Тополиная рубашка

Мама утром увидела, во что превратился мой костюм, и взялась за голову. Она даже не ругала меня, а только повторяла: – Это не ребенок, а ужас. Это где же так надо носиться, чтобы изодрать все в клочья? Уму непостижимо... Я лежал под натянутым до носа одеялом и виновато бубнил, что мы с ребятами лазили на свалке и я застрял в колючей проволоке. – Неужели свалка – подходящее место для игр? – печально спросила мама. – Ты ведь не только одежду мог изорвать, но и сам исцарапаться. Ты цел? Ну-ка... Она дернула с меня одеяло и опять взялась за голову. Потом она мазала меня тройным одеколоном и бинтовала. Я терпел, только шипел сквозь сжатые губы. Наконец лечение кончилось, и мама велела мне весь день сидеть дома. Не в наказанье, а просто другого ничего не оставалось: куда я пойду такой изодранный и запеленутый, как мумия? Что же, я сидел и вспоминал ночные приключения. И разные были во мне чувства. Гордость была, потому что я победил Хозяина. Радость была, потому что ржавые люди теперь все расколдованы и могут жить по-человечески. И грустно было, что летать больше не смогу. Неужели никогда не смогу? А может быть, ведьмы что-то придумают и помогут мне? Но тополиного пуха для пряжи теперь нет и не будет до нового июня. Целый год ждать! Да к тому же я догадывался, что Мичиру, Хотару и Сецуна уже и не ведьмы. От ржавой неволи избавились, но и волшебство, наверно, потеряли... Ладно. Все равно их надо навестить. Узнать, как идет их вольная жизнь. Спасибо скажут – и то хорошо. А может, хотя бы их мазь для царапин сохранила волшебную силу? Кое-как я дождался полуночи. Выбрался в окно и двинулся по огороду. Шел я без опаски, потому что привык: в это время все крепко спят. И я ужасно перепугался, когда за кустами смородины кто-то заверещал и кинулся от меня напрямик через гряды. Я упал на четвереньки в ботву и лишь спустя минуту догадался, что это была Ами. По визгу догадался. Она, видимо, шла от уборной, увидела меня в бинтах и решила, что это мертвец или привидение. Теперь своими воплями она перебудит весь дом! Пришлось возвращаться через окно в постель. Ами, однако, никого не разбудила. С полчаса я слышал сквозь заколоченную дверь, как она постанывает и стучит зубами на своей лежанке, потом опять стало тихо. Я поднялся... На этот раз я добрался до бани без приключений. Оконце не светилось. В бане было пусто. Исчез дощатый стол, исчезли прялки, ткацкий станок, швейная машина. Это я определил на ощупь, потому что стояла темнота. Луна пряталась за тучами, а лампочка не зажглась, сколько я ни щелкал выключателем. На мой робкий оклик никто не отозвался. Сразу, отчетливо и полностью понял я, что сказка кончилась. И даже показалось, что ничего не было: ни ведьм, ни тополиной рубашки, ни Хозяина. Может, я все придумал, а теперь просто так пришел сюда? Я готов был поверить в это, да только откуда бинты и ноющие царапины? Впрочем, к утру царапины перестали болеть и засохли. Бинты я размотал. Правда, пришлось натянуть длинные штаны и раскатать рукава у ковбойки, потому что выглядел я все-таки ужасно ободранно. Маму я убедил, что совершенно здоров, и помчался к друзьям на улицу Герцена. Там, во дворе, я увидел Сейю, Кенджи и еще нескольких ребят. Был среди них и Тайки. Оказалось, его пригласили, чтобы он помог решить сложный вопрос: как достать из развилки тополя самолет Сейи. Сейя соорудил модель из дранок, бумаги и резины, и они с Кенджи пустили эту штуку из окна квартиры Сейи, со второго этажа. Самолет сделал вокруг тополя вираж и застрял в разветвлении ствола. В таком месте, куда никому не удавалось добраться. Когда я подошел, все обрадовались: – Ура, Харука достанет! Тайки хлопнул меня по спине и сказал: – Давай проявляй свои способности. Я покачал головой: – Не могу. Кенджи сразу разозлился: – Почему не можешь? Надорвешься, что ли? Я понимал, что хитрить бесполезно. И сказал сразу: – Всё, ребята. Отлетался я. Больше уже никогда не смогу. Они сразу поняли, что это всерьез. – А что так? – сочувственно спросил Сейя. Ответить я не сумел, потому что заскребло в горле и защипало в глазах. Чтобы этого не заметили, я запрокинул лицо и стал смотреть на застрявшую модель. Ее растрепанный хвост косо торчал из развилки. А на тополе трепетали и тихонько лопотали о чем-то листья... А может, они мне что-то лопотали? Может, сказать хотели что-то, утешить? Наверно, так и было! Это же м о й тополь, в моей крови капелька его сока! Значит, он меня понимает... – Подождите, парни, – сипловато от подступивших слез сказал я. – Отойдите пока... Я попробую... Они, конечно, ничего не поняли, но послушно отступили от меня и от тополя, а я шагнул к стволу, погладил бугристую кору. Даже щекой к ней прижался. И прошептал: – Ну зачем тебе этот самолет? Отдай... Ребята делали, старались... Ну, пожалуйста... Может, и правда тополь услышал и встряхнулся. А может, ветер дунул покрепче. Похожая на крылатую табуретку модель вывалилась из развилки и с треском приземлилась у крыльца. – Ну и дрова, – сказал Тайки. – Стоило из-за такой развалины шум подымать... Друзья ответили, что им и такая модель хороша, а кому не нравится, пускай делает сам. Дровами обзывать каждый может, а вот смастерить что-нибудь... Они понесли свою летающую табуретку ремонтировать, почти все ребята пошли за ними, а Тайки и я сели на крыльце. Тайки поглядел на меня сбоку и спросил осторожно: – Так что с летаньем-то с твоим? Разучился, значит? – Не в том дело, что разучился. Просто рубашка изорвалась. Ну, та, с листиками. А я только в ней мог... – И починить нельзя? Я помотал головой. – Ну, ничего. Все же ты кое-что успел, – сказал Тай. Он был мудрый человек. – Другие всю жизнь проживут, а взлететь ни единого разика не могут. А ты вон сколько летал. Что было, то было... И мне стало гораздо легче. Даже веселее. В самом деле, подумал я, мне повезло. Я летал. Это было, и эту частичку жизни, эту сказку у меня никто не отнимет, потому что я всегда ее буду помнить... Конечно, я не так четко это думал, как пишу сейчас. Но все равно я это чувствовал. "А может быть, и еще когда-нибудь удастся полетать", – сказал я себе в утешение. – А может быть, и еще когда-нибудь полетаешь, – сказал Тайки. И я был ему очень благодарен. Жизнь побежала, как прежде. Обычная летняя мальчишечья жизнь: с купаньем, с футболом, с вечерними играми в мушкетеров и сыщиков-разбойников. Приходилось, конечно, и в магазинных очередях стоять, и на рынок ходить за картошкой, и с Ятеном нянчиться (а он вредный такой рос, паршивец). Но все-таки свободы мне хватало. Как убегу в середине дня в двор дяди Мамору под тополем, так и живу там до сумерек. Правда, сумерки теперь наступали раньше: незаметно подобрался август. Был он нежаркий, но солнечный, с ласковым теплом, с паутинками в тихом воздухе. Листья тополя начали кое-где желтеть и подсыхать по краям. Но это было еще лето! В один из таких дней к нам в город приехал театр из Тобольска. Для ребят он показывал "Снежную королеву". Спектакли шли в летнем павильоне, в саду напротив городской библиотеки. Я у мамы выпросил трешку, но билеты в кассе оказались распроданы. Мы с Сейей и Кенджи грустно сидели на лавочке под березами и смотрели на счастливчиков, которые показывали контролерше синие билетики и проходили внутрь. – Может, попробуем "на протырку"? – предложил Кенджи. – Ага, попробуй, – сказал Сейя. – Вон какая ведьма сидит... Контролерша была хмурая, толстая, в очках и надвинутом на лоб платке. При слове "ведьма" меня будто подтолкнули. Я пригляделся. На мясистом лице