Слом

Огромные золотые глаза были ещё больше из-за страха. Мицки нервно водил ими по помещению, невидяще скользил взглядом по Логу и Боруто, пока не зацепился за Орочимару. Саннин настороженно, но стараясь казаться спокойным, уверенным, замер, вглядываясь в лицо ребёнка. В глазах, полных ужаса, медленно зарождалось узнавание и осознание. Как и слёзы. Внутреннее напряжение отпустило змея, но на его место пришла боль и горечь — он осторожно, медленно и плавно приблизился к койке и протянул руку к голове змеёныша. Мицки рефлекторно сжался, кошмар вспыхнул в золоте, наполняя глаза слезами. — Тише, дитя, тише, — как можно более мягко прошипел Орочимару. Сердце разрывалось болью от вида ребёнка. Он медленно приложил ладонь к бледной, прохладной щеке сына, слегка поглаживая большим пальцем. Ребёнок дрожал от внутреннего страха, но… не от страха перед ним. Потому он ещё приблизился и сел на краешек кровати, склоняясь к ребёнку. Саннин поднял вторую руку так, чтобы она попала в поле зрения Мицки, и положил её на другую щёку. Мицки затрясло отчётливей, он зажмурился, слёзы текли только быстрее, но внутренне он как-то тянулся к Орочимару, и змей это чувствовал. — Тише, Мицки, ты в безопасности, — продолжал мягко, успокаивающе, шипеть змей. Ребёнок заплакал сильнее, зарыдал в голос, его руки до трясучки вцепились в покрывало. Орочимару осторожно нагнулся ниже, прижимаясь к ребёнку — сила Мицки непослушным, инстинктивным потоком выплеснулась наружу, сметая в сторону мониторы. Этот всплеск был слишком слабым, и Орочимару отмахнулся от этого легко, как от пряди волос, что мелькает перед глазами. Он опустился ниже, прижимаясь к ребёнку, поглаживая щёки руками — всегда так делал в детстве — и тихо шипя на ушко. Он мягко распространял вокруг себя спокойную чакру, стараясь убедить тело и психику Мицки, что он теперь в безопасности. Сын продолжал рыдать, только теперь смог поднять дрожащие руки и вцепиться в белое кимоно. Сердце саннина радостно дёрнулось — если он тянется к нему, то не всё потеряно, он не полностью сломан. Только, это всё же не изменится за один день, как какое-то чудо, но надежду — то, что Орочимару всегда стремился откинуть — вселяло в сердце. Будило давние, сокрытые чувства и невероятно вселяло решимость излечить дитя. Обласкать, позаботиться о Мицки. Но сейчас, всё, что можно было сделать — это дать ему выплакаться, хоть немного разгрузить психику, снять напряжение. Потому змей застыл в такой неудобной позе, терпеливо поглаживая и тихо, успокаивающе шипя, пока у ребёнка не закончатся слёзы, а ткань кимоно не треснет под его судорожно сжатыми пальцами. Мицки продолжал рыдать, змей его успокаивал, а Лог и Боруто словно статуи застыли на своих местах — они были такими тихими, что Орочимару даже несколько раз показалось, что их здесь нет. Вероятно, это было лучшее их сокрытие. В конце концов, даже у этого ребёнка, кончились силы и слёзы — он затих, слегка подрагивая в объятиях саннина. Змей немного отстранился и взглянул в несчастное, абсолютно мокрое от слёз лицо — глаза были полны страха, что неудивительно, и, что будет ещё долго его преследовать; белки и слизистые были воспалены, а от слёз слегка потрескалась и так же воспалилась кожа под глазами. Губы были совсем сухими и потрескавшимися. Орочимару осторожно, двигаясь очень медленно, промокнул рукавом лицо Мицки и ещё немного отстранился — сведённые судорогой тонкие пальцы дёрнули за ткань, нещадно разрывая кимоно, а в глазах ребёнка заплескалась настоящая паника. Вот оно что… — Тише, Мицки, я здесь. Ты не останешься один. — Его бедный, истерзанный ребёнок боялся, что, если останется один, то кошмар вернётся. — Ты в безопасности. — Змей знал, что такие слова надолго войдут в их речь, набьют оскомину. До тошноты и отвращения. Но Орочимару да и дети готовы проделать этот длинный путь, чтобы Мицки восстановился. Перестал паниковать и тонуть в страхе. Так что змей наклонился и