Давай поженимся

Петя осознает, что допрыгался, когда на третий день после его возвращения из клиники на экране телефона угрожающе высвечивается имея контакта - “Юрий Андреевич”. Брать трубку отчаянно не хочется, хочется вырубить звук, спрятаться под одеялом и сделать так, чтобы его искали, но, к великому своему сожалению, Петя не сомневается, что если генерал-майор Хазин снизошел до звонка, то он Петю из-под земли достанет, если не ответить. Это раньше у Пети здорово выходило гаситься, отбрехиваясь потом в вотсапе рабочими делами и усталостью, попутно раскатывая дорогу в випке какого-нибудь модного клуба, а теперь он в бессрочном отпуске по состоянию здоровья, и отец об этом прекрасно осведомлен, так что старый фокус не пройдет. Стоит Пете сейчас попытаться соскочить, как батя тут же пришлет к нему своего водителя, который со всей вежливостью и полнейшим пониманием постулата про тухлое яйцо, притащит его пред отцовские очи за ухо, следуя строжайжей инструкции начальства. Так позориться Петя совсем не горел желанием, поэтому он, тяжко вздохнув, принимает вызов и, выведя звонок на динамик, бросает телефон рядом с собой на кровати. - Оклемался? - без предисловий начинает отец, и когда Петя бубнит что-то невнятное в ответ, недовольно обрывает его: - Да что ты там мямлишь-то? Нормально говори. - Вроде того, - осторожно отвечает Петя. - Башка все еще чугунная, но вмазаться пока не тянет, если ты об этом. Юрий Андреевич громко сопит в трубку, и Петя гаденько улыбается - бесить отца ему всегда нравилось, но теперь, после того, как он на полгода запрятал Петю в дурку, полную всяких отбросов, чтобы, как он выразился, мозги встали на место, это было чуть ли не райским наслаждением. За те двести ебаных дней, проведенных в типичной государственной психушке с отделением для наркош и алкашей, а не в комфортной частной клинике, больше напоминающей курорт, в каких Петя откисал раньше, он готов был говниться и бесить отца примерно ближайшую вечность. Ну или пока Юрия Андреевича удар от злости не хватит, и Петя очень расчитывал, что случится это как можно раньше. Может, хотя бы тогда удастся пожить собственной головой, не следуя идиотским отцовским приказам, с кем ебаться и кому жопу лизать. Впрочем, у всратой богадельни оказались свои плюсы, потому что именно она умудрилась сделать то, чего не удавалось чистеньким и приятным, но совершенно бесполезным клиникам для блатных долбил - мозги у Пети и впрямь прочистились, и он, внезапно даже для себя осознав, что порошок никогда не избавлял его от проблем, а лишь только усугублял их, решил для себя твердо: хватит. Хватит просирать свою жизнь и гробить и так на ладан уже дышащее бренное тело. Петя отлично над этим потрудился, на пороге четвертого десятка оказавшись на грани увольнения и в центре грандиозного скандала, да и цикл в последние пару лет шалил как не в себя даже на таблетках. А впрочем, чего еще он ожидал? Нормальной работы репродуктивки, занюхивая кокосом свои неебически модные колеса от киндер-сюрпризов? Хорошо хоть в подоле не принес по упорке, и на том спасибо. К этой бесконечной череде передозов и рехабов он больше не вернется по доброй воле, а значит, нужно было что-то менять и искать новые источники серотонина. И пока он не придумал ничего лучше, будет отрываться на отце. Тот заслужил, в конце концов. Опомнившись, отец наконец рявкает: - Ты совсем страх потерял что ли? Потянет снова вмазаться, я тебя не в богадельню упрячу, а в бетон закатаю, щенок, - Петя даже не видя его, точно знает, что отца буквально трясет от злости, и безотчетно улыбается, как идиот. В яблочко. - Так может лучше сразу? - весело интересуется он, хмыкнув, и добавляет с нескрываемым сарказмом: - Чтобы тебе больше за меня краснеть не пришлось. Петя знает: отец уже на грани, еще