Разный

Юри Кацуки был разным. Он мог быть спокойным, уравновешенным и абсолютно безмятежным. В таком состоянии Виктор часто видел его утром, когда японец только-только проснулся и пытался спрятаться от лезущего в глаза солнца, или в долгий вечер, когда из под горы одеял торчала лишь смольная макушка, то и дело перелистывая страницы какой то книжки, название которой Никифоров так и не смог разглядеть. Он мог быть раздражённым из-за вновь и вновь не получающегося прыжка, отчаянным в своей бесконечной попытке добиться желанного результата, разочарованным, когда с катка ему пришлось уходить с кровавыми мозолями на ступнях, но без единого продвижения в исполнении трюка. В такие дни Виктору приходилось прилагать много усилий, что бы не дать Юри окунуться с головой в чувство собственной ничтожности, и, он может с гордостью признать, что чаще всего у него это удаётся. Кацуки может быть страстным, пылким и таким жадным до чужого тела, когда дело доходит до секса. И пусть многие считают, что парадом правит Виктор, это нисколько не соответствует правде. Конечно, бывают дни, когда он старается сильнее вдолбить Юри в матрас, да так, что бы выбить из головы все ненужные мысли, но это скорее исключение, чем правило. Обычно в любую, хоть немного подходящую поверхность вбивают как раз - таки самого Виктора, и он соврёт, если скажет, что против. А ещё Юри бывает весел, оживлён и пьян ровно на столько, что бы о чём то громко спорить с Юрой, устраивать гляделки с Гошей и запевать песни с Милой, а ещё так трогательно смотреть Виктору в глаза, что, кажется, вот вот и сердце выпрыгнет от щемящей нежности к этому ненаглядному созданию. И, я повторюсь, Юри Кацуки бывает разным, но таким, как сегодня, Никифоров не видел его никогда. Наверное, следует всё таки начать с начала. Вечер и правда не предвещал ничего. Не хорошего, не плохого, просто стандартный день фигуристов. Они вернулись домой в тоже время, что и обычно, уставшие после бесконечных катаний по льду, что уже давно стало нормой и не вызывало ничего, кроме тяжёлого вздоха. Быстро поужинав оба мужчины чуть ли не упали на диван и Виктор, не видя препятствий, начал что то негромко рассказывать, совершенно не замечая нервной дрожи в руках своего возлюбленного. Он бы так и продолжил бормотать о прошедшем дне и каких то незначительных делах на завтра, если бы не услышал тихое, жалостливое ругательство на японском, а после уже более чёткое продолжение на английском : - Замолчи. Пожалуйста, замолчи. - с дрожью в голосе проговорил Кацуки, зарываясь обеими руками себе в волосы, слегка оттягивая их, а после сдвинул ладони к ушам, будто пытаясь закрыться от родного, но такого раздражающего сейчас голоса. - Замолчи. Виктор... удивился, даже успел подумать, что ему послышалось, приснилось, да что угодно, лишь бы не было реальность. Однако после щепка за руку картина перед глазами так и не поменялась, заставив затормозивший разум снова включаться в работу и искать причину такого резкого развития событий, при чём явно не в его сторону. - Юри..? - озадаченно тянет блондин и протягивает руку к слегка дрожащему плечу, а Кацуки, словно нутром почувствов приближающееся прикосновение, отскочил от него, как от огня, посыпав нескладными предложениями : - Блять. Прости, я просто.. Мне.. Мне надо на улицу. Одному. Просто.. Немного побыть.. И прежде чем Виктор успел понять смысл сказанного, входная дверь уже с хлопком закрылась, оставив мужчину сидеть в одиночестве и с абсолютно непонятными чувствами, без капли понимания ситуации. Единственое, что он понял, так это то, что Юри хочет, что бы его оставили в покое. Без проблем, Виктор предоставит ему эту возможность, но вот что делать с собой, своими эмоциями, с этой непонятной паникой и зарождающимся чувством вины он не имел ни малейшего, мать его, понятия. - Pisdec.