***
Стоит ненастный день, дождь идёт утро, и Полиан с зонтиком гуляет по двору с дворецким. Стефан сидит подле Чонгука, а с ними вместе за обеденным столом Даурон и Корнелий, смурно глядящий на них. Они молча отобедали, стараясь избегать разговора. Стефан в своём тёмном наряде, в чёрной, с отогнутыми вниз полями шляпе как и всегда ведёт себя тихо, и каждый раз, как он поднимает голову, чтобы взглянуть на Корнелия, они перекидываются дружелюбным взглядом. — Чонгук, — первым всё же заговорил Даурон. — Ты ведь следишь за последними событиями в политике. — Да, если Вам так хочется об этом поговорить, то стоит просить прощения у наших омег и пройти нам в гостиную, — отвечает Чонгук. — Не думаю, что им будет интересна данная тема. Политика — это скучно для омег, — прибавляет художник, поднимая голову. — Омегам всегда скучно в обществе альф, только если это не супружеское ложе. — Только, если супругам есть о чём говорить в постели, — отвечает Чонгук, глядя на Стефана, в то время как тот подаёт бокал Корнелию. — Посмотрите, как всё просто, мило: мы женаты, но не спим вместе. Чудо, не так ли? — Потому что твою постель греет тот безродный омега, милый, — тихим шёпотом говорит Стефан. — Уморительна мне твоя ревность, — отвечает Чонгук, — ты сам отказался жить со мной, когда я приобрёл это поместье, — прибавляет он, заметив двигавшегося в сторону дома Руфуса с папенькой. — Ты звал меня всего один раз с собой. — А должен был на коленях просить? — Я — твой супруг, а ты относишься ко мне, как к тем, чьи портреты украшают этот дом, — парирует Стефан. — Своих натурщиков я хотя бы трахаю. — И Тэхёна тоже, но почему-то он всё ещё жив, и даже хорошо выглядит для несчастного омеги. — Что это с вами? — спрашивает Корнелий. — Позор и срам. Вы не должны так вести себя. Вы в браке, но не имеете и каплю уважения друг к другу. — Ах, как неприятно! — театрально отвечает ему Чонгук. — Чонгук, прекрати! Корнелий — не какой-то там омега, он — мой супруг, а ты — мой племянник, имей уважение. Это было так строго сказано, так сердито выражение лица Даурона, что Чонгук понял это и извинился перед Корнелием. Всё-таки этой семье он обязан многим. — Вы хотели поговорить о политике, дядя. Корнелий притих и молча стал смотреть на Стефана, который не отвечает ему взаимностью, неподвижно следя за Чонгуком. Руку мистер Чон убирает сразу же, и на лице молодого омеги просияла тихая, радостная, хотя и несколько грустная улыбка, открывавшая его длинные белые клыки. — Ты ведь понимаешь, что новая власть не несёт ничего хорошего в свет. Она приравнивает наши права с людьми. Это возмутительно, но ничего поделать мы не можем. — А что Вы думаете о концлагерях? — Подожди, — в раскатной громом тишине голос Даурона звучит ужасающе. — Ты читал новые правила, по которым мы отныне обязаны жить? Чонгук молчит, недобро хмурясь. — По новым законам: каждый страждущий жизни вне концлагеря вампир обязан повязать себя с человеком. Иными словами, либо взять в супруги, либо усыновить. Чонгук молчит какое-то время, прокручивая в голове слова Даурона, и понимает, что дядя не просто так затеял этот разговор. Это то, с чем Чонгук не может справиться сам, при этом понимает, что имеет какое-то отношение к поднятой теме. Хотя всё ещё не очень ясно, о чем идёт речь. — Чонгук, не будем долго ходить вокруг да около, вы должны со Стефаном родить ребёнка. Так будет лучше и для его семьи, и для нашей. — Что Вы несёте, дядя? Как Стефан должен родить? А во-вторых, этот ребёнок не будет человеческим отпрыском. — Мы долго думали над тем, чтобы ты усыновил Тэхёна, но он уже не ребёнок, так что этот план не сработает для наших семей. Своих сыновей и твоих братьев выдавать замуж или женить рано и это займёт время, так что будет правильнее, если вы со Стефаном станете родителями. — Почему нельзя взять кого-то из приюта? Зачем нам рожать, да и какое отношение будет иметь Стефан? Он не сможет родить, ребёнок будет только моим. — Для человеческого социума, мы не должны о нём забывать, это и тебе пойдёт на руку, будет лучше, если в обществе будут говорить о беременности Стефана. Вы оба вертитесь