Индекс Эстата

Фокусирую взгляд на ладонях людей. Хлоп-хлоп, хлоп-хлоп… Мужские и женские ладони. Хлоп-хлоп… Кожа рук соприкасается, схлопывая воздух между тыльными сторонами ладоней. Хлоп-хлоп… Комната теряет очертания, как и тела людей в ней. Только ладони и отчётливый, бьющий набатом в голове — хлоп-хлоп… Деревня Лихачёво, Рузский городской округ, Московская область. Реабилитационная школа-интернат №3115. Восемь лет назад. — Да не трясысь. Ухтинский говор неизменно пробивался в наречии Машки, пока она примеряла цыганскую иглу к уху одноклассницы. Та держала под мочкой уха яблоко, разрезанное надвое, и трусилась при этом как лист на ветру. Я была следующая на прокол хряща, отвоевав себе серебряную серёжку в драке на прошлой неделе. Не поддаться Махе и не вступить в её лимитированный салон «Маха-игла» было сложно. Подруга хоть и не была плотной конституции, но кровь с молоком в ней явно бурлили. Невысокая и неказистая, темноволосая девчонка, могла дать фору и заткнуть любого. В принципе она этим и занималась, успешно подтягивая полукриминальные навыки общения за четыре года, проведённые здесь. — Пни мяч! У моих ног оказывается подсдутый, с выпуклыми грыжами футбольный мяч. Придерживаю его стопой, обутой в чёрные, местами треснувшие, кеды. Чуть толкаю от себя и возвращаю в исходное положение, не спеша выполнять приказы Морозова. — Геля, блять, пни мяч! Из-под длинной рыжей чёлки смотрю на шайку одноклассников, ошивающихся, как и я, в заброшенном спортзале школы. Трое пацанов скучковались у противоположной стены, вероятно покуривая дурь. Еще одна компашка у разбитых окон оседлала козла и подранные маты, передавая по кругу косяк. Морозов, что просил мяч, тёрся в центре зала, гоняя в футбол с двумя пацанами и девкой-мужиком с отменной бицухой в её-то шестнадцатилетнем возрасте. Я узнала всю эту свору всего за год пребывания в интернате, но по-настоящему была близка только с Махой. — Да ёпт, Валя! Вишь тута люди делом заняты! — Машка присмирила футболиста и тут же обернулась ко мне. — Пойди к Домовому, возьми пятку травы. С Махой у меня не было проблем с субординацией, кто главнее и старше. Мы с ней на равных. Я спасла её жопу, прикрыв перед директрисой, она выручала меня куревом и хорошим настроением, что в принципе одно и тоже. Смотрю, как игла проходит сквозь плоть, разрывая нежную кожу уха. Сразу сочится кровь, но деваха не выдаёт ни звука. Стрёмно спалиться, что тебе страшно. Поддев мяч носком обуви, подкидываю его верх и перехватываю руками. Оглядываю присутствующих. Замерев и прицелившись, удерживая мяч, отвела руку назад, а после, подавшись корпусом вперёд, зарядила мяч в дальний угол зала. Выпущенный снаряд не долетел и до половины помещения, плюхнувшись на пол с разрывом. Не смотря на гомон и улюлюкания, треск от лопнувшей резины, прокатился эхом по залу. На меня устремились несколько пар глаз, в том числе и Димона, по кличке Домовой. Я вроде бы и не планировала привлекать к себе столько внимания, с другой стороны оно мне и не претило. — Гель, хочешь стишок? — Из компашки слева от меня, показалась Лина — заноза в жопе и любительница присесть на бутылку. Присутствующие хохотнули, очевидно заранее зная намерения белобрысой потаскухи. Мы с ней были не на равных. Лина торчит в интернате уже третий год, заработав себе репутацию не только шлюхи, но и мамки среди малолетних девчонок. Мясистый курносый нос на её тонком лице, никак не гармонировал с впалыми щеками. Зато подходил выбитому переднему зубу. — Наша Геля громко плачет, проглотила баскетбольный мячик — Лина ржёт, запрокидывая