Перед каждым гастрольным туром группа устраивала в малой часовне выступление для избранного круга зрителей, чтобы пробудить концертные инструменты. Этот обычай ввел Папа Эмеритус I, и соблюдался он неукоснительно. Поговаривали даже, что именно благодаря ему возрождение проекта Ghost прошло успешно.
Было около одиннадцати утра, недавно закончилась главная месса. Дьюдроп отпер замки и толкнул тяжелую дверь. Концертные инструменты хранились в специальном помещении над ризницей, отдельно от тех, которые использовались для ежедневных репетиций. Под потолком вспыхнули лампы, и он на секунду зажмурился. Зайдя внутрь, он первым делом взглянул на висевший на стене электронный термометр — температура в норме, влажность чуть низковата, но не критично. В его обязанности входило, в числе прочего, поддерживать в хранилище заданную температуру и влажность, но этим можно будет заняться позже. Сейчас ему нужно было перенести инструменты в малую часовню. Остальные техники тем временем должны были перетащить туда же аппаратуру и подготовить сцену. Настройкой же занимались сами музыканты.
— Такова традиция, часть пробуждения, — объяснял Дьюдропу Игнис. — Если инструмент перед ритуалом будет настраивать кто-то посторонний, он просто откажется звучать.
Дьюдроп бросил взгляд на стойки с гитарами и синтезаторы и, помедлив, кивнул, словно бы здороваясь. Он делал так каждый раз, когда поднимался в хранилище над ризницей — почему-то это казалось правильным, вежливым. Инструменты вызывали у него странное ощущение, словно они были живыми существами, которые вроде бы не обращают на тебя внимания, но в то же время прекрасно осведомлены о твоем присутствии. Поэтому лучше относиться к ним почтительно и лишний раз не беспокоить.
Кофры и кейсы для инструментов хранились в дальней части помещения, каждый был помечен соответствующим символом. Дьюдроп выбрал кейсы для гитар и вернулся к стойкам. Каждый кейс, если поставить его стоймя, доставал ему примерно до плеч, и все они были довольно тяжелыми даже без гитар внутри. Но Дьюдроп, будучи упырем, отличался значительной физической силой, несмотря на видимую хрупкость сложения. Уложив инструменты и тщательно закрыв замки, он подхватил бас и одну из гитар и понес их к лестнице.
Его призвали в конце мая, сейчас же на дворе стоял сентябрь. За прошедшие месяцы Дьюдроп успел изучить все помещения, куда дозволялось входить упырям, и облазить все закоулки аббатства. В частности он выяснил, что если не доходить до главной лестницы в ризнице, а свернуть в небольшой коридор, ведущий вправо, то можно выйти к неприметной боковой лестнице и спуститься по ней прямиком в восточное крыло галереи, окружавшей внутренний двор аббатства, а оттуда уже рукой подать до малой часовни — все быстрее, чем спускаться по главной лестнице, а потом тащиться с инструментами через весь клуатр. Срезать путь показалось ему хорошей идеей, и Дьюдроп свернул направо, едва не зацепив кейсом стену.
Боковым коридором и лестницей пользовались редко, и никто не озаботился тем, чтобы провести здесь дополнительное освещение. Дневного света, проникавшего сквозь узкие стрельчатые окна, было недостаточно, и в коридоре и на лестнице царил полумрак. Но упырю, привыкшему к вечному сумраку подземного царства, этого вполне хватало. Дьюдроп перехватил поудобнее оба кейса и осторожно, боком начал спускаться. Ступеньки здесь были довольно крутые, и упасть с них означало бы переломать себе все кости. За себя Дьюдроп не боялся, но за поврежденные гитары ждало наказание, по сравнению с которым пара переломов показалась бы сущей ерундой.
Спускался он почти ощупью, проверяя ногой каждую ступеньку прежде, чем делать следующий шаг. Где-то на середине лестничного пролета его ботинок угодил в выбоину на ступеньке. Пытаясь удержать равновесие, Дьюдроп невольно взмахнул руками и выронил оба кейса. Он упал на бок — ребра с правой стороны и бедро пронзила острая боль, — и покатился вниз. Дьюдроп попытался зацепиться за ступеньки, чтобы остановить падение или хотя бы смягчить его, но когти просто со скрежетом проехались по камням.
Гитары, крутилось у него в голове. Что с гитарами?
Через несколько долгих секунд он выкатился в восточную галерею клуатра и растянулся лицом вниз на каменном полу. Удар выбил воздух из легких и, кажется, еще сильнее повредил ребра. Во рту было солоно от крови, и на мгновение Дьюдроп испугался, что откусил себе язык или выбил зуб. Но язык был на месте, и все зубы — тоже. Над головой кто-то выругался, но Дьюдроп решил, что ему показалось. После падения у него звенело в ушах.