в человеческих кругах, кому твои картины будут нужны, как не глупым людям? Для вампиров вы родите ребёнка, да, он будет полукровкой, но так будет вернее всего. — Полукровки тоже приравниваются к человеческим детям? — Да. — И тогда закон нас не коснётся? — Нет, я говорил об этом с Ангусом перед отъездом. Ребёнок будет гарантом нашей безопасности. Чонгук с пониманием смотрит на дядю, но не собирается ведь тот устраивать ему допрос о выборе человеческого сосуда для вынашивания ребёнка? Но взгляд у Даурона уверенный, пускай он немного пьян — алкоголь тоже расхолаживает вампиров. И всё же одна догадка стреляет в голове, может быть, и являясь ответом на следующий вопрос: — Вы уже выбрали омегу для зачатия? — Это, мой милый племянник, вы будете и должны решать со Стефаном. Мне нет до этого дела. Я рад, что ты согласен со мной. — Почему бы не сделать это с Тэхёном? — тот ответ, которого Чонгук и опасался услышать. Стефан сказал это так спокойно, будто с самого начала этого разговора знал, чем всё кончится. — Исключено. — Почему? Ты ведь спишь с ним, он человек, омега детородного возраста, он — отличный кандидат, к тому же, как я понимаю, ты его любишь. Так что все в выигрыше: он родит тебе ребёнка, омега, который тебе предан, и которому принадлежит твоё остывшее сердце, всё идеально. И я не имею ничего против, он красивый, значит ребёнок тоже будет красивым. А это важно. — Что ты несёшь, Стефан? — Чон вскидывает брови, игнорируя нежные намёки Корнелия. — Тэхён не будет никого нам рожать. — Почему? — впервые за этот вечер Стефан поворачивает голову к Чонгуку. — Боишься, что твой любимый мальчик не сможет выносить тебе ребёнка? — Этот ребёнок тебе тоже нужен! Чонгук, кажется, впадает в ту самую стадию злости и всепоглощающей ненависти, когда ему совершенно плевать становится, кто рядом с ними находится: всё, на что хватает его сил — покрепче ухватиться за подлокотник стула, потому что лучше сломать вещь, чем Стефану его прелестную, тонкую шейку. Омега играет так неумело, но выводит из себя, что Чону поскорее хочется, чтобы он исчез с его глаз долой. — Но Тэхён неподходящая кандидатура… — Ещё бы, — манерно закатывая к потолку глаза, фыркает от негодования Стефан. — Потому что он болен. Лучше подобрать здорового омегу. — На твоё усмотрение, милый, — последнее, что сказал Стефан, и замолчал до конца вечера, а мужчины продолжили вести разговоры о политике, уже не касаясь темы детей. Тем часом где-то в коридоре, где лунный свет пробил зашторенные окна, Тэхён идёт из библиотеки, много думая о семействе Чонгука и странном появлении в его спальной комнате Руфуса, который начал ночевать с ним с момента прибытия гостей, то есть уже как две недели. Нет, он не слышал того разговора, что состоялся раннее, но ключевой момент происходит прямо сейчас. Навстречу ему тенью от призрака идёт Полиан, чьё внезапное появление всколыхнуло внутри страх, и омега предался панике. Оглядев пустой коридор, Тэхён понимает, что они в нём одни, но Полиан не поднимает головы, так и смотрит пустым, стеклянным взглядом в пол. И когда проходит мимо Тэхёна, может специально, может нечаянно — омега ранее заметил, что Полиан будто никого и ничего не замечает на своём пути, сбивая стулья, вазы, а теперь и его — задевает своим плечом плечо Тэхёна. Это отрезвило. Наверное, Тэхён не сразу понял, что произошло, но для того, чтобы увидеть или заметить что-то, что-то маленькое, белое, одиноко лежащее на полу, нужны глаза. И сетчатка, а сейчас сетчатку Тэхёна ослепляет странный свет, бьющий в него, и только спустя маленькое время, когда он остаётся один — Полиан исчез так же внезапно, как и появился, будто корабль-призрак из зловещего тумана над чёрными водами — омега замечает нечто маленькое, одиноко лежащее на полу. Сначала Тэхён подумал, что это лепесток, зрение в ночи размыто, но наклонившись и подняв белую деталь, понял, что это свёрнутый клочок бумажки. Развернув, омега смотрит недоуменно, вскинув тонкую бровь. Тэхён прочёл написанное странным, незнакомым, но мелким почерком:«Опасайся Стефана. Не верь ни единому его слову. Он — не тот, кем кажется.»