пара хлестких подъебок - и взорвется, как пить дать, но довести свое черное дело до конца не получается, потому что Юрий Андреевич, неожиданно успокаиваясь, осаживает его и отвечает по своим меркам даже миролюбиво: - Рот свой закрой и слушай. Сейчас приедет водитель и отвезет тебя к нам. Мать вся извелась, не сдох ли ты еще там. Я бы не расстроился, но ей почему-то до сих пор есть до тебя дело, - отец хмыкает, а потом заканчивает уже деловито: - А потом ко мне заглянешь, разговор есть. - Мог бы просто пригласить на кофе, - ехидно замечает Петя, прикрывая глаза. Разговор, ну надо же. Загадочно, блядь, и пахнет какой-то очередной херней. очередным рехабом, конечно, вряд ли, слишком рано, но вот душеспасительной беседой о том, что негоже позорить погоны и пора бы взяться за ум - вот этим вполне. - Не ерничай, - отрезает отец и, помолчав, предупреждающе тянет: - И без фокусов своих, иначе в багажнике поедешь. Я Артему сказал четко и ясно, доставить в любом случае. Он тебя если надо в бараний рог скрутит и на горбу до машины дотащит. - То есть, опции вежливо отказаться от приглашения у меня нет? - безнадежно интересуется Петя, чувствуя, как угомонившуюся было голову снова сжимает стальным обручем, и морщась. - Собирайся и через десять минут чтоб у подъезда был, - вместо ответа обрывает его отец и, не дожидаясь ответа, сбрасывает звонок. Знает, сволочь такая, что ослушаться Петя не посмеет. Не сейчас, когда он только-только выплыл из очередного дерьма благодаря отцовским связям. Быстро одеваясь, Петя бросает беглый взгляд в зеркало и с раздражением отворачивается. Бледное и осунувшееся ебало, круги под глазами и трехдневная щетина вызывают в нем почти физическое отвращение к самому себе. Таким он не был никогда, даже на самых тяжелых отходосах, а из клиник так вообще возвращался цветущим и свежим, как майская роза, но в этот раз все было по-другому. Никаких тебе прогулок по ландшафтным зелененьким газонам, никакой групповой терапии, на которой можно как следует поугарать над товарищами по несчастью, никакого тебе сна до обеда, будто бы ты в отпуске в санатории. Последние полгода выпили из Пети все соки - подъем в шесть, капельницы и колеса по расписанию, помятый и вечно злой лечащий и унылые голубенькие стены с облупившейся местами краской, от которых Петя готов был ебнуться уже на исходе первой недели. Полгода он провел в этом аду, расплачиваясь за собственную дурость и ксюхины тупые идеи. Да чего такого, Петь, говорила она смеясь, когда забиралась на пассажирское сидение его кадиллака. Прокатимся по ночной Москве с ветерком, а потом поедем в клуб к ребятам. До клуба они так и не доехали, припарковались на набережной прямо в патрульную тачку, упоротые в сопли, и Петя, вместо того, чтобы не лезть в бутылку, начал тыкать подоспевшему лысому мужику в лицо своей ксивой. Про эту историю гудела вся бы Москва, если бы не отец и его важные и высокопоставленные собутыльники, но если честно, Петя бы предпочел, чтобы его из наркоконтроля турнули вместо того, чтобы выпасть из жизни и снова оказаться у отца под колпаком. Он только начал забывать, каково это - быть под неусыпным контролем, только почувствовал, как ослабевает натянутый поводок, и вот, пожалуйста, все снова вернулось на старые рельсы. Накинув куртку и обувшись, Петя поспешно спускается вниз и ныряет на заднее сидение уже поджидающего его черного мерса. Внутри все как-то нехорошо сжимается от предчувствия неминуемого пиздеца, но Петя старательно гонит его прочь. Отец его, конечно, совсем не родитель года, но что он такого может отмочить, чего Петя от него не ожидает? Ну поорет, ну похватается за сердце, ну баблопровод перекроет. Все это не те проблемы, которые нельзя решить. Однако даже выходя из машины на подъездной дорожке родительского дома, Петя