Энтропия во Вселенной не уменьшается

Нужно признать, что Вселенная работает по закону сохранения энергии. Иногда его объясняют через энтропию. Закон неубывания энтропии звучит так: «В изолированной системе энтропия не уменьшается». Что в переводе на нормальный язык означает: суммарная энергия системы не исчезает. Что такое энтропия? Энтропия есть мера тепловой упорядоченности системы. Или неупорядоченности. Тогда можно сказать, что энтропия есть мера необратимого рассеивания энергии или бесполезности энергии. Энергия Прасковьи, например, бесполезна. Бесполезен её ведьминский дар, подпитывающийся силами Кводнона. Ибо на что ей разрушительная мощь гнева, разрывающийся стеклянными осколками смех или разгорающаяся безумным пламенем радость, если она всё равно никогда не станет Повелительницей? Она уже показала: для мрака она неблагонадёжна. Трон займёт кто-то другой. И даже Кводнон, если ему и удастся возродиться, вряд ли выберет для этого её слабое жалкое тело. Бесполезны первые шестнадцать лет её жизни, даже не так, первые шестнадцать лет её существования. Что она узнала, что видела? Серые стены Канцелярии, серое сморщенное лицо Лигула, серые бесконечные чёрт-знает-где-откопанные учителя, учебники, пергаменты, доносы. Ни радости, ни света, ни заботы, ни ласки, ни тепла, ни любви — ничего из того, что есть у нормальных детей. Потому что при всём своём кажущемся всемогуществе в некоторые сферы мрак вторгнуться не может. И любовь — одна из них. Бесполезны её чувства. Весь пыл её так некстати пробудившейся женственности, её обнажённая и вывернутая наизнанку душа, её пытающееся и не умеющее любить сердце. Сколько раз она мечтала о любви — и сколько раз понимала, что мечтает о чём-то несбыточным и, что ещё хуже, — фантомном, нереальном, далёком от жизни. Сложно любить, когда не знаешь, что такое любовь. Какая она — любовь? Пресловутые бабочки в животе, подкашивающиеся колени, внезапное головокружение и учащённый пульс? Или что-то другое, более глубокое, светлое? Забота, там, жертвенность, нежность… Умение ставить другого человека превыше себя или мириться с чужими недостатками, например. Что такое романтика? Почерпнутые из книжек глубокомысленные фразы, прикосновения холодных рук к щекам, выторгованные встречи? Или что-то тёплое, спонтанное, не имеющее чёткой формы, но однозначно доброе, искреннее, радостное? Как взгляд некромага, когда он любуется играющей со щенком Иркой — нелепой, растрёпанной, лишённой любого женского кокетства, одетой по принципу что-первое-вывалилось-из-шкафа. Или руки Мефодия, так легко и привычно обнимающие Даф — выглядят одинаково естественно и на плечах, и на спине, и на талии. Как ощущается поцелуй? Не заполученный шантажом, не вызванный магией, не отпечатанный на подушке (или, ещё хуже, на зеркале), а настоящий, нежный, чувственный? Что такое страсть? Всё те же пухлые романы, сожженные сразу после прочтения, с их бесконечными эдвардами, джонами, алексами, анжеликами, стеллами, голубоглазыми блондинами, мускулистыми брюнетами, таинственными взглядами, томными вздохами, кружевным бельём и шёлковым простынями? Или, возможно, что-то другое, неторопливое и обволакивающее, как горячий шоколад? Накатывающее приятной тёплой волной, до мурашек волнительное, чарующее, манящее и по-своему авантюрное, отчаянное?.. Прасковья устала не чувствовать ничего. Примерно настолько же она устала чувствовать слишком много. Упорядоченность её хлипкой душевной системы разваливается всё быстрей и быстрей, бесполезность её жизни становится очевидной, и единственный способ это исправить — остановить потери её душевного тепла. Ведь даже Фулона предупреждает: Прасковью от оледенения отделяет «всего ничего». Поэтому и доспехов после битвы с Чёрной Дюжиной валькирии не отдаёт: а ну как превратится в ледяную статую? Наверное, потому Прасковье всё время холодно и одиноко, что некому согреть, а тепло уходит, по каплям вытекает из израненной души. Как там у Андерсена? Ледяной осколок в сердце? Прасковья фыркает своим мыслям. Врёте, товарищ Ханс Кристиан, или Ганс Христиан — чёрт вас разберёт. Это всё остальное тело — лёд, а сердце — самое что ни на есть настоящее, горячее, живое. Которое и ведёт себя так, как и положено глупому человеческому сердцу: любит, привязывается, страдает, переживает. На мгновение замирает, когда Прасковья, набравшись наглости, укладывается на коленях Шилова, прогибаясь спиной, и с вызовом взглядывает на Мефодия. Колотится как бешеное, когда она приходит в себя в каком-то заброшенном доме в компании полуживого Буслаева и светлой, сбивчиво объясняющей что-то про Виктора и подселенца. Бьётся в каком-то диком, совершенно невообразимом темпе, когда Шилов как ни в чём не бывало встречает её в общежитии, а она устраивает ему, этому чёртову эгоисту, которому вообще на неё плевать, образцово-показательную истерику. И вообще начинает жить какой-то отдельной жизнью в тайге, когда Прасковья начинает ловить на себе задумчивый взгляд своего соседа всё чаще. Отдаёт короткими импульсами в тело, когда Виктор куда-то надолго пропадает, отзывается учащением сокращений на его нечастые реплики, пропускает пару ударов, когда она понимает, что не вспоминала о Буслаеве уже четыре дня. Когда Багров с Иркой отвозят их после боя до дома, и Виктор как обычно закрывает дверь и рисует защитные руны, не ледяное сердце Прасковьи, не выдержав, взрывается огненным фейерверком. Только без глупостей, — предупреждает благоразумие, но один взгляд проницательных серых глаз заставляет его улетучиться в неизвестном направлении. У тебя есть Мефодий, — шепчет память, но Буслаев далеко — он всегда далеко! — а Шилов близко, Шилов рядом, навечно рядом, и Прасковья никогда не сможет его отпустить. А он и не попросит. Валькириям нельзя любить, — не сдаётся разум, но его голос волнует Прасковью меньше всего. Особенно когда руки бывшего тартарианца обхватывают её и прижимают к себе, и это оказывается лучше, чем в любых романах. Прасковья плачет, утыкаясь ему носом куда-то в ключицу, и нервная дрожь разрядами проходит по её замёрзшему телу. А потом от её сердца и от ладоней Виктора начинают расходиться тёплые всполохи, согревая её, и заставляя остатки уличного холода отступить. После холода наступает тепло. После зимы — весна. А после долгого одинокого блуждания во тьме — надежда. Пусть неопытная и трепетная, но светлая, чей неугасимый огонек будет храниться в сердце Прасковьи, пока её душа не оттает полностью. Потому что их с Виктором энтропия не уменьшается.