голову назад и ей вторит компания, — мама Гели тоже плачет - сомневается, что мячик! Зал наполняется конским, звучным ржачем. До боли закусываю нижнюю губу изнутри. «Евангелиночка, милая, всё образуется» так говорила моя наставница и по-совместительству ангел, спустившийся ко мне с небес. Накануне она выдала мне методичку, которую я благополучно забросила бы в дальние дали. Но выдала Она, и я не могла не открыть хотя бы первую страницу. Это оказался сборник стихотворений, в том числе и её собственного сочинения. Так, Зоя Максимовна, советовала мне справляться со стрессом. Мысленно цитировать стихи и успокаивать взбунтовавшееся нутро. Я выучила только три и, на удивление, строки сами собой всплыли в моей памяти. «Не купись на басах, не сорвись на глухой фистуле. Коль не подлую власть, то самих мы себя переборем. Застегни же зубчатую пасть. Ибо если лежать на столе, то не все ли равно — ошибиться крюком или морем.» — Так у тебя ж нет матери! — Прилетает в догонку и подрывает меня с места. В несколько быстрых шагов настигаю сучку, на ходу теряя медитацию от Бродского. Лина одного со мной роста и на три уровня ниже по IQ. Девка не успевает сообразить, как я, бросившись на неё, хватаю её за сопливые тонкие волосы, доходящие до лопаток, и тут же наматываю на руку. Горланисто орёт, но никто не влезает в потасовку. Напротив, расступаются, образуя круг. — Я избавлю этот мир от твоей вони, — притянув её ближе к себе, проговариваю прямо в ухо. — И на твоём надгробие выдолбят «Наглоталась хуёв и сдохла». Мельком ловлю взглядом край выступа в стене и тащу Лину к нему. Тварь отбивается, до крови царапая мою кожу. Терплю, сгорая от желания размазать её шнобель о подоконник. Подтягиваю её за собой, игнорируя то, как она выворачивает мою руку. Как падает, слёзно просит отпустить её. Я почти у цели. — Давай, вмажь ей! Девки дерутся! Файт! — Кашей путаются выкрикивания из толпы. Перехватываю девку второй рукой за горло и поднимаю с пола. Бьёт меня ногой в живот, но я не сдаюсь. Проглатываю боль пересохшим горлом. Отвожу свою руку назад, удерживая Лину, и предвкушаю сколько кровищи выльется из её свиного пятака. — Ев, Ева! Не сразу слышу, что меня окликает Маха, только она так меня звала. Кто-то хватает меня за плечо. Я по инерции, не отпуская Лину, пригибаюсь и выворачиваюсь, смотря на того, кто подошёл сзади. — Пусты дуру, тебе ж влетит. — Увещевает Машка, но слишком поздно. Лина, воспользовавшись моим замешательством, до одури кусает меня за предплечье. — Ах, ты ж… — Реагирую, наполнившись ещё большей злостью. Перехватываю двумя руками девку за голову и с оттяжкой прикладываю её к бетонному короткому выступу. Из-за того, что Лина дёргалась как припадочная, мой трюк не получился в полной мере. Только по касательной. Однако треснувшая, местами плесневая перегородка в стене орошилась кровью. Я отпустила хватку, позволив дуре осесть на пол. Девка держалась за рассечённую бровь, противно скуля и поднывая. Возле неё быстренько скооперировался народ. Маха оттащила меня подальше от толпы. — Жития теперь не буде, — Машка с ужасом в глазах осматривала место происшествия, то округляя свои зелёные, впалые глаза, то прищуривая. — Насрать. Потираю запястье и, кажется, оно вывихнуто в пяти местах. Ужасно болит и тянет. — Тебе конец, мразь! Дрожащий голос Лины обрёл уверенность, напитавшись лживой поддержкой со стороны. Начхать мне на её угрозы, несмотря на то что это была далеко не первая моя драка в интернате, я обычно «причёсывала» новичков. Чтобы срубить с них бабла или какую-то безделушку. Однозначно Лина