чувствует, что ему неспокойно. Впрочем, когда ему было по-настоящему спокойно в последний раз? Мать, едва Петя переступает порог кухни, бросается ему навстречу. Она улыбается, но уголках ее усталых глаз Петя видит слезы, которые она тут же торопливо утирает тыльной стороной ладони. - Господи, Петя, что они там с тобой делали? - всплеснув руками, принимается причитать мама, стоит ему присесть за стол. - Мозги вправляли, - Петя пожимает плечами и, откинувшись на спинку стула, добавляет с сарказмом: - Методы, конечно, так себе, но зато результат - налицо. - Да какое там лицо, лица на тебе как раз и нет, Петенька, - с жалостью замечает мама, разглядывая его так пристально, будто впервые видит. - Супа тебе сейчас налью. Куриный, твой любимый. Прислушавшись к себе, Петя мотает головой. - Лучше чаю, ма. Я поел уже, - и улыбается уголком губ, стараясь не выдать себя. Ну не говорить же ей, что от одной мысли о еде сейчас крутит желудок. Как и вчера, впрочем, и позавчера. Иногда через силу запихивает в себя пресные каши из пакетика, чтобы совсем не загнуться, и чувствует, что стоит только попытаться поесть нормальной еды - его попросту наизнанку вывернет. Он встает в шесть, пьет свои витамины, заваривает себе мерзкий сладкий чай и подолгу тупит в стену, словно бы он все еще там, в этой убогой больничке для психов, и если выйти за эти рамки, все полгода пойдут прахом, и Петя, откопав свою нычку, снова угандошится до вертолетов и холодного пота. Вспомнит, какой именно была его настоящая жизнь до больницы и не сможет уже остановиться. Терапевт, к которому Петя приполз уже на второй день такой шизы, сказал, что это нормально, и так случается, порядок в действиях неминуемо тянет за собой порядок в голове, Петя же считал, что он окончательно поехал крышей, просто до окружающих это пока не дошло. За чаем мать без устали расспрашивает его о самочувствии и о лечении, Петя отвечает ей почти на автомате, а потом, сыпанув в свою кружку еще ложку сахара, неожиданно меняет тему. - Отец хочет поговорить. Не знаешь о чем? - интересуется он преувеличенно равнодушно, а сам обращается в слух. Отец любит попиздеть о своих планах и идеях и зачастую выкладывает все матери куда как раньше, чем о его намерениях узнают остальные, но, кажется, не в этот раз, потому что мама качает головой и виновато отводит взгляд. - Понятия не имею, он не сказал, - тихо роняет она, сжав в кулаке салфетку, а потом, вздохнув, добавляет опечаленно: - Но, кажется, ничего хорошего. Ты сильно разозлил его, да и Коржавин был в бешенстве. Он приезжал сюда и кричал так, что стекла дрожали. Требовал, чтобы ты больше на пушечный выстрел к Ксене не приближался. - Мам, да я сам с этой дурой больше на один гектар срать не сяду, - раздраженно отмахивается Петя, на что мать лишь глаза закатывает и снова вздыхает: - Петя, ну нельзя же так, ты что говоришь. Ксеня неплохая девочка, просто дров вы наломали… - Мы наломали? - взвивается Петя, подскакивая со стула и, наплевав на дипломатию, выплевывает матери почти в лицо: - Ты в курсе вообще, что неплохая девочка Ксеня меня тогда буквально силком за руль усадила? И кокс тогда тоже она ко мне принесла, а я ведь почти два месяца чистым ходил. Отец с Коржавиным хорошо придумали - приставили меня приглядывать за взбалмошной девицей под соусом дружбы, прекрасно понимая, что уж я-то ее попортить не смогу, а я лопатами дерьмо за ней выгребал и себе его на голову накидывал. От злости трясет, и Петя, решив немного успокоиться и выдохнуть, пересекает кухню и толкает стеклянную дверь, ведущую на террасу. Свежий воздух и сигарета должны помочь, нельзя к отцу таким взвинченным идти, а то ведь прямо на пороге посраться можно насмерть. Обернувшись, чтобы прикрыть за собой дверь, Петя видит, как мать, уткнувшись лицом в ладони, тихо