное рычание — словно кто-то разозлил тигрёнка — были ему ответом. И он засмеялся, с наслаждением удерживая в руках возящегося и ворчащего на него омегу. Они говорили об этом позже. Хёнджин, не сразу, не за один раз, но рассказал, что произошло у него с Джинхо, и это коренным образом отличалось от того, что когда-то рассказал Чанбину сам Джинхо, полностью уверенный, что он был великолепен и милаха-омега остался в полном восторге от него, чуть ли не умолял взять его замуж, так как никто с альфой в постели уже не сравнится. Нет, может, Джинхо и говорил как-то иначе, но смысл был едва ли не таким. И Чанбин, в конце концов выведав у Хёнджина все подробности того дела, сначала неловко выдохнул от облегчения: всё-таки изнасилования в полном смысле этого слова не было: Джинхо смог возбудить омегу, и тот дал согласие. А с другой стороны, Чанбин сильно пожалел, что не переломал Джинхо все рёбра, а всего-то надавал по морде и сломал нос. Этого было явно мало за то, что этот мерзавец сделал с Хёнджином. Он не просто оставил омегу с разбитым сердцем — он отравил болью его тело, наградил уверенностью в собственной неполноценности. Ведь теперь Хёнджин считал, что он "порченый" омега, раз ему было так больно под Джинхо. А то, что этот бешеный бегемот просто забил на его комфорт и удовольствие и, как животное, удовлетворял только себя, забыв о партнёре, Хван даже и не подозревал в силу своей неопытности. Да и перепуган он был тогда, а потом ещё и винил себя в том, что вешался на Джинхо, ведь альфа ему нравился, по-настоящему нравился. Чанбин знал об этой его симпатии и раньше, но признание из уст самого Хёнджина сделало ему почти невыносимо больно. Однако потом он посмотрел в затуманенные страхом, обидой и виной глаза своего жениха, быстро зацепил взглядом сведённые в мучительной судороге губы, дрожащие пальцы, которые всё не могли найти себе места, пока Хёнджин рассказывал, и понял, что от той стеснительной привязанности, от той милой симпатии к красивому молодому альфе точно ничего не осталось — всё было раздавлено мускулистым телом, истерзавшим юного омегу и оставившим о себе в его памяти самые неприятные воспоминания. — Я люблю тебя. — Именно в этом разговоре Чанбин осознанно сказал эти слова впервые. — Слышишь? Я люблю тебя, омега Хван Хёнджин. И через три месяца назову тебя своим мужем — по закону и по сердцу, в котором ты — единственный. Помни об этом. Ты — моя самая прекрасная на свете любовь. — Я недостоин тебя, — пробормотал Хёнджин, обхватывая его руками в ответ на его объятия и прижимаясь к нему всем телом. — Слышишь? Если решишь, что ошибся, что... — Умолкни, — коротко приказал Чанбин. — Не смей. Я люблю тебя, мой самый достойный и нежный омега на свете. Только ты, слышишь? Для меня есть только ты. Хёнджин задышал коротко и влажно и снова заплакал. Однако это были, скорее, слёзы облегчения, слёзы радости — недоверчивой, боязливой, почти болезненной — но радости. Возможно, осознание того, что есть человек, который его так любит, помогло ему пережить всё остальное. А в остальном не было недостатка. Месяца через полтора после того, как Хёнджин устроился в "Тriplet", Чан позвал его в свой кабинет и молча открыл перед ним на экране компьютера страницу с письмом. Анонимным. В нём в самых откровенных и жёстких выражениях говорилось, что Хван Хёнджин — неблагодарный сын, отвратительный омега, который согласился на фиктивный брак с бетой, чтобы получить доступ к блокаторам, то есть чуть ли не наркоман, который продаёт себя за дозу. Он ведёт себя вызывающе и смущает честных альф и омег фирмы "Тriplet", мешая им работать, так