не успокоится и ещё вернёт свой бумеранг. Нужно было бы пораскинуть мозгами, как и чем её добить. — Дай гхляну. — Машка берёт мою руку в свою и аккуратно ощупывает сустав на локте. — Припухло. — Сама вижу, — оскаливаюсь, готовая сорвать на Маху свою не отданную в потасовке злость. — Не бузи. Тута больно? — Надавливает у плеча. — Ауч! — Тихо шиплю на подругу и перехватываю её пальцы своими. На секунду мне показалось, что Машка как-то странно на меня посмотрела. Нет, ни с удивлением или нареканием, ни просто взглянула, а именно как-то необычно. С лаской что ли. — Харе сосаться, тёлки. Жопень прикрой. Позади оказался Димон, подойдя к нам со своей свитой-элитой. Машинально хватаюсь за зад и чувствую подранную ткань джинс. — Вот сука, — зло бурчу, уже осматривая оторванный карман. — Зубами отгрызла, — хихикает один из компашки. — Гля, чтоб тебе Ева чё не отгхрызла, — вступается Машка. — Хорошо ты её отметелила, второй раунд когда? — Домовой ухмыляется и протягивает мне руку. — Награда победителю. В его руке, сложенный вчетверо, тетрадный лист. Жму руку, забирая «презент». — Ну бывай, отчаянная. — Подмигивает, хитро улыбаясь, и оставляет нас с Машкой в покое. — Чертягха он, не домовой. Погоняло плешивое, — шепчет Маха, забирая у меня курево. — Пошли, зад твой зашью. Пока Машка возвращалась к столу за иглой, которой недавно штамповала дырки в ухе, я ещё раз насладилась видом пораженной мной стервы. Теперь она перешла к матам в другой стороне зала и в красках, очевидно, жаловалась на свою судьбинушку. За плечи её обнимала какая-то клуша, утешая, там же уже стоял и Димон с компашкой. Сплюнула на пол, представив что он нафиг загорится и заберет с собой половину из этих отбросов в зале. После прошла в сторону полуразбитых коморок, где можно было бы присесть и спокойно покурить. Старшие, как и воспитки, не лезли в этот зал, хотя могли бы. Наверное оставили за нами этот «дом», создав иллюзию, что хоть что-то у нас есть своё. Маха подошла совсем скоро, когда я только устроилась на, почерневшем от плесени, детском диванчике, который скинули сюда как в мусорный бак. — Нак, подержи, — передала мне свою поясную сумку. Подруга навалилась на разбитый шифоньер и попыталась самостоятельно задвинуть им проход в коморку. От её чаяний со стены слетел кусок застарелого гипсокартона. — Дай, помогу, — предложила, приподнимаясь с кушетки. — Ой, сиди уж, собака покалеченная. Так сойдёт. Накренив угол шкафа так, что отворившаяся дверца закрывала часть прохода, Маха присела со мной на диван. — Портки сымай, — скомандовала, завидев, что я сижу в штанах. Мне было тяжко подниматься, не могла упереться на руку, потому что сразу саднило плечо. Развязав шнурки и скинув кеды, кое-как встав и отойдя к шкафу, начала стягивать с себя джинсы. Пока я раздевалась, подруга скручивала косяк. — Чего думаешь делать? — Облизав край бумажки, Маха задержала на мне взгляд. — Ничего. Будь что будет, плевать. — Освободив одну ногу, качаясь принялась за вторую штанину. — Зря, Котомкина та ещё мразина, с живой тебя не слезет теперя. К дедам своим вали, а там типа на больничный, пока тут уляжется всё вот эта вот. — Не хочу их напрягать, Мах. — Передаю джинсы подруге и подтягиваю, чуть слезшие с меня, трусы. — Божья благодать, а не Ева. На, ты первая, — передаёт мне курево и я принимаю самокрутку. Облокотившись больным плечом о шифоньер, делаю затяжку и слегка закашливаюсь. — Ой, соплячка, куды тебе до мамочки, — Машка смеясь, едва приподнимается с места и хватает меня за ногу, привлекая к себе. — Упаду же! — Улыбаясь, поддаюсь, а после