Тэхён прочёл это и, не поднимая головы, с запиской в руках ушёл к себе в спальню. В душе его начали бороться желание узнать о несчастном омеге, папе Чонгука, больше и сознание того, что ему страшно теперь оставаться наедине со Стефаном. Пробыв в поместье Тиркельсон, как в чаду, два месяца, почти каждый день видясь с Тэхёном, семейство Чонгука внезапно решило, что этого достаточно, и ранним зимним утром покинуло дом мистера Чона. Остался только Стефан. Убеждения Стефана в том, что он должен непременно присутствовать при зачатии ребёнка, основывалось на том, что он, как будущий родитель, должен тоже принять участие в столь серьёзном вопросе. В глазах родных он не имел подозрений, зато Чонгук имел все основания подозревать своего мужа в том, что тот ещё сделает в скором времени ему нервы. Вторым убеждением Стефана было, что Чонгук не мог любить такого некрасивого, каким он считал Тэхёна, и, главное, такого простого, ничем не выдающегося человека. Кроме того, его прежние отношения — отношения с папой омеги, — казались ему ещё более странным, чем прежде. Некрасивого, доброго человека, каким он считал Тэхёна, можно, полагал он, любить как натурщика, мальчика для плотских утех, но чтобы быть любимым тою любовью, какой он любил когда-то очень давно, нужно быть красавцем, а главное — особенным человеком. Но Тэхён не был особенным. Стефан просто не хотел замечать ничего красивого в омеге. Только семья Чонов уехала, Чонгук снова стал ночевать отдельно от супруга, с которым до этого они делили одно ложе. Когда Чонгук спросил у Стефана, зачем он, собственно, остался, омега покраснел и рассердился на себя за то, что покраснел, потому что он не мог ответить ему: «Я не хочу делить тебя с какой-то человеческой блядью», и непонятно только кого он имел ввиду: омегу для зачатия или Тэхёна. На третий день после отъезда семейства Чон Тэхён не ждал, что к нему в столь позднее время зайдёт Чонгук. На секунду на лице омеги мелькает удивление, которое сменяется давно позабытой серьёзностью. Чонгук опускается на край кровати. Его рука тянется к лицу омеги, но тот отстраняется и не даёт мужчине коснуться себя. Тэхён зол из-за этой ситуации, из-за того, что его не ставят ни во что. Он ведь всё равно не сможет конкурировать со Стефаном, который остался в Тиркельсоне непонятно зачем и как надолго. — Что с тобой? — голос Чонгука звучит устало, весь он выглядит не первой свежести. — Тебя кто-то обидел из моей семьи? Если это был папенька, прости его, он временами не ведает, что творит. Тонкая душевная организация. — Чонгук. — Что, сердце моё? — Тэхён хмурится, смотрит на мужчину перед собой растерянно, а тот лишь вопросительно выгибает бровь. — Кем тебе приходится Стефан? — Тэхён, есть вещи, которые тебе будет трудно понять и принять, потому что ты совершенно не знаешь, как устроен мир за пределами этого дома. — Он ведь не просто твой любовник, так ведь? — С чего такие выводы? — Чон говорит спокойно, чуть склоняя голову набок и глядя на Тэхёна с лёгкой тоской. — Вы ночуете вместе. — Уже нет, — Чонгук всё же касается его своими тёплыми ладонями. — Давай не будем усложнять наши отношения. — А в каких мы отношениях? И кем тебе приходится Стефан? Я хочу знать. Тэхён чувствует себя глупо. Он не виноват в дурном поведении семьи Чонгука по отношению к нему, не виноват в недосказанностях Чонгука и его плохом расположении духа. Тэхёну впервые за долгое время по-настоящему совестно из-за того, что он злится на мистера Чона снова, но в этот раз без видимой на то причины, позволяя эмоциям овладеть им. — Потом. И неожиданно происходит что-то до совершенного