как выполняет, будучи омегой, работу альфы. Хёнджин почувствовал, как всё внутри у него ухнуло и занялось горьким пожаром. Он только-только хотя бы чуть-чуть стал верить в себя. Ему было так хорошо здесь, в фирме Чана, где все — все! — отнеслись к нему благосклонно! Он был уверен, что всем понравился, был щепетильно вежливым, на старших лишний раз не поднимал глаз, был услужливым, весёлым, доброжелательным. С младшими по должности всегда разговаривал не менее уважительно, он... Он так старался! И так хорошо себя показал, что начальник креативного отдела уже пытался переманить его к себе из отдела дизайна! А тут получается, что он, милый скромный омега Хван Хёнджин, кому-то страшно мешает — и чуть ли не всем. Увидев, что парень чуть не в обморок падает, Чан подхватился с места, торопливо говоря: — Эй, эй! Хёнджин! А ну-ка прекращай дурью маяться! Это точно не кто-то из наших! Я ручаюсь за каждого, кого взял однажды сюда! Я позвал тебя, чтобы сказать, что у тебя есть враги! И сильные, так как наш Чонин так и не смог выяснить, кто скрывается за адресом. А ты его способности знаешь. Хёнджин знал. Как знал и то, кто на самом деле мог стоять за мерзкой анонимкой. Потому что их преследовали почти с самого начала. Гадости писали в соцсетях ему самому, и он из-за этого вынужден был закрыть свою страницу Инстаграма. Приходили письма с угрозами Чанбину. А недавно Хёнджин заметил, что его преследуют какие-то непонятные личности от университета и до работы, а потом и до дома. Он рассказал об этом жениху, тот кивнул и нанял для Хвана телохранителя. — Я не для этого тебе сказал, — возмущался Хёнджин, опасливо поглядывая на высокого сильного бету-охранника, который с невозмутимым лицом мыл машину у них во дворе перед домом. — А я рядом с тобой именно для этого, — парировал Чанбин, — чтобы защищать тебя от всего, что может тебе угрожать. — Я не испугался! — Хёнджин лукавил, но сейчас это было неважно. — Разве я что-то сказал про страх? — приподнял бровь Чанбин и мягко засмеялся в ответ на сердитое рычание омеги. Он подошёл к Хёнджину, поцеловал пыхтящего от досады юношу в щёку, привлёк к себе и шепнул: — Ты самое дорогое, что у меня есть. Так разве я не должен, словно ревнивый дракон, беречь и охранять своё сокровище? Сказки не зря сочиняли, Джинни, в них есть много от жизни. И Хёнджин, наверно, именно тогда почувствовал, что вряд ли сможет теперь отпустить Чанбина, отказаться от него — даже ради его же блага. Нет, нет. Этот бета за пару месяцев смог вырастить в груди Хёнджина дивной красоты цветок глубокой привязанности к себе — а может, просто помог ему раскрыться? — однако к нему прилагались и шипы в виде тревожности, собственнических чувств и эгоизма. "Мой, — думал Хёнджин, прижимаясь к Чанбину: парадоксально, но, будучи чуть выше беты, именно он всегда оказывался в его объятиях младшим, меньшим, прячущимся. — Только мой. Никому не отдам, никуда не пущу". А потом у Чанбина начались неприятности с фирмой, где он был совладельцем после скоропостижной смерти отца год назад. Устроили их конкуренты, которых явно поддерживала чья-то мощная и весьма влиятельная рука. А в области фармакологической косметологии, которой занималась фирма Чанбина, была только одна семья, которая могла вот так всерьёз испортить кому бы то ни было жизнь, — это была семья Хван. Хёнджин лишь голову опускал в тоске, когда слышал, как сурово и резко говорит о чём-то в своей комнате Чанбин. Омеге было невыносимо стыдно перед мужественным и добрым бетой за то, что из-за него у того были такие проблемы. Хёнджин взял всё на себя в их доме, приходил после