плюхаюсь на диван рядом с подругой. Мы быстро скурили первый косяк и также быстро расслабились. Я забыла о глубоких царапинах на руках и вывихнутом плече. Закинула ноги на Машкины, а она, уперевшись о них локтями, штопала дырку на джинсах. Обсудили пятнадцать способов как убить Лину без свидетелей и крови, поржали с этого, и закурили ещё один. — Дом мод Марии Швейко прям, — восхищаюсь её талантом делать из говна конфетку. — Вот увидишь, пол-мира будет в моих шмотках ходить и бренд такой забубенистый себе отгрохаю, типа «Мева», круто ж! — Машка вдарилась в мечтания, отложив мои штаны на прожженный подлокотник. — Мега есть, так что не подходит. Надо что-то уникальное. — «Зашью очко»? Ржём, обе понимая, что с этим бы Маха точно справилась бы. — Что за Мева вообще? — Затягиваюсь крайни раз и передаю Машке. — Ну типа Маха и Ева = Мева. Можно типа Маева или Марева, вариантов обосраться сколько. — Прикольно. — Глупо хихикаю, понимая, что такой друг может только раз в жизни попасться. — Думаешь хорошо мы устроимся? После школы? Машка как-то сникает и застывает взором в одной точке. — Не знаю. Водит указательным пальцем по моей ноге, вырисовывая невидимые узоры. Ведёт от самых пальцев почти до колена и обратно. Мне и щекотно и приятно. — Не думай о том, Евка. Что тама будет, даже сам хер не знает. Два изумрудика её глаз уставились на меня. И столько в них какой-то невысказанной тоски, что мне даже неловко стало. Хотела подобрать ступни под себя, но Маха крепче схватила за щиколотку. С немым вопросом взглянула на неё, а дальше всё случилось само собой. Машка оказалась в максимальной близости от меня. Чувствую запах травы и яблока. Её густые, непослушные волосы, обрамляющие лицо, слегка щекочут мой нос. Маха наклоняется ещё ближе, а я подаюсь вперёд. Наши губы встречаются. Всего на короткий миг, но он как цунами смывает повисшую неловкость. Рука подруги скользит по моей ноге и останавливается у края ткани трусов. — Главное, чтоб мы были вместе, — шепчет, аккуратно касаясь меня, уже под бельём. Меня обдаёт тёплая волна, а в животе схватывает от волнения. Слепо доверившись, позволяю себе отключить мозг. Были моменты когда я догадывалась, что не безразлична подруге. Но не знала, что всё выльется в чувства. Настоящие, первые. Живые. — А если нет… — От чего-то пересыхает в горле и я выговариваю полушепотом севшим голосом. Машка замирает. Сквозь глаза заглядывает мне в самую душу. — Люблю тебя, дура ты бешеная. В груди происходит кульбит и сердце вот-вот готово выскочить наружу. Снова целуемся. На этот раз более уверенно, запуская язык и нежно облизывая губы друг друга. Всё обрывается, когда слышится шорох, а следом шум от закрывающейся дверцы. — Чё тут трётесь малолетки. Заставленные врасплох, отлыниваем с Машкой друг от друга, и я тут же спешу прикрыться своими джинсами. В голове ещё плавает мягкая нега от недавно пережитых эмоций, в то время как в коморку вваливаются старшие ребята. — Да это пидорши, глянь, сосались, — какой-то бугай протягивает первому вошедшему свой телефон. — Не твоего ума дело, утырок, — Машка поднимается с дивана, но её тут же, одним толчком усаживают обратно. — Спокойно, курица, чё раскудахталась. Подвинься. Налысо бритый парень бесцеремонно плюхается на кушетку между мной и Махой. — Да выкинь ты их, — резко выхватывает из моих рук джинсы и кидает их парню, стоявшему у входа. — Что вам надо? Валите. — Начинаю закипать. — Что вам надо, валиитее, — передразнивает писклявым голосом. Не знаю этих придурков, и если сегодня… Суббота! Втемяшивается в голову: половина воспиток, как