противное, то, чего не было между ними раньше. В смысле, Чонгук прежде себе этого не позволял никогда, это происходит между ними в первый раз, в первый раз с Тэхёном, однако то, что делает альфа, тесно прижимая сверху омегу, который ощущает на себе вес тела мистера Чона, его пресс, длинные пальцы аккурат под ночной рубашкой — нечто новое, в том смысле, что до этого момента он никогда не делал это против воли омеги. — Чонгук, подожди… Тэхён мычит, пытаясь выдернуть свою руку из Чоновой хватки, и этим только злит мужчину. — Да что с тобой, Тэхён?! — Я хочу всё знать. — Я же сказал тебе потом. Неожиданно постучали в дверь и они оба услышали голос Стефана, его тихое: «вхожу». Застав своего супруга в постели другого, омега даже глазом не повёл. — Помешал? — и даже не дрогнул, не удивился. — Что тебе нужно? — у Чонгука свело скулы от нового порыва злости. — Искал тебя, хотел провести ночь вместе. Тэхён на это закатывает глаза, поражаясь наглости любовника, и сам на себя злится. Но Стефан смотрит на него с жёсткой усмешкой, портящей его прекрасное личико. Его тёмные кудри сияют в холодном свете полной луны, чёрные глаза встречаются с голубыми глазами Тэхёна. Чувство беспредельной злости рождается в сердце омеги — злость не на Стефана, а на мистера Чона. — Мой дорогой супруг опять меня расстроил. Чонгук некоторое время не отвечает — Тэхён обомлел от ужаса. Наконец он пробормотал, запинаясь, сдавленным голосом: — Супруг?.. — О, ты не знал? — как бы с удивлением спрашивает Стефан. Накануне ещё этого дня между Чонгуком и Стефаном произошла почти ссора за этот предполагаемый разговор. Самым тяжёлым было говорить с омегой спокойно, и потому мистер Чон, готовясь к борьбе, со строгим и холодным выражением, как он никогда прежде не говорил с ним, объявил ему о своём намерении выдворить супруга за порог. Но, к его удивлению, Стефан принял это известие очень спокойно и спросил только, когда они выберут омегу для их будущего ребёнка. Чонгук внимательно посмотрел на него, не понимая этого спокойствия. Стефан улыбнулся на его цепкий взгляд. Он знал эту способность его уходить в себя и знал, что это бывает только тогда, когда он на что-нибудь решается про себя, не сообщая ему о своих намерениях. Стефан опасался Чонгука; но ему так хотелось избежать сцены, что он сделал вид и отчасти искренне поверил тому, чему ему хотелось верить, — в благоразумие своего супруга. — Стефан, выйди, — злость растопленным свинцом по венам. — Я могу присоединиться? — у омеги стальной характер, а у Чона — не стальные нервы. — Значит, поиграем в насилие. Чонгук поднимается с кровати, твёрдым шагом направляясь в сторону Стефана, которого хватает за локоть, выпроваживая омегу за дверь. И что с того, что это всё наблюдал Тэхён, который после всего произошедшего заползает под одеяло. А в голове набатом: «Он не тот, кем кажется.»༺ H ༻
Странная выдалась ночь. Голоса мало-помалу стихли. Смех Корнелия тоже поутих, только изредка, проснувшись, Полиан мог слышать голоса своих детей. Свечи одна за другой погасли в поместье семейства Чон, что на Ведьминой горе. Полиан спит много. Во сне он обнимает подушку, а просыпаясь, нашёптывает слова, каких днём он не говорит и даже ночью, боясь, их произносит; то были молитвы о помощи, слова родителя, который не хочет разлуки, слова тоски и жалобы, древнейшей жалобы на свете: что им нельзя остаться вместе, что он должен уйти первым и что смерть каждую секунду теребит его руку, он так устал и хотя бы на часок мечтает предаться иллюзии вечности. Потом Полиан потихоньку соскальзывает с кровати. Он держит в руках клочки бумаги и при свете последней