прижался в таких неловких объятиях, деревянных из-за судорожного страха Мицки, к маленькому, кажется похудевшему, истончившемуся телу ребёнка. Конечно, физически детёныш был в полном порядке, но из-за кошмара, что поглотил его, казалось, что он очень болен и слаб. Даже истерически выплескиваемая чакра не убеждала в его здоровье. Пусть сейчас всплеска было всего два, для его потрясающего контроля это было слишком. Не говоря уже об истерике и невозможности остаться в одиночестве. — Послушай меня, Мицки, здесь тебя никто не тронет, я буду рядом с тобой и никто не посмеет подойти. Слышишь? — Орочимару всегда умел играть словами, перекраивать умы так, чтобы его не только слушали, но и восхищались, но сейчас, для Мицки, говорить было сложнее всего. Даже сложнее, чем в далёком детстве, на войне, хоронить своих. Там было проще — тело погружают в землю и всё заканчивается, остаётся только отголосок скорби. А здесь — живое, изломанное дитя. Его дитя. Которое нужно вернуть к жизни, как бы глупо это не звучало. И это тяжело. Даже для него. Удивительная, внезапная слабость, что пришла к нему вместе с детьми. И изрезала сердце этими событиями. Отбросив эти мысли, саннин осторожно продвинул руки под худое, трясущееся тело, крепко, бережно обнимая, и сел вместе с Мицки, прижимая его к себе. Руки ребёнка всё ещё крепко держали одежды, а лицо он прятал на плече змея. Орочимару пару раз медленно, длинно провёл раскрытой ладонью по напряжённой спине, впуская немного чакры, чтобы расслабить мышцы и успокоить ребёнка. Он слегка повернулся к застывшим детям, и Лог ожил. Вздрогнул и тихо, словно в засаде, встал с кушетки, двинувшись к столу с лекарствами для Мицки. На внезапные звуки, движение кого-то ещё, змеёнок вздрогнул, заскулил и прижался сильнее. Старший сын замер, поражённый болью за младшего. У Боруто в груди что-то лопнуло, и он судорожно выдохнул, пытаясь подавить крик и слёзы, что рвались из самого сердца. На несколько секунд все замерли, поражённые болью. Орочимару прижал Мицки к себе, осторожно поглаживая его по волосам. Шипение — низкое, успокаивающее, мягкое слетало с его губ. На этот звук ребёнок отреагировал и прижался ближе к шее. — Это Лог. Твой брат хочет позаботится о тебе. Он поможет тебе. Как и Боруто. — Орочимару надеялся, что упоминание Узумаки хотя бы отвлечёт ребёнка от кошмара, но даже это не особо работало. Потому он продолжал тихо шипеть и гладить, пока эта волна страха не сошла. — Лог, — в этот раз он решил сначала обратиться к старшему, чтобы его движения не вызвали новый приступ. — Подай тот чай сюда. И лекарство. — Сын посмотрел в ответ с какой-то паникой, но после кивка змея всё же сдвинулся с места. Хоть и казалось: словно каждое движение приносит ему невероятную боль. Боруто за это время уже успел загнать свою панику поглубже и только напряжённо застыл. Только голова немного кружилась, непонятно из-за чего. Орочимару бросил на него мимолётный взгляд, отметив стойкость, что бывает только у настоящего, повидавшего всё шиноби, и легко улыбнулся. Может это хоть немного придаст ему мужественности. Облегчит состояние. Всё же, так переживать о друге многого стоит. Но саннин быстро вернул внимание к младшему сыну, немного отодвигая его от себя, но всё же обнимая и пряча за широкими рукавами. Снова промокнул заплаканное лицо. Явно уставшие глаза ребёнка дёргано метались по пространству, почти наверняка ничего не замечая. В этот раз он даже на Лога не среагировал, только когда он подошёл слишком близко и тёмное пятно его одежд попало прямо в поле зрения Мицки. Ребёнок вздрогнул. Моргнул и медленно поднял взгляд к лицу, часто, нервно моргая. Дёргающиеся глаза долго смотрели в лицо, пока Мицки всё-таки узнал его. Не вздрогнул. Только слёзы заблестели на воспалённых глазах. Но он не заплакал. А вот Лог был готов снова разрыдаться. Как тогда. Но он сумел взять себя в руки, налил в маленькую чашку чай и осторожно поднёс к Орочимару, чтобы