Слом

Время для Боруто шло почти незаметно. Он занимался в основном только Мицки, уже гораздо меньше уходя к себе и оставляя его на брата и отца. Он фактически снова стал его няней — развлекая и ухаживая. Только теперь чувства любви были немного другие, гораздо крепче, глубже и теплее. И ему было радостно, что понемногу Мицки начинал оживать — читать, слушать, гулять, опираясь на Боруто. Узумаки не переставал его поддерживать и подбадривать, сам невероятно радуясь таким свершениям змеёнка, не переставал говорить, как тот замечательно справляется. Конечно, ничего серьёзного не было — даже тренировок — и ещё не скоро будет, но Мицки тихо, спокойно жил и развлекался. Боруто развлекал его. Правда, далеко тоже водить пока было нельзя, но и так он или читал ему, или разговаривал, или водил кругами возле подземелий. По коридорам подземелий. И Мицки успокоился. За два месяца он отошёл от случившегося — улыбался, сам брал читать, рассказывал что-то и разговаривал, спрашивал, сам просил вести гулять, что-то съесть. Один раз даже уговорил покатать в кресле — просто потому что весело. И Узумаки гонял по коридорам в плитке, скользя за несущейся коляской. Змеёнок смеялся. Лог, правда, потом полусерьёзно попытался их отчитать за такое поведение, но они только хихикали, усердно кивая. В общем, Мицки пришёл в норму. Только вот не для шиноби, а просто для ребёнка, что живёт дома и ни о чём не переживает, ничего не должен делать. Он просто жил. И на что-то другое не обращал внимание. Боруто радовался и этому — он не дрожал от страха, не плакал. Да, пару раз случались кошмары и приступы паники, не без этого, но в целом Мицки был в норме. И Узумаки очень не хотел это разрушить, потому придумывал занятия для него недалеко от дома. Безопасности. Змеёнок был в порядке и покое. Мягко улыбался. Лишь когда снова понадобилось подстричь волосы, он погрустнел. Тяжело задумался. Боруто и Орочимару, отрезающий волосы, сразу это заметили, но не подали виду — лишь между собой переглянулись, соглашаясь, что Узумаки позже всё осторожно выяснит. Но это не удалось так сразу. Мицки не захотел говорить, только задушено выдавил, что время снова прошло. И будто бы по нему самому, а не мимо. Больше ничего говорить не захотел. А до следующего дня он снова расслабился — хотя, чувствовалось, что его изнутри что-то словно подорвало. Саннин сам пытался потом поговорить, а ребёнок только устало вздохнул, посмотрел на него уставшим, разочарованным взглядом, и выдохнул: — К чёрту всё это. Мицки устал. Разочаровался. В жизни и в себе. И не хотел что-то менять. И… Он отмахнулся от этих мыслей, за несколько дней снова став ребёнком, о котором заботятся, и которому не нужно о чём-то думать и волноваться. Вспомнилась та истерика в Конохе, когда он говорил, что и навредить себе хотел, лишь бы попасть домой в окружение заботы — и, видимо, теперь он был достаточно уставшим и сломанным, чтобы даже не пытаться выбраться. Впрочем, первый раз он только через полгода начал оживать, захотел вырваться, и сейчас ещё рано о чём-то думать, предполагать и заставлять его двигаться. Так что змей просто оставлял ситуацию как есть — чтобы ребёнок восстановился, и чтобы потом, возможно, сам и захотел чего-то. Уж чего, а впечатлений и жизненной силы, жизнерадостности у Боруто хватит и на четверых. Так что пока саннин не собирался что-то делать. Только следить за здоровьем, и чтобы не было очередных срывов. Мицки же ни о чём не думал. Просто наслаждался своим покоем, развлекаясь с Боруто, читая книги, играя с братом и Суйгецу и слушая какие-то лекции от отца. Ему было это хорошо. Ничего другого в его сознание не попадало, и он не обращал внимание, будто ничего и не существует в его мире — только семья и любовь. Покой. Он просто обнимал Боруто, грелся в его тепле, и даже не думал, что может быть по-другому. До одного момента. Боруто всё это время, как понял, что любит — да и до этого два года — провёл спокойно. Что раньше, что теперь забота о Мицки занимала большую его часть, и что-то другое, даже не то что не хотелось, скорее всего, не было времени. Он занимался Мицки, потом собой, иногда гулял и встречался с мамой и сестрой, или просто проводил время с Логом. Но, пока он был один, времени и настроя на некоторые вещи не было, а когда некие сюрпризы тела всё же… поднимались, то были редкими, и происходило всё в его комнате. В общем… Когда телу хотелось выпустить гормоны, то случалось это редко и дрочил он у себя. И с заботой про Мицки никаких пошлых мыслей не возникало, даже пока они были вместе. Впрочем, и в одиночестве до сих пор это не часто бывало — просто сил не было и настроя. Так что по этому поводу он был спокоен. Но никак не думал, что случится такая