свечи смотрит на свой почерк, на слова. Слышит, как Даурон и Корнелий встают и уходят к себе. Слабый огонёк трепещет в небольшой спаленке, и огромные тени дикими зверями мечутся вокруг, словно ведут охоту на Полиана. Но вот и последний огонек гаснет, остаётся лишь душная, храпящая тьма. Руками омега, сидя на полу, тянется к своей шее, крепче сжимая свои костлявые пальцы. И плачет. Корнелий, заперев за собой дверь, подходит к мужу, опускаясь на софу рядом с ним. По одному лишь взгляду, Даурон понимает, раскуривая папиросу, что ему есть, что сказать. И он говорит: — Я нашёл это у двери кабинета Чонгука. В тонкой ручонке он держит ещё один клочок смятой бумажки, вкладывая в руку своего супруга. Развернув, Даурон внимательно пробегает по тексту на бумажке, и недобро, хмуро глядит на Корнелия. — Ты опять не уследил за ним? — Он почти что всегда был со своим сыном, но я следил за ними из тени. Полиан меня видел и молчал. — А это тогда откуда? Хочешь подставить мужа моего брата? — Это его почерк, — говорит Корнелий. — Ты мог вынудить его это написать, чтобы я опять пришёл в негодование и запер его в своей спальне. — Я бы не стал! — Корнелий, оставь Полиана в покое, он перенёс смерть своего мужа и отъезд старшего сына! — Чонгук сам выбрал жить отдельно от нас! Мог бы забрать своего больного папеньку и жить с ним в своём доме, а не оставлять его на нас. Корнелий сумел пробить нерадивую блокаду своего мужа. Они ещё пререкались, позднее омега рассказал, что рад, что Даурон такой благочестивый муж, который не оставил в беде супруга своего покойного брата.༺ H ༻
На следующий день в поместье Тиркельсон прибыли толпы омег, как ягнята на заклание. Началась унылая и волнительная одиссея комизма. Отказав первым двадцати претендентам, Чонгуку уже всё равно, кто выносит его ребёнка, только Стефану важно было, чтобы омега был юродивым. Но вот, что примечательное случается в один из дней: среди толпы Чонгук замечает его. Йери стоит как ни в чём не бывало, и Чонгуку сначала показалось, что он ошибся. Он очень хорошо помнит, что омега бесплоден. И мысль о Йери ослабила внимание мистера Чона, но он сделал то, чего требовал от него его разум, не убил омегу, как других, Йери получил вторую, нежданную жизнь с Чонгуком… а вампир лёгкое отчаяние, порой призрачно блуждавшее в его снах и непостижимое ощущение, что он не один. Йери где-то живёт, быть может с другим мужчиной, но живёт. Он здесь, где стынет мрак и покой. Он снова здесь, и слышит имя своё: из дальнего угла летит знакомый голос, чтобы обратить на себя внимание. Йери смотрит на Чонгука, зная, что здесь от него не убежать и, сам идёт к нему, подходит так близко, что Чонгук боится, что их заметит Стефан. — Что ты здесь делаешь? Йери не отвечает. Взгляд падает на дворецкого, а затем на хмурого Чонгука, который просит его сесть рядом с ним. И Йери вздрагивает, когда холодные пальцы касаются его руки, едва ощутимо, просто гладят. Просто. Может, они давние знакомые, если бы Стефан наблюдал за ними, может быть, в этом жесте есть какой-то заботливый смысл, так что, наверное, он не должен был вызвать такую реакцию: мороз по коже, но Йери не отпрянул. — Что ты здесь забыл? — Хотел увидеться с тобой. Йери пугается совсем как раньше, настолько сильно, что можно даже почувствовать учащённый стук его сердца, когда Чонгук поворачивает к нему голову, смотрит невозмутимо, без эмоций. — Видишь того высокого омегу в лиловом? — Йери согласно кивает. Но он не видит, как Стефан кидает взгляд на них обоих, щурит глаза, скалится и молча отходит в другой конец гостиной. — Видишь, какой он гордый и своенравный? Чонгук