саннин мог напоить ребёнка. Мицки заторможено перевёл взгляд на чашку и болезненно сморщился, когда она прислонилась к сухим губам. Но истерзанному паникой организму эта живительная жидкость была необходима — Мицки резко пил, захлёбываясь успокаивающим чаем. Пил так, словно высохший в пустыне несчастный. Потрескавшиеся губы не хотели отпускать даже пустую чашку, а руки, сильно дрожащие, сведённые судорогой, тянулись за ней. Как и безумный, жадный взгляд. Лог поднёс чайник ближе и держал его, не убирая, пока Орочимару поил младшего, сразу же наполняя опустевшую чашку. Мицки напился, лишь когда на донышке осталось несколько капель. Тогда он устало привалился к плечу родителя, закрывая глаза. Когда в его, уже почти зажившие губы, ткнулась еще одна маленькая чашечка с лекарством, он безропотно всё выпил. Правда, закашлялся из-за горечи — концентрированная вытяжка из корней не отличалась приятным вкусом. Но больше никак он не проявил недовольства. Только обнял Орочимару, прижался к нему. Мицки было холодно. Необычное чувство. Тем более здесь, где есть прожигающий до самой души кошмар. Хотелось закричать. Убежать. Исчезнуть. Он открыл глаза и панически оглядывался, не понимая, что происходит, где он. Потому что что-то было неправильно. Спокойно. И в странном образе — белый-чёрный-фиолетовый-золотой — было что-то родное. Горящие глаза сфокусировались на этом и постепенно он узнал — отец. Рядом. Спокойный. Собранный. Он медленно, показывая свою безопасность, подошёл к нему и протянул руку к лицу. Нежно касаясь. Воспоминания медленно возвращались к нему, заполняя разум, как и слова, что шептал для него родитель. Слёзы, рыдания рвались из груди, и в этом кошмаре Мицки вцепился в отца, когда тот чуть не исчез. Не нужно. Пожалуйста. Кто-то услышал его мольбы боли, и отец прижался, скрывая его от всего. От того кошмара снаружи. И даже сквозь застывшую кровь Мицки его чувствовал. Рядом. И боль, возвращающаяся снова и снова, грызущая его кунаями, была словно пеленой. Закрыта белым кимоно. И застывшие пальцы до боли держались за это. Мицки прижимался к груди, слыша мощный стук сердца и шипение. Особенное. Словно колыбельная. Глаза невероятно болели, чтобы что-то увидеть, понять нужны были огромные силы. Что просто сжирали его изнутри. Но это так же сжигало и кошмар, потому он до боли, до изнеможения вглядывался во что-то знакомое. Лог. Брат, который сейчас натянут, как последняя прядь разорванного каната, что держит невероятно много. И он тянулся к нему. Волна облегчения, понимания, что он жив, наконец-то захлестнула его разум и полностью потопила, когда они дали ему пить, а после он слышал сердце отца, что продолжал его обнимать. И постепенно в его сознании словно стена вырастала. Толстая. Надёжная. Самая прочная. И за ней, где-то далеко-далеко остался кошмар. Тело тоже стало словно чужим, тяжёлым, и глаза еле открывались, а руки почти не слушались, когда отец его уложил и хотел уйти. Страх холодом прошёлся по нервам. Он с ужасом взглянул в змеиные глаза, а отец только улыбнулся. Мягко погладил по лицу и рядом оказался Лог. Брат осторожно поднёс руку к его голове. Он осторожно гладил, держал второй рукой непослушную, закаменевшую ладонь, и всё восприятие Мицки сузилось к этому. К чакре, к рукам, что осторожно расслабляли сведённые, натянутые и холодные мышцы. Тело понемногу расслабилось, поддалось рукам, и внутреннее, что держало за сердце, тоже куда-то ушло. Испарилось, оставив блаженную пустоту. Покой. И рядом, близко, держа за руки, плечи, были безопасные отец и брат. Мицки был опустошён и слёзы больше не лились. Он лишь колыхался на тех волнах прохладного, родного спокойствия, слушал струящуюся от семьи жизнь. И он тоже был жив. Не там. В безопасности. Из мыслей ужас тоже постепенно вытеснялся — покоем и голодом. Будто ему действительно нужно есть. Глаза невероятно болели, когда он пытался посмотреть на брата, отца, что склонялись