неожиданность. Несколько дней были дождливыми, ветреными и сырыми — спать хотелось очень сильно, и после горячего чая они задремали вместе. Как обычно. Только через какое-то время Боруто вяло проснулся, но дальше спокойно лежать было невозможно, потому что член совершенно неуместно стоял. Во-первых, он спал, но не у себя, во-вторых, ему даже ничего такого не снилось, и главное, в-третьих, на его руке спал Мицки. Совершенно точно не готовый ни к чему такому Мицки, и даже больше — ему даже намекать на подобное не следовало в ближайшее время после того случая. Это было всё очень не вовремя. Но чёртова эрекция не унималась, и Боруто нервничал, пытаясь как-то незаметно отодвинуться и высвободить руку. Он очень надеялся, что Мицки не проснётся и не среагирует плохо на такое — слишком было страшно, что он снова может поломаться из-за такой глупости. Из-за Узумаки. Только вот змеёнок спал чутко и придвинулся ближе, слабо взявшись за футболку на груди Боруто. От такого касания стало ещё жарче, голова закружилась. Но даже несмотря на панику, что поднялась после этого, проблема так и не падала. Ещё и Мицки почему-то слабо хмурился, будто что-то мешало спать. Узумаки застыл, слушая сердце, что бешено колотилось в ушах и горле, ожидая когда парень снова уснёт крепче, чтобы попытаться выбраться. И слушая, как внутри всё напряжённо кололо от жара. Змеёнок снова расслабился, светлые брови перестали хмуриться, и он успокоился. Боруто заставил себя ещё немного лежать тихо, а потом снова попытался осторожно вывернуться. Вроде, всё шло хорошо, но потом Мицки снова нахмурился и замычал. — Не уходи… — Вяло промямлил он, не желая вылезать из уютного сна. Боруто заматерился, про себя конечно, так как обижать и окончательно будить его не хотелось, но член уже неприятно себя чувствовал. Потому он всё же попытался вылезти из их уютного местечка — тело уже требовало: не просто покоя и отвлечения, а вполне конкретных действий, и было неприятно тянуть дольше. Так что он немного попытался соврать. — Мне в туалет нужно, пусти, Мицки. — В туалет, правда, не помешает, но потом. Сначала с этим разобраться. И Боруто уже было обрадовался: что змеёнок отпустил футболку и повернулся на спину, но потом светлые брови снова нахмурились и он открыл сонные глаза, непонятливо смотря на парня. Узумаки почувствовал, как ещё сильнее покраснел. Только бы Мицки ничего не заметил, не испугался. — Почему ты горячий? И пульс высокий… — Растерянно проговорил он. — Тебе плохо? — Заволновался змеёнок, даже проснувшись полностью и привстав с руки Узумаки. — С парнями такое случается… Не часто… — Нервно хмыкнул он. Мицки нахмурился, не понимая ответа, Боруто покраснел ещё больше, его, казалось, разорвёт от неловкости. А потом змеёнок стал понимать. Светлые брови удивлённо поднялись, и он покраснел — совсем немного, с его бледной кожей и кровообращением, но так… смущённо, что Боруто показалось у парня сейчас сердце выпрыгнет из груди от шока. Мицки резко отодвинулся и отвернулся к нему спиной, неловко сжимаясь на кровати. Узумаки поспешил сбежать. Наконец-то, можно справиться с этим. В комнату он летел красный и смущённый, но всё же бросил Карин, пробегая мимо неё, что надо позаботиться о Мицки. А сам только и мог, что закрыться у себя, упасть на кровать и, наконец-то, выпустить пар. Возбуждение. Какое это было облегчение, невероятно просто. И толком не было ясно, это от того, что он долго терпел, и перед этим подобного долго не было; или от того, что в этот раз перед глазами стояло смущённое лицо Мицки с нежным румянцем на мягких щеках. До этого Боруто старался вообще не думать про него в такие моменты, и в таком направлении вообще, чтобы не потерять тормоза, не увлечься. Для Мицки подобное точно было слишком рано. Тем более после такого срыва и отката, так что свою любовь к нему Боруто проявлял исключительно невинно. И даже старался не фантазировать, чтобы не заиграться. Но сейчас почему-то это шокировано-смущённое лицо отпечаталось в мозгу, и очень легко представлялось как так же он будет смотреть на Узумаки, когда они оба будут раздеты. Будут возбуждены и взбудоражены происходящим, и Мицки будет с такими нежными розовыми щеками и блестящими глазами. Почему-то этот образ так внезапно вскружил голову, что напрочь лишил покоя. Вообще какого-либо — и эмоционального и физического. Чувства переполняли Боруто так, что он, казалось, взорвётся, а тело слишком остро реагировало на невинную по сути картинку перед глазами и возбуждение не отпускало. Так что он решил: будет лучше сегодня больше не выходить из комнаты. К тому же и дрочить захотелось аж два раза — не хватило одного, как обычно. После, правда, возбуждение ещё бродило в теле, и нежные