плачет, и жалко ее становится до усрачки, но возвращаться и успокаивать нет никаких сил. Он ведь прав, черт возьми, и все проблемы его от Коржавиной и ее инфантильного тупого желания нагуляться, пока замуж не выдали. Именно из-за нее Петя в дерьмо влипает раз за разом, и рад был бы отделаться и забыть навсегда, но отцу их с Ксеней так называемая дружба была очень выгодна, вот и приходилось засунуть свое мнение в жопу и делать, что говорят. Восемь лет Петя нес этот тяжелый крест - следить, чтобы вздорная и слабоумная министерская дочка не вляпалась в какое-нибудь говно и не ебалась со своими хахалями, чтобы Коржавин мог чистой и невинной продать ее подороже какому-нибудь важному херу в жены, а в итоге вляпался сам. И чем теперь это все обернется - одному богу ведомо. Ну и отцу, разумеется. Докурив, Петя обходит дом и заходит внутрь с другого входа, чтобы лишний раз не попадаться матери на глаза и не продолжать бессмысленный спор о том, кто прав, а кто виноват. Он, конечно же, сам и виноват - не жил бы по отцовской указке и не бегал бы за малолетней мажоркой, как заботливый старший брат, давно бы уже завязал с этим образом жизни. И завяжет наконец, раз Коржавин теперь его рядом с Ксеней видеть не желает. Хоть какие-то плюсы от всей этой дурно пахнущей истории. Негромко скребется в дверь отцовского кабинета и, дождавшись приглашения, заходит внутрь. Отец сидит за своим столом, спокойный и задумчивый, но стоит Пете усесться напротив, как он тут же хмурит свои кустистые брови и выпрямляется в кресле. - О чем поговорить хотел? - даже не поздоровавшись, переходит к делу Петя, закинув ногу на ногу и скрещивая на груди руки. Защитная поза читается на раз, но ему плевать. Пусть знает, что собственный сын не очень-то жаждет с ним общаться. Не новость., конечно, но все равно обидно. Не о таких отношениях с сыном, наверное, Юрий Андреевич мечтал, когда силком тащил сына по проторенной ментовской дорожке, наверняка надеялся, что Петя ему в рот будет заглядывать и внимать всем речам с восторгом потомственного ментенка, а оно вон как вышло. С другой стороны, Петя уверен, мечты его отца об идеальном отпрыске рухнули куда как раньше - еще в тогда, когда тот узнал, что сын его родился омегой, а не альфой, как он крепко рассчитывал, уже строя планы на выгодную партию с чьей-то там новорожденной дочкой. Уже в тот момент Юрий Андреевич, кажется, потерял к нему интерес, и непонятно, конечно, почему попросту не спихнул петино воспитание на мать и продолжал с упорством барана пытаться лепить из него настоящего мужика. Гнул, ломал и добился лишь одного - откровенной неприязни и вежливого пренебрежения. - Можно подумать, у нас с тобой много тем, - помолчав, отвечает отец с изрядной долей издевки. - Все вокруг одного крутится, Петя - твоей дурости и безответственности. - Ближе к делу давай, а? Голова раскалывается, хочу домой и спать, - не дрогнув даже, спокойно просит Петя, чувствуя, что боль и вправду понемногу усиливается, пульсируя в висках пока еще едва-едва, но Петя знает - час-другой и эта пульсация обернется форменной мигренью, если не успеть выпить обезбол и лечь. Обычные побочки, небольшая, в общем-то, плата за все те колеса, которые ему прописал врач при выписке, но доводить до крайности бы не хотелось. - К делу - так к делу, - обманчиво миролюбиво соглашается отец, выдвигая ящик стола и извлекая оттуда коробку с сигарами. Следом за ней на столешнице появляются зажигалка, пепельница и гильотина. Занятно. Петя внимательно следит, как отец обрубает кончик сигары и прикидывает: это разговор такой длинный будет или же напротив, беседа будет короткой, но емкой, а после Юрий Андреевич вышвырнет его за дверь и оттянется по полной. Отец тем временем закуривает и начинает: - В общем, расклад такой - в московском