Что с гитарами? Дьюдроп втянул голову в плечи. Он ждал, что вот-вот оба тяжелых кейса упадут на него и раздавят. Подходящее наказание за неуклюжесть. Но удара не последовало. Похоже, ему повезло, и инструменты остались просто лежать на лестнице. Тогда нужно встать побыстрее, забрать их и проверить, все ли в порядке. Кейсы прочные, но замки могли открыться от удара о каменные ступеньки. Дьюдроп кое-как выдохнул и попытался подняться на четвереньки, но руки и ноги с трудом его слушались. Каждый вдох и выдох отдавался болью в груди и в правом боку.
— Эй, эй! — торопливо заговорил кто-то у него над головой. Голос был незнакомый. — Лежи спокойно, не двигайся!
Дьюдроп повернул голову, пытаясь рассмотреть говорившего, но маска перекосилась и частично перекрыла обзор, и потому он разглядел только ноги в черных форменных брюках и ботинках да стреловидный кончик хвоста, беспокойно двигавшийся из стороны в сторону. От усилия потемнело в глазах, и Дьюдроп обессиленно уткнулся лицом в пол.
— Ты как? — зашелестела ткань, и незнакомый голос зазвучал ближе. Похоже, что его обладатель опустился на колени рядом с Дьюдропом. — Где больно… где больнее всего?
Дьюдроп неловко попытался отмахнуться. Ничего страшного, ему просто нужно полежать пару минут, пока в ушах не перестанет звенеть. Наверное, это из-за металлической маски. Приложился об камни, вот она и гудит будто камертон.
Всего пару минут, а потом он пойдет и подберет…
— Гитары? — выдохнул Дьюдроп. — Я нес… где?
— С ними все нормально, — заверил незнакомец. — Штиль их поймал. Послушай, я сейчас…
— Нет, — Дьюдроп выдохнул сквозь зубы и попытался перевернуться на бок. Ребра снова обожгло болью, и он замер, хватая ртом воздух. В поле зрения появилась еще одна пара ботинок, тщательно начищенных, и безупречно отглаженные брюки. И — о радость! — нижняя часть гитарного кейса.
— Verdammt, юноша, — раздраженно произнес второй подошедший упырь. Дьюдроп узнал его голос — это и в самом деле был Штиль, старый церковный органист. — Доктор же сказал, что тебе нельзя двигаться.
— Гитары, — упрямо повторил Дьюдроп. — Я должен…
— С твоими драгоценными гитарами ничего не случится, — по его тону Дьюдроп догадался, что Штиль закатил глаза. Кончик его хвоста раздраженно дергался. — Я отнесу их в часовню, а ты позволишь доктору осмотреть тебя, — не дожидаясь ответа, Штиль развернулся и зашагал в сторону малой часовни. Теперь Дьюдроп видел, что старик без малейших усилий несет оба кейса. Если в часовню уже пришел кто-то из музыкантов или сам Папа, у них наверняка возникнут вопросы, и…
— Эй? — упырь, которого Штиль назвал доктором, щелкнул пальцами прямо над головой. Дьюдроп зашипел на него, но из горла вырвалось только еле слышное сипение.
— Слушай, просто полежи минутку спокойно? — вздохнул доктор. — Мне нужно тебя осмотреть, это не займет много времени. Потом я тебя подлатаю, и сможешь пойти дальше по своим делам, идет?
— Это… быстро?
— Зависит от того, насколько все серьезно, — хвост доктора обвился кольцом вокруг его колен, потом снова распрямился, едва не задев маску Дьюдропа.
— Ну ладно… — похоже, выбора у него не было. Дьюдроп открыл было рот, чтобы спросить, как именно доктор собирается его осматривать, но тут на затылок легла тяжелая ладонь. Дьюдроп снова втянул голову в плечи и зажмурился.
Доктор коротко зашипел, будто обжегся или уколол палец.
Боль утихла.
Она не ушла полностью — ребра и бедро все еще ныли, и Дьюдроп подумал, что вечером наверняка обнаружит там здоровенные синяки. Но надоедливый звон в ушах наконец-то затих. Дьюдроп лежал, боясь пошевелиться, чтобы он не вернулся снова.
— Ну… могло быть и хуже, — проговорил доктор, в его голосе слышалось облегчение. — Потерпи еще немного, сейчас может быть больно.