щёки Мицки не исчезали из памяти, но было слишком лень как-то двигаться. И определённо ему надо было успокоиться. Змеёнку скорее всего тоже нужно было не видеть пока Узумаки, просто чтобы пережить смущение и неловкую ситуацию. Так что Боруто даже с каким-то облегчением остался валяться в постели, плавая в полудрёме. Хотя сейчас всё же до безумия хотелось сжать Мицки в объятиях и не отпускать. И целовать, целовать, целовать: чтобы и щёки и губы были розовыми и глаза радостью блестели. Но разумом он понимал, что подобное слишком рано. Слишком ранит воспоминаниями. Так что пока только так — прятаться от него в пустой комнате и успокаиваться, чтобы осторожно о нём позаботиться, помочь стать прежним. Крепким. И уже потом отдать ему всю свою любовь. Боруто был согласен с такими выводами и придерживался этого решения, всё также продолжая заботиться о Мицки. А требования молодого, отчасти дурного, тела он оставлял на вот такие одинокие вечера в своей комнате. Но теперь он делал это довольно часто и осознанно, так что ничего непредвиденного больше не случалось и ему удавалось быть рядом со змеёнком спокойным и заботливым. Оберегающим и любящим — без всякой пошлости. Только самые чистые, искренние намерения. Всё шло спокойно. Только Мицки стал думать. Сперва, после того случая с «неожиданностью», он старался вообще не думать о таких вещах — слишком смущающе было. Неловко, тем более с кем-то другим и про кого-то другого. Он ведь даже про себя не думал в таком направлении и ничего не чувствовал, а уж про Боруто это было просто невозможно подумать в такой теме. Но позже — он не знал сколько на самом деле прошло времени, сколько он вообще здесь — Мицки стал задумываться об этом. Хоть и немного по другой причине. Всё той же, старой — несмотря на то, что он изранен и застыл в своей боли, жизнь вокруг продолжает двигаться. Люди вокруг живут. И не только им — они живут и своей жизнью, своими ощущениями и своими потребностями. Всё было просто — рано или поздно Боруто будет нужна девушка. Он влюбится. Заживёт своей жизнью. Вот даже организм уже требовал этого от него, ещё немного и мозг тоже захочет. А Узумаки всё ещё привязан к нему. Заботится. Да, это было прекрасно для Мицки — даже самым желанным, но он не мог так. Он чувствовал себя плохо от того, что Боруто в свойственной себе отдачи делу оставил свою собственную, личную жизнь. Оставил и променял на Мицки. Он думал — рано или поздно Узумаки про это пожалеет. И ему самому было жаль этой ситуации — что Боруто не живёт полноценно, не счастлив, как должен. Что он застрял тут с ним, пожертвовал всем, пожертвовал всего себя. Ведь даже с такими относительно простыми делами, как требование возбуждения здорового молодого тела, Узумаки справлялся один. Не знал любви. Мицки жалел, что Боруто не имел полноценной, красочной, счастливой жизни. Он хотел для него этого — всем сердцем, душой — хотя и было невыразимо больно и безумно гадко, от мыслей, что Боруто будет с кем-то… другим. Но он хотел для него счастья. Чтобы Узумаки получил всё то, что заслуживает его светлая душа. Было очень хреново, очень сложно и больно смириться с этим — он даже снова почувствовал холод, что когтями сжимал его несчастное сердце, но разумом он хотел лучшего для него. И когда, в очередной раз, Узумаки обеспокоенно, мягко спросил, что случилось, Мицки печально — словно навсегда прощаясь — прикрыл глаза и заговорил. — Я хочу, чтобы ты был счастлив. Жил полную жизнь. Нашёл… Любовь. Семью — и с родителями был, и свою создал. Чтобы ты жил по-настоящему. Я не хочу, чтобы ты застрял здесь… навсегда. Ты… Ты должен быть счастлив. И уйти. Сказать это было так больно и сложно, что ему даже казалось… проще снова пережить тот кровавый кошмар. Проще снова пройти через все пытки, чем отпустить Боруто. Он не понимал: почему это, но хотел… Уверял себя, что действительно делал это для его счастья. Пусть его и колотило так, что он не мог глаза открыть, пусть ему было холодно даже в тёплом, пушистом пледе и объятиях Узумаки, пусть стук горячего сердца Боруто и ранил саму душу, он думал — это во благо. Благо Боруто. Он не открывал глаз — боялся зарыдать и сидел тихо, болезненно сжавшись, не в силах оттолкнуть от себя Узумаки. Он дрожал от странной, невыносимой боли, что скручивала всего его. И паника, холод поднимались из глубины сознания. Мицки пытался дышать, хоть слишком тяжело это было, и держаться, чтобы Боруто не остался с ним, жалея и дальше опекая. Но Узумаки только крепче его прижал. Змеёнок попытался что-то сказать, но открытые губы только дрожали и звук не выходил из сжатого горла. Слёзы уже не держались под веками и обжигали щёки. Дрожь сотрясала всё тело. Боруто просто обнимал его. Тихо дышал