- всё, на что хватило обычно подвешенного на язык, но такого не многословного сейчас Виктора. *** У Юри... Бывают заскоки. Они есть у всех, пусть и не каждый готов это признать. Они сидят где то глубоко и не подают вида, ждут, когда в наших сердцах и разумах проскользнёт хотя бы маленький надлом, и тогда уже никакое самовнушение не поможет остановить ту неприятную часть себя, что так долго пряталась в лучах других эмоций. И, знаете, Кацуки ненавидит это. Терпеть не может это странное чувство раздражительности, злости, постепенно перерастающей в истинный гнев, которые приходят будто бы не откуда, когда ты их совсем не ждёшь. И ведь вызывают их вещи совершенно обыденные, настолько привычные, что уже, казалось, не могут вызывать столь бурную негативную реакцию. Однако каждый раз, ловя себя на этом состоянии, Юри не может не удивляться тому, что конкретно доводит его до белого каления и раздирающей головной боли. Виктор.... Его милый, любящий Виктор явно не заслужил сегодняшней сцены, но и вы поймите Кацуки, если бы он продолжил слушать его хотя бы пару лишних минут, последствия были бы куда более плачевными. Бродя по душным Питерским улицам в сопровождении уже почти севшего солнца, Юри мог лишь мысленно благодарить Никифорова за возможность побыть в одиночестве. За то, что мужчина не пошёл за ним, за то, что не звонит и не ищет, за то, что не давит и даёт привести своим мысли в порядок. И пусть сейчас его сжирает стыд и неугасаемая враждебность, он успокаивает себя тем, что Виктор поймёт. Поймёт, и если ему повезёт, то ещё и простит. *** Сквозь дрёму Виктор слышит, как с тихим звоном ключей открылась входная дверь и с такой же аккуратность защёлкнулась на несколько замков. Слышит чужие приближающиеся шаги, старается не подавать вида, когда Кацуки присаживается прямо на пол перед его лицом, судорожно втягивает носом воздух, когда чужая , всегда такая холодная ладонь, прикасается к его щеке, ведёт вверх, убирая упавшую на глаза прядь платиновых волос. - Я знаю, что ты не спишь. - мягким шёпотом произносит Юри и слегка поджимает губы, когда Виктор в ответ ему зажмуривает глаза и стряхивает чёлку обратно на лоб. Порой, когда Никифоров чувствует, будто сделал что то не так, будто провинился, он ведёт себя именно так, как сейчас. Совсем как ребёнок прячется, отказывается сталкиваться со своей виной нос к носу. Юри считает, что это немного странно, но всё же по своему мило. - Прости меня, Витя. Такое... иногда случается, я должен был тебя предупредить. Ты не виноват в том, что у меня, как говорит Юрио, шарики за ролики едут. Прости. Виктор молча садится, голова его опущенна низко, но не достаточно для того, что бы скрыть лицо от Юри, и, можете быть уверены, ему действительно больно видеть это смятение на лице своего мужчины. - Я должен был догадаться, что что-то не так. - виновато отвечает русский. поджимая губы, от чего Юри не может сдержать разочарованного вздоха, адресующегося самому себе. - Нет! Виктор, нет. Ты не должен был. Никто не должен догадываться о том, что мне не по себе, понимаешь? Ты не виноват в том, что я промолчал. Не виноват в том, что я повёл себя как мудак и сорвался на тебе. Всё, что ты должен, так это понять то, что ты не виноват. - пылко, словно скороговоркой проговорил Кацуки, беря лицо Виктора в свои ладони, что бы получше вглядеться в эти невероятные глаза, в которых плещется столько эмоций, что Юри вряд ли самог бы разобрать их все. - Поцелуй меня. - еле слышно, но настойчиво прошептал Виктор, и не дожидаясь чужих действий, первый припал к тут же раскрывшимся на встречу губам. В перерывах между грубыми, кусачими поцелуями они шептали друг другу мольбы о прощении, заверения в том, что всё будет хорошо, в том, что они справятся, в том, что ни одна проблема в мире не сможет сломать их. И, знаете, мир видел Юри разным, но таким, каким его видит Виктор, уже не увидит никто.