управлении тебе больше не рады. Им скандал не нужен, если вдруг история с патрулем всплывет, да и начальник твой сказал, что в вещдоках нескольких граммов не досчитались. Я даже спрашивать не буду, как у тебя мозгов хватило воровать из хранилища, знать этого не хочу, но скажу тебе одно - в Москве ты работать не сможешь, тебя с говном сожрут и выпнут при первом же удобном случае. Отец замолкает и смотрит внимательно, а Петя, чувствуя дурное веселье, неожиданно даже для себя улыбается. То, что из ГУНКа его попрут, он даже не сомневался, но не думал, что отец это понимает так же четко и ясно. - Чего лыбишься? Думаешь, что путевку на гражданку получил? - рявкает отец, явно взбешенный реакцией, а потом, выдохнув и присосавшись к сигаре, выплевывает вместе с дымом: - В Петербург поедешь. Там одному моему старому другу следак в убойный нужен. К наркоте тебя больше не подпустят на пушечный выстрел, об этом он позаботится. И о другом позаботится тоже. - О чем же? - напрягаясь, спрашивает Петя. Тон отца ему не нравится вот вообще, даже больше, чем новость о внезапном и блатном переводе подальше от Москвы. Не в пердь какую-нибудь, и то уже хорошо. Питер, конечно, та еще помойка, но там хотя бы цивилизация есть в отличие от какой-нибудь глухой Сибири. За этим “другим” явно что-то кроется, что-то, что Пете очень не понравится, и отец это знает, поэтому и говорит так довольно. Негромко и с расстановкой, все больше нагнетая. - Замуж пойдешь. Хватит с меня тебе сопли подтирать, пусть кто-нибудь другой этим занимается, - спокойно заявляет отец, попыхивая сигарой и глядя на Петю в упор и внимательно следя за выражением лица. - За кого, блядь, за друга твоего старого? Да ему ж под сраку лет небось, - Петя нервно вздрагивает, впиваясь в отца почти убийственным взглядом. Он ожидал чего угодно вообще-то, но только не такого. И как только в голову пришло-то? - Ему-то да, но тебя это не касается, - выдержав эффектную паузу, говорит наконец отец и, резко посерьезнев, продолжает: - У Феди есть то ли племянник, то ли крестник, тоже в полиции работает. Трудоголик, каких поискать, но мужик нормальный. Я с ним встречался уже, он в курсе твоих проблем с дурью, так что не обольщайся, что на этом соскочишь. Обещал из тебя человека сделать, вот за него и пойдешь. Отец смотрит выжидательно, будто рассчитывает, что Петя сейчас, как и всегда, в бутылку полезет, а Петя неожиданно четко понимает: он тут уже не решает ничего. Раз отец уже договорился обо всем и руку этому мужику пожал, то вариантов у него ровно два - либо подчиниться, либо уносить ноги прочь и начинать жизнь с чистого листа в какой-нибудь глухой деревне. Можно еще, конечно, обдолбаться в жопу, так чтоб не откачали, но даже сейчас, чувствуя, как все, что раньше было незыблемым, рассыпается в мелкое крошево, Петя отчаянно и беззаветно хочет жить. Не ради чего-то, а, сука, вопреки. Не просто же так он переломался в этой сраной дурке, не за хуй же собачий понял, что менять что-то нужно. Ну так и вот он - шанс-то. Свалить подальше от соблазнов столицы и неусыпного ока батюшки, начать все заново, попытаться жить, а не существовать, в конце концов. Тем более, если рядом окажется человек, который вовремя остановит от саморазрушения. Пусть нелюбимый, хер с ним, но ведь живут же как-то люди без всей этой душещипательной хуйни, детей заводят, старятся вместе и ничего. Вот и он сможет, лишь бы только подальше отсюда. От отца с его муштрой, от собственной квартиры, где до сих пор по углам заначки на черный день распиханы, и от чувства собственной никчемности и никому не нужности. - Ладно, - кивает Петя почти равнодушно, и отец изумленно вскидывает бровь. - “Ладно” - и все? - уточняет он осторожно. - Что, даже скандал не устроишь? - А смысл? - Петя пожимает плечами. - Ты уже все