в макушку. — Я ведь сказал — не хочу уходить. Я тебя люблю. Ничего так и не изменилось. — Спокойно проговорил он, прижимаясь щекой к волосам, а Мицки почти перемалывало от этих слов — это было больно, он ведь должен отправить Боруто жить, а не отбирать его внимание и упиваться этим. Это было невыразимо тошно. И слишком больно открыть глаза, когда Боруто взял его за щёки и попросил посмотреть, послушать. Он весь дрожал, и взор размывался от слёз, а Боруто ждал. Ласково смотрел на него и ждал, пока он сможет услышать всего лишь несколько секунд. Несколько слов. — Мицки, я ведь сказал — я люблю тебя. — Спокойно, но уверенно, весомо проговорил он, глядя любящими небесными глазами прямо в душу. Чисто. Искренно. Мицки задохнулся. Сердце просто остановилось. Как и время — на секунду абсолютно всё замерло, он застыл в мгновении, осознавая слова. Понемногу, но понимая их суть. Понимая, что сказал Узумаки. Ему. Время вернулось в свой ход — сердце снова застучало, сжимаясь от отступающей боли, слёзы текли, а тело трясло по инерции — но сознание Мицки так и застыло в этом застывшем миге тишины, некой пустоты от осознания. Он ещё вечность смотрел на Боруто, не в силах осознать реальность, а Узумаки просто прижал его, пряча в объятиях на своём плече. Надёжно. Любовно. Обещая навсегда. Мицки так и не отпустила боль от необходимости распрощаться, как начало трясти от шока признания. Он просто не понимал — не мог поверить в такое счастье и разрыдался. Слишком много всего было и слишком невероятно. Неправдоподобно. Но истерика внезапно отпустила — наверное, снова отключило, чтобы сохранить разум — и слёзы прекратились, и дрожь утихла. Он ещё сидел в этом пустом состоянии, ощущая тепло Боруто, а потом отстранился и растерянно посмотрел на него. Неверяще, непонимающе. Чтобы убедиться. Боруто сперва тоже не понял, но быстро успокоился и снова максимально честно ответил. — Я тебя люблю. Сердце снова забилось бешено. Стало жарко и… Он наконец-то понял, что это было в его голове, с ним — он сам любил Боруто уже давно. Он осознал своё желание быть с ним. Любовь. В его разум ворвалось это осознание, всё происходящее, словно волной жаркого ветра, выметая абсолютно всё из мыслей; лицо стало гореть, сердце забилось словно в панике, но приятно, а в голове было пусто и словно орали чайки, что иногда прилетали сюда с моря. Он чуть не задыхался от волнения, осознания и смущения. Касания Боруто резко стали пониматься по-другому и стало очень смущающие. Неловко. Так, что даже глаза снова начало щипать горячими слезами, а в голове кричали чайки и было невыносимо горячо. Мицки просто слишком смутился, растерялся, опешил от чувств и закрыл лицо руками, чтобы хоть как-то остудиться и спрятаться. И вообще хотелось остаться одному — так всё внутри звенело от шока. И от осознания любви. Но Боруто никуда не уходил, а только снова прижал к себе и уложил в кровать. Мицки просто горел от его объятий и от своего собственного жара, но Узумаки просто осторожно его обнимал, легко погладил волосы и спокойно прижался, глубоко вдыхая. — Всё хорошо, не волнуйся. — Выдохнул он ласково, а Мицки вздрогнул от его теперь такого необычного голоса. Теперь всё казалось другим. Особенным. И это так выбивало из колеи, что в голове было пусто. Но мягко, очень приятно, хоть лицо и продолжало гореть, а сердце сходить с ума, но было так хорошо, будто он попал в какой-то совершенно чистый, ослепляющий поток света, что пронизывал каждую клеточку тела. Невыразимо прекрасно. Если до этого Мицки иногда казалось, что он поднимается к облакам от счастья и тепла, то теперь Боруто словно сделался этим бескрайним, тёплым и мягким небом, в розовом свете солнца, и Мицки растворялся в нём — вдыхал свет и облака и сливался с этим, сам становясь... любовью. Это было слишком прекрасно, божественно, и никакие мысли так и не наполнили его голову — он понемногу успокаивался, уже не сгорал от смущения, но всё также, до полного растворения, был в любви и тепле счастья. Чистейшего и тончайшего. И так в нём и уснул, прижимаясь к Боруто и пронизанный светом искренних чувств. С того момента его сердце всегда было наполнено этим светлым величеством любви, приятно щемило теплом, он весь словно был пронизан и наполнен — состоял — из света и облаков, чистого счастья. Но тихого. Такого же мягкого, нежного, как закат, и хрупкого, как рассвет. Не было ничего пошлого, ничего, что могло бы ранить Мицки — Боруто и дальше продолжал о нём заботиться, но теперь Мицки в полной мере ощущал любовь и трепетал, краснел от его объятий и взглядов. И задыхался от лёгких, невинных поцелуев в волосы и щёку. Боруто не спешил, никак не торопил, хоть и хотелось крепко прижать к себе стройного