учёбы и работы и готовил Чанбину вкусный ужин, встречал нежным поцелуем и не задавал лишних вопросов, когда видел, что мужчина погружён в свои мысли. Он быстро уходил, когда звонил Чанбинов телефон, даже если они до этого оживлённо о чём-то разговаривали: в тот период Бин редко говорил по телефону меньше пятнадцати минут, так как каждый звонок означал, что снова что-то где-то сломалось или было сломано. Преследования были серьёзными, но не на того напали подзуживаемые ненавистниками Чанбина конкуренты: фирма "J-Farm", часть которой принадлежала Бину, имела в основном зарубежный рынок сбыта, так что от корейских потребителей почти не зависела. Шумиха, которую подняли в отношении недобросовестности производства их косметики, захлебнулась после блистательно сделанного репортажа независимого журналиста, знакомого Бина по университету. Этот дотошный парень заглянул в каждый угол производственного здания, специалисты, привезённые им, сунули нос везде, где только можно, и дали полностью хвалебный отзыв и об условиях, и о сырье. Так что в конце репортажа обвинения против владельцев "J-Farm" были названы чистой воды ложью, а конкуренты — завистниками. Фирма выстояла. Правда, чтобы не отвлекать Чанбина от борьбы за своё и Хёнджиново — как ни крути — будущее, пришлось перенести свадьбу. На этом настоял сам Хёнджин. Он долго уговаривая сурово мотающего головой Чанбина, уверяя его, что подождёт, что ничего страшного, что они успеют, а расширенный период жениховства никак не повлияет ни на что. Упрямый бета был категорически против. На нём лица не было, он был вымотан, он плохо спал, мало ел, почти утратил способность улыбаться и смеяться, но упорно хотел выполнить своё обещание и в положенный срок взять Хёнджина замуж, чтобы обеспечить ему свою полную защиту. Но свадьбы была бы связана с очередной нервотрёпкой. Мама Чанбина оказалась на самом деле чудной женщиной, и Хёнджин быстро с ней подружился, она отнеслась к нему со всей душой и явно очень гордилась своим сыном, который смог захомутать для себя, вопреки своему гендеру, этакого принца. Но она упрямо настаивала на том, что необходимо было перед свадьбой примириться с семьёй Хванов и получить их благословение. Воспитание, привычка, традиции — всё здесь играло против Джина и Бина. Чанбин упёрся рогом и приказал готовить свадьбу, пусть и вопреки воле матери. Но Хёнджин видел, что счастья это всё его жениху не принесёт никакого. И тогда он решил пойти на обычную и слишком явную, чтобы ею пренебречь, хитрость: добиться своего через постель. Ведь, как ни странно, ведомый благородной целью спасти остатки нервной системы своего лю... своего... Чанбина, Хёнджин настроился на то, что должен будет для этого сделать, достаточно быстро и относительно легко. Он много всего прочитал, он посмотрел ряд видео, которые доходчиво объясняли, что организм у каждого индивидуален, что семьдесят процентов удовольствия омеги любого пола зависит от того, старается его партнёр или нет, что не так уж и редки случаи, когда омега так и не получает желанного удовольствия, особенно если партнёр неопытный или эгоистичный. И это касается как омег-мужчин, так и омег-женщин. И в своей боли в свой первый раз Хёнджин вовсе не одинок. А теперь он в своём партнёре был уверен. Так что... Он принял ванну с душистой яблочно-ванильной пеной, аромат которой Чанбин сможет на нём почувствовать, надел на себя самоё красивое своё белье, поверх него — мягкую и до безумия приятную на ощупь пижаму. Он подождал, пока Чанбин, закончив очередной разговор с начальником какого-то там отдела, сходит в душ и ляжет в свою