переводит задумчивый взгляд на окно: вид открывается красивый, пасмурный, и художник отпускает руку любовника. — Это мой супруг. Знакомить вас глупость, поэтому тебе лучше уйти прямо сейчас. И не появляться здесь какое-то время. — Хорошо. Тэхён в последнее время не вызывает в Стефане никаких эмоций, кроме перманентного раздражения. Он ведь нравится его мужу, который так привязан к омеге, — Стефан нашёл бесчисленное количество портретов Тэхёна, рассматривал их долго, но рвать или палить в камине не стал, он и так сейчас в поместье находится на птичьих правах. И единственный козырь в рукаве, нет, это не ребёнок вовсе, ещё при нём. Хоть и Тэхён перестал доверять, как прежде, Чонгуку, но он всё ещё ему доверяет: не противится его прикосновениям, поцелуям, и даже не представляет, не подозревает ни о чём. А мистеру Чону страшно терять его доверие, которое недавно пошатнулось, когда он узнал о том, что Стефан — никакой не любовник, а законный муж мистера Чона. Немного пораскинув мозгами, Тэхён ведь далеко не глуп, он быстро смог прийти к выводу, что любовник — именно он. Скорее всего, в обществе многие, если не все, знают о том, что мистер Чон состоит в браке, хоть со своим мужем он вместе не живёт. Это опечалило Тэхёна и заставило о многом задуматься. Когда Стефан опять подходит к Чонгуку, лицо его выглядит уже не строго, глаза смотрят так же правдиво и ласково, но Чонгуку в его ласковости видится особенный, умышленно спокойный тон. И ему становится грустно. Поговорив немного о кандидатах, странностях Тэхёна, Стефан спрашивает о его жизни, чем он занимался всё это время. Но всё, что действительно волнует Чонгука, находится за пределами этой гостиной, где-то там в спальне, свесив ноги с кровати, и только странный шум приводит его в чувство. Тэхён хочет лишь выспаться, перестать бояться, а потому сидит на своей кровати в ночном платье, но шум с той стороны двери пугает омегу. Между ним и Чоном столько недосказанного, столько секретов, страшных секретов, разочаровывающих, но это жизнь, здесь иначе не бывает. А в Стефане Тэхён всё ещё видит угрозу, он ведь не просто так остался в поместье? Тэхён как будто тоже. В маленьком свете, бьющем из-под двери, появляются чьи-то ноги; у Тэхёна сердце в неровном ритме заходится, когда некто стоит у входа в его спальню, и омега напрасно надеется, что это дворецкий. Он не может избавиться от неприятного ощущения, но вот опять: кто-то подсовывает письмо под дверь и уходит, так быстро, что Тэхёну бы даже не удалось его заметить, нагнать — тем более. Тэхён поднимает письмо и отходит к окну. Это было то самое, чего он ожидать никак не мог, — письмо от незнакомца со странными инициалами, омега даже не понял от кого телеграмма, в которой говорилось, что нужно переговорить. «Что за чертовщина?» — подумал Тэхён и, смяв письмо, суёт его под матрац, чтобы внимательно прочесть ночью. А пока до наступления сумерек его будут мучать инициалы в конце письма: «К.Й.» и мысли о Чонгуке.***
Супруги мирно отужинали вдвоём, не вовлекая в свои разногласия посторонних. Только они хотели мирно разойтись в разные части дома, как на пороге гостиной возникает Руфус, будто вырастает из тени. — Мистер Чон, у меня для Вас не очень хорошие вести. — Что-то с Тэхёном? — Нет, сэр. Одно ожидание — страх перед новым и неизвестным. И теперь вот-вот ожидание, и неизвестность, и серьёзность в глазах дворецкого — всё должно было кончиться именно так, но начинается новое. Это новое не должно быть страшно по своей неизвестности; но страшно или не страшно — оно уже свершилось: — Священник Чон сбежал. Он направляется в замок Аббакум.