змеёнка, но он понимал, что пока не стоит; что им ещё много нужно пережить, пока Мицки придёт в себя, заживёт его душа. И он ждал, осторожно заботясь, помогая справиться и подняться. Конечно, временами тело брало верх над ним, но тогда он сбегал в свою комнату и сбрасывал напряжение, а когда был рядом с любимым то не было никаких неуместных мыслей — лишь чистая любовь. И они понемногу привыкали к этому. Мицки каждый раз трогательно краснел и смущённо отводил глаза, но руку не отпускал, прижимался и не уворачивался от невинных поцелуев. Сам тянулся в объятия. Боруто только ждал и ухаживал. И через месяц Мицки сам поцеловал его. Они лежали вечером в кровати, собираясь заснуть, а Мицки смущённо, взволнованно смотрел на него, подложив под щёку ладонь. Так невинно, что Узумаки не мог не улыбаться, и смотрел на него, не нарушая эту особенную атмосферу — ласковую и тихую. А потом Мицки покраснел, немного сжался, как перед прыжком, и привстал, легко прижавшись нежными губами к потрескавшимся губам Боруто. И так и застыл, осторожно прижимаясь и тихо дыша. Узумаки замер, боясь спугнуть это хрупкое волшебство, и таял от жара, что шёл от лица парня, он почти одурел от такого… можно сказать, дерзкого поступка Мицки. От ответного проявления любви. Это было так прекрасно, так душевно, что он, казалось, застыл в невесомости, поглощённый мягкой любовью Мицки. И это всё замерло счастьем, даже когда змеёнок отстранился и посмотрел на него так взбудоражено и любовно, что Боруто даже дыхание задержал, чтобы запомнить этот момент. А потом раскрасневшийся Мицки слишком смутился и отвернулся, неловко сжимаясь и слушая сумасшедший стук своего сердца. Боруто же просто разрывало от урагана чувств, он еле сдерживался, чтобы не заорать и не начать прыгать — только орал про себя от счастья и старался не сильно душить Мицки в объятиях, прижимаясь к его спине. Радость просто взрывала каждую клеточку тела, и он крепко прижимался к взбудораженному Мицки, глупо улыбаясь в его затылок. А самому Мицки тоже дурно было от переполняющего счастья, слишком сильных объятий Узумаки и смущения, но так хорошо, что он, вероятно, всегда готов был на такое. И всё же позже они заснули в таком же счастье. Потом Мицки стал оттаивать — он подвинул свои грани и Боруто мог обнимать его крепче, прижиматься всем телом и усаживать себе на колени, тыкаться носом прямо в шею, чтобы ощутить его аромат. А ещё, через пару дней, Боруто смог сам поцеловать его в губы — снова невинное касание, но он прижался надолго. Сначала осторожно к щеке, а потом медленно, плавно оставляя поцелуи прямо к губам. Он сам толком не знал: как целоваться, потому не сильно лез, не больше чем касание, но всё же целовал. Змеёнок в его руках от этого немного напрягся — но от смущения, не от страха, и не отталкивал. Наоборот — обнял его за шею, пусть и горел от смущения. Узумаки не торопил ни себя, ни его, не спешил переходить грань некой невинности, отдавая Мицки чистую любовь, и эти светлые поцелуи были у них ещё долго, но где-то через месяц змеёнок сам ему разрешил больше — расслабился в его руках, став совсем мягким и нежным, прижался губами и приоткрыл уста, позволяя зайти дальше. Боруто чуть не одурел, но всё же неопытность и собственное смущение сдержали его от резких действий, как и волнение за любимого, потому настоящий поцелуй получился медленным и каким-то неловким. Опасливым. Но он случился. Более того, сам Мицки этого захотел, и они оба ошалели от такого поведения, раскрасневшись и смотря друг на друга шальными глазами, дурея от собственных ощущений и чувств. Но не прекращали — не торопились, правда, не влезали друг в друга, как какие-то ненормальные, и не каждую свободную минуту, а так же неторопливо и нежно, но не собирались отступать. Они спокойно переживали эту фазу сближения, хотя периодически внутри всё разрывало от эмоций и даже физически тела реагировали, но тогда или Боруто сам сбегал, поняв: что нужно пока уйти, чтобы не наделать глупости, или Мицки сам его прогонял, в край раскрасневшись и смутившись. Узумаки почему-то очень орать хотелось, когда он понимал, что Мицки на него так же реагирует, возбуждается и сгорает от любви. Правда, пока, что-то делать было рано, и они просто расходились по комнатам в такие моменты, успокаивать эмоции и… тела. Ну, Боруто точно не отказывался от последнего и очень надеялся, что и змеёнок чем-то подобным занимался, когда выгонял его — хотелось чтобы и ему приятно было. Пока хоть так и только с чистой любовью от Боруто. А между этим всем время продолжало нестись. Месяцами. Мицки заметил очередную смену погоды, когда стало слишком холодно и мокро, и опять «очнулся», возвращаясь в реальность. Он снова осознал: что жизнь