контролерши торчали коричневые волосатые бородавки. Сердце у меня стукнуло. Я поднялся и начал прохаживаться у входа в театр. Конечно, я ни в чем не был уверен. Ведь я ни разу не видел ржавых ведьм при свете дня и сейчас вполне мог ошибиться. Тем более что старуха не обращала на меня ни малейшего внимания. И чего я тут топчусь? Глупо. И ребята уже смотрят на меня с ухмылками... В дощатом павильоне протренькал второй звонок. К входу пробежали две опоздавшие девчонки с бантами, и контролерша осталась одна. Грузной своей фигурой она полностью загораживала дверь. Я тихонько плюнул с досады и пошел к ребятам... И услышал за спиной бубнящий голос: – Ну-к, ты чё пошел-то? Подь сюды... Я подскочил. Бабка глядела булавочными глазками сквозь очки. Сецуна или нет? Она кивнула в темную глубь павильона: – Иди. Да только тихо там, в уголке сядь... – Не... – вздохнул я и оглянулся на скамью. – Без ребят я не могу. – У, шалапуты. Ну дак зови быстро, чё стоишь... Я возликовал и махнул Сейе и Кенджи. Их как сдуло со скамьи... И еще была встреча. На углу Первомайской и Герцена, рядом с городским театром, продавали мороженое. Замечательное мороженое, сейчас такого не делают. Его черпали ложкой из жестяного бачка, обложенного кусками льда, набивали в формочку, где лежала вафля, накрывали другой вафлей (тоненькой и хрустящей) и выдавливали из формы плоский снежно сверкающий цилиндрик. Идешь по улице, лижешь его молочные, льдисто-сахарные бока, и весь белый свет кажется прекрасным... У меня были три рубля, а маленькая порция стоила как раз трешку. Я стоял и терзался: купить мороженое или оставить, деньги на кино? В "Темпе" шла прекрасная комедия "Цирк". Наконец я трезво рассудил, что кино – это почти два часа удовольствия, а мороженое – не больше чем на десять минут. И решил, что лучше попрошу у продавщицы бесплатно кусочек льда. Его можно бегом донести до двора, а там сунуть за шиворот Сейе или Кенджи (рыжему Кайто не надо – он лишен чувства юмора). Если продавщица – тетка не сердитая, лед она даст... Я подошел. Продавщица была молодая. Высокая, с круглым лицом и... с глазами Мичиру. Только у Мичиру под глазами всегда были тени и морщинки, а у этой – ничего подобного. Я растерянно остановился. Мы встретились взглядами. Она смотрела весело, но непонятно. Мичи или нет? А если Мичиру, узнала ли меня? Она улыбнулась: – Ну, чего встал-то? Иди сюда. Я смутился. Подошел, неловко царапая сандалиями асфальт. – Дай-ка я тебя угощу, – сказала она полушепотом. И это был такой знакомый полушепот... – Да не... зачем... – пробормотал я сам не знаю отчего. Но она сделала мне большую шестирублевую порцию. – Бери, бери... "Ну, скажи "Тополёнок", – мысленно попросил я. – Скажи. а? " Только она не сказала. Просто смотрела и улыбалась. Я взял мороженое, пробормотал "спасибо". Хотел пойти. Но она опять заговорила громким шепотом: – Слышь-ка, сделай одно дело, а? Вон туда, за угол, краснофлотец прошел, он у меня сейчас порцию купил, а сдачу забыл. Скажи, чтоб вернулся и взял. Догонишь? Я кивнул и побежал. Конечно, я должен был помочь, да и моряка хотелось посмотреть: не так уж часто они бывали в нашем городе. Высокого флотского старшину в белой форменке и белой фуражке я догнал на углу Первомайской и Ялуторовской. Он шагал, чуть покачиваясь, и мороженое лизал как-то особенно лихо. По-морскому! Я забежал спереди и выдохнул: – Товарищ моряк! Вы деньги забыли взять! Он остановился, глянул с высоты из-под козырька. – Не понял вас... – Ну там, у продавщицы с мороженым. Она говорит, вы сдачу не взяли. Он шевельнул бровями, подумал секунду. – Да нет, взял я сдачу. Тогда я настойчиво сказал: – Все-таки вы вернитесь. Для выяснения. Она просила. Он опять пошевелил бровями, постоял. Круто повернулся и зашагал