От его ладони по всему телу растеклось тепло: проникающее под одежду, под кожу, разгорающееся внутри, словно костер, и в то же время не имеющее ничего общего с огненной стихией. Помятые ребра вправились, к рукам и ногам вернулась чувствительность, и вот тогда с новой силой вспыхнула боль, обжигающая и острая, но Дьюдроп терпел, крепко сжав челюсти, и не издавал ни звука. Только выдохнул с облегчением и уткнулся лбом в камни, когда все наконец закончилось.
Дышать стало легче. Как только доктор убрал руку, Дьюдроп перевернулся и сел. И оказался с ним лицом к лицу.
Доктор оказался плотным и широкоплечим упырем. Рукава черной сутаны облегали его мускулистые руки, и Дьюдроп на мгновение поймал себя на желании отползти от него подальше. Доктор был куда крупнее, но в том, как он держался, не было ничего угрожающего. В ярко-синих глазах в прорезях маски читалось участие.
— Как ты? Где-то еще болит?
Дьюдроп прислушался к своим ощущениям и покачал головой. Доктор склонил голову набок, в уголках его глаз собрались морщинки от улыбки:
— Отлично!
Он поднялся на ноги и протянул Дьюдропу руку, чтобы помочь встать. На среднем пальце блеснуло кольцо. Дьюдроп посмотрел на протянутую руку, потом на самого доктора и поднялся самостоятельно. Он поправил маску, проверив, не откололся ли случайно рог, тщательно отряхнул сутану. Доктора, казалось, совершенно не задела его грубость. Он наблюдал за Дьюдропом так, как будто тот мог в любой момент снова потерять равновесие. Дьюдроп, непривычный к такому пристальному вниманию, отвел взгляд и обвил хвостом колени.
— Теперь ты как новенький, но будь сегодня поосторожнее, хорошо? — сказал доктор. Стоя он оказался где-то на полголовы выше Дьюдропа. — И на всякий случай зайди в лазарет через пару дней на повторный осмотр.
Дьюдроп неопределенно пожал плечами. Сейчас он чувствовал себя неплохо, к тому же в лазарете склонны были устраивать лишнюю суету на ровном месте — чего доброго, его бы там заперли на несколько дней, как после того случая летом.
— Мне пора, — проговорил он. — Много дел перед ритуалом, нужно еще отнести остальные инструменты и все подготовить, а ждать меня там никто не станет.
Доктор кивнул.
— Только поосторожнее, — повторил он. — Постарайся не перенапрягаться.
— Да я в порядке. В полном, — доктор все еще внимательно смотрел на него, и Дьюдроп скрипнул зубами: — Ладно, хорошо, постараюсь не перенапрягаться. Спасибо, что подлатал, можно мне теперь уже идти?
В хранилище над ризницей Дьюдроп вернулся по главной лестнице. Рисковать во второй раз не хотелось, тем более, что доктор вряд ли остался бы ждать его в галерее на случай, если он опять споткнется.
***
В малой часовне суетились техники, готовившие её к ритуалу. На скамье у стены сидел упырь и перебирал струны черно-белой гитары. Время от времени он подкручивал колки и снова принимался дергать струны, вслушиваясь в их звучание. Ему, казалось, абсолютно не мешала царившая вокруг суета. Другой упырь собирал на сцене ударную установку; кончик его хвоста подергивался, выдавая напряжение. Дьюдроп постарался обойти его по широкой дуге.
Он поставил на специальном возвышении сцены кейсы с синтезаторами и клавитарой, открыл замки и выпрямился, подсознательно ожидая, что в ребрах снова кольнет боль. Но боли не было. Незнакомый доктор явно знал свое дело.
— Эй, не спи, — на сцену уже поднимался Воздух. — Ты закончил здесь? Иди, займись чем-нибудь еще.
Воздух, чьего имени Дьюдроп на самом деле не знал, не был таким брюзгой как Штиль, но, как и старик, не любил, когда у него, по его собственному выражению, путались под ногами. Он нетерпеливо взмахнул рукой, словно говоря «отойди, не мешай!». Дьюдроп оскалился в ответ, зная, что из-за маски Воздух этого не увидит, но посторонился, пропуская его к инструментам. Воздух принялся собирать стойку для синтезаторов, а Дьюдроп спустился со сцены и отошел к дальней стене. Упырь-гитарист уже закончил настраивать гитару и теперь наигрывал какой-то незатейливый мотив. Дьюдропу показалось, будто каждый раз, когда он прикасался к струнам, под его пальцами вспыхивали искры. Закончив играть, гитарист выпрямился и покрутил головой, разминая шею. При виде Дьюдропа он приветливо помахал рукой. Дьюдроп решил, что это приглашение подойти ближе.