идёт. Где-то мимо его расколотой души и сознания, и всё движется и меняется. Но… В этот раз он не хотел двигаться. Не хотел никуда ходить. Его предел — это прогуляться с Боруто и братом недалеко от подземелий и вернуться в комнату, чтобы ничего не делать. Он не мог ничего, да и не хотел — они не говорили с ним про это, давая сперва время обвыкнуться, но было видно, что Мицки больше не хочет куда-то выходить, двигаться, бежать за жизнью. Во всяком случае, сейчас точно. Слишком слабым, изломанным он был, да и все они прекрасно помнили его слова, что он хочет остаться в покое и счастье. Потому в ближайшее время его не собирались трогать по этому поводу, дав возможность самому достаточно оправиться и что-то решить. А Мицки, вроде, и решил, по крайней мере, занятие себе нашёл — он взялся за книги всерьёз, и читал их запоем, слушал отца, крутился рядом с ним в лабораториях, наблюдал. Ему всегда было интересно подобное, а теперь это ещё и получалось: стало его движением, занятием. Орочимару не возражал и только выдавал всё новые книги и информацию, более серьёзные. И теперь, когда змеёнок не крутился рядом с саннином, то они с Боруто лежали в комнате и читали — иногда между этим целовались, но больше стало времени в тишине, когда они занимались своими делами, прижавшись друг к другу. Или просто развалившись в кровати. Узумаки тоже часто читал вместе с Мицки, но уровень у них был разным, как и интересы, поэтому чаще всего книги тоже были разными — Боруто как-то пытался читать с любимым, но слишком быстро понял, что это ему не по зубам, и просто стал читать что-то полегче, вроде энциклопедий и романов, или просто играл. Иногда тупо лежал, пялясь в купленный маленький телевизор, что плохо ловил под землёй. Но, в целом, всех всё устраивало. Мицки всё же жил, развивался, пусть и было видно, что он не собирается выбираться отсюда и как-то двигаться; Боруто по-прежнему зависал с ним, между делом целуя уже не так смущающегося змеёнка, а потом занимался собой. Жизнь продолжалась. С изменениями, но шла, и Мицки не был уже таким сломанным и запуганным, хоть и не собирался даже тренироваться. Но это было не страшно, тем более сейчас, так что дни просто сменялись и изменялись новыми деталями, и уже это было хорошо. Правда, потом Мицки стало что-то нервировать. Он думал, напрягался, но молчал и даже отворачивался, когда кто-то хотел поговорить. Хотя бы от объятий не уходил, от поцелуев, и уже это было хорошо, но всё же Боруто волновался. Хоть и молчал. Пока. Узумаки пока не лез, только обнимал и легко целовал щёки и висок — нежно и почти невесомо. Это Мицки нравилось: даже когда он был расстроен, он расслаблялся от этого, становился нежным. И в очередной раз Боруто решил воспользоваться этим — Мицки уже порядка недели был задумчив, и он решил, что теперь можно попытаться выяснить: в чём дело. Потому он обнимал его, кормил мясом, за которым недавно бегал в пёстрый Звук, и ласково целовал. Змеёнок, как и ожидалось, расслабился, обмяк в его руках и Узумаки целовал его куда-то в висок, тыкаясь носом в пушистые волосы. — Чем ты недоволен? — Осторожно, мягко спросил он, водя своим носом в волосах возле белого ушка Мицки. Тот, так же ожидаемо, нахмурился и надулся. И глаза снова отвёл. Узумаки только продолжал гладить его и нежно целовать. Постепенно змеёнок снова расслабился и даже повернулся к нему, целуя уже по-настоящему — неторопливо и жарко. Как расплавленный шоколад. Он всё ещё краснел от этого, но был увереннее в поцелуях, даже что-то пробовал новое, а не просто подыгрывал Боруто. Однако сейчас, после ласковых поцелуев, Боруто отстранился и снова спросил: в чём дело. Мицки только расстроенно выдохнул и уткнулся ему в грудь, прячась от разговора. Боруто позволил ему отдохнуть, осторожно гладя по спине, но снова вернул разговор. — Я волнуюсь. Хочешь, чтобы я что-то сделал? Или не делал? Почему ты грустишь? — Я не хочу никуда ходить. Вообще. Не хочу уходить из дома, не хочу ничего делать, хочу просто… учиться. И быть с отцом и с тобой. Я не хочу возвращаться в Коноху. — После этих слов он напряжённо замер в его объятиях, а Узумаки только хмыкнул в светлую макушку. — По тебе это и так было видно. Потому мы и не спрашивали ничего, не предлагали что-то делать. — Улыбнулся Боруто. Мицки удивлённо поднял на него взгляд, отлепившись от груди, а Боруто только улыбался. Видимо, он действительно не осознавал, что его уже давно научились читать. Это было даже приятно. Но Мицки всё же нахмурился. — Ты не сможешь сидеть здесь. Тебе нечего делать. И скучно станет. — Ты, что, из-за этого переживаешь? Я ведь говорил, что с тобой хочу остаться, мне нравится быть здесь. Рядом. — Я помню. Знаю. — Он снова мило покраснел и слегка