и воспитанников валит по домам, ближе к ночи мы и сами слыниваем за пределы интерната, кто в кафешку, кто на пруд, сюда же наведываются всякие хахали старших учениц. — Посиди с папочкой, — хлопает увесистой ладонью по моей худой коленке. — Не тронь её, — Машка не на шутку взрывается и дёргается в мою сторону, прямо через этого парня. Тот перехватывает её и с лёгкостью сбрасывает на пол. — Эй, ребят, хорош. Мы сейчас уйдём, — иду на попятную, словно это не я час назад хотела грохнуть малолетку. — Шорох, присядь, — обращается к долговязому у двери и тот в полупрыжке достигает дивана, я только и успеваю подвинуться вбок, поскольку с сидушки мне никуда не уйти — парень держал меня за руку. Машка, поднявшись на ноги, стоит в растерянности, я и сама не фонтанирую идеями. — Ну что, сосушки, сообразим на пятерых? — Ржач, а вместе с тем парень сильнее сжимает мою руку. — Не надо! — Вскрикиваю, когда третий из компашки хватает Машку за руку. Интуитивно подскочив, с болью оседаю обратно. Парень, дёрнув меня за руку, заставил моё плечо уже не саднеть, а гореть. Сам садится ко мне вполоборота и хватает пальцами за подбородок. — Какая девочка. Смелая? Ловлю взглядом животные искорки в его глазах и сердце стынет от ужаса. — Отпустите её, — собирая волю в кулак, прошу за Машку, очевидно и наверняка понимая от кого и зачем пришли эти гопники. — Я не свалю! — Маха отпирается. — Пусты, обдолбан. Наотмашь лепит ему по лицу, за что получает в ответ. Вскрикиваю и тут же оказываюсь под весом лысого громилы. Моя голова зажата руками долговязого. Слёзы наливаются на глаза, а силы сиюминутно тают, в безуспешной попытке скинуть с себя придурка. — Хочешь также? — Лысый обращается к Махе. Смотрю на неё и умоляю свалить отсюда нахер, раствориться, сбежать из этого мира. Машка вроде как сомневается, а после опрометью выскакивает из коморки. Я рада, что с ней ничего не случится, и в тоже время мне до одури страшно остаться здесь одной. — Димон, ты чевой-то? — Слышу Махин голос и не понимаю, что происходит. Значит ей не дадут уйти? Рыпаюсь, но тщетно. Лысый с треском стягивает с меня трусы, другой парень зажал мой рот ладошкой. Мотаю ногами из стороны в стороны, не жалея на это сил. Истерю и выгибаюсь, готовая сломать себе обе руки, если это только поможет высвободиться из захвата. — Гхррр, — рычу, сквозь зажатый рот и глотаю слёзы, ни на секунду не останавливая попытку вырваться. — Пидоршам у нас не место, — над моим лицом склоняется долговязый. — Я сделаю из тебя женщину. — Обещает лысый. Триллионы иголок проходят остервенелой болью в промежности. Мои рыдания глушат попытки прокричаться. Двое удерживают меня. Насилуют. Меня, так и неуспевшую понять, что же такое детство, семья и первая, настоящая любовь. В комнату, удерживая, заводят полураздетую Машку. Подруга в трусах и с голой, едва сформировавшейся грудью. Машу удерживают за голову и заставляют смотреть. Я хочу умереть в этот момент, умереть вместе с ней. Кто-то ещё оказывается неподалёку. Вижу их руки. Они хлопают в ладоши. Хлоп-хлоп, хлоп-хлоп… Я уже не чувствую боли, стыда или злости. Я аморфно и безвольно качаюсь в такт движений ублюдка. Я смотрю на Машку и не слышу как она кричит. Я больше не услышу этот мир и то, как он зовёт меня. Хлоп-хлоп, хлоп-хлоп… — Порядок? Словно ошпаренная, отшатываюсь от подошедшего ко мне Тимура. Не отвечая, отворачиваюсь и бреду к лестнице. Поднимаюсь несколько ступеней и без сил опускаюсь вниз. Схватившись за голову, мысленно ищу пластырь, которым когда-то заклеила свои глубокие раны, а теперь оторвала вместе с кожей.