Гитариста звали Альфа. Он участвовал в призыве Дьюдропа в мае и поэтому относился к нему дружелюбно, но не как наставник — эту роль взял на себя Игнис, — а скорее как старший родич, беззлобно подшучивал над ним и называл дикарем, на что Дьюдроп огрызался и шипел. Альфа, впрочем, не обижался.
— Останешься на ритуал? — поинтересовался он, отложив гитару в сторону. Дьюдроп пожал плечами. Обычно он присутствовал во время репетиций группы, чтобы убрать инструменты в чехлы и навести порядок в репетиционном зале после того, как музыканты уйдут, но ритуал — совсем другое дело. Он не помнил, говорил ли Игнис что-то на этот счет.
— Знаешь, после ритуала тут будет полный бардак, — сказал Альфа, словно прочитав его мысли, — скорее всего, все перейдет во внеплановую оргию, но это уже зависит от Папы, — он тоже пожал плечами. — Я к тому, что инструменты нужно будет оставить на сцене. Чтобы они, знаешь, впитывали энергию, — Альфа покосился на свою гитару.
Дьюдроп тоже посмотрел на нее.
Струны гитары неярко светились.
***
Едва отзвучали финальные аккорды «Monstrance Clock», и замолк хор, шепчущий «…вместе, ради сына Люцифера», Дьюдроп тихонько отошел к воротам часовни и незамеченным выскользнул наружу. Было уже примерно за полночь. В небе, полускрытая облаками, светила луна, ночной воздух был холодным и свежим. Дьюдроп глубоко вздохнул и зажмурился.
Ритуал был восхитительным.
Конечно, Дьюдроп слышал все песни и раньше. В конце концов, он присутствовал на каждой репетиции группы с тех пор, как его призвали на Поверхность и забрали его имя. Но одно дело — репетиции, а совсем другое — стоять среди возбужденной толпы и смотреть на освещенную сцену, где творилась истинная магия. Магия звука. Витражные окна часовни дребезжали от грохота басов, голос Папы то взмывал на высоких нотах к сводчатому потолку, то падал до низкого рыка, пробиравшего до костей.
Толпа обожала Папу Эмеритуса Третьего. Толпа боготворила его. Стоя в темноте, Дьюдроп остро ощущал их поклонение и преданность, и, конечно же, их желание. Часовня пропиталась запахами так, что пришлось даже прикрыть нос рукавом, несмотря на маску. Воздух внутри казался наэлектризованным. Интересно, подумал Дьюдроп, ощущали ли это музыканты? И что чувствовали они сами?
Холодный воздух несколько отрезвил его. Дьюдроп встряхнулся всем телом, словно собака, вышедшая из воды, прогоняя остатки наваждения, и зашагал в сторону дормитории, где жили упыри.
Он жил в одиночной келье на третьем этаже; единственное окно выходило на восток, из него открывался вид на озеро. Сама келья была маленькой и, несмотря на аскетичное убранство, довольно уютной: здесь была кровать, шкаф для одежды и жесткий деревянный стул с изогнутой спинкой. В углу между стеной и крошечным письменным столом стояла акустическая гитара, аккуратно упакованная в чехол. Гитару Дьюдропу отдал Игнис.
Первым делом Дьюдроп открыл окно, впуская в келью прохладный ночной воздух. Он не стал включать верхний свет и ограничился лишь настенной лампой над кроватью. Ее тусклого оранжевого света вполне хватало. Дьюдроп скинул надоевшие за день ботинки и затолкал их подальше под кровать, снял маску и балаклаву. Потом он выпустил из-под воротника сутаны волосы и взял с прикроватного столика расческу.
Сидя на кровати и старательно водя расческой по волосам, он прокручивал в голове события прошедшего дня. Обычно Дьюдроп не был склонен к подобным вещам, но в этот раз он ничего не мог с собой поделать, снова и снова мысленно возвращаясь к своему падению с лестницы и тому, что произошло потом. Если бы не доктор и Штиль, скорее всего, Дьюдроп разбил бы инструменты и покалечился сам… и что тогда? Его могли развоплотить или изгнать обратно в Преисподнюю. Непонятно, что из этого было хуже.
Закончив причесываться, он закрыл окно и стал раздеваться. На правом боку и на бедре в самом деле появились синяки — напоминание о неудачном падении, но выглядели они почти зажившими, как будто он получил их неделю назад. Дьюдроп осторожно дотронулся до одного из них, но ничего не почувствовал. И правда, почти как новенький, усмехнулся он про себя.
Незнакомый доктор действительно хорошо знал свое дело.