постель. Тогда, решительно выдохнув, он без стука вошёл в комнату своего жениха. Чанбин лежал на спине на краю кровати: видимо, от усталости он сел, а потом лёг и не двигался дальше, так как ноги его всё ещё почти стояли на полу. Он был в одном полотенце на бёдрах, согнутая в локте рука закрывала ему лицо. Бета никак не отреагировал на открывшуюся дверь, но Хёнджин, у которого всё внутри дрожало от страха и предвкушения, и старался не шуметь. Что делать дальше, он не совсем понимал. Он-то надеялся, что Чанбин будет лежать в постели под одеялом и тогда можно будет просто нырнуть к нему и прошептать что-нибудь вроде банального "Согрей меня, мой бета", а потом начать раздеваться. Этого должно было вроде как хватить. Но мужчина перед ним выглядел смертельно уставшим и лежал до обидного неудобно. Отказываться от своего плана Хёнджин не стал. Подошёл и опустился около ног Чанбина, садясь прямо на пол, обнял их и уложил свою голову на его колени. Бета вздрогнул и быстро сел. Глаза Хёнджина были зажмурены, так что выражения лица Чанбина он не видел. И с трепетом ждал его реакции. — Джинни, ты что здесь... делаешь, глупыш... мой? Голос Бина был странным — удивлённым, настороженным — и в то же время низким, хрипловатым... Можно было списать всё на усталость, но было в нём что-то такое, от чего всё внутри Хёнджина поджалось и вдруг начало наливаться внизу томной тяжестью. — Мне страшно и холодно, — тихо сказал он. — Согрей меня, мой бета... Я устал спать... один. И он медленно повёл ладонью по ноге Чанбина, его пальцы неуверенно ощупали крепкое гладкое бедро и поползли выше. Чанбин резко выдохнул, когда они коснулись бархатной плоти, а Хёнджин от удивления распахнул глаза: член беты был напряжён, словно его долго возбуждали. Он поднял на Бина глаза — и увидел в них огромное пытливое желание. — Не ожидал, что я так могу... — прошептал Чанбин, прожигая его взглядом. — Я бета, но слишком тебя... Зря ты пришёл... — Он окинул Хёнджина взглядом — и в нём тут же загорелось откровенное, жадное и хищное желание. — Уходи, омега. Слышишь? Или я... — Он умолк и нахмурился, до боли закусывая губу. — Не уйду, — только и смог вышептать заворожённый этим взглядом и этими словами Хёнджин. — Слышишь? Я не уйду... Чанбин целовал сладко, кусал до дрожи приятно, вылизывал жарко, мокро и откровенно его всего — до кончиков поджатых пальцев ног. Он вошёл пальцами осторожно, но уверенно, толкнувшись на пробу несколько раз, стал трахать, чётко попадая по нужному месту. Он и сам постанывал от наслаждения, слыша откровенные, пошлые и развязные стоны Хёнджина, который обо всём забыл от совершенно незнакомого умопомрачительного удовольствия. Он изнемог под Чанбином, он кончил два раза, пока бета, наконец, не спросил напряжённым от дикого возбуждения голосом, склоняясь к его алому уху: — Джини... Мил-лый... Могу я... Могу? — Да! — выдохнул Хёнджин. — О, да, да! Прошу, ты... Ах-хо-о-о... Не то чтобы не было больно. Просто столько смазки было, таким горячим, готовым и жадным было его нутро, что Чанбин вошёл достаточно легко и замер, выжидая. И только когда Хёнджин выстонал: — Ну же! О, Би-и-ин... — он хрипло, с рычанием выдохнул и, начав медленно двигаться, очень быстро зашёлся в бешеном темпе, вжимаясь в Хёнджина, казалось, каждой клеткой своего тела, присваивая его властно и уверенно, навсегда делая его своим. Зажав омегу под собой, пропустив руки ему под мышками и сведя ладони на его затылке, Чанбин отчаянно вбивался в него, трахал жёстко, хрипло рыча, а Хёнджин, вопреки всем своим страхам, ощущал лишь страстное возбуждение и безумное удовольствие, так что