решил, а мне - веришь-нет - как-то уже похуй абсолютно. Я могу идти? Юрий Андреевич, явно впечатленный такой безропотностью, заторможенно кивает. - Иди. Артем тебя отвезет, - негромко говорит он, и когда Петя уже поднимается на ноги, добавляет поспешно: - В среду в кадры свои подъедешь, подпишешь заявление на перевод. Вылет в субботу днем, со следующего понедельника выходишь на службу. Значит, отец решил ковать железо, пока горячо. Ну или пока этот его женишок не схватился за голову и не передумал. Впрочем, у Пети есть почти целая неделя, чтобы подготовиться к новой жизни, научиться смирению, привести свою рожу в порядок и собрать вещи, а это в его ситуации уже немало. В прошлый раз с отцовской легкой руки он на полгода был сослан в больничку прямо из отделения ментовки даже без зубной щетки, а тут прям праздник какой-то. Уже на пороге, внезапно опомнившись, Петя оборачивается и, сделав лицо попроще, тянет почти заискивающе: - Бать, а тачка моя где? - Здесь в гараже, в Петербург погрузчиком отправлю, - коротко отзывается отец, поморщившись, и, заметив, как Петя расплывается в идиотской почти улыбке, строго добавляет: - И имей в виду, это последнее, что я для тебя делаю, дальше крутишься сам. Пашешь, обживаешься месяц-другой, а потом я фединому племяннику наберу и скажу, как тебя найти. - Щедро, - вынужденно признает Петя. Он-то был уверен, что будущий муженек его прямо в аэропорту примет и глаз больше не спустит, а, оказывается, у него даже будет время, чтобы освоиться и понять, каково это - своей головой жить, а не быть постоянно под неусыпным чьим-нибудь контролем. - Это не моя идея, - чуть поджав губы, заверяет его отец, а потом, совершенно неожиданно смягчившись, что ему несвойственно вообще, тихо добавляет: - И, ты можешь мне не верить, но я хочу, чтобы у тебя нормальная жизнь была, поэтому и согласился. Хотя, видит бог, мне и слабо верится, что тебя опять с резьбы не сорвет. Вместо ответа Петя отворачивается и поспешно сбегает из отцовского кабинета: от этого удушливого сигарного дыма, хлестких слов и внимательного взгляда. Не сорвет, сука, тебе назло не сорвет, раздраженно думает Петя, сбегая с крыльца и стремительно приближаясь к припаркованному на подъездной дорожке мерсу. Впервые, наверное, в жизни Пете подвернулся шанс сделать что-то, чем он сможет гордиться - уехать, затеряться и вылепить себя самого заново. Другого человека из себя сделать. Не с наркотой возиться, а заниматься чем-то действительно важным - в убойном ведь не котят с деревьев небось снимают. Научиться не заискивать перед начальством, не бахвалиться папочкой и его связями и не выебываться попусту. А то, что к этому всему прилагается неизвестный пока какой-то мужик - дело десятое. Может, он и нормальным окажется, раз отца умудрился переспорить и выторговать Пете немного свободы. Ну, а окажется придурком - Пете не привыкать терпеть чужие выкрутасы, лишь бы сильно не жестил и в душу не лез. В этом случае поебаться, так и быть, Петя ему завернет, а на душеспасительные беседы он не подписывался. Не ходить налево, не позорить фамилию и светить ебалом на каких-нибудь мероприятиях - это уж он сумеет, если такова цена за то, чтобы никогда больше не выслушивать отцовских нравоучений. Интересно все-таки, какой он - этот дядь федин племянник? Самого Федора Иваныча Петя помнил смутно, виделись как-то на отцовском юбилее, конечно, как же без этого, но единственное, что всплывало в памяти - это пышные седые усы, а дальше все - чистый лист. Наверное потому, что Петя тогда удолбан был просто в сопли, Ксеня с собой притащила зиплок и они вдвоем радостно раскатали его на дороги в пафосном, отделанном мрамором сортире прямо на столешнице у раковин. Поразительное, блядь, бесстрашие - угандошиться в рестике, набитом ментами и министерскими