над ним, но их быстро закрыли — прохладная, большая ладонь отца легла на веки, и жар, боль постепенно уходили. Глаза больше не дёргались, не пульсировали. Были здоровыми, как и губы, которыми он безуспешно пытался шевелить, чтобы попросить поесть — пусть тело уже не болело, но было слишком тяжело делать хоть что-то. Даже веки с трудом поднимались. Только они как-то поняли. Его осторожно посадили, теперь брат прижимал его к себе и Мицки тонул в его больших объятиях, в заполошном стуке сердца и запахе. Знакомом, родном. А потом у губ оказалось что-то ароматное. Тёплое. Суп? Мицки пил и понимал, что голод не полностью утихает — только когда в рот, слабо смыкающиеся челюсти попадали кусочки мяса или овощей, желание что-то разорвать уменьшалось. И внезапно, кусочки стали попадаться в каждой ложке, но силы слишком быстро покидали его — он практически не мог жевать и просто засыпал, зажатый крепкими руками. Лог сейчас слишком остро чувствовал его — с первого же касания, он провалился в подсознание Мицки, поглощённый ужасом, что постепенно стал тупеть. Отдаляться, вытесненный искусственной пустотой, покоем, что нагнало успокоительное. И голодом. Мицки думал, что он был голоден, но на самом деле это было желание вцепиться зубами в плоть. Как тогда, когда он сошёл с ума и растерзал чудовищ, что измывались над ним. Это был не голод желудка. Это было что-то странное. Но когда Мицки наелся бульоном, кое-как прожевал несколько кусочков мяса, он спокойно уснул и паника совсем схлынула. — Не отпускай его, Лог. — Прошипел Орочимару, тяжело опускаясь на стул. — Не нужно его одного оставлять. — Что с ним? — Смог выдавить Боруто, вперёд Лога, пока тот укладывал Мицки и накрывал покрывалом. — Он просто боится остаться один. Что из-за этого всё вернётся. Довольно нормально для такой ситуации. Думаю, нам придётся постоянно с ним быть. Нужно будет включить это в его реабилитацию, вместе с лекарствами. — Про лекарства, — тихо начал Лог, не решаясь поднять взгляд выше, чем изодранное кимоно на груди родителя. — Оно не слишком сильное? Мицки словно в трансе. Отупел от этого. — Орочимару медленно сбросил с себя белую, порванную ткань, оставшись в непривычно синем костюме, с узкими рукавами. Без белого это было слишком странно — Лог и Боруто даже немного зависли от такого. Как и сам Орочимару, скрестив руки и поглаживая пальцами ткань на локте. — Мне не хочется представлять что было бы, если бы это успокоительное не подействовало. Доза велика, но после такого потрясения — в самый раз. Со временем нужно будет уменьшать, но приступы будут случаться, так что ему придётся часто это пить. Он ведь не на увеселительной прогулке был. — Да, но… — Лог не очень понимал, как и почему ему хочется противиться этим лекарствам. Почему стена, что прикрыла Мицки от ужаса, так его раздражает. Вероятно, потому что и сам Мицки переставал из-за этого быть собой. Быть здесь. — Лог, — отец дождался, когда он всё же поднял глаза, смотря в его змеиные. — Без этого он не поправится. Сейчас это нужно, иначе всё может пойти ещё хуже. Это не то, с чем он может справиться в одиночку. Я понимаю, как ему сейчас, но это необходимо. И мы должны ему помочь. Отец, как и всегда, находил правильные слова. И боль, страх за Мицки уже не казались Логу такими неправильными. И у отца уже, похоже, есть план, как помочь брату. Немного, но от сердца отлегло. Как и у Узумаки. Они все немного побыли в тишине, а потом Орочимару озаботился тем, чтобы обтереть лицо Мицки чистой водой. Только пришлось отвлечься на Боруто — после всех этих потрясений и, вероятно, долгого сидения на холоде вместе с Суйгецу у него кружилась голова и была слабость, словно он простыл. Организм и правда был слишком напряжён из-за нервов и пришлось ещё и ему готовить успокоительное и что-то для укрепления иммунитета. И Логу, и себе заодно, чтобы к следующему пробуждению Мицки быть более спокойными и в состоянии сделать что-то большее.