смущённо отвёл глаза. — Но… Это не отменит того, что я… не могу никуда пойти, а ты, рано или поздно, начнёшь задыхаться тут со мной. Мне это не нравится… — Даже не думай меня выгнать. — Перебил его Узумаки. — Я не собираюсь никуда уходить. Определённо, это было самым сладким для Мицки, самым лучшим бальзамом для сердца, особенно: что Боруто смотрит так прямо, решительно, слегка нахмурив брови и пронизывая небесными глазами. Это было самым прекрасным, что хотел услышать Мицки, и сердце трепетало перед этим, щёки пылали, а губы растягивались в ужасно счастливую, смущённую улыбку. От чувств он просто снова уткнулся в грудь парня, чтобы как-то пережить прилив таких сильных эмоций, чтобы снова начать думать. Узумаки, к счастью, сидел тихо, хоть ощущалось, что он готов сопротивляться если Мицки попытается его выгнать. И это тоже выбивало все мысли кроме радости, но змеёнок всё же смог успокоиться. — Мне не нравится, что ты вынужден сидеть здесь, и не нравится, что можешь уйти, но я знаю, что это нужно тебе — нужно чем-то заняться, бежать вперёд. Ты ведь не можешь по-другому — вот даже бегал в деревню, хотя угощения ещё не закончились, и просто бегаешь вокруг. Когда-то тебе станет недостаточно этого. Тебе нужно чем-то ещё заняться. — Боруто задумался. Действительно, ведь ему всегда нужно было движение, даже не как само по себе, а изменения жизни, и за угощением он, правда, пошёл слишком рано, и бегал слишком много, занимался всем подряд, беспорядочно метаясь. Его мозг, энергия, характер, и правда, хотели двигаться. Он ведь и придумал прогулки с Логом, выводить Мицки гулять, и рад был, когда они бегали в Звук. Да и в Конохе… Да, он нервничал, что придётся оставить Мицки, но всё же был увлечён переменами и хотел их. И когда Мицки в тот раз начал поправляться, он хотел движения и водить куда-то его, и позже, когда Мицки ещё поправится, то Узумаки действительно снова захочет больше двигаться — тут змеёнок прав. Пока ему ещё хватает времени на себя, да и милование с Мицки заполняет почти всё время, но позже он действительно к этому привыкнет и что тогда? Бегать ещё дальше: чтобы вообще сваливаться от усталости? Так его надолго не хватит. — Ну, Орочимару ведь не будет против, если я буду ходить в Звук на миссии? — Улыбнулся Боруто, кажется, придумав решение. К тому же это будет верно — Мицки не вернётся в Коноху, а значит и он тоже, ведь без него Узумаки больше нет дороги и жизни. Может кто-то и посчитает его слова и чувства ещё слишком наивными и детскими — отец, например — но после этих двух, да уже даже больше трёх, лет и такого долгого, тяжёлого пути, Боруто был уверен, что его любовь настоящая. Как и у Мицки. Потому остаться с ним в Отогакуре, в подземельях Орочимару, правильное решение. Только вот Мицки смотрел на него недоверчиво. Неверяще и хмурился. — То есть… Ты наденешь знак Ото? И будешь тут? А как же Коноха? — С деревней ничего не случится, к тому же — ты ведь будешь здесь, не могу я уйти обратно. Да и не страшно это, мама и Хима уже знают сюда дорогу. — Улыбнулся Боруто. Ему действительно было просто это принять, естественно. А Мицки в его руках расплакался. Так много было от этого решения чувств, что он не выдержал и сам крепко прижался к нему, плача в плечо. Он обнимал Боруто, плакал и заполошно целовал в щёку, умывая слезами от переполняющих чувств. Ему просто разум отбивало от таких сладких, желанных слов, и это так успокаивало, что слёзы быстро кончились, и он просто в счастливом трансе повис на Боруто, абсолютно поглощённый радостью и не реагируя ни на что. Настолько он был поглощён этими словами и чувствами. Боруто сперва немного испугался, но Мицки так довольно, как-то пьяно, улыбался, что он прекратил паниковать. Просто обнимал и целовал. На следующий день Мицки пришёл в норму, конечно, но был также слишком нежным и мягким от любви. Улыбался и глаза прикрывал, прижимаясь к Узумаки. Боруто в ответ тоже улыбался и крепко держал его за талию. Конечно, ничего так сразу не поменялось. Боруто никуда не бросался, и всё так же и продолжало идти медленно, и он продолжал заботиться о змеёнке. Но всё же решить этот вопрос надо было, и он начал с мамы — долго с ней и с сестрой разговаривал по телефону, объясняя всё, что успело случиться. Объясняя: почему и как. Они довольно быстро и просто приняли его любовь, и то, что Боруто тут и останется, будет жить с Мицки в Звуке. Правда, подняли кипишь про вещи, но… По сути, за всё это время он слишком вырос изо всей одежды, что осталась дома, и привозить ему было нечего, так что, в итоге, они договорились как-то просто встретиться, как и обычно. Потом он долго припирался с отцом — тот ни в какую сначала не хотел его слушать, но потом сдался. По