шишками, но тогда это казалось вполне себе достойным развлечением, чтобы не сдохнуть со скуки. Даже удивительно, что их тогда никто не спалил. Так что да, Федор Иваныч для него та еще темная лошадка, а уж племянника его, даже если он и был на том юбилее, Петя не сможет вспомнить даже под страхом смертной казни. Тот явно Пети старше, судя по тому, что отец его назвал мужиком, а не щеглом или сосунком каким-нибудь, и наверняка, как минимум, в звании подпола или выше, на что-то меньшее отец бы вряд ли стал размениваться, несолидно как-то. Смешно выйдет, если в будущие супруги ему достался околопятидесятилетний хрыч с нестоямбой, с отца бы сталось пошутить напоследок. Впрочем, об этом он будет беспокоиться потом, а сейчас голова о другом должна болеть - как упаковать всю свою жизнь в пару чемоданов и несколько коробок для СДЭКа и ничего не проебать. А еще о том, что нужно бы перед отъездом заглянуть к гинекологу, проверить, как там на нижнем этаже после рехаба, и попросить каких-нибудь колес, чтобы с хуевящим циклом разобраться. Он и раньше-то скакал, как бешеный, а в больничке вообще как взбесился - от нервов, капельниц и потери веса. Стоило бы разобраться с этим вопросом сейчас, чтобы потом не было сюрпризов. Не то чтобы Петя планировал вообще когда-то рожать, но неплохо было бы понимать, возможно ли это хотя бы в теории, прежде чем, повинуясь очередному отцовскому приказу, ввязываться в брак, от которого его будущий муж явно будет ждать потомства. Мимо проносится зеленый шелестящий лес, а Петя внезапно чувствует, как за темными стеклами очков отчаянно жжет глаза. Он никогда не был чадолюбивым и к детям всегда относился с вежливой опаской, но сейчас мысль о том, что он собственными руками, возможно, лишил себя шанса стать лучшим отцом, чем собственный, неожиданно больно бьет по мозгам. Гормоны, это все ебучие гормоны, успокаивает себя Петя, быстро моргая и ощущая, как одна слеза все-таки предательски расчерчивает щеку. Он утирает ее кулаком и судорожно выдыхает. Артем впереди делает вид, что ничего не заметил. Или же и вправду не замечает, кто его знает. Соберись, блядь, мысленно говорит себе Петя, глубоко дыша. Еще ничего не случилось и ничего не просрано, наоборот: жизнь делает крутой поворот и начинается заново. И единственное, что сейчас важно - шагнуть в нее с правильным настроем, а не распуская слюни, как малолетняя страдающая педовка. Дойдя до этой поистине гениальной мысли, Петя чувствует, как его здорово попускает, и хмыкает. Разнылся, понимаешь, себя несчастного начал жалеть, а браться-то за все это с другого конца надо совсем, а не сопли разводить. Например, прямо сейчас позвонить в клинику и записаться на прием к своему врачу, к которой вечно дикие очереди и время на недели вперед расписано, а потом начать прикидывать, что ему в Питере в первую очередь понадобиться, а что можно потом транспортной компанией отправить. И начать жрать наконец вместо своих каш что-нибудь нормальное, а то совсем на себя рукой махнул, блядь. И не то чтобы Петя так уж сильно хотел понравиться своему будущему супругу - не ради отца уж точно, - но нужно было приводить себя в человеческий вид. Он, чего уж скрывать, привык ловить на себе заинтересованные взгляды альф, а сейчас кто на него посмотрит-то такого? Да и новым коллегам нужно на глаза показаться не заморенным и вызывающим жалость, чтоб не относились, как к больной собачке, а то ведь ставить ни во что не будут, а этого Петя себе позволить не может, раз на отцовское покровительство больше надежды нет. Самому придется всего добиваться, зубами выгрызвать и показывать, чего он стоит, но, как ни странно, это не пугало вообще. Скорее вызывало неясный трепет и предвкушение, которые Петя намерен был смаковать ближайшую неделю, чтобы не ебнуться от волнения.