ему хотелось — и он закричал, не узнавая своего голоса, жутко пошло и сладко: — Ещё! Ещё, Би-ин! Глубже! Хочу тебя глубже и... Ещё! Ещё! Е... щё!.. О-о-о!.. Чанбин дрогнул от его голоса, снова зарычал и впился зубами ему в шею сзади, чуть замедлился, поднял Хёнджина на колени, прижимаясь к его спине грудью, и, обхватив его крепче, стал биться бёдрами о его половинки, чётко попадая там, внутри, по заветному месту и равномерно, жёстко, настырно доводя, подводя к краю — и уводя за горизонт сознания. И, конечно, чтобы переубедить упрямого бету устраивать свадьбу здесь и сейчас, хватило пары томных взглядов в его расплывающиеся от только что полученного оргазма глаза и горячего шёпота в ухо параллельно с мягким посасыванием мочки: — Хочу, чтобы ты был счастлив, слышишь, Бин? На свадьбе... Хочу, чтобы ты был свободен от тревог и счастлив! Победи их всех для меня, мой бета... И я стану твоей наградой, мой рыцарь. — Дракон, — хрипло поправил его Чанбин и приник с нежным поцелуем к его шее. — Дра-аха-а-акон... Конечно... С этой ночи Хёнджин больше ни разу не оставался в холодной постели один. И сам был инициатором этого. Это он приходил к Чанбину. Это он решительно забирался к нему под одеяло, ловя слишком откровенную, жаркую радость в его глазах. А бета словно удивлялся каждый раз, что омега снова выбирал его комнату, чтобы согреться и мирно уснуть в его объятиях после ненасытных и сладких ласк, до которых, к обоюдному удивлению, оба оказались большими охотниками. Дела в фирме Чанбина между тем потихоньку налаживались: потопить эту лодку оказалось делом практически невозможным. И когда победа стала очевидной, Чанбин устроил в их доме небольшой праздник, пригласив на него всех своих друзей и обоих своих партнёров: старшего, Ли Минхо, с женой, а младшего, Хан Джисона, с сестрой, которая была в их фирме главным бухгалтером и здорово помогла им в этой гонке. Хёнджина Бин представил как самое ценное, что есть в его жизни. Тот от смущения залился горячим румянцем. И обе омеги едва ли не в голос запищали, назвав его самым милым юношей из всех, кого они только видели в жизни. Ли Минхо оказался знатоком живописи и почти четверть вечера они с Хёнджином с жаром обсуждали свои предпочтения и с радостью обнаружили, что во многом сходятся. И хотя сначала альфа был настроен несколько скептически в отношении Хёнджина, что было видно по его усмешке, но к концу вечера именно он заявил, что гордится Чанбином, который не совсем потерян для мира, раз смог завоевать расположение такого умного и образованного омеги. От этих слов глаза Хёнджина обожгло влагой: он до сих пор с большим трепетом относился к каждому сказанному в адрес его ума и знаний доброму слову. А Хан Джисону Хёнджин случайно обмолвился в разговоре, что у него в универе большие проблемы с историей Кореи. Ну, не запоминались ему даты, а преподаватель, молодой и принципиальный бета Ким Сынмин, не принимал зачёты без предварительного "погонять по цифрам родной истории". И тогда альфа таинственно подмигнул ему и сказал, что этот капризный препод ему неплохо знаком, так что он обещает Хёнджину всё уладить. И на самом деле: больше преподаватель Ким не цеплялся к Хвану, посматривал на него с каким-то смущённым вниманием и на зачёте спокойно пропустил гонку с датами, перейдя сразу к вопросам из списка. А ещё с того самого вечера у Хёнджина появился в телефонной книжке номер супруги Ли Минхо, оказавшейся очень доброжелательной и милой дамой. К выкрутасам своего красавчика-супруга, альфы слегка капризного и язвительного, она относилась с пониманием и терпением, а Хёнджина полюбила