назад. Оглянулся, подмигнул мне и опять зашагал. Я постоял и вдоль забора осторожно двинулся следом. Потом спрятался за колонной у театрального подъезда и стал смотреть. Старшина подошел к продавщице, они о чем-то поговорили, затем стали смеяться. И мне тоже стало весело. И я все смотрел на них и думал: "Ну вот, все хорошо... " Мороженое таяло у меня в пальцах, молочной струйкой бежало по голой руке и белыми звездочками падало на сандалии... Вот и вся история. Все, что было потом, отношения к ней не имеет. Хотару или кого-то на нее похожую я не встречал. И Джедайта Эдуардовича Пяткина не встречал. Да и наплевать на него, на предателя! Если бы встретил, кинул бы в него пустым подсолнухом или еще чем-нибудь... Скоро наступила осень, но я все равно ходил к друзьям на улицу Герцена, и мы по-прежнему играли во дворе, если не было дождя. Тополь стоял золотой, и листья его засыпали двор. Иногда я оставался ночевать у дяди Мамору. По вечерам он в кухне варил на таганке картошку и мы с ребятами сидели у огонька и разговаривали. Однажды, когда разговор шел о всяких таинственных делах, я рассказал всю историю про ржавых ведьм и Хозяина. Все слушали внимательно, однако в конце Кенджи сказал: – Все это брехня. – Не брехня, а выдумка, – заступился Сейя. – Нельзя, что ли, придумывать? Жюль Верн тоже придумывал. – А вот и не выдумка, – заспорил я. – Если я все выдумал, тогда почему я летал? – Подумаешь, летал, – хмыкнул Кенджи. – Если потренироваться, то каждый сможет... А никакого Хозяина не было. Я хотел задрать рубашку и показать на животе следы от старых царапин: еще сохранились розовые полоски на загаре. Но подумал: кого удивишь царапинами? Сейя сказал: – Придумал не придумал – какая разница? Главное, что интересно. Дядя Мамору молчал и улыбался. Тайки тоже сидел здесь и тоже улыбался. Он был почти взрослый. Я повернулся к нему: – Тай, скажи им! – Да чего говорить, – отозвался он. – Пусть не верят. Ты-то знаешь, что было, а чего не было... Я немножко обиделся. Но самую капельку. Обижаться всерьез не хотелось. На кухне в сумерках было хорошо, трещал огонек, тополь шумел за окном по-осеннему. В такие минуты нет настроения ссориться. А кроме того, я и сам понимал, что сказка – это сказка. Кое-что мне, наверно, приснилось, а кое-что я, кажется, выдумал, потому что не мог жить без фантазий. Впрочем, сама жизнь этим фантазиям помогала. В октябре к нам в школу пришла новая вожатая и объявила, что все пионеры должны заняться важной работой: собирать старое железо. Нашим заводам нужен металл. Я вспомнил про свалку в логу и подумал: железа там столько, что наш отряд сразу займет первое место. Но, может, никакой свалки там нет? Может, она мне тоже приснилась? Я отыскал в логу тупик с покрытыми сухим бурьяном откосами. Железо там было, несколько груд. Видимо, они лежали здесь давно, потому что сквозь ржавые листы и проволоку проросли тонкие топольки... Давно ли? А может быть, этим летом? Мы долго таскали металлолом на школьный двор и в самом деле заняли первое место. Даже грамоту получили. ... И вот еще что было по правде! Тополиная рубашка! Ну, может, не тополиная, но белая, с красными вышитыми листиками на широком вороте. Лоскутки от нее я сберег до следующей весны и в марте сшил из них паруса для соснового кораблика. Хорошие получились паруса, кораблик бегал быстрее всех по луже, которая разлилась у подножия старого тополя. Когда мой кораблик далеко обогнал яхту Кенджи с непромокаемым парусом из бересты, я сказал Кенджи: – Вот! А ты не верил! Он ничего не понял, но на всякий случай надулся. Но не надолго. День был хороший, дул теплый ветерок, и солнце рассыпало по луже праздничные вспышки. Оно прошивало прямыми лучами ветки тополя, на котором уже начали набухать почки. 1984 г.