сути, потому, что Боруто передал ему слова мамы — «Ты тоже когда-то был так же уверен» — после этого он понял. Хоть что-то, но понял и смирился. Даже пообещал как-то прийти с мамой, и, неожиданный поворот, позже всё-таки пришёл, но это было потом уже. Между этим же продолжалась их обычная размеренная жизнь в подземельях — в тишине, покое, любви и поцелуях. С Орочимару Боруто почти не говорил про это — змею было достаточно и простого «я буду здесь жить». Он и так всё понимал и не нуждался в объяснениях, подготовив некоторые бумаги на будущее. Хотя на миссии Узумаки и не уходил сразу — змеёнку надо было сначала насладиться новым положением, принять реальность, да и просто они пока не могли расстаться. Ни Мицки не мог его отпустить, ни сам Боруто не мог надолго уйти. Так что они продолжали жить и в какой-то момент Мицки даже сам сдвинул черту. Он прижался к Узумаки как-то по-другому, снова сильно раскрасневшись от смущения, но был настроен на нечто. Нечто новое, от чего Узумаки почти сошёл с ума от радости. Мицки лёг на него и сам поцеловал, гладил по груди дрожащей рукой сквозь футболку и прижимался. Он не отстранился, когда разгорелось жаркое возбуждение, а только несмело стал целовать шею. Боруто передёрнуло от этого, так сильно захотелось перевернуться и вдавить его в кровать, что в глазах заискрило. Но он взял себя в руки и остановил его. — Погоди, уверен? Может не стоит спешить? — Но… Я хочу. — Он выдохнул это так тихо и задушено от смущения, что Узумаки еле разобрал. Змеёнок был таким красным и смущённым, что казалось сейчас просто отключится от слишком сильных эмоций. Но он хоть и нервничал, но был настроен… хоть сколько-то решительно. Ему правда хотелось этого. У Боруто сердце защемило от такого, и он уже сам поцеловал его, ласково. — Давай… не будем торопиться пока. Только руками. — Тихонько предложил он, прижимаясь носом к горящей щеке любимого. Тот кивнул, дрожащими пальцами вцепившись в его футболку. Эта картина была такой милой, что спешить никуда не хотелось, даже несмотря на сильное возбуждение — хотелось всё сделать нежно, чтобы Мицки всю-всю любовь почувствовал. Потому он ласкал его медленно — нежно целовал и раздевал, осторожно гладил член, от чего Мицки вздрагивал и стонал от удовольствия, прижимаясь ближе к нему, подаваясь к горячим, крепким рукам. Он так трепетал от наслаждения, что у Боруто просто не было сил отвести глаз, и даже думать о чём-то кроме любимого. И сам змеёнок ещё и пытался отвечать ему такими же ласками, правда, от того, как ему было хорошо рука постоянно дрожала и сбивалась с движений, но уже того, как Мицки хотел быть с Боруто и сделать ему хорошо, было более чем достаточно — и это всё было гораздо больше, сильнее чем просто одинокая дрочка в своей пустой комнате. Это даже не секс был, а какое-то единение душ — так было прекрасно. И так невообразимо потом экстаз поднимал их двоих к свету удовольствия. Это было неспешно и правильно. И они растворялись в друг друге и любви. С этим жизнь снова немного изменилась, подстраиваясь под новые особенности. Боруто стал понемногу ходить на миссии в деревне, или недалеко от Звука, чтобы вечером возвращаться домой, но месяцы шли незаметно, и даже год ещё один прошёл, и Узумаки стал полноценным шиноби Отогакуре, отправляясь на далёкие, опасные миссии с Логом. Но всегда он потом возвращался домой к Мицки. Любимый сразу же к нему бросался и смотрел со смесью любви и неодобрения — когда Боруто был потрёпан — но неизменно прижимался, каждый раз, словно заново разжигая их любовь. И Узумаки был счастлив с ним, особенно, когда возвращался домой. А Мицки же так и оставался в пещерах — лишь гулял с кем-то неподалеку, но даже в Звук больше не ходил. Но, несмотря на это, он был живой. Мицки учился, поглощая всё новое и новое, копируя Орочимару, становясь похожим на него — тихим, спокойным и умным. Он помогал отцу во всём: поддерживал всю работу в лабораториях, понемногу изучал разную бумажную сторону Ото, помогал отцу в разных делах. Так ему было спокойно и интересно, и он даже делал полезную работу, пусть и не выходя из дома. А иногда просто жил, не беспокоясь ни о чём и робко улыбаясь новому дню, развлекаясь и занимаясь собой. Разумеется, все его проблемы не ушли, так как он до сих пор боялся всех чужих, естественно продолжал принимать лекарства и бывало кричал от кошмаров или плакал от депрессии. Конечно, всё случившееся и через года не пройдёт бесследно, никуда не денется, и им придётся много пройти, но сейчас… Сейчас, когда Боруто вернулся с очередной миссии, а Мицки оставил пробирки и бросился к нему, они были счастливы и нашли тот покой, который устраивал всех. Нашли любовь. Хоть впереди ещё очень долгий путь.