всей душой, и он несколько раз обращался к ней за омежьими советами. Вот таких друзей подарил ему Чанбин, исполняя своё обещание лишить Хёнджина его изоляции и одиночества. Подарил, впрочем, как и всё остальное, что сейчас ценил и любил Хван. И именно этих друзей — добрых и верных, которые есть в этом мире для каждого, конечно, есть, только до них бывает так трудно дойти, — они и пригласили на свою скромную свадьбу в середине декабря. И в этот день выпал первый снег, который мама Чанбина назвала самым счастливым из всех возможных предзнаменований. Она смирилась с тем, что с семьёй Хван наладить молодым отношения не выйдет, по крайней мере, пока, так что, конечно, была рядом и в общем-то вся организация была на ней и на Ли Чорин, жене Ли Минхо. И когда Бан Чан вместо отца, который не ответил на приглашение даже официальным отказом, вёл Хёнджина к дуреющему от счастья Чанбину, когда Минхо и Джисон первыми подошли с огромными букетами к взволнованному до полуобморока Хёнджину, чтобы поздравить сначала его, а потом уже Чанбина, когда юный Ян Чонин, жених Чана, поймав букет жениха-омеги, сделал рукой "Йессс" и победно глянул на своего закатившего глаза альфу, — именно это и именно в таком виде выглядело как настоящее счастье — и им и было.***
Хёнджин смотрит пристально. Его муж, его бета, его Бин — прекрасен. Его лицо неуловимо меняется, когда фонарики на ёлке переключаются на другой режим, но ничто не способно изгнать из тёмных горячих глаз Бина страстной любви, которую он просто источает, купая в ней своего омегу. — Я тоже люблю тебя... Люблю, Со Чанбин, — срывается с губ Хёнджина. Кажется, это первый раз, когда он говорит эти слова с таким чувством, потому что оно просто переполняет его и толкает на безумства. И он пользуется тем, что эти простые и сложные слова всегда выбивают Чанбина из колеи, толкает бету, переворачивает и седлает, тут же склоняясь и припадая к его приоткрытым от вырвавшегося хриплого вздоха губам. Они такие сочные и твёрдые — губы Чанбина, Хёнджин их обожает, он готов их сосать и вылизывать вечность, он пьёт их, прикусывает — он насыщается дыханием мужа, он подпитывается его короткими жаркими стонами, когда начинает, не отрываясь от поцелуя, нарочито медленно, с силой тереться о его крепкий член своим. И тут до него доходит, что Чанбин пока ещё в таких ненужных, таких преступно лишних домашних штанах. Разорвав поцелуй, Хёнджин недовольно рычит, слизывает слюну и парой ловких движений освобождает мужа от одежды. Потом он склоняется над ним, рассматривая, трахая нескромным, жадным взглядом — всего его, такого сильного и такого слабого перед ним. Чанбин молчит и дышит тяжело, его руки сжимают бёдра снова сидящего на нём Хёнджина, и тогда омега приподнимается, направляет его в себя — и медленно, откинув голову назад и издавая долгий сладкий стон, опускается, заполняя себя тем, кого любит больше всех на свете. И это — предел. Чанбин яростно рычит и сжимает пальцы на его бёдрах сильнее. — Джинни... Джинни, мил... милый... Но Хёнджину не нужно его руководство, не нужны его слова — он хочет слышать только глухое, сладкое рычание и низкие бархатные стоны. И он делает всё, чтобы услышать их. А потом, измотанный, блестящий от пота, одуряюще душистый — падает в руки своего беты, чтобы тот смог закончить сам несколькими быстрыми, почти торопливыми движениями. Они лежат, обессиленные и невозможно счастливые настолько, насколько вообще могут быть счастливы люди. А за окнами, по которым игриво бегают огоньки гирлянд, снова падает снег, обещая им только всё самое новое, самое чистое — всё только самое лучшее.